Текст книги "МЛС. Милый, любимый, свободный? Антифэнтези"

Боцман вдруг мелко перекрестился. И я за ним – на всякий случай.

– Ходила легенда, что местные жители его на кол посадили, когда Лжедмитрия не стало. Но сдается мне, что умер он в своей постели, от болезни – как это часто бывает со всякой мразью. И всё что осталось от него – это странное прозвище, которое в последние годы к нему приклеилось…

– Что за прозвище? – нетерпеливо спросил я, когда понял, что Боцман не намерен продолжать историю.

Тот взглянул на меня с лёгкой усмешкой, и, подержав паузу ещё несколько секунд, ответил.

– Ну, как же. Ты его, верняк, знаешь. Да и вообще все знают. Только со временем подзабылось, откуда словечко это пошло, и кому принадлежало. И теперь люди думают, что это просто выдуманная сказочная кликуха. А оно вон что.

Снова повисла пауза. Шнырь принёс кипятку, Боцман залил заварку и накрыл кругаль газетой. Запахло душистым чаем. Пошуровав в сидорке, Боцман достал мешочек с карамельками и комочками сахара. Я почувствовал, что ёрзаю. Ох уж этот Боцман, заинтриговал и молчит.

Терпение моё кончилось, и, подавая ему плошку, я повторил свой вопрос.

– Что за прозвище-то, Боцман? Не томи уже.

Тот хмыкнул, и, наливая чифир, наконец, ответил:

– Яго – костяная нога.

Черные купола

В день открытия построенной на его деньги церкви Илья Степанов приехал в деревню при полном параде. Гладко выбритый, с поблескивающим алмазной крошкой зажимом на галстуке, в темно синем костюме-тройке. Хотя его нынешняя жена и не одобрила выбор одежды – мол, «тройки давно никто не носит», Илье почему-то показалось, что такой прикид делает его в чем-то похожим на собирательный образ русского мецената позапрошлого века. В голове вертелись когда-то вскользь услышанные имена – Савва Морозов, Владимир Третьяков, Савва Мамонтов – и Илье мнилось, что, построив церковь «для народа», он поставил своё имя в одном ряду с этими благородными людьми.

Впрочем, он знал, что лукавит. Возвести храм его подтолкнуло не благородство. День, когда церковь открыла двери для страждущих, весьма прозаично напомнил ему об этом, испортив настроение напрочь.

– Ну как настроение, отец Евгений, – бодро начал разговор Илья, протянув руку молодому батюшке, вышедшему из храма ему навстречу. Священника назначила епархия, был он тощ, долговяз и жизнелюбив. Нажил к тридцати пяти годам четверых детей, и был несказанно рад назначению, потому как Степанов не поскупился и построил рядом с церковью два добротных дома – один под церковную «контору», а второй под жильё служителю.

– Спасибо, всё хорошо. С Божьей помощью, – священник пожал протянутую руку и пригласил Илью в храм. Тот вошел, размашисто перекрестившись на пороге. За ним в церковь ввалилась накачанная свита.

– Ну как обстановка? Готовы к открытию? – Илья невольно приглушил голос, оказавшись под расписанными библейскими сюжетами сводами. В просторном церковном зале у икон стояла пара человек; опрятная старушка что-то не спеша раскладывала за прилавком. Рассеянный взгляд Степанова наткнулся на продолговатый предмет по правую сторону от алтаря. Вглядевшись внимательней, Илья вздрогнул. У поминального стола стоял обтянутый лиловым сукном гроб.

Отец Евгений, проследив за его взглядом, прокомментировал: – Вот и первую требу сегодня справим – отпевание после обедни назначено.

Кто-то из примолкшей свиты громко зашептал за спиной Степанова: «плохая примета, с покойника начинать». Илья поморщился. Не видать ему, походу, благодати и прощения.

Во время службы, он пытался отогнать грустные мысли, но они, как будто сговорившись, всё лезли и лезли в его наполовину седую голову. Вспоминался покойный Андрей, друг и партнёр, на жене – вернее, вдове которого Илья был теперь женат. В пении певчих ему всё чудился звонкий голос Андрея, подпевающий в унисон молитвам: «грех на тебе, Илья, нет тебе прощения, убийца».

Степанов медленно крестился, повторяя движения батюшки. Лицо его становилось всё мрачнее, а мысли всё угрюмей. После службы он хотел поставить свечу за упокой загубленной им души единственного верного друга, но близко подходить к стоящему в правом крыле гробу ему не хотелось. Он подошел к опрятной старушке и заказал богатую заупокойную службу.

– Приезжай на банкет, батюшка, ждем к трём в «Березке» – бросил он, выходя, отцу Евгению.

Уже на улице посмотрел в сторону поповского дома, отметив про себя, что батюшка ездит на замызганной девятке. «Посмотрю, как служить будет – а то и джип какой подгоню попу, всё дешевле будет, чем асфальт класть», подумал про себя и сел в сверкающий на солнце Ламборджини Урус.

По здешним дорогам только на джипе и можно было нормально проехать. Хотя, конечно, джипы заезжали сюда не часто. Когда-то они с Андреем мальчишками бегали по развалинам местной церквушки, и копались в утрамбованной сотнями ног земле, пытаясь найти «церковный клад». В двадцатые годы церковь разрушил дед Ильи, с упорством безбожника несколько раз протаранивший её своим трактором. Впрочем, главной причиной был приказ новой власти, и когда, наконец, купол с крестами завалился набок, дед – тогда ещё совсем молодой деревенский мужичок, заглушил трактор и тайком перекрестился, попросив про себя прощения за содеянное.

Степанов видел какой-то особенный смысл в том, что именно он восстановил разрушенное дедом. Как будто бы дедов грех этим искупил. «За деда рассчитался, а за себя?» – полезли в голову непрошенные мысли. Хотелось верить, что и за себя рассчитался. И конкретно за то, что раньше времени отправил друга «в гости к Богу». Отправил сгоряча, ослепленный жаждой власти и богатства, не желая больше согласовывать с ним все решения и делиться денежными потоками.

Андрей был сам виноват – в какой-то момент он, бывший всегда моторчиком и хедлайнером бизнеса, вдруг стал тормозить развитие их империи, неподъемной гирей повиснув на ногах Ильи, связывая ему руки, не давая размахнуться и постоянно требуя учитывать его мнение, которое совсем не соответствовало захватническим планам Ильи…

Степанов вздохнул. За окном петляла проселочная дорога, прихотливо сворачивая между сосен и берёзок то направо, то налево. Когда-то по этой дороге они с Андрюхой гоняли на раздолбанных великах в соседнее село на танцы… Вот ведь было время.

Илья вздрогнул – впереди по обочине дороги кто-то ехал на велосипеде. Мощный Урус быстро нагнал белобрысого парнишку в клетчатой рубашке, который бодро крутил педали. Степанов с усилием всматривался в коротко стриженый затылок, пытаясь отыскать сходство с мальчишками из своих воспоминаний. Повинуясь внезапному импульсу, он приказал водителю обогнать велосипедиста и остановиться…

Велосипедисту было лет 12.

Он выжидающе стоял на обочине и смотрел, как к нему приближается солидный мужчина лет сорока пяти в щёгольском синем костюме и дорогих блестящих ботинках. Даже на расстоянии в мужчине чувствовался лоск и осознание собственной важности, и мальчишка почему-то подумал, что это известный режиссёр, который сейчас предложит ему сняться в кино про шпионов и разведчиков – и обязательно в главной роли. От этой мысли сердце его забилось чаще, и он невольно расправил плечи.

– Ну, привет, пацан, – мужчина пожал ему руку как равному. – Ты местный?

– Ага, – кивнул мальчишка.

– Твой велик?

– Батин, – парнишка любовно погладил загнутые рукоятки руля. «Спутник», прочитал на рамке Степанов.

– Так это у тебя Харьковский велик что ли?, – заинтересовался он. – Это же раритет! Он, наверное, старше меня.

– Не знаю, мы его в прошлом году на крыше сарая нашли. Он был весь ржавый, без колеса заднего. Видите, сзади шланг прикручен вместо шины?

Мальчишка засмеялся, во рту у него явно не хватало зубов. Степанов засмеялся в ответ. Засмеялся так легко и искренне, как будто скинул вдруг свои годы и позабыл про все тяжелые мысли, терзавшие с утра.

– А куда зубы подевал? – спросил он, всё ещё смеясь.

– Да отчим выбил. Я у него зажигалку взял из кармана …хотел пацанам показать. А назад не успел положить. Ну, он и разозлился, вдарил.

Степанов нахмурился

– И что, часто он тебя поколачивает? Небось, и мать обижает?

– Не, он нормальный мужик. Просто пьяный был, не рассчитал.

Степанов ещё поспрашивал пацана о том, о сём. Он получал искреннее удовольствие от болтовни со словоохотливым мальчишкой. Ему казалось, что он окунулся в своё деревенское детство. Как будто не было этих лет, Москвы, борьбы за выживание, безжалостной гонки за баблом, кропотливого строительства собственной финансовой империи и его предательства, закончившегося заказным убийством лучшего друга и скоропалительной женитьбой на его вдове, после которой медленным ядом стала травить душу совесть…

Они болтали минут пять. Вышедшие из машины охранники курили уже по третьей сигарете, внимательно наблюдая за хозяином и мальчиком издалека. Вокруг стояла прозрачная тишина ясного летнего дня, слегка разбавленная механическим гулом жужжащего где-то неподалёку трактора.

С того места, где они стояли, деревенька была видна как на ладони. Красные, белые, коричневые домики казались игрушечными спичечными коробушками. Окинув взглядом село, Илья обомлел – купола на церкви стали чёрные. По телу прошёл холодок, душа замерла.

– Как тебя зовут? – тихо спросил Степанов пацана.

– Андрюха, – ответил мальчишка и улыбнулся, снова сверкнув брешью в крупных зубах.

В эту секунду что-то внезапно изменилось.

Тишина больше не была прозрачной. Гул вдруг перестал быть отдалённым и ворвался в яркую картину солнечного дня тёмной тенью, накрывшей собой дорогу. Словно в дешевом страшном кино Степанов увидел, как из-за поворота вылетает гигантский трактор с прицепом и несётся прямо на них. Было предельно ясно, что вписаться в поворот он не сможет и через пару секунд раздавит обоих, как скорлупки.

Не успев подумать ни одной связной мысли Степанов что есть силы толкнул мальчишку в клетчатой рубашке в сторону кювета. И в ту короткую секунду, прежде чем железная махина навсегда заслонила от него Солнце, он вдруг успел понять, что прощен.

*****

– Мальчик жив? – прошептал реанимационной медсестре покрытый бинтами мужчина. Услышав в ответ: «Да», глубоко вздохнул. В голове крутились купола: золотые-черные, золотые-черные.

Из больницы он вышел в другую жизнь. И каждый год, приезжая в село на поминальную родительскую субботу, ещё с дороги дрожащим взглядом всматривался в купола – вроде стали чуть-чуть светлее?

Звезда шансона

Второй раз Аркадий Чернокамский сел случайно. Даже не то, чтобы несправедливо, а по такой нелепой случайности – а вернее глупости – что поначалу этому никто не поверил. В самом начале, когда история получила огласку, публика сочла её пиар-компанией, и вовсю обсуждала, оправдают ли набирающего обороты певца прямо в зале суда или дадут условный срок. По причине, опять же, ощутимой популярности подсудимого, заседания шли в закрытом режиме, а сам Аркадий только обаятельно улыбался и перед журналистами изображал супермена, отвечая в стиле «Ребята, я всё улажу, я всё решу».

Судебный процесс привлек к нему внимание широких масс и популярность его росла. Пока шли суды, он даже успел выпустить новую песню «Прокурорская дочь», которая у любителей шансона тут же стала хитом номер один.

В день, когда должны были огласить приговор, Аркадий пришёл в суд в красивом черном костюме с блестящими отстрочками на лацканах и красным треугольником платка, на сантиметр торчащим из нагрудного кармана. Он выглядел так, как будто после суда собирался выступить в дорогом модном клубе. Возможно так и было – Аркадий был уверен, что дело квалифицируют как хулиганство, присудят штраф или условный срок, и он с друзьями поедет в кабак праздновать очередную победу.

Однако всё обернулось совсем не так, как он ожидал. Прокурор заявил, что поступок Чернокамского надо квалифицировать по статье «Терроризм» и запросил для него восемь лет в колонии строго режима, поскольку у Чернокамского уже есть судимость, а значит, он рецидивист.

Судьёй была недовольная своей жизнью старая дева, которой мужская привлекательность молодого шансонье была как кость поперёк горла. Она была уверена, что такой как Аркадий никогда не взглянет в её сторону с интересом. «Посмотрим, как твои поклонницы будут хранить тебе верность, когда я тебя закрою», думала она разглядывая свои коротко остриженные ногти.

Приговор потряс даже тех, кто считал Чернокамского выскочкой с уголовным прошлым. Семь лет! Его взяли под стражу прямо в зале суда и отправили в СИЗО, откуда он должен был пойти по этапу. Бледность, покрывшая лицо Аркадия, лишь оттенила его фирменную улыбку. Он махнул рукой на камеру, сел в милицейскую машину и исчез из поля зрения публики на несколько лет…

…Четыре года спустя в день своего тридцатишестилетия он впервые подал документы на условно-досрочное освобождение. Ему отказали. История повторялась трижды, прежде чем Аркадий всё-таки вышел на свободу, отсидев в общей сложности шесть лет.

В первые четыре года ему не давали заниматься музыкой – администрации нравилось глумиться над музыкантом – ему постоянно закатывали взыскания – то за расстегнутый воротник, то за неположенные зажигалки, то за грубость.

Почва была только у последнего – Аркадий был задирист и горд и не мог промолчать, когда кто-то из служак говорил ему колкости. А таких было достаточно – многим льстило, что известный музыкант, можно сказать, певец с именем, находился в их власти, бесправный и униженный. Любители топтать чужое достоинство – они ж ведь собираются в зоны как на нерест.

Несколько раз его били. Почти без следов, но не без последствий. Пару раз сажали в штрафной изолятор, где условия содержания был просто скотские. После второго пребывания в ШИЗО у Аркадия появились приступы сильнейшей головной боли и стало давить сердце. Но Чернокамский был не их тех, кого легко сломать. Пройдя школу первой отсидки, он научился терпеть боль и защищать свою жизнь и честь. Именно первый срок сделал его настоящим мужиком. И именно тогда он начал впервые писать свои песни. Несколько песен ему удалось записать на аудиокассету, которую он на свидании передал жене, а та растиражировала кассету и раздала по друзьям.

У одного из них Чернокамского услышал один матёрый шансонье и взял пару песен в свой репертуар. А потом взял под своё покровительство и самого Аркадия, который, освободившись, начал выступать у него «на разогреве», а потом и самостоятельно – сначала по кабакам, потом по клубам, а потом и по концертным залам. За три года бесконечных концертов Аркадий накопил денег и бухнул их все на одну раскрученную радиостанцию, чтобы взяли в эфир его главный хит – «У нас всё всерьёз».

После этой «инвестиции» от него ушла жена. Устала жить надеждами, – сказала она ему на прощанье. И как оказалось, погорячилась. Песня стала хитом – её пели даже дети в песочницах, не говоря уже о взрослых. «А я вернусь, ты только жди, Пусть смоют грусть весной дожди. В дверь постучусь с букетом роз, у нас с тобою всё всерьёз» – звучало чуть ли не из каждого окна.

Прилипчивый мотив, незамысловатые слова, красивый низкий тембр – и вроде ничего особенного не было в этой песне, но чем-то она цепляла слушателей. Да так, что хотелось слушать и слушать. Аркадия стали приглашать на «большие» тусовки, в сборные концерты и даже на сольники на небольших площадках. Дела его шли в гору, он был на взлёте популярности и тут вдруг и случилась эта нелепая история, из-за которой он снова попал за решетку.

После расставания с женой Чернокамский не то чтобы загулял, но стал чувствовать себя намного свободней. Девчонки после концертов ждали с цветами, в клубах многие хотели видеть его за своим столиком, и он как мог пытался заштопать сердечную рану, нанесённую женой, которая ждала его весь первый срок, а последнее испытание не прошла. Штопальщицы старались, но ни одна из них не затронула его сердце.

С момента выхода хита в народ прошло с полгода, когда Аркадий встретил Ирму. Гордая прибалтийская красавица была скупа на эмоции, но необыкновенно хороша собой и Аркадий потерял голову. Благодаря Ирме выстрелил его второй хит – «Белые ручки». Девушка обратила внимание на влюблённого шансонье, но дальше флирта дело не шло. Её аристократическая семья была категорически против общения единственной дочери с бывшим уголовником, будь он хоть трижды звездой шансона.

И тогда Аркадий решился на дерзкий поступок – похитил девушку. Не буквально, конечно. Заехал за ней в архитектурный институт, где она училась, посадил к себе в машину и на несколько дней увёз в загородный дом к приятелю музыканту. В особняке собралась тёплая компания, в основном из около музыкальной тусовки.

Ирма была рада сбежать от опеки родителей, и наконец доказала Аркадию, что не такая уж она и недоступная. И всё бы ничего, если бы не одно но. У девушки сел телефон, а позвонить родителям с чужого номера она почему-то не догадалась и те двое суток сходили с ума. А когда она, наконец, появилась дом, отец устроил ей такой скандал, что она собрала было вещи, чтобы ехать к возлюбленному. Только тут родитель одумался и для вида сменил гнев на милость. А сам сказал перед сном жене:

– Этому мерзавцу Чернокамскому место в тюрьме. Кто там побывал, того уже не исправишь. Вот пусть туда и отправляется… Надо только повод найти.

И повод нашёлся. Оказалось, что во время загородного отдыха Аркадий, развлекая свою новую даму сердца, угнал на местной станции …паровоз. Ну как угнал? Компания отправилась на пикник к местной реке, где ловилась чудная рыбка, и можно было уютно расположиться не только с удочкой, но и с костром, и с гитарой. Аркадий был в ударе – пел свои старые «лагерные» песни, очаровывая юную Ирму и выжимая из её прекрасных глаз слезу. Недалеко от этого места был железнодорожный мост, по которому пару раз за вечер пронеслись поезда.

Неизвестно, кому в голову пришла лихая идее «прокатиться на паровозике», но подогретая выпитым вином и коньяком, она нашла живой отклик в душе Аркадия и его спутницы. Аркадий пошел на станцию, а через час вернулся довольный, утверждая, что он «обо всём договорился». Ближе к вечеру компания дружно загрузилась в паровоз, в котором был машинист, накачанный коньяком для «гармонизации» с коллективом, и поехала кататься по мосту и окрестностям. За пару часов накатались вдоволь и вернулись в загородный особняк.

Всё бы ничего, но кто-то стуканул железнодорожному начальству о раскатывавшем среди ночи паровозе, с которого пьяные голоса распевали «блатные песни». В первый же рабочий день машиниста вызвали «на ковер» и потребовали объяснений. Не моргнув глазом, машинист соврал, что паровоз …угнали. И что он ничего не видел и не слышал.

Каким уж образом во всей этой истории всплыло имя Чернокамского, так и осталось загадкой. Но узнав об инциденте папаша Ирмы задействовал все свои связи, чтобы парень попал под суд. Оказалось, что угон паровоза подпадает под статью о терроризме – и вот на этом поворотном пункте история из анекдота превратилась в трагифарс, в результате которого Аркадий снова оказался в тюрьме.

В последние два года отсидки стало полегче. В колонии сменилось начальство – новый «папа» оказался любителем шансона и блатняка, что дало Аркадию возможность пользоваться музыкальным оборудованием местного клуба и записывать новые песни.

Несколько новых хитов просочились на волю и вызвали новый всплеск интереса к музыканту. В этот раз песни его звучали с оттенком горечи и реально рвали на куски сердца впечатлительных слушательниц. «Где-то там далеко», «Каблучки», «А на воле весна» – песни улетали в эфир, словно почтовые голуби, возвращаясь с новыми поклонницами и предложениями. В один из дней к Аркадию на свидание приехала бывшая жена.

Он смотрел на неё сквозь стекло и понимал, что роднее человека в его жизни не было и не будет

– Ну как ты тут, Аркаш? – спросила жена таким голосом, что он сразу всё понял. Защемило сердце.

– Ждал тебя, – ответил ей в тон.

– Я вернулась, – ответила она и заплакала.

С этого дня к нему начало возвращаться везение.

Приехал на короткое свидание один известный московский продюсер и сделал такое заманчивое предложение, что Аркадий пару раз вогнал себе ногти в ладонь, чтобы убедиться, что это явь. Стали приходить пачками письма от поклонниц – Чернокамский раздавал их интересующимся зэкам и с иронией подумывал, не открыть ли ему местную службу знакомств.

Старый шансонье, который когда-то помог ему раскрутиться, с разрешения «папы» привёз ему хороший синтезатор и кое-какие звукорежиссерские прибамбасы. Аркадий ушёл с головой в музыку – и это было настоящее счастье. Песни лились из него рекой, одна сильнее другой, и он пропадал в «музыкалке» сутками.

Приехала на длительное свидание жена – и, как оказалось, удачно. Уже через месяц он узнал, что станет отцом. Эта новость перевернула все его представления о жизни. Он стал мягче, спокойней, уверенней в своём будущем. Он даже перестал огрызаться на грубости задиристых оперов – научился отшучиваться…

И вот настал день, когда он, наконец, вышел. У ворот колонии его встретил московский продюсер и один из старых друзей. Они обнялись по-братски, сели в гигантскую Тойоту продюсера и поехали в новую счастливую жизнь. Всю дорогу шутили и болтали о том, на какой студии будут записывать новый альбом, продюсер рассказывал про график гастролей и о том, что уже подтверждено участие Чернокамского в «Шансоне года» в Кремле с песней «Каблучки»…

Домой он приехал поздно вечером, счастливый и отдохнувший – как будто и не было этих шести лет. Дом встретил его запахами домашней кухни, уюта, семьи. Жена с большим выпирающим животом молча приникла к нему и беззвучно заплакала.

– Ну что ты, Ириш, тебе нельзя плакать, успокойся – Чернокамский почувствовал, как перехватывает дыхание от прикосновения живота, в котором сидит его будущий малыш… – Я же вернулся, теперь всё будет хорошо. Давай выпьем за встречу, нальешь мне бокал вина?

Жена молча кивнула, принесла с кухни бутылку красного и два пузатых бокала. Аркадию налила полный, себе на донышко. Чокнулись, выпили, он расслабленно развалился на диване, блаженно вытянув ноги.

– Ириш, ну неси, что ты там наготовила. Такие запахи, что с ума можно сойти, – он улыбнулся ей с теплом и нежностью и глазами сказал: «Люблю тебя, родная».

Улыбнувшись в ответ Ирина пошла хлопотать на кухню. Когда она вернулась с подносом, заставленным домашними яствами, Аркадий был мёртв.

Сердце восходящей звезды шансона остановилось навсегда.