Текст книги "МЛС. Милый, любимый, свободный? Антифэнтези"

Судьбы и легенды

Меняла

Витька был уже вполне преуспевающим уличным менялой, когда ему приспичило стать виртуозом своего дела. Он вдруг понял, что для полноты счастья ему недостаточно хорошего навара, что уважение «коллег по цеху» приелось, а ежедневные дежурства «на точке» превратились в скучную обязаловку. А ведь Витька сам по себе был затейник, парень, как говорится, «с огоньком», со склонностью к выдумкам и внешним эффектам.

Помимо своей «обменной» коммерции он был занят тем, что учился в институте, на факультете информационных технологий – хотел стать компьютерным гением. Вообще вся эта история произошла в начале девяностых, когда компьютеры и интернет только-только начинали входить в нашу жизнь и привлекали не столько своими прикладными возможностями, сколько потенциалом причастности ко всемогущей виртуальности будущего. Витька не мог не клюнуть на такую приманку, к тому же он всегда любил высоко технологичные гаджеты, и видел свою будущую профессию связанной только с электроникой.

Ну а в менялы пошёл исключительно ради заработка, ибо потребности у полного энергии симпатичного парня, весьма популярного у прекрасной половины человечества, были явно не студенческие.

Так вот, оттачивать меняльное мастерство Витька начал с помощью пальцев – решил научиться считать деньги. Причем, в буквальном смысле слова. Не просто перекладывать купюры из руки в руку, не просто слюнявить пальцы и сдвигать бумажки одну за другой в пачке, а считать красиво, виртуозно, завораживающе, а главное быстро и точно.

Тогда ещё не было счетчиков для банкнот – ну, разве что в каком-нибудь денежном хранилище Центробанка – однако Витька каким-то иррациональным чутьём угадал, что такие машинки рано или поздно понадобятся.

И скорее рано, чем поздно, потому что денежной наличности у населения становится всё больше и больше, как и людей, которые никогда точно не знают, сколько бабла распихано у них по карманам, портмоне, портфелям, барсеткам, кейсам и бардачкам…

Как бы то ни было, пока идея создания такой машинки крутилась в Витькиной голове, его руки тоже не теряли времени даром. Он стер до дыр кассету с фильмом, в котором крупные криминальные воротилы пересчитывают груду свеже-украденных денег, но освоил-таки пару эффектных приемчиков.

Он стал завсегдатаем выступлений Акопяна, он проштудировал самоучитель фокусов, он научился сворачивать японских журавликов из бумажной десятки пальцами одной руки… А главное – он научился пересчитывать пачку из ста купюр за 15 секунд. Это был безусловный рекорд!

При этом Витька был тщеславен и жаждал восхищения. И не только от барышень. Все его умело развитые таланты и отточенные навыки были неоднократно продемонстрированы знакомым барыгам, крышующим «точку» ментам, однокурсникам в институте, интересующимся девушкам и даже кое-кому из постоянных клиентов.

Надо отдать ему должное: с деньгами Витька управлялся красиво. Жаль, не было тогда ещё разных шоу типа «Миллион за талант» – у него были все шансы стать победителем и звездой оригинального жанра. Поражало даже не то, как мастерски он тасовал купюры, а то, с какой скоростью он это делал. А главное – он мгновенно пересчитывал любые суммы денег, и всегда точно.

Однажды Витька даже выиграл ящик пива на спор. Проставляться пришлось одному мажору с факультета механизации, который принёс пачку стольников и секундомер для документальной фиксации результатов спора.

Витька пересчитал купюры за 7 секунд, безошибочно. После этой истории он стал героем курса, поскольку выигранное на спор пиво, пили все. Щедрая была натура у Витьки, в общем.

Конечно, всё это были не того уровня слава и признание, о которых мечтал Витька. Хотелось ему как-то «профессионально» блеснуть, настоящие деньги в руках подержать, так сказать. И такой случай представился.

Однажды к нему «на точке» подошли два серьезных чела, которые с одним видным местным воротилой дела крутили. Шепнули сразу, от кого они. У Витьки аж дыханье перехватило.

Ну и вот значит говорят они ему: «Дело есть, Витёк, серьезное. Через три дня у нас стрелка одна важная, большие деньги надо будет пересчитать. И причем быстро пересчитать, прямо на месте. „Папе“ про твои таланты доложили, он одобрил. Поедешь с нами – заработаешь за пару часов столько, сколько тут за месяц берёшь…»

Ну и Витька разумеется согласился.

А накануне этого самого дня, практически накануне Витькиного звёздного часа, в его группе объявили о проведении коллоквиума по матанализу.

Профессор с факультета математики вдруг засобирался на какой-то международный симпозиум и перенёс заранее запланированный коллоквиум на неделю раньше – на день, когда Витька собирался реально блеснуть в качестве профессионального счетчика купюр.

А надо сказать отношения у Витьки с математикой были натянутые. Вернее даже не с самой математикой, а с этим неугомонным и въедливым профессором.

Так получилось, что на одном из первых семинаров Витька позволил себе одну смелую шуточку, и профессору она не понравилась. Инцидент усугубили Витькины прогулы и он автоматом попал в личный чёрный список профессора, вернее даже возглавил его.

Меняла

И вот этот самый профессор не поленился и лично зашел в аудиторию, чтобы объявить о переносе занятия. Сделав внушительное объявление он обвёл взглядом студентов, задержал свой взгляд на Витьке и добавил для всех, а фактически для нашего нерадивого студента:

– Явка строго обязательна. Поскольку я уезжаю на три недели, у меня не будет возможности уделить вам достаточно внимания перед сессией, поэтому у тех кто придет и будет активно участвовать есть уникальная возможность получить зачет по итогам завтрашнего коллоквиума…

Сказать что Витька был в смятении, значит не иметь ни малейшего представления о том, какая жаркая полемика шла у него в голове. Само собой, ему ужасно хотелось попасть на завтрашнюю «стрелку» – он уже предвкушал миг своей славы, представляя как ему передают кейс набитый тугими пачками денег и он зарывается в эти пачки своими натренированными пальцами…

Никогда ещё он не держал в руках целый чемодан денег, и мысль о том, что его мечта уплывает из рук из-за какого-то идиотского коллоквиума выводила его из себя.

Однако и упустить возможность получить зачет по ненавистному мат. анализу было равносильно самоубийству. Профессор бы этого не простил. А Витька был серьёзно настроен в плане образования, и перспектива завалить сессию по профилирующему предмету ему совсем не улыбалась.

В нелёгких думках прошёл весь вечер. В итоге Витька набрал номер одного из деляг и проклиная про себя «хренову математику» промямлил в трубку, что никак не сможет завтра составить компанию.

– Ну и дурила же ты, – ответил деляга равнодушно, – «папа» таких трухлявых не любит… Зря, зря отказываешься, такие бабки на дороге не валяются. Ну ладно, хозяин – барин, возьмём Сёмку-щелкуна с напарником и Гарика Толстого со Слободы. Денег то – несколько мешков будет, Витёк, ты один всё равно бы не справился…

Витька грыз себе локти и чуть не плакал. Знал он и Сёмку, и напарника его сопливого, и Гарика Толстого. Всё это были менялы – первые двое с рынка, последний – с автовокзала. Обычные пацаны, денег через себя много, конечно, пропустили – а Гарик, так тот даже в банке полгода проработал кассиром. Но до Витьки им всем было далеко.

И вот они едут на реально крутую встречу, где смогут сладострастно потискать чужое бабло, а он, Витька, вместо того, чтобы понтоваться там с ними, будет париться на семинаре у ехидного профессора. Почему? За что? Что за странная несправедливая накладка?!

Судьба явно отвернулась от меня, думал Витька. И ему казалось, что всё его нафантазированное будущее финансового гения и олигарха стало угасать и покрываться туманом, превращая его образ в образ «ботаника» -неудачника…

…Конечно, назавтра он был на коллоквиуме. Злобный, раздраженный, но серьёзный и участвующий. Запретив себе думать об упущенной возможности, он предлагал решения, задавал вопросы, высказывал предположения и всячески участвовал в дискуссиях и обсуждениях.

Профессор был весьма доволен. И даже соизволил пожать Витьке руку, расписываясь в его зачётке. Витьке же хотелось рвать и метать…

Вечером этого дня, участвуя в обмывании первого зачета грядущей сессии с приятелями-студентами он даже позволил себе выпить лишнего, из-за чего чуть было не попал в вытрезвитель, добираясь домой на полусогнутых.

А на следующий день, не успев ещё как следует протрезветь, Витька узнал, что со вчерашней «стрелки», которую он пропустил из-за внепланового коллоквиума, живым не вернулся никто.

Ни Сёмка-щелкун, ни его напарник, ни Толстый Гарик, ни «папа» с его делягами…

Их всех положили прямо там, в небольшом загородном ресторане, где они встречались с какими-то заезжими фраерами. Под огонь попали ещё четыре случайных посетителя, две официантки, администратор, швейцар и два охранника ресторана. В живых остались только работники кухни, которые даже не слышали выстрелов…

Наплевав на ещё ощутимое похмелье и своё атеистическое воспитание Витька вышел из дома и пошёл в церковь, где впервые в жизни помолился, воздав Господу Богу искреннюю благодарность. И ещё он поставил первую в своей жизни свечку.

За здравие неугомонного, въедливого и ехидного профессора математики.

Ленька «Три копейки»

Расскажу вам про одного мужика. Вон он на фото: третий слева, в синей майке. Лёнькой звать. А погоняло у него «Лёнька три копейки» – потому что простачок, душа на распашку. За убийство по неосторожности сидел.

А освободился прямо под новый год, 29-го декабря… Повезло мужику, прямо с нар и под ёлочку. Небось успел даже запотевшей рюмочкой с роднёй стукнуться под бой курантов. У Лёньки, между прочим, и жена есть, и дети взрослые. Только он к ним не собирался, говорил, к брату к старшему поедет, на хутор. К нему, мол, поближе добираться будет. А главное – там банька у него. В баньке-то конечно по кайфу попариться. Да в снежок потом голышом прыгнуть. А про самогонку братову он какие истории рассказывал! Прямо слюнки текли. Счастливчик, одним словом, Лёнька наш.

И ведь кто скажет, что он на зоне был первый романтик? Это «три копейки» -то! Никто ни в жисть не скажет! С виду мужичонка неказистый, далеко за сорок ему, с залысинами. Глаза у него правда синие, но какие-то выцветшие, как подзатёртые что ли. И по характеру совсем не романтического складу он. Скорее хозяйственный – где чего склеить, починить, приладить – там цены ему нет, всё в лучшем виде делает.

А вот поди ж ты. Пал жертвой любви несчастной. Ладно уж был бы красавчик златокудрый, а то ведь так, простачок, обычный работяга, каких много. Семья опять же – жена, дети. И вдруг – на тебе, любовь какая-то неземная у него случилась. Такая уж прям неземная, что обожгла и исчезла с глаз долой, как комета небесная. А потом и совсем нелепый случай вышел. Подтаксовывал Ленька в городишке небольшом. И довелось ему эту любовь свою бывшую с поднятой рукой на улице встретить. Стояла на обочине, машину ловила – в соседний город ей приспичило прокатиться. А уж он как увидел её, тут же и остановился как вкопанный. Хотя уже и домой собирался, ночь уже была глубокая. Она его не узнала даже, а у него видно дрогнуло что-то внутри. Да так сильно дрогнуло, что в итоге даже с машиной своей не справился.

Уж что ей там понадобилось в другом городе глубокой ночью, и почему именно он ей под руку попался – неизвестно. Факты, изложенные в приговоре, таких сведений не предоставляли. Там описывалась только протокольная последовательность событий.

«Подсудимый Л. будучи в нетрезвом состоянии повёз потерпевшую А. в город М. Потерпевшая села в его машину марки Х. около 1:30 ночи. Договорились о том, что Л. отвезет А. за тысячу рублей. На тридцатом километре Л. не справился с управлением автомобилем и вылетел на встречную полосу, где допустил столкновение с проезжавшей мимо Газелью. В результате столкновения машина Л. несколько раз перевернувшись, была отброшена в кювет.

Потерпевшая А. умерла час спустя в машине скорой помощи, не приходя в сознание. Подсудимый Л. и водитель Газели получили тяжелые травмы и переломы конечностей, многочисленные ушибы, сотрясения головного мозга. По итогам следственных мероприятий было выяснено, что именно действия Л. повлекли за собой данное столкновение: им были нарушены ПДД в части превышения скоростного режима в условиях ограниченной видимости. Отягчающим обстоятельством является наличие алкоголя в крови подсудимого»…

За аварию, в которой он чудом выжил, Лёнька получил 5 лет. Из них полтора года от отвалялся в больнице, еще полгода провёл в СИЗО пока шёл суд. В зоне он пробыл ровно три года, от звонка до звонка. И вот дотянул до освобождения.

Я, как и все, был рад за него, мужик то он в общем-то неплохой. Ясный и понятный, действительно как три копейки. Но и грустно как-то было. Скорешились мы с ним за эти три года.

И вот настал его «счастливый день».

В восемь утра проверка у нас, а после проверки уже не свидимся мы – ему на волю, а мне обратно на нары. Часиков в семь утра присели мы, выпили по глотку специально раздобытой под это дело самогонки, помолчали. И вдруг Лёнька, дружок мой простецкий и говорит ни с того ни с сего.

«А знаешь, я ведь за дело эти пять лет отсидел. Не за несчастный случай».

Сижу я, глазами хлопаю. «Вот, думаю, самогонка какая крепкая. Прямо первый сорт. С двух глотков Лёньку торкнуло».

А он смотрит на меня и ни в одном глазу у него. Серьёзно так смотрит.

«Я, говорит, освобождаюсь сегодня. И так чё-то охота мне душу облегчить – терпения нет. Ты послушай, не говори ничего».

А я и не говорю, молчу как рыба – странно мне такие речи от простачка Лёньки слышать. А он начал рассказывать.

«Любил я Оксанку, ох как любил, жену хотел бросить, детей, себя забыл. А она играла со мной. Гордость женскую тешила, власть свою надо мной испытывала. Страшно сказать, что выделывала. А я на всё был готов, лишь бы только быть с ней. Огонь, а не баба, не встречал я больше таких – ни до ни после, как околдовала она меня. Только недолго это длилось всё, полгода может или и того меньше. Бросила она меня, на рыбёшку покрупнее переметнулась. А я прямо заболел, ни есть, ни пить не мог. Жизнь пресная стала без любви этой. Всю душу мне тоска вымотала. Почти год прошел, как во сне. К концу года вроде приходить в себя стал, очухиваться. Про семью вспомнил, про работу. Машину новую купил. И тут вдруг она – «прокатите, говорит, мужчина, до городу Парижу» – и смеётся так, что аж всю душу от её смеха сотрясает.

Думал, узнает сейчас, а она даже и глазом не повела. Сторговались, села рядышком, ремень так небрежно на колени кинула и в телефончик свой кому-то «тю-тю-тю, сю-сю-сю». Поехали мы, а я-то на коленки её поглядываю, то на губы накрашенные, и прямо дрожь меня бьёт во все тело. Как будто вся жизнь моя в неё переместилась, в Оксанку-то. Чувствую, связь с реальностью теряю, сердце выпрыгивает, на лбу пот холодный… Остановился заправиться. В магазинчике на заправке купил фляжку коньяку и тут же всю её и выпил залпом. Думал дрожь унять, а вышло наоборот совсем.

Отъехали немного от заправки, смотрю, оторвалась она от своей трубки, помаду достала, зеркальце и губы подводит. Тут у меня совсем крышу сорвало.

– Неужели не узнала меня, Оксаночка, – говорю.

Она чуть вздрогнула, посмотрела на меня пристально и говорит:

– Лёня, ты что ли?

И так она это сказала, как будто букашку какую-то увидела. Никаких эмоций кроме досады. У меня от этого её холодного тона аж заискрило всё внутри.

«Ну, всё, думаю, Оксанка, не жить тебе! Не хочешь моей быть – так и ничьей не будешь больше. И мне без тебя не жить!»

И не успел подумать – как эта Газель навстречу едет. Я под неё руль-то и выкрутил. Доля секунды прошла. Только доля секунды, миг. А как жизнь крутануло, покруче чем руль мой. Вот только думаю – зачем меня оставили на земле тут догнивать? С какой целью? Ведь и я хотел с ней. Вместе хотел, понимаешь?»

Лёнька накатил ещё, и тут братва позвала нас на построение. Мы отметились и он ушел в сторону КПП, а я обратно в барак. Вряд ли когда теперь увидимся.

Гнида

Осужденного Фомина в зоне называли «Фома», а за глаза – «писарь».

У него был невероятно красивый, каллиграфический почерк. Даже на чистом листе бумаги он мог написать ровно, как по строчкам. Его талант был известен всей зоне и поток заказчиков не иссякал, ибо Игорь охотно делился своим писарским дарованием за приемлемую мзду. Его «проблемой» было то, что писарского дохода ему было недостаточно, а больше он ничего не умел.

Золотой мечтой Фомина было заполучить «мусорскую крышу» и он постоянно искал возможность выслужиться. Понта от этих стремлений не было до тех пор, пока из управления не прислали циркуляр о замене медицинских карточек осужденных.

Зам по оперативно-режимной части вызвал «писаря» к себе и сказал:

– Осужденный Фомин, ты прикрепляешься к санчасти на ближайшие два месяца. Писанины там много, так что работать будешь круглосуточно, с перерывами только на еду, сон и туалет. За эти два месяца надо переписать все личные карточки. Официально оформим тебя санитаром. Там же и жить будешь, Наталья Павловна тебе каморку выделит… Не положено, конечно, но в виду особой срочности сделаем тебе исключение. Заодно посмотришь какие там у них расклады внутри, если что заметишь – сообщишь. Всё понятно?

Так Фомин оказался в санчасти. Главврач встретила его приветливо хоть и настороженно. Персонал санчасти сложился уже давно, а Фомин был чужаком. Он решил «влиться в коллектив» во что бы то ни стало и подумал, что лучшее средство – приударить за врачихой.

Мужчина он был видный – высокий голубоглазый блондин с пухлыми губами. Ему только-только стукнул тридцатник, и застоявшаяся от вынужденного воздержания кровь ударяла в голову «на раз».

Врачихе было чуть за сорок. Невысокая полноватая шатенка, не лишенная приятности, вела себя строго и сдержанно, но, когда улыбалась, становилась мягкой и домашней. Она была разведена и одинока, дома никто не ждал кроме кота, и она постоянно пропадала на работе. На зоне её уважали, не смотря на погоны.

К осужденным Наталья относилась без излишней жёсткости, по-человечески. В свое время ей удалось спасти несколько человек, настояв на их срочной госпитализации. Кроме того она была умная, что для женщины вообще редкость.

Время от времени у неё были круглосуточные дежурства и тогда она оставалась в санчасти на ночь. В кабинете у Натальи стоял старый помятый диван, начиненный постельными принадлежностями и холодильник, в котором постоянно водились какие-то вкусности. В общем, условия, как говорится были. Дело было за малым – подобрать к женщине ключик.

Игорь пустил в ход всё своё обаяние: смотрел восхищенным взглядом, говорил полит корректные комплименты, бросался на помощь по первому зову и без зова. В конце концов, Наталья заметила, что осужденный Фомин на неё «запал». Сначала она отмахивалась от этой мысли, потому что отношения такого рода на зоне табу и нонсенс – всё-равно, что работнику зоопарка завести отношения с кем-нибудь из обитателей вольера…

Но женское сердце податливо как воск, особенно если оно несколько лет не получает любви. Наталья начала потихоньку оттаивать… Подкрашивать глаза перед выходом на работу, надевать нарядные кофточки под форму, использовать дорогие духи…

…События развивались стремительно. Через пару недель после «вселения» Фомина в санчасть Наталья принимала поздравления с именинами. План в голове «казановы» созрел мгновенно. Через одного из санитаров, свободно передвигавшегося в пределах зоны, был заказан «реквизит» для соблазнения докторши, который был доставлен через пару часов.

Наработанная клиентура не подвела – ведь если иметь нужные связи, то даже за решеткой можно достать практически всё.

Ближе к вечеру докторицу вызвали в штаб, а когда она вернулась, на столе её кабинета лежала большая шоколадка и открытка со стихами:

 
«Именины у Натальи —
Мимо я пройду едва ли.
Если тоже хочешь встречи —
Пригласи меня на вечер».
 

Подписи не было – да она и не требовалась, уж больно красив был почерк. Кабинет главврач не запирала – в санчасти все были свои, а зэков дальше процедурной не пускали. Подобных «сюрпризов» раньше не случалось и желая убедиться в своих догадках, Наталья Павловна пошла в каморку к Фомину.

– Ну как дела, Игорь? – спросила она встав в дверях.

Фомин вскочил из-за своей плохенькой конторки, заваленной бумагами и заулыбался:

– Пишу день и ночь, стараюсь. Слава Богу пока не ослеп, Наталь Пална. Хотя ослепнуть тут есть от чего, – красноречивый взгляд Игоря скользнул куда-то в область врачихиного бюста.

Наталья Павловна вдруг почувствовала, что краснеет.

– Ничего, авось это не навсегда. Перепишешь и опять вернёшься обратно в барак на «вольные хлеба», – ответила она.

– А что если я не хочу обратно? – красавец-писарь смотрел на Наталью с нескрываемым желанием, вызывая у неё ощущение жжения в груди.

– Тут жизнь не сахар, сам видишь. Вволю не поспишь, работы всегда много. Да и тесно тебе в закутке этом… В бараке-то комфортнее наверняка, – возразила она.

– Может в бараке и комфортнее… Но там я не смогу Вас видеть… – с вызовом ответил Игорь, чувствуя что ввязался в опасную игру.

Наталья широко раскрыла глаза не найдясь, что ответить. Не давая ей времени одуматься Фомин продолжил «штурм»:

– Я слышал у Вас именины сегодня? Может позволите Вас поздравить, когда с сегодняшними карточками закончу?

Наталья развернулась, чтобы уйти и не веря самой себе коротко бросила:

– Заходи после девяти, я сегодня в ночь.

Сердце Фомина стучало так, что казалось на этот стук сейчас сбежится вся зона. Его пьянило предвкушение, похожее на ощущения волка, догоняющего теряющую скорость жертву…

В тот вечер они стали близки. Наталья умудрилась «накрыть стол», соорудив аппетитное сырно-колбасное ассорти и фруктовую тарелку. К удовольствию Фомина на столе даже материализовался миниатюрный шкалик коньяка, который ближе к полуночи помог плавно перевести вечеринку в честь именин в горизонтальную плоскость…

Роман развивался стремительно. Привыкшая себя контролировать Наталья Павловна словно школьница влюбилась в голубоглазого зэка. Герой-любовник напротив хладнокровно обдумывал преференции, которые ему может принести тюремный адюльтер.

Положение его значительно улучшилось, особенно в части питания. Кроме того, потерявшая голову врачиха настояла на закреплении за Фоминым постоянной ставки санитара, чтобы он всегда был «под рукой».

Их связь длилась около двух месяцев. Наталья Павловна расцвела и помолодела. Как на крыльях она мчалась на работу, каждый раз принося из дома что-нибудь вкусненькое «для Игорёчка». Санчасть уже вовсю перешептывалась, но информация ещё не просочилась за её пределы. И тут Фомину пришла в голову одна, как ему казалось, «остроумная» идея.

С неделю он уговаривал Наталью пронести в зону несколько телефонов, стращая её тем, что он якобы сильно задолжал кому-то из блатных, и если не вернет долг телефонами то ему будет полный «кирдык». Капитан внутренней службы, доктор и опытный работник ФСИН поначалу ни в какую не соглашалась. Но скрывающаяся за всеми этими титулами женщина дала себя уговорить…

«Операцию» назначили на субботу, когда должна была дежурить лояльная смена. Главврача никогда не обыскивали и даже не прогоняли через металлоискатель, риск был минимальный.

Утром в субботу, Наталья как обычно пришла на работу, поздоровалась с девчонками на КПП, расписалась в журнале, подождала, пока ей откроют железную дверь и уже готовилась выдохнуть с облегчением, как вдруг ей навстречу шагнули три опера и попросили пройти в комнату досмотра. От шока и неожиданности у неё подкосились ноги.

…Когда тётка-досмотрщица начала «снимать» с Натальи телефоны, один из присутствующих при обыске оперов не выдержал:

– Ну что, Наташка, слил тебя твой писарь-то… Что ж вы бабы такие на передок-то слабые, а?

Наталья почувствовала как что-то разорвалось глубоко в груди. Во рту мгновенно пересохло, к горлу подкатила тошнота, ноги налились чугуном, а тело стало ватным и непослушным. Стало нечем дышать и привалившись к стене она сползла прямо на пол.

Через минуту её сердце остановилось и приехавшая через полчаса скорая уже ничем не могла помочь…

…На следующий день после трагедии на КПП уже вся зона знала, что врачиху «слил» Фома. Фомин, которого теперь все называли не иначе как «гнидой» к этому времени предусмотрительно написал заявление о якобы «грозящей ему опасности» и закрылся в БУРе, где просидел в одиночке следующие полтора года.

За это время история подзабылась. Выйдя из БУРа, Гнида стал дневальным в штабе и получил статус «неприкосновенного козла», поскольку постоянно отирался среди ментов. Будучи при должности, он считал себя неуязвимым и откровенно пакостил, подставляя тех, кто ему чем-либо не угодил.

С гордым видом он расхаживал по зоне, будто не замечая, как плюют ему вслед. Так продолжалось около месяца, за время которого по его наводке отшмонали несколько десятков телефонов и прочего необходимого в неволе скарба.

…А через месяц его нашли висящим на собственном ремне на турнике за одним из бараков, где была оборудована стихийная спортплощадка. Опера провели положенное в таких случаях расследование, но так ничего и не выяснив, написали в заключении «самоубийство».

Это слово стало последним в медицинской карточке Игоря Фомина. Корявой закорючкой оно прилепилось на исписанной его каллиграфическим почерком странице, словно раздавленный жук на полотне старательного живописца.