Текст книги "Репортер"

«Комсомольская правда». Начало

В 1985 году позвонили из «Комсомольской правды», попросили срочно написать какую-то заметку из Крыма. Меня порекомендовали ребята, работавшие со мною когда-то в газете «Молодежь Азербайджана». Что-то я написал, это что-то даже опубликовали, и с тех пор я стал активно сотрудничать с «Комсомолкой».

Практически каждый день я высылал в Москву заметку. Иногда меня просили написать что-то конкретное, но в основном я писал сам. Делалось это очень просто. Я шел в областную библиотеку, брал там подшивки крымских районных газет и тщательно их прочитывал. Как правило, находились любопытные темы. После этого я звонил на место, разговаривал со всеми участниками события и писал заметку.

Так началось мое прямое общение с газетой «Комсомольская правда».

Иногда мне даже приходилось для написания заметок выезжать за территорию Крыма.

Как это было, например, году в 1986-м, когда в устье Дуная стал на якорь немецкий корабль, на борту которого были радиоактивные отходы.

Несчастная команда стала заложником этой необычной ситуации – вернуться домой они не могли, пока Германия и СССР не решат, что делать с этими отходами. Но никто не знал, как разрулить эту необычную ситуацию. Чтобы моряки не умерли от голода, советская сторона кормила их. Подплывать к кораблю было категорически запрещено, и потому продукты им сбрасывали с вертолета.

О том, чтобы журналисты попали на корабль, даже разговора не было. Местные власти заявили, что арестуют любого, кто такую попытку сделает.

Я выехал на место, нанял лодку и глубокой ночью приплыл на корабль. Там я проинтервьюировал моряков и капитана. За этот репортаж я получил первую премию всесоюзного конкурса «Король репортажа»…

Бывали и забавные ситуации. Как-то я приехал в Ялту. Уже не помню, с каким заданием от редакции, но точно не с критикой местной власти. Однако в Ялтинском горкоме комсомола, узнав о приезде корреспондента всесоюзной молодежной газеты, решили перестраховаться.

Меня встретил первый секретарь горкома комсомола – бойкий, как и все комсомольские секретари, парнишка. В его живых глазах будущего бизнесмена читался ум и абсолютное понимание происходящего.

Рядом с ним навытяжку стояла инструктор горкома, одетая по комсомольско-партийной моде еще 70-х годов – в пиджаке с комсомольским значком и в длинной юбке. Волосы ее были гладко зачесаны и скреплены на затылке мощным гребнем.

Встретили меня как большого начальника. Поселили в лучшей ялтинской гостинице «Ореанда». Сразу же повезли в ресторан «Учан-Су», который находится рядом с одноименным водопадом по дороге на гору Ай-Петри.

Это был первый ресторан в Крыму, где начали подавать блюда из диких животных. Меню в этом охотничьем ресторане не меняется годами – шурпа из оленины, перепела, косулье мясо, кабаньи ребра, салат с зайчатиной…

В ресторане инструктор горкома неожиданно жестко отчитала официанта, который, по ее мнению, слишком долго нес нам какое-то блюдо.

Официант не понял, кто перед ним, и ответил что-то довольно развязное. Тогда девушка холодно потребовала пригласить руководство.

Прибежал испуганный директор. Инструктор надменно поинтересовалась у него, работает ли в ресторане комсомольская ячейка, все ли исправно платят взносы, попросила пригласить местного комсомольского вожака.

Выяснилось, что ячейка работает, но секретарь комсомольской организации и по совместительству повар ресторана сегодня в отгуле, поскольку трое суток работал на банкетах.

Инструктор городского комитета пообещала ресторану «Учан-Су» серьезные неприятности.

– Кто у вас подписывает меню? – начала она задавать неожиданные для меня вопросы. – Кто определяет ассортиментный минимум?

Для директора это были, очевидно, понятные вопросы.

– Меню подписывают калькулятор и заведующий производством, – сглотнув слюну, ответил он, вытирая пот со лба. – Утверждаю я.

– Научите своих сотрудников быть вежливыми, – тихо сказала инструктор. – Иначе завтра же здесь будут представители отдела по борьбе с хищениями социалистической собственности.

Бледный директор кланялся, извинялся, пообещал для начала лишить официанта премии…

Первый секретарь горкома комсомола не вмешивался. Откинувшись на спинку стула, он попивал коньяк и задумчиво курил настоящие американские сигареты «Мальборо».

Мне было не очень ловко, и потому я попросил девушку-инструктора быть милосердной и не портить жизнь такому замечательному ресторану. Мое вмешательство как-то всех успокоило, и официант, кажется, был прощен…

После обеда мы – сильно нетрезвые – вернулись в «Ореанду», где в моем люксе чьей-то заботливой рукой уже был накрыт роскошный стол.

Секретарь выпил рюмку коньяку «Ай-Петри», откланялся и вышел из номера.

Девушка сидела в кресле, забравшись в него с ногами, и пила охлажденное шампанское «Новый свет». Я как-то пропустил момент, когда она сняла гребень и ее почти белые волосы рассыпались по плечам. На меня она не смотрела. Почему-то запомнился красный язык, которым она облизывала верхнюю губу.

Я догнал комсомольского секретаря в коридоре.

– А что с девушкой? – спросил я его, нетвердо стоя на ногах. – Почему она осталась?

– Девушка в вашем полном распоряжении, – улыбнулся секретарь. – Не сомневаюсь, что она вам понравится.

И ведь он не ошибся!

Эти комсомольские ребята понимали кое-что в жизни…

Много материалов я написал о необычных крымчанах. Мне очень интересно было находить таких людей и делать их знаменитыми.

Например, Игорь Нерсесян из Ялты. Выдающийся морской человек. Настоящий ихтиандр! Одно достижение Игоря уже занесено в Книгу рекордов Гиннесса – ему удалось за 16 часов переплыть Большой Севан, преодолев 63 километров в воде, температура которой была от 9 до 14 градусов.

Но как бездарно в Советском Союзе относились к талантливым людям!

Канадка Линн Кокс за два с половиной часа переплыла в 1987 году Берингов пролив при температуре воды от 6 до 8 градусов. Игорь был готов плыть дольше и в еще более холодной воде.

В «Комсомолке» я опубликовал обращение Нерсесяна к Госкомспорту СССР разрешить ему переплыть Байкал, но его проигнорировали.

10 апреля 1988 году нам удалось устроить заплыв Игоря при температуре 6 градусов. Он спокойно проплавал три с половиной часа. В следующий раз он проплыл 32 километра за 13 часов в воде, температура которой не превышала 15 градусов. Все эти великолепные результаты были зафиксированы спорткомитетом города Ялты, но Госкомспорт СССР ничего не сделал для того, чтобы поддержать великого спортсмена.

Игорь долго работал в Ялте спасателем. Спас несколько сотен человек. Ведь он блестящий ныряльщик – без маски и груза может нырнуть на глубину до 40 метров. Причем зимой он делает это без гидрокостюма! Игорь научился задерживать дыхание до 6 минут и легко регулирует биение сердца с 60 до 25 ударов в минуту. Еще в 1990 году он заявил, что готов переплыть Черное море от Ялты до Турции. Для этого ему пришлось бы плыть от трех до пяти суток. Он все рассчитал, но до сих пор нет никакой реакции…

Однажды он приплыл ко мне в Никитский ботанический сад из Ялты. Это километра три по морю, не меньше. Наловил мидий на скалах, расположенных в заповеднике «Мыс Мартьян». Сделал потрясающий плов. Мы поели. И он уплыл обратно в Ялту…

Так же как и Игорь, меня заинтересовал легендарный скалолаз Юрий Лишаев по кличке Фантик. Это был настоящий человек-паук. То, что он вытворял на скалах, не мог повторить ни один спортсмен в СССР. Я написал о Юре заметку в «Комсомолку» и очерк в сборник «Мое и наше», который вышел в крымском издательстве «Таврия».

Пожалуй, приведу здесь этот очерк целиком, – так, как он был опубликован в 1989 году.

ФАНТИК

Он попал на скалу, когда ему было девять лет, – спасаясь от преследования. Совершил свое первое, вынужденное восхождение.

Фортепианно-шахматного детства у него не было; предоставленный сам себе и манящей сумеречной улице, он бесстрашно предавался увлечениям подростков середины шестидесятых – выяснениям отношений, когда трое были против одного, и этим одним зачастую оказывался он сам.

Ему тридцать четыре, двадцать из них он на скалах.

Его отношение к скале формировалось с самого детства, и неуважения к ней он не прощал никому. Бывало, решит с ребятами идти на скалу, придет на вокзал, ждет, а никто так и не появляется. Придумывали потом уважительные причины… Черт с вами, думал он, и лез один. Когда его старший брат окончил военное училище и уезжал по распределению на Север, собрались все родственники. «У меня тренировка, извини», – сказал он брату и ушел в горы.

Денег на снаряжение не было, и он старался присоединиться к старшим, разрешавшим ему иногда пользоваться страховкой. Однажды – было ему четырнадцать – он попросил разрешения подняться на скалу по веревке, хозяин которой, разыгрывая из себя бывалого альпиниста, «забивал баки» симпатичной девушке. Парень, сбросив веревку на землю, сказал ему, ухмыльнувшись: «Лезь, дурак». Никто из присутствующих, насмешливо наблюдавших за этой сценой, в жизни не решился бы пройти этот маршрут без страховки. Но он полез. Страха не было, была лишь обида, жгучая обида и злость. «Понимаешь, – говорил он мне, – не мог я тогда сорваться, права не имел…»

В таких ситуациях Юра Лишаев окажется еще не раз. В ситуациях, когда придется срывать стоп-кран собственного страха ради чего-то большего, чем жизнь.

Произошло это на скалах в районе Судака, где четырнадцатилетний Юра тогда отдыхал. Выпускник морского училища, решив пофорсить перед своей девушкой, полез на скалу. Прозанимавшись на скалах уже более года, Юра понимал, чем грозит дилетанту – а моряк был в горах человеком случайным – подобная шалость на маршруте четвертой категории сложности. Юра пытался отговорить его, но моряк лишь отмахнулся. Пройдя вверх метров двести, он сорвался, пролетел, ударяясь о скалу, метров сто шестьдесят и завис на полке. Юра поднялся тогда к этой полке – впервые он увидел смерть так близко. Когда спасательная служба сняла труп, в очередной раз сработал Юрин стоп-кран. Он почувствовал, что должен сам подняться по этому же маршруту. Систему страховки приходилось изобретать на пути. Тогда он еще не слышал о таких выдающихся мастерах, как Вальтер Бонатти или Рейнхольд Месснер, не знал много из того, что должен знать скалолаз. Но маршрут прошел.

Так, постепенно, накапливался опыт. Юрий Лишаев стал известным скалолазом – мастером спорта СССР, чемпионом ВЦСПС, неоднократным чемпионом и призером Украины.

И вдруг…

Вдруг он резко завязывает с коллективным альпинизмом и начинает заниматься сольным, или экстремальным, скалолазанием.

На Западе давно уже существуют экстремальные скалолазы, так же как и ледолазы, восходители на небоскребы, монументолазы, валунисты, лыжники, летящие вниз головой по снежной крутизне шириной не более двух метров… Все это самостоятельные направления, в которых человек изначально ставится в экстремальные условия, проверяет себя по максимуму. У нас же в стране подобные увлечения долгое время считались хулиганством.

– Юра, и все-таки, почему ты ушел в сольный альпинизм?

– Я не думаю, что занимаюсь сейчас альпинизмом вообще, а тем более сольным. Просто я считаю, что человек не должен быть рабом собственной слабости, главное – превзойти себя, а иногда и возненавидеть! Сольный альпинизм для меня – одна из форм такого самодоказательства.

– Но ты же не будешь отрицать, что спорт дал тебе многое.

– Не буду… Но ты учти, что все разряды, начиная с третьего и заканчивая мастером спорта по скалолазанию, я выполнил, выступая в личном зачете. Также личником участвовал и в международных соревнованиях.

– В чем же разница между коллективным альпинизмом и сольным?

– Разницы не вижу. Одиночный альпинизм ничем не лучше и не хуже коллективного. Говорят, впрочем, что «сольники» чаще срываются, но надо помнить, что в коллективном альпинизме зачастую по вине одного улетает и другой, а порою и вся команда…

– Ну а тебе часто приходилось срываться?

– К сожалению… Только в 1973 году я срывался 13 раз… Но самый страшный срыв случился у меня в 1980 году на Форосе. В тот раз я стал на самостраховку на чужом крюке, который выскочил неожиданно. Пролетел тогда метров сорок и лишь чудом остался жив. Ребята были рядом, и они, естественно, предложили свою помощь, но я отказался – каждый борется за себя самостоятельно. Сразу же вновь пошел на маршрут и успешно его закончил… Потом оказалось, что у меня сильный ушиб печени, дней шестьдесят пришлось пролежать в стационаре.

В начале октября 1987 года мы снимали о Юре Лишаеве документальный фильм по заказу Центрального телевидения. Снимали его на симферопольском заводе «Фотон», где он работает – хорошо работает – электроэррозионистом инструментального цеха, обслуживая станки с программным управлением, снимали в кафе на Архивном спуске, в котором ему как завсегдатаю готовят кофе по специальному заказу, снимали, конечно, дома, вместе с самыми дорогими ему людьми – женой и дочерью.

В их квартире очень уютно – почти все здесь сделано руками Юры. (Я тогда подумал, что ему, проводящему так много времени в горах, просто необходимо иметь на земле надежные и уютные тылы.) Мы прошли на лоджию, переоборудованную Юрой под ювелирную мастерскую, где он с гордостью показывал нам свои произведения – кулоны, кольца и браслеты. Этим он увлекается уже давно, с тех пор, как познакомился с одним из лучших крымских ювелиров Юрием Федоровым. (Федоров, кстати, как-то сказал мне, что Юра Лишаев – талантливый художник, что мог бы добиться многого, не будь у него иной страсти – скалолазания…)

Тогда, у него дома, я долго не решался задать трудный вопрос. Не ему. Его жене. И все-таки спросил, когда Юра вышел из комнаты:

– Как ты думаешь, если бы твоему мужу пришлось выбирать – или ты с дочерью, или горы, – что бы он выбрал?

– Конечно, горы, – мгновенно ответила она, не обращая внимания на работающую кинокамеру.

Очень застенчивый, Юра всегда неохотно рассказывает о себе – ответ на любой вопрос приходится буквально вытягивать из него. Зато на скалах… Студент операторского факультета ВГИКа Сергей Козлов снимал его, привязанный к скале двойной страховкой. И все же смотреть на него было неуютно. Как он поднимался туда? На плечах у Юры, для которого, как выяснилось, это сущая безделица. Затем он сверхнадежно крепил оператора страховкой, спускался вниз и только тогда начинал «работать» на камеру. Если у Сергея что-то не ладилось и требовался дубль, Юра спокойно спускался вниз и снова начинал подъем.

Когда мы работали (вернее, работали Юра и оператор, а мы, остальные участники съемочной группы, стояли с открытыми ртами, задрав головы вверх), к скале подошли несколько ребят в немыслимо фирменных костюмах и касках. «Сейчас мы эту скалу “сделаем”», – сказал один из них. Но увидев Юру, они замерли. Внешним видом Юра, конечно, проигрывал – никакой «фирмы», сатиновые брюки красного цвета и стертые галоши. Но то, что он вытворял… Тем, кто не видел человека на отрицательном уклоне, висящего над пропастью на одних кончиках пальцев – без страховки, конечно, – не понять того священного ужаса, который вызывает эта картина. «Псих!» – сказал один из «фирменных», и их как ветром сдуло…

То, что Юра делает, не умещается в рамки привычного. В Симферополе, на Петровских скалах, которые давно излазил вдоль и поперек, он спускался вниз головой только на одних руках. Смотреть на это спокойно невозможно…

…Зачем все это, для кого? Не следят за ним, затаив дыхание, восхищенные зрители, не восторгаются смелостью его и виртуозной ловкостью. Ведь обычно он один на скале, всегда один.

– И что же, перед каждым восхождением тебе приходится срывать стоп-кран?

– Нет, конечно, только в экстремальных случаях… Сегодня скалы для меня – неотъемлемая часть жизни, я испытываю в них потребность такую же, как, скажем, в пище или во сне. Когда человек накапливает большой опыт на скалах, то в какой-то момент возникает такое ощущение, будто ты уже можешь все. Именно тогда у меня появляется желание испытать себя в экстремальных условиях – попробовать подняться одному на серьезную скалу. И когда начинаю подниматься по этой скале, сразу возникает много «но», приходится учиться всему чуть ли не заново.

– Расскажи, как ты тренируешься.

– Из своих тренировок я секрета не делаю. По-моему, любая тренировка хороша, лишь бы она была систематической. Приходя на скалы, я не могу конкретно сказать, чем буду заниматься, так как тренируюсь, как правило, после работы и все зависит от самочувствия. Но в среднем я стараюсь пройти по вертикальной стене три километра в неделю, порою удается и больше… Восхождения я совершаю лишь в выходные дни. В 1986 году я ходил с маршрута на маршрут – где ночь застанет, там и ночую. А утром успевал закончить предыдущий маршрут и заходил на другой. Прошел тогда 69 маршрутов пятой и шестой категории сложности.

– Это предел, по-твоему?

– Нет. Все зависит от обстоятельств. Я уверен, что можно ходить и более ста маршрутов в год – для этого, правда, нужно быть профессионалом. Выходных-то дней в году маловато.

– Как ты относишься к скале?

– Как тебе сказать… Когда я иду по ней, то лишь одно у меня в голове. Ты не можешь себе представить, какой стена может быть страшной… Само сопоставление себя с этой скальной стеной кажется абсурдом, и ты чувствуешь себя букашкой… Но какой-то зов тянет тебя вверх. И все-таки, я тебе скажу, чем больше ты предан горам, тем ближе они тебя к себе подпускают.

– Считаешь ли ты себя покорителем, победителем скалы?

– Ни в коем случае. Если я и побеждаю кого-либо, то лишь самого себя. Во время трудного одиночного восхождения я как бы раздваиваюсь: появляются два «я». Одно «я» предательски тянет вниз, призывая прекратить мучения, а второе «я» противостоит этому искушению и заставляет идти дальше. Подъем на скалу высшей категории – это в основном ад, и лишь чуть-чуть удовольствие, да и то на следующий день после восхождения.

– Ты смотрел в «Клубе путешественников» передачу о французском скалолазе Патрике Эндлигере?

– Конечно.

– Можешь ли сравнить его уровень мастерства со своим?

– На этот вопрос я ответить не могу. Патрик – выдающийся профессионал. Мне же, как и другим, приходится еще и работать… Мне довелось познакомиться с Патриком в Ялте, на международных соревнованиях. Ему тогда очень понравились мои галоши…

– Обычные галоши?

– Самые обычные. Это, между прочим, самая лучшая в мире обувь для скалолазания. Так вот, в обмен на эти галоши он предложил мне три альпинистских карабина фирмы «Штубай».

– Ну и как?

– Конечно, поменялись!

– Тебе приходилось спасать людей на скалах?

– В среднем около трех раз в год…

– Сейчас много пишут о том, как необходимо вести себя, если ты остался в горах один.

– Я целиком поддерживаю эту кампанию, но могу заверить, что если человек не ходил длинные маршруты в одиночку, а ограничивался короткими, предпочитал поболтать о том о сем внизу, то шансов на успех у него будет очень мало…

– Наверняка тебя иногда видят на скалах случайные люди. Как они реагируют на твои восхождения?

– Как правило, первый вопрос: «Сколько платят за это?». И когда я объясняю, что ничего не платят, то по глазам вижу, что считают меня или сумасшедшим, или самоубийцей.

– Многие альпинисты нашей страны зовут тебя Фантиком. Как появилось это прозвище?

– Давняя история… Как-то альпинисты отправили меня, тогда еще пацана, в магазин за тушенкой, а я на все деньги накупил конфет… Что тогда было!

Вообще, если серьезно, я то время вспоминаю с грустью. Мне кажется, что тогда горам были преданы больше…

Однажды я повел себя нехорошо по отношению к опытному скалолазу Славе Пантюхину. «Знаешь что, парень, – сказал он мне спокойно, – добейся сначала того, что я, а потом поговорим». До сих пор краснею, когда вспоминаю… Мы продолжали встречаться со Славой на скалах вплоть до его трагической гибели. На его похоронах меня не оставляла мысль, сколь многим я ему обязан. Теперь кусок веревки, на которой опускали в могилу гроб со Славой Пантюхиным, всегда со мною на скалах…

– Можешь ли ты сказать, что любишь скалы?

– Я считаю, что язык любви – немой. И в жизни так: если ты любишь человека, то не обязательно ему об этом говорить. Слова – они словами и остаются…

Известно высказывание первого покорителя всех восьмитысячников Рейнхольда Месснера о том, что тот не мужчина, кто хотя бы раз в два года не побывает в экстремальной ситуации. Восхождение, по Месснеру, это дуэль со смертью, из которой ты должен выйти живым… Может быть. Не берусь спорить. Но я знаю, что Юра дуэлянтом себя не считает. Скала для него не противник, а союзник.

Он поэт. Только рифмует не слова, а движения, жесты. Слагая скальные сонеты, он скользит по отвесной скале легко и элегантно. Спускаясь вниз, он готов к следующему восхождению. Находиться на земле долго Фантик не умеет и потому устремляется вверх, вверх и только вверх, против течения, подобно форели в холодном горном ручье.

В 1993 году Фантик страшно разбился. Не при восхождении. Он увлекся тогда парапланом – безмоторным летательным аппаратом, таким планером с крылом, которое надувается набегающим потоком воздуха. Во время полета это крыло неожиданно сложилось, и Фантик рухнул на скалы с высоты 30 метров.

Юра получил множественные переломы позвоночника, стал инвалидом первой группы. Прогноз врачей – пожизненная инвалидная коляска. Но плевать он хотел на такие прогнозы. Фантик не только встал, он опять полез в горы. С помощью костылей добирается до скалы, костыли в сторону – и полез…

Сегодня он увлекся каяком и совершает какие-то немыслимые переходы по сто километров в день…

Фильм, который мы снимали, был показан в «Клубе путешественников». Он так и назывался – «Фантик», и стал моим первым документальным фильмом, где я работал в качестве автора сценария. Режиссером картины был Саша Трофимов, а оператором Сергей Козлов, сын легендарного саксофониста и джазмена Алексея Козлова. Сергей сегодня – один из самых ярких операторов российского кинематографа.

Недавно я встретился с Алексеем Козловым в студии одной радиостанции. Он уже дал интервью, а мне это еще только предстояло. Мы разговорились, и я напомнил ему о первом фильме его сына, который мы снимали вместе.

– Конечно, помню, – оживился Алексей Семенович, – он даже есть у меня на диске!

– Дайте переписать! – взмолился я.

– Конечно, запишите телефон, – ответил Алексей.

Нужно позвонить Алексею Козлову, но все какие-то дела отвлекают.

…В какой-то момент в «Комсомолке» удивились количеству написанных мною материалов и пригласили на стажировку в Москву.

Таких стажировок у меня был несколько.

Как правило, человека, который побывал на таких стажировках, затем приглашали в Москву на штатную работу.

Жил я всегда в гостинице «Юность». Именно здесь останавливались собственные корреспонденты «Комсомолки» из всех регионов СССР. Было весело. Пьянки и беспорядочный секс с утра до вечера.

Все чаще стал возникать вопрос о моем штатном трудоустройстве в «Комсомолку». Но пятая графа сильно мешала мне и здесь…

В Крыму же я постепенно начал создавать некоторые проблемы местной власти. Мои заметки становились все более острыми. Уже началась перестройка, и «Комсомолка» иногда позволяла себе «покусывать» обкомы партии.

Однажды молодые крымские фотографы устроили в окнах Симферопольского почтамта выставку своих работ. Талантливые ребята, ученики моего друга Аркадия Левина, о котором я уже рассказывал.

Помню сюжет одной фотографии. На заднем плане около подъезда стоит крышка гроба. А на переднем плане девочка пускает мыльные пузыри. Жизнь продолжается…

Заведующий идеологическим отделом Крымского обкома партии, человек по фамилии Оникий, закрыл эту выставку.

Звоню человеку по фамилии Оникий. Зачем, спрашиваю, выставку закрыли? Человек по фамилии Оникий отвечает, что выставку он сам не видел, но вроде говорят, что она антисоветская.

Короче, нарвался человек по фамилии Оникий.

Я беру пачку фотографий с работами ребят и, ни с кем не согласовывая свою командировку, вылетаю в Москву. Заметку пишу прямо в самолете.

В редакции «Комсомолки» я попадаю на планерку, которая обсуждает завтрашний номер. Полосы уже практически сверстаны, обсуждают мелочи.

Я подхожу ближе и, не говоря ни слова, бросаю пачку фотографий. Как в американском фильме, фотографии скользят по столу. Ребята разбирают фотографии, рассматривают. Ведущий планерки Дима Муратов – сегодняшний главный редактор «Новой газеты» – явно недоволен моим поведением. Делает мне замечание, что я мешаю ему работать. Часть фотографий доходит и до него. Я рассказываю историю, и Муратов немедленно решает – в номер, в подвал на четвертую полосу! Мне кричат: немедленно пиши заметку! Кричу в ответ, что она уже написана! Номер мгновенно переверстывают.

Так тогда работала лучшая газета в стране…