Текст книги "Проба пера"

Посещение замка

Приезд юной принцессы одного из королевских домов Европы в Кисловодск на лечение вызывает переполох в местном НКВД. Для проживания принцессы и ее свиты выделили особняк князя Мещерского. Из местного музея и антикварных магазинов была привезена обстановка, а декораторы, вызванные из Ленинграда, за две недели превратили захламленное помещение в некое подобие дворца. Для общения принцессы была подобрана дюжина детей проверенных родителей. Ночью, однако, некий юноша залезает по ветке рядом растущего дуба на крышу замка и через каминную трубу проникает в ее спальню. На следующий день она предстает перед гостями за руку с незнакомцем. Обслуживающий персонал, состоящий из представителей двух государств, решил поначалу, что незнакомец один из приглашенных, но затем было замечено, что он одет не по форме – не в смокинге. Именины продолжаются своим чередом, а принцесса ускользает в сад, пылающий позолотой заката и пурпуром осенней листвы. Спрятавшись под вязом, растущим над обрывом, они целуются, пока не появились охранники с собаками. Принцесса отводит его за руку в дом и пока отвлекает охрану, он через камин выбираюсь на крышу, перелезает по ветке на дерево, растущее за оградой и исчезаю. Принцесса уезжает из Кисловодска в роллс-ройсе с открытым верхом.

Над дорогой, вьющейся меж скал, парит дельтаплан с отважным возлюбленным. Одна из машин останавливается, и охранники начинают палить в дельтаплан из автоматов трассирующими очередями.

Полет сквозь бамбуковый лес

– Итак…

– Она звалась Татьяной.

– Шутить изволите, подследственный?

– Отнюдь! Мне ли не знать свою жену? Татьяна Негода.

– Так ты, стало быть, Негода?

– Скорее всего, негодяй.

– Это уж точно.

– Касательно фамилии, то это она Негода, а я, как уже говорил, Непогода.

– Во-первых, ты об этом еще не говорил…

– Запамятовал, должно быть.

– А во-вторых, почему она у тебя Негода, а ты Непогода? Короче, откуда у тебя лишнее «по» в фамилии?

– Ну, это так… игра слов.

– Не родственница ли нашего следователя?

– Она и есть моя жена.

– Какая еще жена? Что еще за история?

– Да, действительно, это целая история. Я ее узнаю, а она меня нет.

– Отчего же?

– От гипноза. Она ж под гипнозом.

– Час от часу не легче.

– Вот вы сейчас скажете, что в ее биографии такой факт отсутствует, что, мол, клевета, наговор. На что я отвечу: не помнит.

– То есть, как это – не помнит?

– В бытность мою агентом СД мне пришлось участвовать в похищении людей. Мы перевозили их через линию фронта, доставляли в какой-нибудь замок в Венгрии и фотографировали в эсэсовской форме. С Гиммлером, скажем, – награждает железным крестом. Надиктовывали им, то есть похищенным, под гипнозом инструкцию и возвращали назад. Человек все позабыл, живет себе в беспечности, а через несколько лет является к нему такой вот, как я, тоже загипнотизированный…

– Стало быть, ты тоже… загипнотизированный?

– Все в каком-то смысле загипнотизированные. Являюсь я как-то к Негоде и говорю ничего не значащую фразу, нелепицу даже: «Хома, скажем, хомерик эст», а это ключ к человеку, отмычка души, так сказать. Она, конечно же, в слезы, а делать нечего – или задание выполняй, или фотографии в НКВД разобъясняй.

– Фамилию вы могли услышать в коридоре. Кто-то окликнул, она обернулась, и вот на этом вы и построили свою клеветническую версию.

– Я понимаю: вам жалко коллегу, мне самому ее жаль. Она не по своей воле побывала в плену. Под гипнозом. Можно сказать, что во сне.

– Это еще нужно доказать.

– Вот и проверьте. Убедитесь в полной ее невиновности.

– Придется, но ежели не подтвердится…

– То вы сотрете меня в порошок. Так от меня и сейчас ничегошеньки нет: ни имени, ни званья. За то и арестовали, что назвался бароном фон Эссен, а подтверждающих документов не оказалось. Я вынут из жизни, меня нигде нет.

– Ну, положим, у нас-то ты есть.

– Кто из тех, кем я был в свое время, перед вами? Вот в чем вопрос? Я, когда очередную легенду заучивал, перевоплощался в новую личность целиком, а затем всякий раз вспоминал свое прошлое и возвращался в себя. С годами, однако, все спуталось. Кто я теперь, неизвестно.

– Фон Эссен, вы лучше скажите, кто вас нанимал? Гестапо? СД?

– Если бы только гестапо! Сколько было всего – не упомнишь. Я плохо переношу гипноз. Всегда сопротивляюсь, а потому кое-что запоминаю. Нам с Негодой устроили свадьбу. Я был в черном мундире, а она, пардон, без всего, как в Эдеме.

– Город в Венгрии вспомнили?

– Да нет, прародительницу.

– Бабушку, что ли?

– Скорее прабабушку.

– Какое задание она получила под этим самым… гипнозом?

– Задание не помню, а вот подробности свадьбы были пикантными. На церемонии она еще стеснялась, а в спальне дала волю инстинктам, как говорится.

– С врагом народа?!

– Но это единственное ее преступление, поверьте.

– Где фотографии?

– В архиве гестапо, должно быть. Можно на самой Негоде поискать. Они обычно какой-нибудь знак оставляют на теле, и этот знак появляется во время возбуждения особого рода. Сопрягаетесь вы, скажем, с какой-нибудь незабудкой вроде Негоды, а у нее свастика начинает проступать на спине или иероглифы на ягодицах. Кстати, об иероглифах. Меня превратили в японца однажды посредством иглоукалывания. Физиономия распухла, глаза заплыли. Ивана-сан, можно сказать. Кем только я не перебывал. Меня столько раз гипнотизировали. Уже и не помню, кем был поначалу.

– Эх, фон Эссен… фон Эссен…

– Бах.

– Кого бах?

– Меня. Фон Эссенбах зовут. Вспомнил. А может быть, и Эссенхейм.

– Кем вы только себя не называли: и князем Мышкиным и графом Пышкиным.

– Князь Мышкин был моим прадедом. Фома Достоевский с него образ списал. Я, как отходит наркоз, то есть гипноз, так вспоминаю все лишнее. Тамплиером себя вспоминаю частенько. Один из моих предков, кстати, был хранителем золота тамплиеров в одной из пещер в Швейцарии. Ездил туда каждый год. Посидит, бывало, поперебирает монеты, а воспользоваться не может: проклятое золото. Но это так, к слову пришлось. Нам бы свое разыскать. Хочу вернуть родине долг: царское золото, скажем.

– Возвращай.

– Представьте золотой шар весом эдак в полпуда. Протяните ладонь. Чувствуете тяжесть золотого шара в руке?

– Д… действительно чувствую, а… шар-то сам где? Одно ощущение.

– Подобные шары мы… бывшие белогвардейцы… вывозим за границу посредством подземных ходов, под Карпатами, скажем.

– Ну, а откуда вывозится золото? Куда? Кто вывозит? Я про это золото слышу уже третий месяц.

– Так под гипнозом вывозят. Никто ничего и не помнит. Да что там золото! Есть еще более ценный товар.

– Что за товар?

– Я боюсь говорить.

– Что так?

– Боюсь, не поверите. Впрочем, двум смертям не бывать, а одной не миновать. Вы вот ни в Бога, ни в черта не верите, а они там, за границей, верят во все. Вы не представляете, какие деньги они платят за то, чтобы заполучить какого-нибудь замухрышку с… особенностями.

– Приведите пример.

– Ставят, к примеру, перед таким замухрышкой тарелку со щами, а он поплюет в нее, ложкой повозит и говорит: завтра будет дождь со снегом – и точно! Супец велит вылить подальше, ибо прокисает мгновенно.

– Гражданин Эссен…

– Фон…

– Гражданин подследственный, за шутки подобного рода…

– А вы не пишите в протоколе про щи, вы лучше запишите фамилии тех, кого уже вывезли. Был человек, вроде не умер, а на месте его нет. «Подайте сюда Тяпкина-Ляпкина!» Тяпкин на месте, а Ляпкина – нет. Сотни людей исчезли незнамо куда. Эдак вы всю науку провороните. Напишите в протоколе: фон Эссен занимался вывозом людей, представляющих научную ценность. Неважно, чем они там занимаются, магией или гипнозом. Главное – исчезают. Значит нужны! Вот вы мне не верите, усмехаетесь даже. Мели Емеля, твоя, мол, неделя.

– Ну это все пустяки. Расскажи что-нибудь посущественней.

– Представьте себе кабинет, а в нем персона находится. Оставляют персону в кабинете одну, а в соседней комнате включают машину. Заходят через десять минут, а она, то есть персона, лежит на столе с проломленным черепом. Никого в кабинете нет, а случилось.

– Кто выходил последним, тот и хрястнул по черепу кастетом.

– В том-то и дело, что все вместе выходят. Эксперимент, сами понимаете. Аппарат похож на пишущую машинку старинного образца в соединении с зингеровской, что ли, и… велосипедом. Короче, какой-то перпетуум-мобиле. Изобретатель опускает в щелку золотую монету, что-то там понажимает, подергает за рычаги и минут через десять говорит: «Все готово». Назавтра в газетах – инфаркт.

– Ну, это уже фантастика какая-то.

– Нет, магия. Казалось, ничего не должно быть, ан нет – происходит.

– Кого из членов правительства облучали посредством машины подобного рода?

– Жданова, к примеру.

– Кто сообщник? Где облучали? Из каких окон?

– Из каких окон, не могу сказать. Подъехали ночью на какую-то квартиру с… наводчиками. Пооблучали, потом поехали за город, постреляли наводчиков, чтобы не было свидетелей, и концы в воду. Я, когда стрелял в них, так, думаю, вам и надо, предатели!

– Сам-то хорош: товарища Жданова загубил, негодяй!

– Так я – белогвардеец недорезанный, классовый враг, так сказать, а они все – предатели.

– Эссен, мерзавец, мы тебя семь месяцев назад арестовали. Жданов был еще жив. Что ты на это соврешь?

– Имею астральный двойник. Сам не пойму, кто из нас он, а кто я. Пока здесь находился, он там, на свободе, товарища Жданова сгубил, и не его одного. Всему объяснение есть.

– Ох, и устал я от твоей болтовни, Непогода.

– Давайте меняться ролями. Вы будете подследственным, а я – следователем. Пока я поработаю, вы отдохнете, расслабитесь. Проведем эксперимент. Я из вас все свои сведения выведаю. Согласны?

– Эксперимент, говоришь? Задавай свои вопросы, согласен.

– Вот и чудненько. Желательно, чтобы вы на мой табурет пересели, а я в ваше кресло, ну да ладно. Вот вы, Иван Алексеевич, подумали…

– Помилуйте, да откуда вам стало известно, что я подумал? За подумал еще не сажают. К тому же не Иван Алексеевич, а Николай Алексеевич, запамятовали.

– Во-первых, не перебивайте, не то бамбуковой палкой по ребрам получите… в Китае сию процедуру называют весьма романтично – полет сквозь бамбуковый лес… а во-вторых, что подумали, то и на лице отразилось, а в-третьих, вот вы и проговорились.

– В чем это я проговорился?

– В том, что думаете не то, что говорите.

– Ну, все, закончен эксперимент!

– Не на много же вас хватило!

– Отдал бы ты мне свои шарики, Непогодин, а то я с тобой поякшаюсь да бить начну попросту.

– Имею прием против битья. Один, например, евангельский. Ежели меня ударят по левой щеке, то я подставляю правую и… каменею.

– Ну это ты, братец, пожалуй, что, врешь.

– Имею еще один прием, запрещенный. Научился у народных умельцев, тех самых замухрышек. От силы удара зависит состояние здоровья у бьющего. Печень заболит или потенция понизится от одной только мысли – заранее.

– Тьфу на тебя! Чтоб ты сдох!

– Чур меня, чур, нужно говорить в таких случаях. Я, если хотите, одним лишь усилием воли покончу с собой. Меня обучали и этому. Желаю, однако, быть казненным во искупление прегрешений перед Отчизной. Короче, расстреливайте меня, я согласен.

– Он, видите ли, здесь распоряжается. Пройдусь бамбуковой палкой по ребрам, враз выложишь и золотые шарики, и алмазные.

– Кстати, об алмазах. Хотите, назову имена людей, которые заменяли бриллианты в царских регалиях на копии.

– На фальшивые?

– Нет, на точно такие же, но копии.

– Для чего?

– Как для чего? Там, в швейцарских банках, будут настоящие, а здесь – подменные, да только они не знают о том, что уже в третий раз происходит подмена. Камня на камне от регалий не осталось.

– Имена!

– Опасаюсь.

– Чего еще может опасаться приговоренный к расстрелу?

– Опасаюсь за вас, господин следователь.

– Гражданин.

– Пусть будет по-вашему. Вот вы думаете, почему следователь, который вел мое дело, расстрелян? Сведения, которые я ему сообщил, оказались о-пас-ны-ми. Понимаете?

– Ох, фон Эссен, во всем-то вы признаетесь, и все вроде сходится, а поверить тебе не могу. Назовешь адреса и фамилии сообщников, вот тогда и поверю.

– Так они законспирированы, ну вот как ваша Негода, к примеру, хотя она вовсе не враг.

– О ней особый разговор, а кто еще?

– Ко мне подходят в ресторане, обычно. На мне должен быть костюм из немецкого габардина в полоску. На столе две бутылки коньяка и тарелка с красной икрой для пароля…

– Врагам народа коньяк не положен.

– Не доверяете? Я ведь к вам добровольно явился.

– Ничего себе добровольно! Ты был арестован на вокзале, мерзавец! Драпать куда-то собрался.

– Во-первых, я не уезжал, а приехал, а во-вторых, считайте, что сдался, потому как прекратил борьбу, ослабил волю и ждал только, когда заберут.

– Что же сам не явился с повинной?

– Остаточный гипноз.

– Вот мерзавец, на все у него есть ответ.

– Стало быть, вы мне не верите?

– Эх, фон Эссен, сидишь ты здесь передо мной: тихенький, ласковый, велеречивый, а сам двух следователей уже до расстрела довел.

– Вроде бы одного, а кто второй?

– Про Непогоду, тьфу, Негоду, забыл? Ежели все подтвердится – расстрел!

– А вы не докладывайте. Коллеги ведь все же.

– Ах ты, гад ползучий! Я не доложу, а ты тут как тут: прослушайте, мол, пленочку, сравните с протоколом. Вредный ты человек, Непогодин. Я б тебя шлепнул, да начальство пока не велит. Допрашивай, говорят, пока не иссякнет его красноречие, авось проговорится.

– Тогда мы с вами будем беседовать до скончания века сего, ибо я – Вечный Жид. Может быть.

– А! Космополит проклятый?!

– Скорее, – проклятый.

Мастер-мудрец-и-Маргарита

Тридцать первого апреля 1935 года в американском посольстве состоялась презентация рукописи Герберта Аврилакского, любезно предоставленной советским правительством послу Уильяму Буллиту в дар президенту Рузвельту. В числе приглашенных был Михаил Афанасьевич Булгаков, о чем свидетельствовала его подпись в книге посетителей. «Прочтение, почтение и предпочтение» – таков был девиз приема…

* * *

– Говорят, вы пишите новый роман? – едва переступив порог посольства, слышит Булгаков. – Будем звать вас Мастером, коим вы и являетесь или «М» для… конспирации.

– Откуда вы знаете?

– Москва слухами полнится, – выходя из-за портьеры, заявляет человек с внешностью фокусника: нос с горбинкой, демонический взгляд из-под приподнятых бровей.

– Вы кто?

– Уильям Буллит, посол. Добро пожаловать в мир свободы, равенства и братства.

– Вы-то мне и нужны.

– Вы пришли просить моего содействия в переговорах со Сталиным о вашем отъезде за границу. Вы пока осмотритесь, потом поговорим. Мне тоже кое-что надо вам сообщить.

– Сообщить, – вторит за ним секретарь, человек с лицом, о котором можно сказать: глуповатое.

* * *

Булгаков оглядывается по сторонам, и что же он видит? То тут, то там расставлены плетеные стулья и столики с яствами. Ледяные статуи с подкрашенными губами, вставными глазами. На руках браслеты и перстни. На морде большого черного пуделя маска – человеческое лицо.

– Да… да… да, – поют канканьетки и, положив руки друг другу на плечи, шеренгой шествуют по лестнице, повторяя на всякие лады настойчивое «да», – что по-русски означает – да, по ненецки – нет, а по-французски просто е-рун-да… да… да… да… да… да… да-да-да… да!

– В тридцать третьем году? – поясняет секретарь, – маркиз де Дас устроил спектакль «Прощание с дадаизмом», нечто вроде мюзикла. «Да Да» – это когда Черчилль дымит сигарой, изображая паровоз, Марлен Дитрих держит его за то, что можно назвать талией, за ней следует Гитлер, Риффеншталь, Муссолини, и Сталин. Все это чушь, чудеса, чепуха, е-рун-да поют канканьетки. О, вы еще здесь не такое увидите! Кстати, а где ваша супруга?

– В самый последний момент аннулировали ее разрешение на посещение посольства.

– Вы знаете условия пребывания на приеме? Каждый приходит со своей дамой. Если таковой не имеется, мы выделяем дежурную даму.

– Дежурную, – подтверждает проходящий мимо шут.

– Ее зовут Хелла, не подумайте, будто нечто от Hell в ее имени.

– Уже подумал.

– Напрасно. Просто Хелена. Полька, должно быть.

– Я к вашим услугам, – говорит дама. – Вы чем-то обеспокоены? Может быть, моим декольте? Оно вас смущает? – и она сдвигает края выреза, застегивая их брошью, отчего грудь выползает из боковых разрезов.

– Не обращайте внимания, – говорит секретарь, – у нас здесь все шутники.

– Да я уже понял.

– Это что? – говорит секретарь. – К концу вечеринки увидите, как наши дамы начнут все с себя сбрасывать и останутся ни в чем.

– Если не считать драгоценностей, – добавляет Хелла. – Хотите коктейль Маргарита? В будущем будет пользоваться большой популярностью.

* * *

– Маузель фон, – представляется очередной гость, выходя сквозь струю воды из грота с камином в глубине, – полубарон.

– Полубарон? – удивляется М.

– Разумеется! Какие сейчас могут быть бароны в стране победившего пролетариата. Все мы уже полу-того, кем раньше бывали, а если подумать, и четвертины уже не осталось. Если уже и в Европе от аристократов остались рожки да ножки… одна видимость… о нас и говорить нечего. Вам когда-нибудь надевали наручники?

– Не дай Бог!

– Не та реакция, не та. Бога здесь не принято поминать.

– Какая должна быть реакция, по-вашему?

– «Типун тебе на язык», по крайней мере, нужно сказать, или еще что-нибудь более весомое. О посылании противнику несчастий, кстати! Проклинать не рекомендую. Всегда найдется колдун, имеющий возможность сторицей вернуть неправильно произнесенное заклинание. Можно, конечно, самому обучиться. Достаточно длительный процесс. Лучше сосредоточиться на чем-нибудь другом. Захотите кого-нибудь проклясть, обращайтесь ко мне. Всегда к вашим услугам.

– Он шпион, – проходя мимо, сообщает секретарь.

– Да, я шпион, – подтверждает Маузель. – Верой и правдой служу вашим и нашим за страх, но на совесть.

– Хм, и… кто нынче наши?

– Мне поручено с вами побыть и… рассказать, кто есть кто.

– И кто?

– Вон там Бухарин на свинье, разукрашенной бисером, под маской свиньи. Такое у него амплуа на машкераде… истории. Ха-ха-ха… Скоро его кгхгхы… – проскрипел Маузель и опустил большой палец вниз по примеру римлян, решающих судьбу обреченного гладиатора. – А вон там Тухачевский под маской мартовского зайца. Хорошо притворяется. Ненадолго, однако.

– Неужели вот тот прихрамывающий человек в простенькой маске…

– Да-да, вы угадали. Не сам, разумеется, его глаза и уши. Ио Виссарионовича. Коба не ходит по посольствам. Считает ниже своего достоинства. Толстяк у колонны без маски – Черчилль. Притворяется своим двойником.

– Я смотрю, здесь все притворяются.

– Играют. Каждый играет свою роль. И превосходно играют.

* * *

Посреди туалета, дерево с золотыми листьями и усыпанной драгоценными камнями змеей. С обеих сторон по золотому унитазу. На одном из них сидит дама: сигарета в одной руке на длинном мундштуке, яблоко – в другой. Я специально отключила в себе способность показывать, а только рассказываю, когда появляется неприличные эпизоды. «Присаживайтесь, – указывает дама на соседний унитаз. – Не стесняйтесь. У нас здесь все свои. Меня зовут Маргарита. В честь коктейля назвали родители. Не забудьте пригласить меня на танец, когда выйдем.

* * *

– Итак, вы пишите новый роман, – спрашивает посол. «Консультант с копытами?» Не так ли?

– Я еще не определился с названием.

– Не хотите написать другой роман?

– Я уже пишу роман, хотя и дважды сжигал рукопись.

– Не беспокойтесь: рукописи не горят. Уверяю: ваш текст не отпустит вас. Пишите, пишите. Вы напишете роман, который вызовет смятение в умах. Может быть, вставите мою идею в сюжет вашего романа? Я предлагаю вам написать книгу о книге.

– О книге? Что за книга?

– Вы знаете, что мы отмечаем? Мы празднуем возвращение рукописи Герберта Аврильского, он же папа Сильвестр. Сталин лично передал ее в дар нашему правительству в благодарность за признание вашей страны и начало торговых отношений. Опишите перипетии путешествия книги во времени, что составляет тысячу лет.

– К сожалению, я не знаком с ее содержанием.

– С вашим талантом можно написать книги по краткому пересказу ее содержания.

– Краткому?

– Разумеется, можно прочесть книгу, но для этого необходимо пройти инициацию в обществе почитателей папы Сильвестра.

– Я обдумаю ваше предложение.

– Пока обдумываете, посмотрите видения.

– Видения?

– Которые вскоре начнутся у вас.

– То-то я чувствую… в ваших напитках…

– И сигаретах.

– … что-то есть наркотическое. Я давно уже не употребляю наркотиков. Литература стала моим наркотиком.

– Сделаем исключение на сегодняшний вечер. Вы увидите то, что непременно используете в вашей будущей книге. Что видите?

– Я на высокой горе, рядом бронзовый Бафомет, раскаленный ударом молнии докрасна, как и тот, что у вас в камине. Он указывает на долину рукой. Там, вдалеке…

– Иерусалим и все царства земные. Пользуйтесь!

– Ангела в небе увидел также. Лицо закрывает крылом.

– Ангелы не такие, как их изображают обычно, – с крыльями и в ночных рубашках до пят. Они подобны струению света в бокале. Если взглянуть сквозь бокал с этим чудесным вином, ангела можно узреть.

– В бокале дух Вакха скорее можно прозреть.

– Какая разница, кого прозревать. Мир двоится-троится. Да что там троится! История в неисчислимых предстает вариантах. Духи восходят, снисходят, восходят и вновь снисходят…»

– Все, что верху, то и внизу.

– Вот, вы сами знаете.

– Вариантов множество, но Истина одна.

– О, как это скучно, если истина только одна. Создавая материю, Бог, разумеется, знал о последствиях проявления зла в ней. Но одно дело зло, предвиденное в теории, а другое – проявленья его на практике. Одно дело видеть распятие в видении, другое самому подставить руки под гвозди. Столкнувшись с несовершенством самого совершенного своего создания – ангела, ибо даже самая совершенная монада испытывает непреодолимое стремление к застреванию на каком-то одном состоянии, уже потому не благом, что прекращает движение вверх, Бог, в которого, вы, как и я, надеюсь, не верите, сам с собою в шахматы играя, позволил только одной трети ангелов выбрать зло, ограничив свободу выбора остальных добром. Не «тако» обошелся Он с человеком, не тако!

– Вы только что отказались от Бога и тут же представляете Его, как существующего.

– Одно дело не верить, а другое алгеброй гармонию поверять.

– Сомневаюсь, что такое возможно.

– Все объяснимо, все! В начале было Слово, и слово было от Нечто, кое ни словом, ни чем-либо другим изобразить невозможно, и слово было Ничто! Ничего не существовало вначале, которого не было, ибо начала в Ничто быть не может, как и всего остального. Нельзя сказать, что жизнь пришла из глубины веков: она еще не началась – но уже кажется, не является – но происходит. Превращаясь из субъектов Ничто в объекты изначального Нечто, всякая вещь, обретая себя, приобретает возможность стать объективной реальностью, что порождает все, что есть, в том числе и Ничто, из коего вышли все идеи, порожденные Нечто. Хотя вопрос, кто из кого вышел, – чисто человеческий, спорный. Поскольку в Ничто нет пространства, в котором можно что-то разместить, но кое-что все же имеется, как сумма возможностей, одна из которой та, в которой мы, как нам кажется, пребываем, о чем свидетельствует субъективный опыт человечества. Вот вам Истина! Нечто, сотворившее вселенную, удалилось на покой, растворившись в своем творении, оставив управление миром нам, мудрецам.

– Скрою от умных и разумных, сказано.

– Но не от мудрых и неразумных, как я, или вы. Бог, который весь состоит из вопросов, на которых нет внятных ответов, предоставил людям свободу, но лишил возможности пользоваться ею в полном объеме. В результате свобода выбора обернулась правом на безобразия. Ну, как можно отнестись к существу, которое, взобравшись на гору, плюется в небо с криками «Тебя нет, тебя нет!», что уже есть противоречие. Глупость, скажете?

– Пожалуй.

– Нет, – свобода! Когда коварные суесловы вопрошают богословов о том, может ли всесильный Творец всего сущего создать камень, который поднять не по силам, они и не подозревают, что он уже создан и, задавая столь каверзный вопрос, они тем самым им уже пользуются. И камень этот – возможность проявления воли вследствие дарованной нам свободы выбора. Но, создавая монаду свободной, Бог не учел упорства, с каким все люди держатся за свои пороки. Мириады возможных вариантов выбора, предоставленные человеку, превращают Истину в фикцию. Если время и пространство относительны, как утверждают эзотерики и богословы, то все миры, быть может, растворены в пространстве, как минералы в воде. Быть может, все варианты истории разыгрываются на всех этих разбросанных на должном удалении планетах, чтобы не смешивались друг с другом и не мешали. Достаточно одного лишь поворота души в нужную сторону, чтобы выйти на землю неведомой планеты, невидимой в самый мощный телескоп, а не мириады световых лет безумного умопомрачительного полета в пустоте. Быть может, все варианты истории разыгрываются на всех этих разбросанных на должном удалении планетах, чтобы не смешивались друг с другом и не мешали. Находятся, однако, умы… папа Сильвестр, в частности… которые прозревают все!

– И вы в первую очередь?

– Улавливаю иронию в ваших словах, а напрасно. Приведу пример. Вы полагаете, Иуда покончил с собой? Может быть, в одном варианте истории – да, так и было. В другом его убили ножом. Кстати, об убийстве! Хотите совершить убийство? В видении всего лишь, в видении. Войдите в видение и убейте Иуду бутафорским ножом с уходящим в рукоятку лезвием. Испытайте этот толчок в спину жертвы. Театральный прием. Один актер использовал такой нож на сцене, не зная о том, что лезвие иногда застревало и не уходило в рукоятку.

– Нет-нет, я человек сугубо мирной профессии, врач. Я никого не убивал, даже врагов, и никому не желаю смерти.

– Ну как же, ну как же!? Разве не вы приносили человеческие жертвы?

– Нет, разумеется, нет.

– Странненько, странненько. Не вы ли сделали аборт своей жене? Что уже само по себе инициация.

– Я как-то не думал… а… откуда вы знаете?

– Да вы не беспокойтесь, происходит то, что происходит, и ничего другого происходить не может. Разве что в другом варианте жизни произойдет нечто другое. В книге Герберта Аврильского описаны многочисленные способы вызывания видений. Читатели Книги многое могут увидеть. В ней, кстати, описаны сто двадцать восемь способов сношения с духами тьмы, как делать золото буквально из дерьма…

– И наоборот, – подсказывает секретарь

– Да, много других дает полезных советов. Рекомендую прочесть. Только для этого нужно совершить ритуал. Ах да, уже говорил. Кстати! Зачем вам уезжать заграницу? Вы потеряетесь там и не сможете написать свою книгу. Здесь вас ждет великое будущее, а там всего лишь комфортное существование, если повезет. Вы здесь нам нужны.

– Вам…

– Да, нам, почитателям вашего таланта. Я, разумеется, испрошу у ИО Виссарионовича разрешение на выезд в Европу, а он передаст самому, если не забудет по пути в Кремль. Не советую просить ничего у власть предержащих. Придут и сами дадут все, что нужно. Пока походите по дому, посмотрите видения. Заходите в любую комнату и смотрите все, что хотите.

– А если я увижу какие– то секреты?

– Какие могут быть секреты между своими?

– Своими?

– Да, мы все здесь свои – на разных ступенях посвящения. Вы, пока еще, на профанной ступени находитесь в ранге ученика визионера, а у меня уже степень мастера. От вас зависит, сколько времени вы потратите на продвижение по лестнице познания. Когда же из категории мастер выйдете, станете мудрецом и познаете все. Не приближайтесь только слишком близко к Добру, оно обжигает.

– Как и Зло.

– Держитесь золотой середины. Сотворите свою вселенную…