Текст книги "Вещи"

Слышно щелканье метронома.

– Поворачивался, садился…

– Поворачивался, садился, ложился.

– Ходил. Садился. Поворачивался.

– Поворачивался. Садился. Ходил.

– Ходил, ходил, ходил.

– Поворачивался, ложился.

– Ходил.

– Садился.

– Ложился.

– Поворачивался.

МЕЙЕРХОЛЬД. Я потом не мог заснуть всю ночь. Я потом не мог заснуть всю ночь. Я потом не мог заснуть всю ночь! (пауза) И это нужно любить в театре.

 
                           КОНЦЕРТ ДЛЯ ИЗВОЗЧИКОВ
 

ЗУЕВА. Это было в последних числах ноября 1917 года. Я, Соня Голидей и Маша Александрова занимались у Константина Сергеевича на квартире. Вдруг раздался звонок.

ИЗВОЗЧИК (слегка заикаясь). Тут у нас тут такое вот как… собрание, да? И легковых и тут тех самых… ломовых в ну…, вот тама на углу… Я тут как… такой самый… делегат.

ЗУЕВА. Выяснилось, что это собрание легковых и ломовых извозчиков в чайной на Таганской площади.

ИЗВОЗЧИК. И тут мы же тут все знаем, что вы вроде как… тот наибОльший актер, что из тех самых… И как того… наибОльшего… мы вас хотели опять же… ангажировать…

ЗУЕВА. В общем, он просил Константина Сергеевича выступить после собрания на концерте. Хотя было сравнительно поздно, Константин Сергеевич все же согласился ехать, объяснив, что приедет вместе с нами, чтобы концерт был полнее. По дороге Константин Сергеевич сильно волновался, говорил, что к нам пришел сам народ, что это великая честь для нас.

ИЗВОЗЧИК. Так и для нас оно как вроде… того! Рады!

ЗУЕВА. В пролетке Константин Сергеевич, беспомощно разводя руками, недоумевал, что бы ему прочесть перед такой необычной аудиторией. В чайной было душно и сильно накурено. Площадка для выступления была буквально «пятачком». И вот так мы все держали программу.

ИЗВОЗЧИК (представляя). Ребятушки! Тут у нас актеры и средь них наибОльший, так сказать, актер – Константин Аркадьевич Станиславский!

Яростно аплодирует.

Дальнейшее выступление производится очень быстро с высоким темпом, по сути это крик.

– Как и на какие деньги добраться от Лондона до Москвы, довезти благополучно, на собственные средства, 60 человек и восемь вагонов имущества. Куда девать это имущество?

– Пришлось вместо недели прожить в дорогой стране, где упал доллар и повысилась цена на жизнь, – более полутора месяцев.

– Где взять деньги, чтобы заготовить новый репертуар? Если этого нельзя будет добиться, я лично предпочту временное или окончательное закрытие группы МХТ.

– А содержание 60 человек вместо дешевой Германии в дорогом Париже!!

– В связи с заботами о долларах и на расходовании у меня лично связано все будущее, а может быть, и самая жизнь больного Игоря.

– Я должен здесь обеспечить моему сыну жизнь, быть может, на несколько лет, так как он болен серьезно, и вернуть его сейчас в Москву равносильно смертному приговору.

– Если я не приехал домой в этом году, то только из-за больного Игоря.

– Разве можно поставить мне в вину погоню за долларом?

– А переезды по железным дорогам с повышенными ценами в тысячи раз?!

– А отмененные в Берлине гастроли, которые должны были служить нам генеральной репетицией?!!

– Про Германию и говорить нечего. Гитлер всех разогнал. Театра нет никакого. Рейнгардт в эмиграции, Бассерману пришлось уехать, потому что у него жена еврейка. Позор!

– Я вернулся домой таким же нищим, каким и уехал. Молю Бога только о том, чтобы мне нажить проклятых долларов для обеспечения жизни детей.

– Театром не наживешь, об этом надо раз и навсегда забыть. Приходится искать других путей, то есть писать книгу.

– Старое старится, а молодое почти не растет.

– Что делать?!

Извозчики неловко расходятся в разные стороны.

СТАНИСЛАВСКИЙ. Относительно того, что люди стали дрянь. Так ведь это не новость. По всей России происходит то же. Но все-таки и с этими людьми можно что-то делать, так как их с какого-то бока еще подпирает прежняя традиция. В других местах и этого нет. Что они бездарны? Так что же делать. Таланта им не прибавишь, а других – более даровитых – Бог не посылает. Что же касается того, что я на вас сердит, то по этому вопросу обратитесь к доктору. Очевидно, это от печени или от других причин у Вас воображение неправильно работает…

Пауза.

ЗУЕВА. После выступления перед извозчиками Константин Сергеевич совсем пал духом… «Надо над собой еще работать, работать и работать, чтобы народ меня понимал, – уныло повторял он. – Высшая награда для актера – это когда он сможет захватить своими переживаниями любую аудиторию, а для этого нужна… необычайная правдивость… и искренность… передачи».

СТАНИСЛАВСКИЙ. Если в чайной меня не поняли, то виноват только я. Я не сумел перекинуть духовный мостик между ними и мною.

 
                                    УПЛОТНЕНИЕ
 

СТАНИСЛАВСКИЙ. И теперь прошу оградить от все учащающихся случаев вторжения в квартиру, выдав какой-нибудь охранный лист, гарантирующий спокойствие для работы.

На сцену выходят контролеры – несколько человек с одним и тем же лицом. Отвечают вразнобой и в то же время организованно, как чайки оккупировавшие пляж.

– Вы, простите, кто?

– Мы? /Мы, контролер жилищного отдела. /Мы Мирский Михаил Павлович. /А вы все кто здесь такие? /По бумаге тут только одна семья проживает./Мы контролер.

– Уже половина десятого вечера, и к тому же, у нас репетиции, вы нам мешаете.

– В теятре у себя репетийствуйте, а тут только проживать положено. /Что это еще за репетиция в такое время? /Репетируют оне, видите ли./В такое время ни-ни.

– Прошу вас, прежде всего, снять головные уборы, вы в помещении.

– Это чего я тут буду шапку ломать? /Нешто у вас здесь иконы?/Из-за каждого шапку сымать…/Мы, контролер.

– Так, извольте не хамить. Вы мальчишка, а перед вами уже человек в возрасте. Снимайте шляпу, обувь и объясняйте что вам нужно от порога.

– Теперь все равны. /В возрасте он… /И туфли снимать я не собираюсь! /Что ж мне, по магометански туфли снимать, как в храме?

– Да! Как в храме! Именно что как в храме! И может, вы объясните цель вашего визита, наконец?

– Проверка жилищного хозяйства. /Впрочем, теперь мне все ясно. /Да уж куда яснее-то…

– Пойдите вон!

– Я завтра еще приду./Завтра придем./Мы еще придем.

СТАНИСЛАВСКИЙ. Если состоится предполагаемое выселение из занимаемого мною помещения, то нарушится работа всех коллективов, порученных мне, и мне неизбежно придется отказаться от дальнейшего руководства ими. Нельзя отнимать у художника его мастерскую, как у скрипача нельзя отнимать его скрипку, а у рабочего орудие его производства и необходимую ему мастерскую.

СЕЛЬСКАЯ УЧИТЕЛЬНИЦА. Может, Вам выслать муки? Так я вышлю даром! Я слышала, что в Москве умирают с голода. Конечно, Вы не умираете, но, может, нуждаетесь. Извините… Господи, как Вас назвать…? …милый Константин Сергеевич, извините за это письмо. Я Вами живу, а поэтому Вы простите мне это нахальство. Я бы и масла выслала, да нет такой посуды.

СТАНИСЛАВСКИЙ. Сестра Анна Сергеевна с семьей – голодают. Сама она совсем больная, почти лежит. На руках у нее больной туберкулезом сын, дочь, которая нужна по дому, и мальчик. Другие дети: один призывается, другие служат за гроши. А в результате – голод и холод. Пока еще – не полный.

СЕЛЬСКАЯ УЧИТЕЛЬНИЦА. Если бы артисты знали, сколько они дают нам, в захолустьи жизни, отрадных воспоминаний о них, то они бы порадовались за себя. Но чем помочь вам…?

СТАНИСЛАВСКИЙ. Дрова мне приказано немедленно перенести в дом, что сделать не мог, за отсутствием рабочих рук. Теперь лишен дровяного сарая, погреба, столь необходимого в летнее жаркое время, и не имею возможности выносить из квартиры помои, которые испускают зловоние. Таким образом, я, без всякой вины, – наполовину подвергнут домашнему аресту.

 
                                 ОБЪЯВЛЕНИЯ
 

СТАНИСЛАВСКИЙ. И в то же время я страшно начинаю бояться рутины: не свила ли уж она во мне гнезда? Как это определить, ведь я сам не знаю верно, что такое называется рутиной? Где она начинается, где зарождается и где способы, чтобы не дать ей пустить свои губительные корни? Должно быть, рутиной называют театральность, то есть манеру ходить и говорить как-то особенно на театральных подмостках.

– Объявление! Опять кто-то из гостей съел конфетку Верочки и опять Ждановой пришлось сосать деревяшку. Прошу старосту воздействовать на лакомок, и хотя вспоминаю слова Владимира Ивановича Немирович-Данченко: «И яблоко надо пропустить через искусство», но сосать крашеную деревяшку противно.

– Объявление! Мною замечено, что Ливанов во время сцены «Собора» вел себя неприлично и смеялся в драматические моменты. Кроме того, грим его был непозволительным – мертвецки-бледный. Объявляю ему выговор за некультурное, оскорбительное и небрежное отношение к своему искусству и за неуважение к Театру.

— Подгорный заявил, что чай, который подают в 3-м акте, невозможно пить – грязен и чем-то пахнет. Вполне с ним согласен и потому прошу заведующего реквизитом каждый спектакль перед началом 3-го акта чай показывать мне. По заявлению заведующего реквизитом, чай берется в буфете.

— Для последней картины не было кота (живого). Его бутафоры ловили и искали с утра и не могли поймать. Так как во время I и II недели поста «Синяя птица» не идет, необходимо починить призраки, голубя, часы, которые были разбиты после I действия.

— Парики грязны до того, что страшно надевать их на голову. Говорят, теперь много бензина в Советской России. Нельзя ли добыть и почистить парик? Пожалейте бедных актеров.

СТАНИСЛАВСКИЙ. Последнее объявление на сегодня. Когда я умру, передайте, пожалуйста, всем, что я желал бы, чтоб меня сожгли, а пепел положили в урну и передали бы сюда в музей. Я это говорю при всех! А вы тогда мне отведите маленькую комнатку для этой урны. И вот, когда молодой артист какой-нибудь нагрешит – конечно, в художественном смысле, – то вы затворите его в этой комнате денька на два – вот тогда мы с ним и побеседуем об искусстве!

 
                        ПОСТАВЩИК ЛИТЕРАТУРЫ
 

ЛИЛИНА. Сегодня было заседание Правления по поводу репертуара будущего года: одна грусть – пьес никаких… Вся надежда: Чехов напишет и Горький напишет.

ГОРЬКИЙ. Затеял еще пьесу. Босяцкую. Действующих лиц – человек 20. Очень любопытно, что выйдет.

СТАНИСЛАВСКИЙ. Горький читал новую пьесу. Конечно, он был с Андреевой и окружен своей свитой, к которой добавился еще какой-то пришитый к нему студент. Сам он в косоворотке и – О ужас! – действительно с бриллиантовым кольцом на пальце. Все, что буду говорить дальше, это под большим секретом…

НЕМИРОВИЧ. И вот еще что я подумал о вас в роли Астрова, Константин Сергеевич: я не хочу этого платка на голове от комаров, я не в силах полюбить эту мелочь. Я убежденно говорю, что это не может понравиться Чехову, вкус и творчество которого хорошо знаю.

А. ЧЕХОВ. Мне не везет в театре, ужасно не везет, роковым образом, и если бы я женился на актрисе, то у нас, наверное, родился бы орангутанг – так мне везет…

НЕМИРОВИЧ. Дальше. Вам, Константин Сергеевич, необходимо очень твердо выучить текст. Правда, Вам трудно это. Текст Вам не дается вообще. Но Вы приложите все старания, не правда ли? Прежде всего, это важно с чисто дисциплинарной точки зрения.

А. ЧЕХОВ. «Чайку» видел без декораций; судить о пьесе не могу хладнокровно, потому что сама Чайка играла отвратительно, все время рыдала навзрыд, а Тригорин ходил по сцене и говорил, как паралитик; у него «нет своей воли». Исполнитель понял это так, что мне было тошно смотреть.

ГОРЬКИЙ. Вы, дорогой Константин Сергеевич, удивительно много сделали и еще немало сделаете в своей области для счастья нашего народа, для роста его духовной красоты и силы. Хочется видеть Вас, великий мятежник, говорить с Вами, хочется передать Вам кое-какие мысли – подложить горючего материальца в пылающее Ваше сердце.

НЕМИРОВИЧ. Любезный Алексей Максимович, «Дачники» это не пьеса, это лишь материал для пьесы. Хочется, чтобы вы точно разобрали суждения, заслуживающие ваших симпатий, от тех, которые возбуждают ваше негодование и очень хочется, чтобы очистили пьесу от банальностей, которым сами не можете верить.

ГОРЬКИЙ. Несмотря на симпатию мою к вам, Константин Сергеевич, поведение Немировича по отношению ко мне вынуждает меня отказать театру в постановке «Дружков» и вообще отказаться от каких-либо сношений с Художественным театром.

СТАНИСЛАВСКИЙ. Горький изломал всю постановку, задуманную нами, и теперь пьеса идет так, как режиссируют в Царевококшайске – по банальности. На репетиции мы катались по полу от хохота, когда врывались на сцену черносотенцы и дворник колотил толпу по головам картонной доской. На премьере ожидали провала всей пьесы. Но… произошла паника – штук 30 обмороков. Кавалеры выхватили револьверы и были готовы стрелять на сцену. Публика с кулаками лезла на сцену. Оказывается, она приняла толпу за настоящих черносотенцев и думала, что они ворвались на сцену. Это ужас!.. Увы, именно это и имеет успех у публики.

ГОРЬКИЙ. Будьте же здоровы! Обычно пишу: будьте добры, верьте в жизнь и творческие силы человека, а Вам этого писать не надобно, и – это так хорошо, так радует! Крепко жму руку Вашу, весело улыбаясь аж до ушей!

НЕМИРОВИЧ. Константин Сергеевич, вы достаточно ярки, чтобы, вставая с места и по пути к другому месту, отбросить несколько стульев. Чем меньше Вы будете толкать и передвигать мебели, чем реже Вы будете хлопать по столу ладонью (это уж теперь все наши актеры делают), тем восхитительнее и привлекательнее выступят Ваши качества.

А. ЧЕХОВ. Так это чудесно, что у вас интеллигентные люди, что у вас нет актеров и нет шуршащих юбок. Малый театр побледнел, а что касается mise an scene и постановки, то даже мейнингенцам далеко до нового Художественного театра!

НЕМИРОВИЧ. Первым номером, на голову дальше всех, пошел Алексеев, превосходно играющий Астрова. В этом – моя гордость, так как он проходил роль со мной буквально, как ученик школы. Подводя итоги спектаклю, я нахожу несколько мелочей, которые засоряют спектакль. Должен признать, что большинство этих соринок принадлежит не актерам, а Алексееву как режиссеру. Я все сделал, чтобы вымести из этой пьесы его любовь к подчеркиваниям, крикливости, внешним эффектам. Но кое-что осталось. Это досадно. Однако со 2-го представления уйдет и это.

Пауза.

СТАНИСЛАВСКИЙ. Немирович, вероятно, прав. Да, он прав! Лишь в одном не могу согласиться с ним. Меч нужен мне не только для театрального эффекта, не только, чтоб показать, что Шуйский «муж военный». Мне седьмой десяток пошел! В сцене у царицы Ирины меч необходим для упора, чтоб легче встать с колен, так как подняться самому, не опираясь на что-то, мне трудно.

АНДРЕЕВА. Был как-то печальный случай личной ссоры между двумя артистами, не имевший никакого отношения к театру, но очень мешавший ходу работы. И тут впервые мне пришлось видеть, как плакал Константин Сергеевич.

Он всхлипывал, как ребенок, сидя на пустыре перед сараем, на пне большой срубленной сосны, сжимал в кулаке носовой платок и забывал вытирать слезы, градом катившиеся по лицу. – Из-за своих личных дел! Из-за своих мелких, личных бабьих дел губить настоящее, общее, хорошее дело, все портить!..

Видели его слезы не многие, но, очевидно, они крепко подействовали: кому следовало – стыдно стало, и личная ссора немедленно прекратилась.

Пауза.

НЕМИРОВИЧ. А ведь нашей с Вами связи пошел 41-й год. И историк, этакий театральный Нестор, не лишенный юмора, скажет: «Вот поди ж ты! Уж как эти люди – и сами они, и окружающие их – рвали эту связь, сколько старались над этим, а история все же считает ее неразрывною.

Конечно, прежде всего люди «запутали» наши добрые отношения. Одни потому, что им это было выгодно, другие – из ревности. Но и мы устраивали для них благодарную почву. Сначала – рознью наших художественных приемов, а потом, не умея преодолеть в себе характерные черты. Вероятно, в одинаковой степени виновны и я и Вы. И вот наросла их целая гора, такая наросла гора розней и виноватостей, что нам уже невыносимо сложно увидеть за нею друг друга…

М. ЧЕХОВ. А вот еще какой анекдот! Однажды председатель Совнаркома Рыков забыл галоши в ложе театра, и они затерялись. – Галоши должны быть найдены! – волновался Станиславский. – Вы знаете, кто такой Рыков? Это председатель почти что всей России! Ищите! Ищите немедленно!

 
                                       ПОРОГИ
 

ГАЗЕТА. Сегодня ночью по постановлению МЧК были арестованы К. С. Станиславский и И. М. Москвин. Аресты вызваны с раскрытием новой кадетской организации, арестовано всего по Москве более шестидесяти человек.

СМЫШЛЯЕВ. Я сегодня все утро и день бегал по разным лицам и учреждениям, желая как можно скорее освободить старика, главным образом. На квартире Вл. И. Немировича-Данченко – засада; его нет в Москве, он живет на даче. Все эти сведения я узнал в тех учреждениях, где мне сегодня пришлось побывать из-за старика. Был я первый раз и в МЧК., еле-еле добился коменданта, несмотря на свое пролеткультовское удостоверение и партийный билет. Дисциплина сотрудников там железная. Комендант мне показывал приказ Дзержинского.

– «За невыполнение в точности сего приказа каждый сотрудник подлежит немедленному аресту!»

СМЫШЛЯЕВ. Был у Каменевой – она повертела хвостом. Вряд ли чего она сделает. Поехал к Дзержинскому. Вообще нажал все пружины, которые возможно. Жаль, нет в Москве Луначарского, а то бы, я уверен, что старик уже и сейчас был на свободе. В театре все перетрусили. Да, старика зря забрали, он ни в чем, я уверен, не виноват… Ведь в политике – он ребенок.

СТАНИСЛАВСКИЙ. Я обращаюсь с просьбой…

– Милый, добрый Авель Софронович!

– Глубокоуважаемый Генрих Григорьевич!

СТАНИСЛАВСКИЙ. Я только что отблагодарил Вас за Вашу ласку и заботы обо мне, и снова мне приходится обратиться к Вам с большой, тяжелой просьбой. Облегчите, если можете, ужасный гнет моей души. Он давит и не дает жить. Я не знаю, за что они арестованы, как велика их вина и представляется ли возможность оставить их в Москве. Но я знаю их, как себя самого; я знаю наверное, что они не могут быть виновными в преступлении.

КЛЯТВА: Мы, нижеподписавшиеся члены МХТ, на случай отъезда кого-либо из нас персонально или группой из Москвы, даем персонально за себя, а также и за всю группу нижеследующее клятвенное, ничем не нерушимое обещание перед всеми остающимися в Москве:

По истечении установленного по взаимному соглашению всеми нами срока мы обязуемся вернуться без всякой отсрочки в Москву на место службы…

СТАНИСЛАВСКИЙ. В их судьбу вкралось трагическое недоразумение. Если б я не был в этом так уверен, я бы не посмел писать Вам эти строки.

КЛЯТВА: Понимая, что при сложившихся политический условиях каждый наш бестактный поступок за границей или неосторожно сказанное слово грозят опасностью для всех остающихся в Москве наших товарищей, мы даем торжественное клятвенное обещание держать себя совершенно в стороне от всякой политики и быть лояльными по отношению к Русским властям.

СТАНИСЛАВСКИЙ. Мой племянник, Михаил Владимирович и его жена Александра Павловна Алексеева до сих пор сидят в заключении. Прошу Вас, глубокоуважаемый Генрих Григорьевич, – смягчить их участь сколько возможно, и не разлучать мужа с женой. Спасите их, детей, всю семью больного, исстрадавшегося брата. Ведь арестованный Михаил Владимирович страдает такой же тяжелый болезнью сердца, как и я сам. У него грудная жаба. Может быть, мне окажут доверие и выдадут их обоих – на поруки. Не сердитесь на меня за этот вопль. Он вырвался от глубокого горя, в которое мы все погружены после момента ареста близких людей.

Медленно проявляются фотографии Ягоды и Енукидзе.

– Глубокоуважаемый Генрих Григорьевич…

– Милый, добрый Авель Софронович!

СТАНИСЛАВСКИЙ. И если все же они будут высланы… Есть ли возможность позволить им ехать за мой счет до места назначения?

ОТВЕТ НА ЗАПРОС К. С. СТАНИСЛАВСКОГО ОБ ОЗНАКОМЛЕНИИ ПОСЛЕДНЕГО С ВЫСКАЗЫВАНИЯМИ ВЛАДИМИРА ИЛЬИЧА ЛЕНИНА ОБ ИСКУССТВЕ:

«К сожалению, не можем удовлетворить ваш запрос в полном объеме. Ленин очень редко высказывался об искусстве. Пока еще не проделана основательная работа, в которой были бы собраны крупицы мысли на эту тему, разбросанные в его сочинениях».

P.S.

«11 мая, 1935 года. В тюремном госпитале скончался М. В. Алексеев. Тело его со следами побоев было передано родным».

 
                                             4 акт
                                    ДОЛГАЯ НОЧЬ
 

НЕМИРОВИЧ. Все протесты мои или особенно возмущающихся членов театра встречают единый отпор: «Ни о чем нельзя докладывать Константину Сергеевичу, ибо это может отразиться на его здоровье». И что делать?

– Константин Сергеевич находится в состоянии сердечного шока. Пульс частит, был малого наполнения и аритмичен. Еле-еле выслушиваются сердечные тоны. Константин Сергеевич борется со смертью.

– Константин Сергеевич болен и сильно. Был почти при смерти. Не пришлось бы выпускать «Бориса» без него… Может все затрещать и рухнуть.

СТАНИСЛАВСКИЙ. А потом Зина кончила скучать, и мы все пошли качаться на сетке… Покачавшись немного, мы ушли на гимнастику, где вырезали бумажных солдатов и наклеивали их на картон. Но нам это скоро надоело, и мы пошли в комнаты, где я в первый раз аккомпанировал Володе, который играл на дудочке. А потом пришло время купаться… По твоему приказанию, маменька, мы сидели в воде ровно пять минут и ни разу не окунулись с головой.

НЕМИРОВИЧ. Три дня назад какая-то очень тревожная телеграмма – очевидно, был лизис (а не кризис). Бред и так далее… А вот два дня температура нормальная, пульс лучше, легкие чисты и так далее. И все-таки все говорят, что до января Станиславский не будет работать.

БИРЖЕВЫЕ НОВОСТИ. По полученным Художественным театром сведениям состояние здоровья Станиславского значительно ухудшилось. Наблюдается сильное повышение температуры, доходящей до 40 градусов.

ПИСЬМО СТАЛИНУ. Вот почему я люблю мою родину. Вот почему я горд за мою родину, за ту страну, где изучают подлинное театральное искусство не только большие режиссеры и актеры, но и рабочие, колхозники, школьники, просящие моих советов.

СУЛЕРЖИЦКИЙ. Очень стал худ, оброс щетиной седых волос, тело кажется еще больше благодаря худобе. Ведет он себя совершенно как ребенок и все время режиссирует. Тут перекладывал его с кровати на кровать, и он вдруг озабоченно начинает распределять, кто возьмет его за ноги, кто под мышки и по какой команде, и все дирижировал пальцем.

ПИСЬМО СТАЛИНУ. Только враги или слепые могут не видеть и не ценить того, что сделано у нас за 20 лет. При таком правительстве, как наше, – правительстве, избранном всем народом, состоящем из даровитейших и преданнейших интересам трудящихся людей, руководимом великой коммунистической партией и Вами, дорогой Иосиф Виссарионович, можно быть спокойным за свою родину.

СУЛЕРЖИЦКИЙ. Вчера я должен был выскочить из комнаты, чтобы там отсмеяться. Вдруг потребовал, чтобы доктор нарисовал ему план заднего прохода: «А то ставят клизму, а мне совершенно неясно, в чем дело, на каком боку лежать, и вообще я могу заблудиться».

СТАНИСЛАВСКИЙ. «Бронепоезд» наполовину запрещен! Жаль, что не совсем! «Турбины» и «Дядя Ваня» – тоже запрещены! Предлагают вместо «Дяди Вани» поставить «Вишневый сад». Ох!

ПИСЬМО СТАЛИНУ. Ваша заботливость о человеке всегда вызывает во мне чувство восхищения.

БОКШАНСКАЯ. У него совсем переменилось лицо, – может быть, оттого, что он остриг волосы. Какой-то получился незнакомый до сих пор облик, да притом от остриженных волос как-то стала выделяться вверх надлобная часть черепа, получился какой-то микроцефальский череп. И руки его поразили: прежде они были такие мощные, а теперь дряблые, беспомощные. И совсем побелевшие уши…

СТАЛИН. Спектакль по пьесе А.С.Пушкина «Борис Годунов» не годится из-за хорошего изображения Пушкиным поляков и Лжедмитрия и невыгодного изображения русских: приняли Лжедмитрия!

ГАЗЕТА «ИЗВЕСТИЯ». После приступа сердечной слабости и катарального воспаления легких Константин Сергеевич находится на пути к выздоровлению, температура утром 37,1, вечером 36,8, пульс правильный – 66 в минуту. Самочувствие хорошее. Больному необходим покой впредь по полного восстановления сил.

ПИСЬМО СТАЛИНУ. Вот почему мои мысли бывают так часто с Вами. И теперь, после высокой оценки моей общественной деятельности в связи с исполнившимся 75-летием моей жизни, я благодарю Вас за то особое внимание, которое оказано мне.

НЕМИРОВИЧ. Тиф… Это известие сегодня ошеломит, конечно, весь театр. Это ведь значит, что не только до открытия Театра надо отказаться от работы Константина Сергеевича, но, пожалуй, и по открытии долго он не в силах будет режиссировать, а чего доброго, и играть.

ИЗ ДОКЛАДНОЙ ЗАПИСКИ О ПОЛОЖЕНИИ В МХАТе. Отдел культурно-просветительной работы считает необходимым принять срочные меры к оздоровлению МХАТ и, ликвидировав двоевластие, назначить туда директора – члена ВКП (б), имеющего необходимый опыт и авторитет среди художественной интеллигенции. В театре для директора нужна твердая и определенная линия. Эта линия должна быть обсуждена и дана, так как какой бы мягкой она ни была, она неизбежно ударит по некоторым вредным для театра теориям Станиславского.

ПИСЬМО СТАЛИНУ. Примите мой низкий поклон и большое спасибо за все, что Вы сделали для нашего искусства, для театров и, в частности, лично для меня.

Для всех нас…

 
                                     КНИГА
 

СТАНИСЛАВСКИЙ. Я долго жил. Много видел. Был богат. Потом обеднел. Видел свет. Имел хорошую семью, детей. Жизнь раскидала всех по миру. Искал славы. Нашел. Видел почести, был молод. Состарился. Скоро надо умирать.

УЛЬЯНОВ. Я пробую писать его потрет. Ни освещение, ни поза, ни настроение Станиславского не благоприятствует моему намерению. Я понимаю, что слишком поздно. Ничего не осталось от прежнего Станиславского, он весь поглощен своей рукописью. Я рассказываю ему о репетициях в студии, об Оперном театре его имени, о знакомых нам обоим режиссерах и актерах, но его ничто не может отвлечь. Я упоминаю имя Айседоры Дункан. – Авантюристка, – он произносит это слово бескровными губами, устремив глаза в тетрадь.

СТАНИСЛАВСКИЙ. Теперь спросите меня: в чем счастье на земле? Познавая искусство в себе, познаешь природу, жизнь мира, смысл жизни, познаешь душу – талант! Выше этого счастья нет.

МИХОЭЛС. Как-то он спросил меня: «Как вы думаете, с чего начинается полет птицы?» Я ответил, что птица сначала расправляет крылья. «Ничего подобного, птице для полета, прежде всего, необходимо свободное дыхание, птица набирает воздух в грудную клетку, становится гордой и начинает лететь». В последние дни Станиславскому было трудно дышать, он жил с затрудненным дыханием…

СТАНИСЛАВСКИЙ. Двадцать лет в театре… В течение почти четверти века изо дня в день приносить искусству беспрерывные большие и малые жертвы. Добровольно приносить себя в жертву, скрывать себя, делать невозможное, принять постриг, подчинить себя военной дисциплине, отдать весь талант и знания.

ДУХОВСКАЯ. В нем была жажда жизни: дожить до завершения своей работы, достигнуть цели своей жизни. Ему казалось чудом, что, не будучи ученым, он создает учение об искусстве. И эта жажда завершить свое дело заставляла его мучительно бояться, что он не успеет сделать этого. Поражали упорство и настойчивость, с какими он, больной и слабый, жадно ловил проблески вспыхивающей мысли и спешил скорей занести ее в тетрадь. Но все чаще и чаще мысль обрывалась, он беспомощно опускал руку, в которой держал тетрадь, и погружался в полузабытье…

 
             ПРОЩАНИЕ СО СТАНИСЛАВСКИМ
 

СУФЛЕР. Комната Совета и Правления не приготовлена: то есть трубы отопления открыты, жара несосветимая, и недостаточно освещена. Воздух тяжелый. Это обычное явление на заседаниях – никогда и никем комната не готовится. Кто этим заведует и кто отвечает? В комнате Совета: витрины для трофеев – проведите рукой сверху – пылища. Не вытиралась давно. Лестница верхнего яруса: очень пыльно в пазах и в выступах. С лестницы верхнего яруса дверь на малую сцену отворена. Я вошел. Висят костюмы, бери что хочешь. Я обошел всю комнату и хотел уже уходить, но на всякий случай кликнул сторожа. Он тотчас явился и объяснил, что дверь отпирает для репетиции «Младости». Не знаю, назначена ли и была ли сегодняшняя репетиция, но думаю, что раз, разрешено отворять дверь, – она будет всегда отворена и костюмы рискуют быть украденными. Предлагаю дверь запирать всегда и у входа с лестницы сделать звонок: – первый, кто приходит на репетицию, звонит, а после последнего уходящего дверь запирается. Отнюдь нельзя решать вопроса по-бюрократически – запереть, мол, дверь, а актеры пусть ходят кругом.

СУЛЕРЖИЦКИЙ. Вы сделали то, что делает машинист, открывая регулятор и впуская пар котла в цилиндры. Пар и в котле – сила, но вся машина оживает и работает только тогда, когда сила эта переведена из котла в цилиндры.

Сильный только тот, кто сумел быть одиноким, и нужно быть одиноким, это правда, и тяжело это, – но покуда будут такие люди, как Вы, никто не будет одинок.

ТИТР: Леопольд Сулержицкий

СТАНИСЛАВСКИЙ. Сулер принес с собой в театр огромный багаж свежего, живого духовного материала, прямо от земли. Он собирал его по всей России, которую он исходил вдоль и поперек, с котомкой за плечами; по всем морям, которые он переплыл не раз, по всем странам, которые он посетил во время своих кругосветных и иных путешествий. Только двух человек я могу назвать своими учениками – гениального Сулержицкого и Вахтангова.

СУФЛЕР. На малой сцене – относительно прилично, но внутри шкафов сотрудников очень пыльно. Надо вытирать мокрой тряпкой, а уж потом и тряпкой с дезинфекцией. Костюмы на новой сцене висят не покрытые полотном. Пылятся и выгорают. Шкафчик с электрическими аппаратами, там тряпки, пыль, сор. Опасно для пожара. Сторож на месте. В гладильной – как Бог нас бережет. Утюги включены – штепселями, раскалены до последней степени – на деревянной скамейке лежат кирпичики (меньше, чем размер утюгов). Не откладывая, надо у каменной стены устроить каменную полку специально для утюгов. И кого-нибудь назначить ответственным. В той же комнате – гладильной, стоит рукомойник. Он бездействует, испорчен. Казалось бы, нужно починить его. Нет. Из него сделали помойную яму и бросают всякую гадость. Прошел на колосники. Дверь открыта, – ни души. Если что случится, – кто предупредит. Не возложить ли надзор на сторожа малой сцены, который тут же – рядом. На лестнице, ведущей на колосники, – подоконник, провел рукой – столб пыли. Очевидно, давно не вытирали. На той же лестнице – есть чулан драпировщика. Очевидно, там хранится какой-то материал и довольно по нынешнему времени дорогой. Но оказывается, что загородка вся трясется, наверху огромная щель, через которую палкой легко вытаскивать все, что там лежит. У кого ключ? Сцена пуста. Никакой работы. Как странно. Все жмутся. В студиях пишут по углам, а на главной сцене – бегают крысы. Крыс, оказывается, никто не отравляет.