Текст книги "Бабушка не умерла – ей отключили жизнедеятельность"

Сцена 5. На Капри

Императорская резиденция на Капри, куда Агриппина с детьми была вызвана императорской волей Тиберия, сохранилась до наших дней и представляет собой уютные античные апартаменты, выстроенные на вершине отвесной, возвышающейся над морем скалы, навроде «Ласточкиного гнезда» в нашем Крыму. Строение опоясывается открытой галереей, с которой можно наблюдать восходы и закаты, вообще любоваться открывающимся с высоты морским пейзажем.

Но гораздо удобней расположиться на плоской, специально для этого предназначенной крыше, о которой, если бы не античность – впрочем, не уверен, что подобное не встречалось уже в античности, тем более и Леонардо да Винчи что-то такое изобретал, – можно было бы с уверенностью сказать: это вертолетная площадка. Если с галереи открывается бесподобный вид на море, то с площадки вид во все четыре стороны света совершенно фантастический. Пенящиеся морские дали до самого горизонта в одну сторону, – на волнах поблизости берега качаются рыбацкие суденышки, а торговые суда покрупнее, раскинув белоснежные паруса, бороздят просторы подальше от опасных мелей и подводных скал, – а в другую сторону возвышаются поросшие ежевикой неприступные утесы. Мы застаем Тиберия в тот момент, когда к нему, любующемуся окрестностями с этой, расположенной на самом верху архитектурного памятника площадки, приближается придворный астролог Фрасилл.

Тиберий: Ты исполнил мое повеление (вопрошает император, не оборачиваясь, ибо заранее знает, кто к нему приближается).

Фрасилл: Да, император. Как вы приказали (отвечает астролог).

Тиберий: И что тебе поведали звезды?

Фрасилл: Согласно вашей воле, я бессонно наблюдал за небом на протяжении всей ночи, исследовал туманности и сопоставлял движение и яркость небесных светил, приводя к числовому единству. К несчастью, этой ночью звезды были молчаливы и бледны, и на вопрос, может ли так случиться, что ваш старший приемный внук станет императором…

Тиберий: Что же?.. Говори (в нетерпении продолжает вопрошать Тиберий)! Что звезды рассказали о Нероне? Примет он верховную власть в свои хилые ручонки?

Как можно понять из тирады Тиберия, подросшие приемные внуки сильно ему досаждают. Старость подступила, но императору совершенно не улыбается передавать императорскую власть одному из детей Германика, юридические же законы таковы, что объявить кого-то из них наследником все равно придется. С этой целью Тиберий и вызвал придворного астролога: разузнать, кому из трех приемных и нелюбимых внуков более благоволят – вернее, не благоволят – бесстрастные звезды.

Фрасилл: К сожалению, на этот вопрос ответа я не получил. Сколько ни вопрошал у небесной глуби, она лишь усмехалась в ответ, искажая звездные скопления до неузнаваемости.

Тиберий: А мой второй приемный внук Друз? Ему свод небесный что-нибудь обещает?

Фрасилл: Едва я спросил об этом, все звезды как будто затуманились. Мои расчеты вмиг перепутались, и я не поспел закончить вычисления к назначенному сроку (не дрогнув, отвечает астролог).

Слыша такие уклончивые ответы – и от кого? от какого-то заурядного звездочета! да как он посмел! – император вспыхивает и свирепеет.

Старик обращает к Фрасиллу потемневшее лицо, чуть не шипя:

Тиберий: Наверное, ты решил посмеяться надо мной, звездочет?! Да как ты смеешь, ничтожный, называться придворным астрологом, когда не в состоянии произвести ни одного самого элементарного вычисления? Вижу, ты решился свести счеты с жизнью и, дабы облегчить задачу, использовать своего покровителя, чиня над ним глупые насмешки. Каким же способом тебя казнить? Желаешь быть сброшенным со скалы или распятым?

На это астролог с достоинством отвечает:

Фрасилл: Император, я честно слушал звезды. Моя ли вина в том, что они ничего мне не поведали о Нероне с Друзом?

Тиберий: А Гай цезарь, младший внук (вспоминает император о последнем приемыше)? Он станет императором, когда я удалюсь от земных хлопот?

Фрасилл: Когда я спросил об этом, звезды будто рассмеялись в ответ. «Полно, Фрасилл, – поведали они. – Скорее Гаю цезарю удастся проскакать на колеснице через морской залив, чем принять власть от римского сената».

Тиберий: Это точно (переспрашивает римский император, почти успокаиваясь)?

Фрасилл: Лгут смертные. Первозданные светила на ложь не способны.

Еле сдерживая радость, Тиберий поворачивается к Фрасиллу спиной. Прищурив глаза, смотрит на ослепительный солнечный диск, на невысокие волны с барашками на гребнях, размеренно накатывающие на прибрежные утесы, и прикидывает.

Тиберий: Так значит, Гаю цезарю скорее удастся проскакать на лошадях через морской залив, чем принять верховную власть над Римом?

Фрасилл: Так распорядились небеса.

Тиберий: Хорошо, Фрасилл, ты выполнил мое повеление. За это я с щедростью отблагодарю тебя (и Тиберий бросает астрологу заранее подготовленный кошель с монетами). Теперь ступай.

Фрасилл: Всегда к вашим услугам, император.

И, погруженный в мысли о звездной бесконечности, удаляется невредимым. Император недолго пребывает в задумчивости.

Тиберий: Эй, кто-нибудь!

Прибегает слуга-вольноотпущенник – тот самый, прислуживавший ему в спальне во время разговора с сирийским наместником Пизоном.

Созови ко мне всех, кто здесь есть, немедленно (повелевает император). По требованью римского сената и в соответствии с римскими обычаями, я намерен объявить наследника.

Слуга убегает исполнять поручение, и Тиберий остается в одиночестве, на своей вертолетной площадке, уже не любуясь открывающейся великолепной перспективой, а только шепча под нос – снова неразборчивое. Но мне – автору сего произведения – не впервой прислушиваться к нерезборчивому императорскому бормотанию, которое таким способом доходит и до читательского сведения.

Когда бы я мог никого не назначать наследником (бормочет про себя император), когда бы только мог! О, старость, старость! (Потом идет упоминание Августа с Германиком, которые и после своей смерти не дают старику покоя). Ты отлично пошутил, Август, велев мне усыновить Германика. Теперь сынок Германика – мой наследник. Воображаю, как на том свете тощий Германик смеется надо мной и издевательски крутит пальцем у виска. Только напрасно он смеется, потому что не ведает о звездных начертаниях. А ведал бы, возопил от горя.

Ожидая созванных, римский император смотрит на солнце, и взгляд у него темный.

Сцена 6. Объявление наследника

Это самая короткая в книге сцена, описывающая объявление официального наследника римского императора. Действие происходит вскоре после изложенных выше событий, в зале для торжественных приемов той же императорской резиденции на Капри, где происходила предыдущая сцена. К Тиберию заглядывает слуга.

Слуга: Господин, все собрались и ждут вашего приглашения.

Тиберий: Пусть войдут.

Комната заполняется приглашенными, быстро и без суеты. Здесь вызванная Агриппина с детьми, также приближенные Тиберия и другие высокопоставленные римляне, находившиеся в тот момент в императорской резиденции и собранные императорским распоряжением. Дождавшись полного молчания, Тиберий выступает вперед и с осознанием собственного величия произносит:

Объявляю императорскую волю. Наследником назначен Гай цезарь, мой младший приемный внук.

Присутствующие оживляются, улыбаются друг другу и друг друга поздравляют, неизвестно с чем.

Друзилла: Ты слышишь, Гай цезарь, теперь ты наследник престола. Тебя назначили наследником.

Калигула: Прикажешь радоваться или горевать (отвечает свежеиспеченный наследник)?

К сыну наклоняется Агриппина и тоже шепчет, совершенно с интонацией свекрови:

Агриппина: Не верь Тиберию и остерегайся его! Император умертвил твоего отца, а теперь, намереваясь угостить ядовитой отравой, подбирается и к тебе, мой сыночек.

Как видно, и до Агриппины дошло наконец коварство Тиберия, о чем заблаговременно предупреждала ее Антония. Однако, в отличие от умудренной свекрови, в Агриппине больше внезапного испуга, чем осознанной ненависти. Женщина боится – она ужасно боится в первую очередь за детей, но конечно, и за себя тоже. Но что испуганная женщина может поделать, что противопоставить несчастливой судьбе, когда сам римский император, являющийся приемным дедом ее детей, пригласил семью в императорскую резиденцию, якобы в гости?! О боги, боги, какую ловушку уготовил им кровавый старик?

Сцена 7. Пиршество

Замыслы Тиберия, во всей их изобретательной жестокости, проявляются в седьмой сцене, происходящей буквально через пару дней после событий шестой, во время торжественного обеда по случаю объявления наследника… Представьте себе пиршество в Древнем Риме, да еще в императорской резиденции с видами на средиземноморские просторы. Гости возлежат на ложах, вкушая яства, и какие! Описать их не достанет фантазии скромному, возросшему на общепите автору, по причине чего приходится прибегнуть к помощи упомянутого ранее римского сатирика Петрония, раскрыв томик которого мы находим гусиные яйца под шапкой из соуса, горячие колбаски с подложенными внизу сирийскими сливами и гранатовыми семечками, какие-то совершенно непредставимые жареные сони, политые медом с маком, и целиком запеченного кабана, на клыках которого подвешены корзинки из пальмовых листьев с финиками, ну и так далее. Вряд ли перечень блюд, подаваемых в императорской резиденции на Капри, уступал описанному Петронием, поэтому гости, присутствующие на торжественном обеде по случаю объявления Калигулы наследником римского престола, ели и пили в свое удовольствие – может быть, не столь непринужденно, как у названного сатирика, однако столь же замысловато и питательно…

Теперь представьте, как восседающий во главе праздничного пиршества император, незадолго перед седьмой переменой блюд, спрашивает супругу своего покойного приемного сына Германика:

Тиберий: Ожидала ли ты, Агриппина, что я назначу наследником младшего из твоих детей?

Агриппина: Я люблю детей одинаково (потупившись, отвечает та, к которой обращаются).

Тиберий: А я приемных внуков… угощайся, Агриппина.

Ты что, потеряла аппетит? Поглядеть на тебя, дорогая, так ты исхудала телом, словно щепка.

И сердечный император протягивает женщине яблоко – обыкновенное яблоко, лежащее с краю подноса, будто специально кем-то отложенное. Агриппина вздрагивает и бледнеет, мысля о том, что Тиберий задумал ее прилюдно отравить, подобно тому, как отравил ее покойного мужа, незабвенного Германика.

Агриппина: Спасибо, я не хочу.

Тиберий: Но я настаиваю, чтобы ты приняла и съела это яблоко.

Гости жуют с преувеличенным усердием либо рассредоточивают внимание на посторонних предметах.

Агриппина: Я не хочу (повторяет она с мольбой в голосе).

Тиберий: Как ты смеешь отказывать в такой пустяковой просьбе? И кому? Императору, только что назначившему наследником твоего сына? Не противься, ешь скорее (говорит император мягко, хотя с проступающим нетерпением в голосе).

Агриппина: Мне сейчас не хочется (еле молвит бедная, завороженно глядя на отравленное яблоко).

Тиберий: Отказываешься откушать яблочко, которое сам император для тебя выбрал и сам подносит к губам?

Император вроде бы начинает сердиться, но еще не окончательно.

Агриппина: Нет! Умоляю…

Тиберий: Или ты подозреваешь Тиберия в том, что он отравитель? (От возмущения столь низким предположением римский властитель даже привстает со своего ложа). Если так, тогда берегись. Я римский император и не потерплю к себе элементарного неуважения, потому что не уважать императора значит не уважать великий римский народ. Какое имеешь право ты, строптивая, отвергать чистосердечный подарок императора? Эй, все (обращается Тиберий к присутствующим)! Послушайте только, меня здесь обвиняют в попытке отравления! Ответьте, какое наказание искупит подобный проступок?

Женщина находит в себе силы пролепетать что-то про данайцев, приносящих опасные дары, но это последнее, что она произносит перед тем, как угодить в расставленные силки.

Тиберий: Так ты утверждаешь, Агриппина, что это яблоко отравлено?

И Тиберий начинает беззаботно хрустеть яблоком, наглядно демнстрируя, сколь беспочвенны витающие в воздухе, но никем благоразумно не высказываемые подозрения. После чего наступает черед императорского гнева.

Подобной бессовестной клеветы мне не стерпеть даже от родственницы (возмущается Тиберий и не медля приказывает). Взять эту непокорную для лечения! Лечить ее и вылечить! Кормить насильно, пока не перестанет находить отраву в каждом безобидном фрукте и напитке!

Гости на секунду отрываются от жевания, наблюдая, как императорская охрана под предводительством Макрона – подробнее об этом персонаже читатель узнает из следующей главы, – схватывает помертвевшую Агриппину.

Агриппина: О боги!

Голос из залы: Не трогайте мою мать! Это все подстроено! Проклятый, зачем ты нас мучишь, словно мы не родственники тебе, а дикое зверье в пустыне?

Издевательств над матерью не выдержал один из сыновей Агриппины – только не главный персонаж настоящего художественного произведения Калигула, а старший сын Агриппины Нерон. Этот, в отличие от Калигулы, не в меру пылкий и чувствительный юноша вскакивает со своего ложа и, обличая властительного негодяя, необдуманно указывает на него пальцем, чем навлекает смертельное императорское внимание и на себя.

Тиберий: Эге (произносит Тиберий, нимало не расстраиваясь обидным словам и даже как бы радуясь). Да здесь целый заговор! Схватите и мальчишку тоже. Бросьте его в темницу.

И Нерона хватают заодно с матерью. После чего негодяй разводит руками, как бы в недоумении по поводу того безобразия, которое здесь – в собственной резиденции императора, на праздничном обеде, устроенном в честь объявления наследника, в такую солнечную и умиряющую погоду – творится.

Нет, где только совесть у людей? Только что я назначил наследником их сына и брата, а эти неблагодарные меня же надумали обвинять в злодействе? Есть ли этих людей совесть, в самом деле? О боги, боги, зачем вы даровали мне верховную власть над Римом? Затем ли, чтобы терзать мое терпение клеветой? Ужели еще какой-нибудь сумасшедший рискнет назвать меня отравителем?

Гости кушают, боясь поймать вопрошающий взгляд императора.

Сцена 8. Смерть Тиберия

Ночь, снова безлунная ночь, с которой началась эта история и которой неумолимо продолжается. Взволнованные Калигула и Макрон в тусклом мерцании светильников, спешат по пустынному коридору императорской резиденции. Макрон – тот самый начальник императорской стражи, который по императорскому повелению арестовывал Агриппину с Нероном, хотя лишь с видимым усердием, – тянет Калигулу за руку.

Юноша, разбуженный посреди ночи, спрашивает:

Калигула: Он при смерти?

Макрон: Точно при смерти (отвечает тот, кому доверена жизнь императора). Дышит неровно, со стонами и хрипом, а кожа такая бледная, словно натерта известняком. Никаких сомнений, еще до восхода солнца император будет мертвей скалы.

Калигула: Спасибо, друг. Но давай все-таки посмотрим.

И они не без опаски проникают в императорские покои… Может возникнуть вопрос, где находятся и чем занимаются рядовые охранники, которым поручено оберегать покой императора, но последние сомнения отпадают сами собой, если вспомнить, что охраной императора занимается вышеупомянутый Макрон, начальник императорской стражи. Вероятно, в нужный момент Макрон отослал охранников с каким-нибудь второстепенным поручением или просто снял посты, к тому же императорская резиденция на Капри невелика по площади, поэтому солдатам более естественно располагаться вокруг нее, а не в самой императорской резиденции. Не забудем, что Калигула является законным наследником императора, остальные гости – семья наследника, все они одна большая и дружная императорская приемная семья, поэтому опасаться кого-либо внутри резиденции не приходится. Это, наряду со служебными полномочиями начальника охраны, позволяет Калигуле с Макроном беспрепятственно проникнуть в императорскую опочивальню.

Что же они там обнаруживают? Потного старика в бессознательном состоянии, с выпученными глазами, бессильно разметавшегося по просторному ночному ложу.

Макрон: Вот видите! Тиберию осталось чуть. Минута, другая, и император распростится с жизнью.

Калигула: Да, я вижу.

Макрон: Теперь вы наш новый император, Гай цезарь (сообщает наследнику начальник охраны). Признаться, я рад безмерно. Подобно остальным римлянам, я не любил Тиберия, этого злопамятного, жестокого и суетливого старца. Никогда нельзя было предвидеть, какой новой напасти от него ожидать. Зато теперь править Римом станете вы, Гай цезарь, во благо римского народа и своих верных приверженцев.

Калигула: Да, я не забываю приверженцев (повторяет юноша механически, под сильнейшим впечатлением от увиденного).

Двое склонились над беспомощным телом императора в ожидании его близкой кончины. За стеной покойно дышит море, но склонившиеся не замечают морского шума, ловя каждый стон и судорогу умирающего старика, еще несколько часов назад бывшего первым лицом Римской империи, величайшей империи в истории человеческих цивилизаций.

Вот тело старика сводит новая судорога, глаза выпучиваются еще больше, почти вылезают из орбит – нет сомнений, до смерти императора остаются считанные секунды. Вот Тиберий хрипло вскрикивает, дыхание учащается и теряет ритм, но тут же приобретает его снова, а через пару минут и вовсе выравнивается. Зрачки влезают обратно в орбиты, мышцы расслабляются, а кожа приобретает более естественный оттенок.

Макрон: Что за черт! Ему как будто лучше. А ведь только что находился при смерти!

Калигула: Дыхание выравнивается.

Макрон: Припадок окончился (констатирует начальник стражи). Теперь забрезжила надежда на избавление, и у нас останется все по-прежнему.

Император, благополучно преодолевший криз, погружается… неужели в исцеляющий сон? Зашедшие в его покои несколько растеряны – настолько, что Калигула делает движение в направлении выхода.

Калигула: Идемте, а не то он очнется и заметит нас.

Макрон: И тогда, прощай, надежда… Постойте, Гай цезарь (останавливает наследника Макрон). Нам представился благоприятный шанс покончить с тиранией, давайте не упустим его. Сейчас император в нашей власти.

Калигула: И что вы мне посоветуете?

Макрон: Придушить мерзавца, что же еще?

Калигула: Придушить мерзавца? Нет, я не могу (качает головой осмотрительный юноша).

Макрон: А известно ли вам, мой простодушный друг, доверчивый Гай цезарь, почему наследником Тиберия объявлены вы, младший императорский внук, а не старший? Нерон взрослей вас, поэтому наследником императора надлежало быть ему, а не вам.

Калигула: И почему?

На это Макрон разражается целым монологом.

Макрон: Все потому, что бездушный интриган вызвал себе на помощь астролога, предсказавшего, что вы скорее проедете по морю на колеснице, чем станете верховным римским правителем. Теперь вам понятно? Вы сделались императорским наследником по той причине, что плутоватый старик был уверен: дальше вам не шагнуть. Мне ли вам объяснять, как Тиберий ненавидит ваше семейство? Он арестовал вашу мать – ее, если бы не забыли, истязали, кормя насильно. Агриппина не смогла перенести подобного обращения и угасла в стенах императорской темницы. Вслед за тем были казнены ваши братья Нерон и Друз, чего же вам стеснятся, достойный Гай цезарь? В смерти императора вас никто не упрекнет – всем известно, что император давно и тяжко болен. К тому же Тиберий глубокий старик, так пускай сегодняшней ночью скончается от обычного старческого недуга.

Насколько можно понять, злодейства Тиберия самому Макрону поднадоели настолько, что он не прочь лично поспособствовать падению тирании. Для этого необходимо уговорить молодого наследника не тушеваться и немедленно, пока представился подходящий случай, покончить с престарелым императором. Исполнить этот важный государственный акт должен, разумеется, Калигула, а не Макрон, потому как удушение императора законным наследником – это одно, а начальником императорской охраны – совсем, совсем другое… Несмотря на всяческие обоюдные политические, моральные и служебные выгоды от немедленной смерти императора, как это предполагается Макроном, наследник мнется и, вследствие обидной нерешительности характера, никак не приступит к делу.

Калигула: Вы правы, наверное… (мямлит юноша). Тиберий моей семье лютый враг, хотя и приемный дед.

Макрон: Да какая разница, Гай цезарь? Доводись он вам не только приемным дедом, но даже приемным отцом, какие сложности, когда Тиберий стар и болен? Вы лишь поможете тому, к чему давно приступила природа, доведете начатый ее труд до логического, так сказать, завершения… Вот вам подушка, возьмите. Если при удушении использовать подушку, следов от пальцев на горле не остается.

Калигула: Удушить беспощадного тирана подушкой (вроде бы начинает поддаваться на уговоры Калигула)?

Макрон: Что же вы, Гай цезарь? Действуйте без промедления.

Хвала богам, Калигула все-таки решается на мужественный поступок. Он приближается к императорскому ложу, берет подушку, протягиваемую ему Макроном, бережно прикладывает к лицу Тиберия и плотно прижимает.

Калигула: Дергается!.. Сучит ногой!.. (Так удивляется юноша… и через пару минут, сопровождаемых беспорядочными движениями конечностей Тиберия по просторному ложу, добавляет). Вот… уже не дышит.

Нерешительный убийца отходит от ложа и, открыв рот, смотрит на распростертое императорское тело… Можно ли осуждать Калигулу за это убийство? Это как посмотреть! Смею еще раз напомнить читателям, что Тиберий не так давно, в перерыве между седьмой и восьмой сценами, уморил Агриппину и приказал казнить двух братьев Калигулы, протестовавших против императорского произвола. Ранее по его распоряжению был умерщвлен и Германик – таким образом Тиберий извел практически всю семью Калигулы. По этой причине осуждать Калигулу за умерщвление Тиберия ни в коем случае нельзя – разве только за то, что умерщвление осуществлено на беспомощном старце, а не яростном, полном встречного сопротивления противнике. Но ведь никакого яростного противника в распоряжении юноши не было – был впавший в бессознательное состояние, но от этого не менее отвратительный властный мерзавец. Только в голливудских блокбастерах месть сопровождается роковой любовью и дальними географическими перемещениями, мне же приходится работать с документальным историческим материалом, поэтому я и утверждаю, что Тиберий был удушен Калигулой в беспомощном состоянии, причем перед осуществлением акта возмездия юноша долго колебался и вообще совершил названный акт более по наущению Макрона, чем по зову собственного сердца… Как бы там ни было, возмездие свершилось. Тиберий мертв, и молодой мститель, подобно своим литературным предшественникам – Зорро, графу Монте-Кристо и Владимиру Дубровскому, – сдергивает с оскаленной головы мертвеца подушку, чтобы в этом убедиться. В этот ответственный момент в императорскую опочивальню заглядывает императорский слуга-вольноотпущенник, со словами:

Слуга: Что здесь происходит? Я услышал шум и вошел.

Макрон: Император скончался. Я случайно проходил мимо, когда Тиберий громко застонал и прекратил дышать. Тогда я вызвал наследника, чтобы он распорядился объявить о скоропостижной смерти императора.

Побледневший вольноотпущенник, который вроде бы все понял, но – обычное для императорских резиденций дело, – не решается произнести понятое вслух, и все смотрит, смотрит на неестественно выгнутое тело императора, пока не убеждается, что оно окончательно мертвое. После чего кивает.

Слуга: Пойду предупрежу остальных.

Слуга уходит, а начальник охраны шепчет будущему – де-факто уже действующему – императору:

Макрон: Этому человеку нельзя доверять. Не мешкая, пошлите его на крест, чтобы зараза не перетекла в другие умы.

Впоследствии Калигула так, согласно полученному от Макрона совету, и поступит: доверенного слугу-вольноотпущенника, который прислуживал Тиберию, прикажет распять на кресте. Но это же впоследствии и исходя из государственных интересов. Развяжи вольноотпущенник язык, по Риму поползти бы недостоверные слухи, которые могли привести к разным социально-политическим последствиям и осложнениям, которые опять-таки могли повлиять на, страшно вымолвить, целостность Римской империи, а тихое исчезновение маленького, практически без реплик человечка возмущенных вопросов у римской общественности не вызвало.

Мало ли… Даже о гуманизме говорить в данном случае не приходится.

Подвернувшийся под горячую руку слуга-вольноотпущенник прислуживал не кому-нибудь, а кровавому диктатору Тиберию, и не был ли этот мелкий прислужник в некотором роде соучастником императорских злодеяний? Если да, тогда он поплатился за дело: нечего! надо было раньше думать, кому прислуживаешь! да!.. Но это впоследствии и вне контекста происходивших в дальнейшем событий, пока же впавший в легкое остолбенение Калигула молчит, глядя на дело рук своих, привольно раскинувшееся по кровати с высунутым языком.