Текст книги "Бабушка не умерла – ей отключили жизнедеятельность"

Сцена 2

Солнце садится за горизонт. Город на том берегу реки переливается электрическими фонарями, а посередине острова уже совсем темно. Из кустов слышится душераздирающий вопль:

Витёк: Стой! Стой, сволочь!

Хрюк (растерянно-удивленно): Кому это он? Мы все тут.

Гера: Пойди спроси.

Хрюк: Витёк сколько с собой бутылок унес, одну или две?

Оттуда же, из неприветливых кустов, раздается:

Витёк: Стой, зверюга мохнорогая! Зарежу!

Хрюк: Он что, действительно охотится? На кого это Витёк охотится, а, Гера?

Гера: На зверюгу.

Хрюк: Какую еще зверюгу?

Гера: Мохнорогую, ты же слышал.

Прислушиваются. Из кустов доносится крик ночного животного.

И это животное определенно не Витёк.

Колдобина (всматриваясь в темноту): Мальчики, мне страшно.

Гера: Не дрейфь, Колдобина, рассосется.

Витёк (издали): А-а-а!

Слышен шум падения и звуки Витьковой борьбы с окружающей средой.

Гера: юбиляр куролесит… Завелся с пол-оборота.

Маринка: Всегда дурной был.

Хрюк: Пить не умеет.

Колдобина: Мальчики, ну помогите же ему!

Гера: В сумерках? По такому бурелому? Я что, Колдобина, похож на веселого чувака «Мальборо», который, рискуя сломать шею, пробирается с дешевым рюкзачком за плечами по скалистому Эльдорадо?

Колдобина (отходя от костра метра на три, в темноту, с надрывом): Витя, Витенька, вернись!

Ночной мрак безответен.

Маринка: Его в самом деле надо вернуть, а то ноги переломает.

Гера: Все не переломает – их у него две. Витьку не впервой.

Колдобина начинает всхлипывать.

Маринка: Прекрати, Евгения. Сейчас кто-нибудь сходит за Витей и приведет.

Гера: Куда идти-то? Он как Фигаро: то тут, то там.

Действительно, треск пробирающегося сквозь бурелом тела доносится уже с другого конца острова.

Хрюк: Предлагаю хрюкнуть.

Разливает водку по стаканчикам.

Маринка: Хватит вам.

Хрюк (обиженно): Я ничего, я нормальный.

Хрюкает в одиночку.

Маринка: Если никто не пойдет, я сама Витька приведу.

Навязались на мою голову, дети неразумные.

Пробирается в направлении кустов, крича:

Витёк! Ты где?

Скрывается в темноте. Слышен ее голос:

Витёк! Витёк! Прекрати дурачиться! Мы уплываем! Если не вернешься, останешься на острове навсегда… как Робинзон Крузо.

Гера: Напрасно она потащилась. Ничего с Робинзоном Крузо не станет. Покуролесит – вернется.

Внезапно поблизости от Маринкина голоса раздается жуткое:

Витёк: Ре-е-зать!

На мгновение все смолкает, даже шелест листьев. Луна заныривает в какую-то черную дыру, образовавшуюся на небе. Троица у костра, притихнув, наблюдает, как от кустов отделяется и, пошатываясь, бредет в обратном направлении фигура. Это фигура Маринки, с торчащим из живота колбасным ножом, отбрасывающим в сторону леса длинную пляшущую тень.

Колдобина: А-а-а!.. Марина!..

Гера: Ни фига себе!

Хрюк (вскакивает на ноги, возмущенный до глубины души): Ты чего, Витёк, падла, совсем совесть потерял?

Маринка доходит до освещенного костром места и падает на спину.

На губах у нее появляются кровавые пузыри. Рукоятка ножа смотрит перпендикулярно вверх, на выползшую из черной дыры луну.

Колдобина: Марина! Марина!

Гера: Вот это, что называется, неожиданный поворот событий. Кто бы мог подумать, а?

Хрюк: Мне нужно хрюкнуть.

Вскрывает бутылку зубами.

Колдобина (обливаясь слезами): Марина! Мариночка! Тебе больно? Может, ты притворяешься? Кто тебя пырнул? Это не Витя? Ты, наверное, сама споткнулась и на ножик напоролась.

Гера: Ага… Или ее зверюга мохнорогая своими мохнатыми копытами пырнула. Тоже бывает.

Хрюк: Закусывать кто будет? Нет? Ну, как хотите…

Маринка стонет, держась за живот. Над ней суетится бледная от ужаса Колдобина.

Гера: Ну все, дохрюкивай и поплыли.

Хрюк: Куда?

Гера: В больницу, куда же еще?

Хрюк: А Витёк?

Гера: А что Витёк? Он приплыл, бедолага. Пусть порезвиться на свободе оставшийся часок-другой. Вставай, будем перегружать тело в лодку.

Колдобина: Мальчики, у Маринки ножик из живота торчит!

Гера: Непорядок. Орудие преступления следует изъять для интересов дознания. Шучу, конечно. Не для интересов дознания, а для удобства транспортировки. Давай, Хрюк, действуй. Я стану Маринку за руки держать, а ты вынимай ножик из живота. А ты, Колдобина, когда Хрюк ножик вытащит, перебинтуешь рану.

Колдобина: Чем?

Гера: Чем-чем. Тряпкой какой-нибудь, а если тряпки нет, полиэтиленовым пакетом.

Хрюк (просительным тоном): А наоборот нельзя?

Гера: Что наоборот?

Хрюк: Чтобы я за руки держал, а ты ножик вынимал?

Гера: Наоборот нельзя – здесь бодрость нужна нечеловеческая. Я столько зараз не выпью, мне здоровье не позволяет. Приступай скорей, толстый, не заставляй одноклассницу мучиться.

Гера хватает слабо стонущую Маринку за руки, а Хрюк выдергивает из ее брюшины колбасный ножик. Вверх бьет струя густой крови. Маринка вскрикивает, зловеще синеет и затихает. Глаза у нее закатываются.

Колдобина: Марина! Марина!

Гера: Она вообще живая?

Колдобина: Не отвечает.

Хрюк: Может, сознание от боли потеряла?

Гера: Может, и потеряла. Кто знает, где у человека пульс находится?

Колдобина (не очень уверенно): На запястье.

Гера: Давай, Колдобина, действуй теперь. Твоя очередь.

Колдобина берет Маринку за начинающую костенеть руку и пробует найти пульс.

Колдобина: Бьется! Бьется!

Гера: Это хорошо.

Колдобина: Только это не у нее бьется, а у меня.

Гера: Сглазили, значит.

Хрюк: Гера, я что-то не понимаю, Маринка вообще живая?

Гера: Похоже, нет.

Колдобина: Ой, мальчики, что же теперь будет? Витя! Витя!

Из темной глубины острова доносится заунывное:

Витёк: Ре-е-зать! Ре-е-зать!

Гера: Здесь медицина, как говорится, бессильна. (Присаживаясь). Кажется, кто-то предлагал хрюкнуть?

Разливают и пьют.

Колдобина: Что же вы сидите, мальчики? Поплыли быстрей.

Гера: Куда?

Колдобина: Как куда? В больницу.

Гера: Зачем плыть в больницу, если пострадавшая благополучно скончалась? Не понимаю.

Хрюк: Посидим еще, то есть? У меня полторы бутылки в загашнике осталось.

Гера: Кто о чем… Поражаюсь я твоей жизнерадостности, Хрюк. Кажется, все плохо: приятель подался в мокрушники, неоприходованный труп одноклассницы на руках, а ему все нипочем. Полторы бутылки водки в загашнике позволяют смотреть в будущее с оптимизмом.

Хрюк: А ты против?

Гера: Насколько долговечен твой оптимизм, вот в чем вопрос. Читал я у классика – не вспомнить уже, у какого, – что счастье человеческое коротко. Наше продлится ровно до того момента, как мы, оприходовав последние полторы бутылки водки, с трупом на руках сдадимся властям.

Хрюк: Так это же не мы Маринку ножиком порезали – Витёк порезал?

Гера: Думаешь, Витёк наутро прочухается и со слезами благодарности на глазах признается, кто Маринку ножом пырнул? Ты припомни, припомни, что в то утро было – после того, как он витрины на стадионе поразбивал? Соображал Витёк что-нибудь или не соображал?

Хрюк: Ни фига не соображал.

Гера: Он наутро маму родную не признает, не то что факт убийства одноклассницы. И на кого, по-твоему, всезнающая прокуратура повесит хладный труп?

Хрюк (простодушно): На кого?

Гера: На тебя, толстый.

Хрюк (уязвленный до глубины души): А я здесь при чем? Я, когда напиваюсь, лежу смирно, никого не трогаю.

Гера: Эту версию ты будешь неубедительно излагать, сидя на жестком стульчаке под слепящими лучами прожектора, который направит тебе в глазное яблоко недоверчивый следователь. Маринка-то не подтвердит, что ее Витёк зарезал, а не ты. Дошло?

Колдобина отбегает к кустам, откуда проникновенно кричит вглубь острова, затаившегося и притихшего от ужаса:

Колдобина: Витя! Витенька! Вернись, пожалуйста, я тебя очень прошу!

Гера (оставшемуся у костра Хрюку): На Колдобину как на непредвзятую свидетельницу надежды мало… потому как большая любовь непредсказуема. Если с Витьком споется, показать может на кого угодно, хоть бы на тебя. Итого, два голоса против двух – крайне запутанная с точки зрения прокуратуры ситуация. А учитывая твою внешность завзятого громилы, неопределенность социального положения и кровавые отпечатки на орудии преступления…

К костру возвращается зареванная Колдобина.

Хрюк (смотрит на нее с подозрением. Затем его взгляд автоматически перемещается на бутылку водки): Мне нужно…

Гера: Хрюкнем, толстый, обязательно хрюкнем за упокой души. Это святое. Но прежде избавимся от трупа.

Колдобина: Как это – не поняла, – от трупа избавимся?

Гера: Ах, это ты, Колдобина?

Иронично всплескивает руками.

Извини, не заметил.

Колдобина (широко раскрывая глаза): Ты чего, Гера?

Гера: Я ничего. А ты, Колдобина, чего? Ты, кстати, на сколько собираешься своего Витька посадить? Если лет на пять только, так это убийство по неосторожности, а если на всю катушку – это уже преднамеренное.

Колдобина: Я? Посадить?

Становится жалкой и растерянной.

Гера: Извини, Колдобина, извини за проявленную душевную нечуткость. Ничего с твоим дорогим Витенькой не случится – я позабочусь. (Хрюку). Поднимай задницу, толстый, пошли могилу копать.

Хрюк: А потом?

Гера: Потом суп с котом. Не видели мы Маринку и не знаем, куда она делась. Не встречали на улице, и за нами она не увязывалась.

Хрюк: А копать чем?

Гера: В смысле?

Хрюк: Ну, яму чем копать? Лопаты у нас нету.

Гера: Да, признаюсь, тут я угодил впросак. Ладно, уговорил: если лопату захватить не догадались, будем топить. Топить даже надежней.

Колдобина, зажав руками рот, убегает в сторону берега.

Вот, женских истерик нам в решающую минуту не хватало.

Колдобина прибегает, сгибаясь под тяжестью двух кирпичей, обмотанных обрывками веревки. По всей видимости, раньше кирпичи использовались в качестве лодочного якоря.

Колдобина: Они на берегу валялись. Я, еще когда купалась, заметила.

Гера: А я было усомнился в широте женской привязанности. Нет, правду говорят: любовь творит чудеса. Молодец, Колдобина, хвалю – на том свете тебе зачтется.

Привязывает к ногам Маринки по кирпичу.

(Хрюку). Поволокли уже.

С трудом волокут труп в лодку.

Хрюк: Кирпичи надо было потом привязывать, в лодке.

Гера: Смотри-ка, Хрюк, дельные мысли, оказывается, и твою волосатую башку посещают. Ты, не помню, куда в свое время поступал?

Не в Инженерно-строительный?

С трудом залезают в лодку. Отталкиваются от берега, и Хрюк садится на весла. Луна заныривает в черную дыру, поэтому Колдобиной, стоящей на берегу, слышны только голоса: звуки на открытой воде хорошо разносятся.

Голос Геры (деловито, как надлежит капитану): Туда, туда держи.

Голос Хрюка: Куда?

Голос Геры: На стремнину.

Голос Хрюка (с детской обидой): Падла, падла Витёк. Проспится, прибью к чертовой матери. Лодку теперь от крови отмывать придется.

Голос Геры: Ничего, отмоешь, толстый. Греби веселей.

Голос Хрюка (опасливо): А если Маринка… труп, я хочу сказать… ну в общем, тело… за корягу зацепится?

Голос Геры: Лишь бы не всплыло.

Голос Хрюка: С кирпичами, это Колдобина хорошо придумала.

Голос Геры: Греби, не отвлекайся. Как на стремнину выплывем, сразу бросать будем. На стремнине глубина подходящая.

Голос Хрюка: Гера?

Голос Геры: Аюшки?

Голос Хрюка (еле слышно): А если… Маринка… еще живая?

Голос Геры (притворно разочарованным тоном): Ну наконец-то, догадался! Вставай, Маринка, вставай, боевая подруга! Нашему розыгрышу пришел конец – проницательный Хрюк обо всем догадался.

Молчаливые шлепки весел о воду.

Теперь убедился, фома неверующий? Не боись, не воскреснет.

Еще шлепки.

Голос Хрюка: Здесь, что ли? Течение вроде быстрое.

Голос Геры: Здесь, здесь. В этом живописном омуте наша бывшая одноклассница найдет последнее пристанище. Она была хорошим человеком, с ненасытной жаждой материнства, которая в конце концов ее и угробила. Зачем, зачем Маринка полезла останавливать психически неуравновешенного, вооруженного кухонным ножом медицинского работника, как будто это какой-нибудь несовершеннолетний сопляк, заигравшийся в песочнице? Это была непоправимая, приведшая к фатальному исходу ошибка, за последствия которой мы скорбим и отдуваемся. Принимай за ноги, толстый.

Голос Хрюка (очень испуганный): Гера, у нее туфля свалилась.

Голос Геры: И?..

Голос Хрюка: Может, один кирпич к туфле привязать, чтобы туфля тоже утонула?

Голос Геры: А что, несостоявшийся инженер-строитель, хвалю: принимай поздравления за техническое новаторство. Однако туфлю разрешаю выкинуть без кирпича. В качестве неопознанного водоплавающего объекта.

Голос Хрюка (с еще большим испугом): Я лучше обратно на ногу нацеплю.

Голос Геры: цепляй скорей, толстый, лодку течением сносит.

Голос Хрюка: Так что ли?

Голос Геры: Бросаем на раз-два-три. Раз… Ритмическая пауза. Два…

Вторая ритмическая пауза.

Три…

Голос Хрюка: А!

Голос Геры: Лодка, мать твою!

Колдобина смутно различает, как одна из фигур в лодке поскальзывается и, неловко взмахнув руками, переваливается за борт вслед за безжизненным Маринкиным телом. Облегченное судно на радостях черпает другим бортом, стряхивая с себя оставшуюся тщедушную фигуру, после чего, свободно разметав по воде весла, уплывает.

Колдобина: Мальчики! Мальчики!

Нет ей ответа. Река, несущая стремительные ночные воды, в этот момент страшна и пустынна.

Сцена 3

В какое-то непонятно какое неопределенных размеров помещение втискиваются две суматошно барахтающиеся фигуры: помельче – Геры, помассивней – Хрюка. Вокруг какие-то люди, напоминающие тени, какая-то теневая очередь, в общем черт знает что. Последней в очереди – девичья фигура с дыркой в животе. Это, несомненно, Маринка.

Но как она здесь оказалась и почему смотрит на приятелей с акцентированной неприязнью? Тоже непонятно.

Маринка: Чего-то вы быстро.

Хрюк: Ай!

Гера (Маринке): Ты здесь откуда? Перестаю осознавать происходящее.

Прекращает барахтанье.

Маринка: Оттуда же, откуда и вы. Сволочи! Предупреждала по-хорошему: не напивайтесь, как свиньи. А теперь что?

Плачет.

Мама этого не переживет.

Гера: Не понимаю. Что это такое? Мы же…

Хрюк: Гера, как это?

Гера: Так мы…

Маринка: Вот именно.

Гера: Неужели это правда? (Восторженно). Нет, я, конечно, всегда уважительно относился к религии, особенно после того, как на нее официальные гонения прекратились и за посещение церкви из комсомола выгонять перестали… Но чтобы такое… наяву… Признаюсь, на жизнь после жизни не рассчитывал – современная медицина меня об этом не предупреждала.

Хрюк: На что не рассчитывал, Гера?

Гера: Хрюк, поздравляю, мы в загробном мире.

Хрюк (огорчаясь): Разве мы умерли?

Гера: Несомненно, умерли – и все из-за тебя, толстый. Надо же оказаться таким неуклюжим: перевернуть лодку.

Маринка (продолжая всхлипывать): Так вы утонули, сволочи? Я сначала подумала, Витёк и вас порезал.

Хрюк: Мы…

Гера (быстро): Повезли тебя в больницу, но лодка опрокинулась.

Мы с Хрюком приказали долго жить.

Маринка: Все из-за водки проклятой. Напились зачем-то…

Хрюк: Гера, Гера, посмотри – я летаю!

Действительно, летает.

Гера: Прямо мотылек.

Хрюк порхает по сектору, в которой находятся они с Маринкой, и даже выпархивает в смежные сектора, где ожидают очереди другие обитатели загробного мира. Внезапно очередь слаженно передвигается в направлении двери, за которой находится… Что находится за дверью, неизвестно.

В загробном мире неизвестного еще больше, чем на земле.

Хрюк: Ух ты!

Кувыркается в воздухе.

Гера (Хрюку): Эй ты, порхающая бегемотина, далеко на всякий случай не отлетай! Мало ли что – место все-таки незнакомое. (Маринке). Слышь, Марин, а что это за дверца?

Маринка: Понятия не имею.

Гера: Народ что говорит?

Маринка: Ничего.

Гера: Так ты, подруга, ни с кем не общалась?

Маринка отрицательно мотает головой. Гера разглядывает очередь, что-то прикидывая, когда ему на голову приземляется повеселевший Хрюк.

Хрюк: Посадка завершена успешна!

Гера: Чуть шею не сломал, толстый.

Хрюк: Здесь ничего не сломаешь, Гера. Мы же на том свете!

Мы в раю!

Садится на пол с блаженной улыбкой, означающей конец земным страданиям и огорчениям. Через минуту с непоследовательностью примитивного существа спрашивает:

Мы здесь надолго?

Гера: Навеки.

Блаженная улыбка сползает с губ Хрюка. На незамысловатое чело ложится печать отрешенности.

Хрюк (доверительным тоном): Гера, я хочу хрюкнуть.

Гера: Технически невозможно. Сам соображать должен, толстый, все-таки несостоявшийся инженер-строитель… Нет, я сочувствую твоим мучениям: вечность без выпивки – так ведь и с ума сойти недолго. Кстати, в самом деле не понимаю, где обещанные райские кущи, нектар, флейтисты, нагие гурии, возлежащие на благоухающих подстилках из живых цветов…

Маринка (ворчит): Нагих ему подавай! Скажи спасибо, одетые есть.

Гера: Спасибо, конечно, но…

Очередь снова приходят в движение: кто-то исчезает за дверцей, тогда как на противоположном конце очереди с легким хлопком добавляются новопреставленные души. Сначала умерший с непривычки стонет и мечется, не осознавая, куда попал, но старожилы что-то ему объясняют, и новичок затихает, прекращает паниковать, успокаивается, словно ожидая чего-то… Не дальнейшего ли поворота судьбы?

Хрюк (печально): Как часто люди умирают.

Гера: А ты думал?

Пробует взлететь и взлетает.

Пойду полетаю, подышу свежим воздухом. А вы сидите тихонько, как мышки. Не шелохнитесь, никуда не ходите.

Хрюк: Куда отсюда уйдешь?

Маринка: Нажрались, сволочи… Лучше бы я вас не встретила.

Размазывает слезы по щекам, вспоминая прошлую жизнь.

Сцена 4

В надежде получить информацию, Гера устремляется в начало очереди.

Сходу минует несколько малоинтересных групп – в основном, уродливых стариков и старух в больничных пижамах, – пока не останавливается напротив своеобразного зрелища: развороченных взрывчаткой вьетнамцев с вещевого рынка. Один из вьетнамцев держит в руках голову – сложно разобрать, свою или чужую.

Голова вьетнамца (видя Геру, приветливо ему улыбается): Все хоросе… Все хоросе…

Гера: Нет, у этих ни черта не разузнаешь.

Перелетает к двум выясняющим отношения личностям – как сразу становится понятным, водилам.

1-й водила: Ты зачем, сука, меня подрезал? Зачем подрезал, спрашиваю?

2-й водила: Меня самого, урод, с внешней стороны подрезали. Если бы я вправо не вывернул, меня бы фура в лепешку разнесла.

1-й водила: А так не в лепешку, придурок?

Гера: Э, мужики… Случайно что-нибудь о здешних порядках не слышали?

1-й водила: Скажи, парень, ну не западло подрезáть, когда по левой полосе «Ауди» сто восемьдесят выжимает?

2-й водила: Ты, мудила с Нижнего Тагила…

Гера, плюнув, устремляется дальше. Пожилая женщина сидит погруженная в себя, сложив руки на коленочках, и просветленно улыбается.

Гера (вежливо): Здравствуйте.

Пожилая женщина: Здравствуй, сынок.

Гера: Давно здесь загораете?

Пожилая женщина: Часика полтора, как преставилась, спаси Господи и помилуй. Внучонка жалко, без бабушки остался… Тебя как зовут, сынок?

Гера: Германом.

Пожилая женщина: А моего внучонка – Володенькой. Только он помладше тебя будет.

Гера: Случайно не знаете, что за той дверью?

Показывает на дверь, в которую как раз залетают дождавшиеся очереди души. Одна из душ пытается улизнуть, однако насильно втягивается внутрь. После чего дверь наглухо захлопывается.

Пожилая женщина (увлеченно): Володечка у меня в четвертом классе учится, а второй внучок, Степочка, от Людмилы – совсем еще махонький…

Гера (теряя терпение): Бабушка, за чем стоим, не интересовались?

Пожилая женщина (с лучезарной улыбкой истинно сумасшедшей): Ты, сынок, не расстраивайся: все, все там, то есть здесь, будем. У меня знакомая, у ней тоже сынок от ветрянки помер. В институт поступил и сразу помер. Вот и мое времечко приспело, только Володеньку со Степочкой жалко, больно славные ребятишки получились. Понянчить их до окончания школы хотелось, да видно, не придется теперь…

Гера, оставляя бесполезную старуху за спиной, с расстройства минует несколько перспективных душ, приземляясь у следующей, кажущейся на первый взгляд не такой перспективной. Отдельно от всех – в полном одиночестве и прострации – дожидается очереди небритый мужчина в тренировочных штанах.

Гера (с досады не так вежливо): Привет.

Мужчина в тренировочных штанах (неожиданно внятно, даже разумно): Здравствуйте, молодой человек.

Гера: От цирроза печени скончались?

Мужчина в тренировочных штанах: От цирроза.

Гера: Как вам в раю? Не дует?

Мужчина: Здесь сквозняков нет…

Гера взлетает.

Только вы ошибаетесь: это не рай.

Взлетевший было Гера тормозит на полном ходу.

Гера: Так-так-так… А что это за место, по-вашему?

Мужчина (подтягивая спадающие тренировочные штаны): Это распределитель.

Гера: Распределитель чего? Ах, да, догадываюсь… Но вам доподлинно известно, что распределитель?

Мужчина: А по-другому быть просто не могло.

Гера: Почему так?

Мужчина: Долго объяснять. Вы, позвольте спросить, читали мои «Начала темной и светлой сторон бытия»?

Гера (удивляясь): Нет.

Мужчина: А мою «Экуменистическую теодицею с двенадцатью примечаниями»?

Гера: Увы-увы, позорная необразованность. Не читать не только вашу «Экуменистическую теодицею», но и ни одного из двенадцати примечаний к ней! Стыдно признаться, но в последнюю минуту подписался на полное собрание сочинений Льва Николаевича Толстого. Денег на вторую подписку элементарно не хватило. Но может быть, вы мне сейчас все растолкуете – если, конечно, не торопитесь?

Мужчина (подтягивая штаны): Начать с того, что имманентным эквивалентом трансцендентальности до-бытия и после-бытия является чистая субстанциональность, которой, в идеалистическом смысле, противостоит трансцендентная интеллигибельность…

Гера: У меня, видите ли, реальное экономическое образование.

Вас не затруднит пообщаться на более конкретные темы?

Мужчина: Конкретное – специфическое проявление всеобщего.

Очередь движется.

Гера: Полностью вас поддерживаю. Однако, если я правильно ухватил вашу мысль, после изъятия из распределителя, то есть пос ле попадания вон в ту дверцу (тыкает пальцем), нас всех куда-то распределят?

Мужчина (взглядывая на дверной проем, втягивающий в себя очередные души): В то место, которое по христианской теологической традиции именуется адом и раем…

Гера: Ага.

Мужчина (подтягивая штаны): Вплоть до Страшного суда.

Гера: Короче, надолго. Ясненько. Вы мне не поясните, каким образом происходит распределение?

Мужчина: По итогам прошедшей жизни, разумеется.

Эзотерика довольно единодушна в том, что касается положительных и отрицательных качеств человека: не укради, не возжелай жены ближнего, не убий…

Гера (хмурится): Не убий, вы сказали? А как насчет убийства по неосторожности или, скажем, сокрытия улик? Представим гипотетическую ситуацию: один приятель убил по неосторожности, а другой приятель – из чисто дружеских побуждений, естественно, – помог скрыть улики.

Мужчина: Это вряд ли приветствуется.

Гера: И у людей, виновных в подобных проступках, шансы угодить в ад?

Мужчина: Безусловно, хотя их страдания окажутся несоизмеримы со страданиями тех, кто убивал сознательно. Слышали про ступени ада? Не поручусь, конечно, за каждый отдельный случай – все решают праведники.

Гера: Стоп-стоп-стоп. При чем здесь праведники? Какие такие праведники? Разве распределение происходит не решением (показывает пальцем вверх)… ну, его… (смущенно откашливается)… Создателя всего сущего…

Мужчина: Вы, молодой человек, путаете Страшный суд, осуществляемый Демиургом, с предварительным распределением в рай и ад, выполняемым праведниками. Предварительное слушание осуществляется праведниками, назначаемыми Демиургом.

Гера: Понимаю, понимаю, это вроде присяжных заседателей. Большая загруженность Демиурга текущей работой: создание там новых миров, починка старых… И что же, эти назначенные праведники прокрутят нашу жизнь, решая, кому уготованы вечные муки, а кому блаженство?

Мужчина: Скорее, они будут основываться на наших же показаниях. Праведники – превосходные физиономисты, по ответам способные распознать чистоту души, требуемое для нее местопребывание.

Гера: Они будут задавать вопросы, а мы отвечать? Что-то вроде экзамена?

Мужчина: Почему нет? Философский принцип «все во всем» позволяет реконструировать целое по самой малой его части. Праведнику достаточно выслушать рассказ, к примеру, о вашей кончине, чтобы понять, с кем имеет дело. Именно поэтому – заключаю хотя бы из того, что в дверь втягивается одновременно несколько душ, – слушание происходит одновременно для нескольких человек, связанных общими причинами жизни и смерти. Так проще установить объективную картину.

Гера: Рядом с вами никого нет…

Мужчина (подтягивая штаны): Потому что – на кой ляд они мне сдались? Имманентным эквивалентом трансцендентальности до-бытия…

Гера: Да, да, я понял. А скажите, пожалуйста, разве наша жизнь не записывается на небесах? Ну, вроде как на катушку или жесткий компьютерный диск?

Мужчина: Да где же столько компьютерных дисков взять, чтобы на них вся информация о мироздании поместилась?

Гера: До свидания, вы мне очень помогли.

Мужчина трогает недельную щетину на подбородке и подтягивает тренировочные штаны. Потом впадает в задумчивость, заставляющую окружающий мир эманировать в чистой интеллигибельности. Кому-то может не понравиться, а автору «Начал темной и светлой сторон бытия» и «Экуменистической теодицеи с двенадцатью примечаниями» – самое оно.