Текст книги "Проективный словарь гуманитарных наук"

ВЕЩЕСТВОВАНИЕ (rexistentia, лат. res, вещь + existentia, сущее). Особый способ существования вещей, имеющий свое духовное измерение и ставящий перед человеком экзистенциальные и этические проблемы.

Важно концептуально отличать «вещь» от «предмета». В древнерусском языке слово «вещь» значило «духовное дело», «поступок», «свершение», «слово». «Предмет» требует в качестве дополнения неодушевленное существительное, а «вещь» – одушевленное. Мы говорим «предмет чего?» – производства, потребления, экспорта, изучения, но «вещь чья?» – хозяина, отца, жены… Вещь выступает не как объект какого-либо воздействия, но как принадлежность субъекта, «своя» для кого-либо. Язык лучше, чем любое теоретическое рассуждение, показывает разницу между предметом и вещью, между принадлежностью одного и того же явления к миру объектов и к миру субъектов. «Изделия», «товары», «раритеты» и т. п. – это разные виды предметов: производства и потребления, купли и продажи, собирания и созерцания. Между предметом и вещью примерно такое же соотношение, как между индивидуальностью и личностью: первое – лишь возможность или «субстрат» второго. Предмет превращается в вещь лишь по мере своего духовного освоения, подобно тому как индивидуальность превращается в личность в ходе своего самосознания, самоопределения, саморазвития. Сравним: «он сделал хороший предмет» – «он сделал хорошую вещь». Первое означает – произвести что-то руками, второе – совершить какой-то поступок.

В каждом предмете дремлет что-то «вещее», след или возможность какого-то человеческого свершения. Хотя вещи сами по себе лишены разума, они воспринимаются человеком как наделенные определенной интенцией, миссией. Эта общая интенциональность, присущая веществованию как таковому, воспринимается как смирение, согласие с миром, послушание бытию. «Вещи кротки. Сами по себе они никогда не причиняют зла… Душа моя была непреклонна перед людьми, и, однако, я часто плакал, созерцая вещи…» – писал французский поэт Франсис Жамм («Вещи», 1889).

Веществование – это покорность бытию, которую вещи умеют претерпевать глубже, чем люди. Веществование – маленький рай, в котором каждая вещь послушествует своему владельцу. Она не отклонит ничьей просьбы, но при этом останется верна своему назначению: чашка поможет утолить жажду, но не позволит использовать себя в качестве ножа или полотенца. Если от вещей – сильнейший соблазн стяжания, то от них же и урок бескорыстия. Вещи оделяют нас всем, что у них есть, и ничего не оставляют себе, буквально выполняя завет «раздай имение свое». Меря себя мерой вещей, не имеющих ничего, кроме бытия, человек достигает смирения.

Бог, говорит Р. – М. Рильке, – «Вещь вещей», «Безграничное присутствие». Монах, по словам Рильке, «слишком ничтожен и все-таки недостаточно мал», чтобы уподобиться вещи перед Богом. Мир вещей – погруженный в молчание и терпение монастырь, куда люди приходят странниками, обретая мудрость послушания. Мы учимся у тех, кто служит нам. Тогда-то вещь и являет свое затаенное «вещее» свойство – безгласного Слова, неутомимо наставляющего нас.

*Лирический музей, Реалогия, Реизм, Самобытие, Человещность, Юзеризм

Парадоксы. С. 304–333.

Поэзия. С. 343–364.

Future. Р. 253–279.

ВИРТУАЛЬНОЕ (the virtual). Особая форма бытия, сочетающая фиктивное и реальное. К фикциям обычно относят миры художественных произведений, их сюжеты и персонажей, а также условные гипотезы, интеллектуальные конструкты, описанные основоположником фикционализма Гансом Файхингером (1852–1933) в его «Философии “как если бы”» (1911). Основной вопрос онтологии виртуального: относится ли оно целиком к области фиктивного?

По своему бытийному статусу виртуальное фиктивно и вместе с тем перформативно. Виртуальное – это взаимодействие реальных субъектов с фиктивными (воображаемыми) объектами и субъектами, такими как иллюзорные ландшафты, здания, орудия труда, военное и спортивное снаряжение, а также персонажи электронных игр. В виртуальных мирах можно работать, зарабатывать, покупать, участвовать в соревнованиях, получать награды, подвергаться наказанию и преследованию, образовывать союзы с единомышленниками и вступать в битву с врагами. Охота на покемонов предполагает их поиск в «дополненной» физической реальности, так что пешеходы, автомобилисты и даже летчики меняют свои маршруты и создают угрозу своей и чужой жизни с целью поймать смартфоном этих виртуальных зверушек.

В спорах о природе виртуального обычно сталкиваются позиции фикционализма и реализма, которые исходят из первичности одной из этих сфер; но специфика виртуального состоит именно в их взаимодействии «на равных». Если допустить, что реальный зритель вторгается в мир фильма и взаимодействует с его персонажами, то фиктивность сюжета и реальность его участника образуют особую онтологию виртуального – смещенную, раздвоенную. Субъекты интерактивного действия и его объекты принадлежат разным планам бытия, в отличие от однородно фиктивного бытия кинематографических образов и реального бытия живых людей. Привычная моно-онтология заменяется гетерогенной, построенной на взаимодействии разных планов реального и ирреального.

В будущем агенты виртуальных интеракций могут меняться местами. Фиктивные субъекты, наделенные искусственным разумом, приобретут способность взаимодействовать с людьми, своими создателями, как объектами реального мира. Иными словами, две дихотомии: субъект – объект и реальное – фиктивное – не обязательно совпадают, возможны интеракции вымышленных субъектов с живыми объектами. Раздвоенная, гетерогенная онтология виртуальных миров со временем может вытеснить традиционную, где фикции противопоставляются фактам, а ложь – истине.

*Вир, Виреальное, Виртуалистика

ВСЕКТО и ВСЕЧТО (allbody, allthing). Определительные местоимения, указывающие на всеобъемлющую личность и всеобъемлющую предметность.

В русском языке есть устойчивая корреляция отрицательных, неопределенных и определительных местоимений в таких рядах, как:

 
                                  нигде – негде – везде
                                  никогда – некогда – всегда
                                  никакой – некий – всякий
 

По той же морфо-логике в языке можно достроить и такой ряд:

 
                                  ничто – нечто – всечто
                                  никто – некто – всекто
 

«Всекто» противоположно «никто», это всеобъемлющий, вселичность, одно из обозначений Всезначимого, Вездесущего, в пределе – самого Бога. Всекто – это, пользуясь понятием Канта, «трансцендентальный субъект», который составляет условие всякого субъективного опыта, хотя и не может стать его предметом, несводим ни к какому «что». Вместе с тем можно применить это понятие и к человеку, выступающему как «демиург» в какой-то области свершений, прежде всего государственных. В английском языке есть близкое по смыслу выражение «больше, чем жизнь» (larger than life) – например, так говорят о китайском императоре Цинь Шихуан, объединителе, по сути, создателе китайского государства. «Больше, чем жизнь» – значит, человек-эпоха, человек-государство. Александр Великий, Петр I, Наполеон, Ленин, Мао Цзэдун – все эти личности можно отнести к категории всекто. Это же понятие приложимо к человеку, внесшему решающий вклад в какую-либо область. Кант – всекто критической философии, Эдисон – технических изобретений, Эйнштейн – современной физики, Джойс – модернизма, «Битлз» – рок-музыки. Ломоносов – всекто российской науки, Пушкин – русской литературы…

Всечто – это универсальная субстанция, всеобщее начало, первопринцип, всеобъемлющий абсолют, то, что ищут философы. Для Фалеса всечто – вода, для Гераклита – огонь, для Плотина – Единое, для Шопенгауэра – мировая воля, для Маркса – материальная жизнь и общественное производство, для Ницше – жизнь и воля к власти, для Фрейда и Юнга – бессознательное, для Хайдеггера – бытие… Для патриотов всечто – это их страна, для домохозяйки – ее дом, для киноманов – кино…

Абстрактно-универсальные сущности, довлеющие идеологическому сознанию, выступают как игровые художественные схемы в концептуализме. Так, у Д. А. Пригова возводится в абсолют Милицанер как всекто – фигура сверхначальника, стража мирового порядка. И у него же создается гротескно-пародийный образ сверхсубстанции всечто – в поэме «Махроть всея Руси». Она «махроть-трава, с виду синяя, снутри красная», она «красивая», «святая крыса», она проходит «кошачьей походкой», она «великий зверь», она «плывет над нашим полушарьем», она таится в винной чарке… «Нежно-поющая, густо-шипящая / Рвущая мясо в лохмоть / Вот она вещая жизнь настоящая / Именем бога – Махроть / Всея Руси». Махроть здесь примерно то же, что недотыкомка в «Мелком бесе» Ф. Сологуба или «норма» в романе В. Сорокина «Норма», – нечто вездесущее и неуловимое, алгебраический образ, некий Х, который встраивается во все уравнения. Здесь гротескно представлена характерная для тоталитарных систем идея всеобщей сущности, которая присутствует во всем прямо, не скрываясь, безо всяких посредников: и хлеб, и поле, и человек, и мозг, и мысль, и государство – это все материя, она же «махроть», ее бесчисленные воплощения.

Поиск вездесущего Х-а – это рефлекс не только советской идеологии, но и ее наследницы – постсоветской конспирологии. Если предмет идеологии – всечто, некая первоматерия или закон истории, то предмет конспирологии – всекто, некий всемогущий субъект истории, тайно ею управляющий. Всечто и всекто – знаки тотальности и обычно дополняют друг друга, как поиск всеобъемлющей основы всех вещей и культ всесильной и всезнающей личности, гения всех времен и народов.

Таким образом, Всекто и Всечто – это знаки религиозной всеобщности Творца или философской всеобщности Первопринципа, но эти же знаки выступают в идеологических и конспирологических дискурсах, а также в концептуальных, иронически остраняющих всякую тотальность.

*Всечеловек, Есмь-истина, Панфобия, Персоналистический аргумент, Сорванное сознание, Существоведение, Фольксофия

Лирика сорванного сознания: Народное любомудрие у Д. А. Пригова // Неканонический классик: Дмитрий Александрович Пригов: Сб. статей и материалов. М.: НЛО, 2010. С. 252–263.

Ирония. С. 333–343.

ГЛУБИНА (depth). Мера простирания вещи внутрь себя; особое, четвертое пространственное измерение, связывающее наружное и внутреннее. Эта философская категория указывает на содержательную емкость, скрытую наполненность явления, его трудность для познания.

Глубина – один из важнейших пространственных параметров, который, в отличие от длины, высоты и ширины, не поддается наружному наблюдению и количественному измерению. Отсюда важность глубины для философской интуиции и рефлексии. Глубина связана с категорией самости – это признак того, чем личность или вещь является в себе и для себя. Это также мера различия (дистанции) между планами выражения и содержания, между обнаружением вещи для нас и ее пребыванием в себе. Личность раскрывает глубину как во внешнем мире, так и в самой себе, причем эти две глубины соотносительны и отражаются друг в друге, как в двух взаимообращенных зеркалах. Глубина охватывает все слои, которые отделяют эмпирическую поверхность личности от ее экзистенциального ядра и через которые проходит процесс как самопознания личности, так и ее самовыражения (*тегименология). Глубина связана с мерой постижимости: глубокое способно скрывать свою сущность даже по мере ее познания.

Есть два взгляда на глубину. Один высказан М. Мерло-Понти: глубина – то, чем вещи оказывают сопротивление наблюдателю. «Глубина есть способ вещей остаться отдельными, остаться вещами, а не быть тем, на что я смотрю в настоящий момент. <…> Следовательно, именно благодаря глубине вещи наделены плотью: то есть ставят препятствия моему наблюдению, оказывают сопротивление, которое и есть их реальность, их “открытость”, их totum simul (все сразу)» [88]88
  Merleau-Ponty M. The Visible and the Invisible, followed by working notes / Ed. by Claude Lefort, transl. by Alphonso Lingis. Evanston: Northwestern University Press, 1968. Р. 219 (note of November, 1959).


[Закрыть].

Другой и, казалось бы, противоположный взгляд высказан Г. Башляром: глубина вещей – это проекция той глубины, которую их исследователь находит в самом себе: «Бессознательное алхимика проецируется на материальные образы как глубина. Короче говоря, алхимик проецирует свою собственную глубину. <…> Закон, который я назову изоморфизмом глубинных образов. Грезя о глубине, мы грезим о нашей собственной глубине. Грезя о тайной силе веществ, мы грезим о нашем тайном бытии» [89]89
  Bachelard G. La Terre et les reveries du repos. Essai sur les images de l’intimite. Paris: Jose Corti, 1965. P. 50–52.


[Закрыть].

По сути, между этими взглядами нет расхождения, именно вместе они и определяют глубину как меру взаимной несводимости субъекта и объекта, их непостижимости друг для друга. Не чувствуя собственной глубины, мы не можем оценить глубины вещей, нам предстоящих. И сопротивление «внесознательного», которое вещи оказывают нам, соразмерно тому сопротивлению, которое изнутри оказывает нам наше собственное «бессознательное». Рационализм, который утверждает полную познаваемость объекта субъектом, и детерминизм, который утверждает полную определяемость субъекта объектом, представляют собой две плоскостные проекции глубины. Но философия – это любовь к *мудрости, то есть такое понимание, которое открывает нечто, лежащее по ту сторону понятий. Мудрость – опыт общения с непонимаемым. Именно глубина позволяет пониманию двигаться за собственный предел, то есть глубоко не-понимать. Так Иов глубоко не понимает источника своей вины, тогда как друзья Иова хорошо понимают причину его бедствий – и оказываются менее правы перед Богом, чем Иов.

То, что мы знаем в себе как самое достоверное, есть глубина, то есть продолжение нашего бытия за предел нашего самознающего «я». Сам для себя человек есть первичный опыт глубины, ибо здесь она дана ему непосредственно. То, что он находит в себе, всегда заключено между внешним выражением, «лицом», которое знают другие, и внутренним основанием, «дном», которого не знает он сам. Это расстояние между тем, что обо мне знают другие, и тем, что я сам в себе не знаю, и составляет глубину как область бесконечно неполного знания о незнаемом. Можно по-разному обозначать глубину – как особый трансцендентный мир духа, как бытие Бога, как область подсознания, как бытие вещей-в-себе, – но все это религиозные, психологические или метафизические проекции того, что присутствует в нашем опыте именно как глубина. Глубину можно определить как такое простирание, которое удаляется от нас и одновременно приближает нас к себе.

Глубина – это, по сути, четвертое измерение пространства, которое в трехмерном физическом пространстве, где мы обитаем, всегда остается скрытым физически и постигается лишь метафизически (умственно, сочувственно, переживательно). Три известных нам измерения: длина, ширина и высота – относятся к пространству вне нас, расходятся от наблюдателя вверх и вниз, вправо и влево, вперед и назад, охватывая окружающий мир. Глубина – это еще одна координата, которая «ортогональна» всем трем другим: она начинается с точки их пересечения, с «наружного», и движется внутрь, в сердцевину и средоточие каждого существа, в «я», «самость», «собойность». Глубина – пространственное измерение, но она принадлежит внутреннему пространству, которое не расчленяется на длину, ширину и высоту.

Глубина – отличительное свойство нашего мира, который прячет свое четвертое измерение внутри трехмерных предметов и требует особых, нефизических способов его постижения. Можно мыслить и такое четырехмерное пространство, где все глубинное стало бы открытым, прозрачным, где утратилось бы различие между внешним и внутренним. Таким в ряде мистических видений предстает посмертный райский мир, где темная глубина вещей раскрыта и высветлена изнутри. Но физические условия нашего трехмерного пространства таковы, что создают возможность и необходимость именно метафизики, то есть духовно-мысленного проникновения за чувственно непроницаемую поверхность вещей. Как известно, в современной физике получил признание антропный принцип: вселенная имеет точно такие физические параметры, какие только и допускают обитание в ней человека [90]90
  Barrow J., Tipler F. The Anthropic Cosmological Principle. Clarendon Press, 1986.


[Закрыть]. Для гуманитарных наук мог бы иметь особое значение метафизический принцип (metaphysical principle): наша трехмерная вселенная устроена так, чтобы содержать в себе четвертое измерение, но открывать его только мыслящему и чувствующему существу, способному постигать то, что сокрыто от ощущений. Глубина – это именно метафизическая запрятанность четвертого измерения в физическом пространстве трех измерений.

Если бы наш мир состоял только из трех или только четырех измерений, он был бы лишен глубины. Такая «целочисленная» конструкция присуща тем возможным мирам, которые на языке мистики и теологии описываются как ад и рай. В одном, трехмерном, нет глубины, потому что вещи объемны, но пусты, лишены нутра; в другом, четырехмерном, нет глубины, потому что внутреннее полностью раскрыто вовне и все тайное становится явным. Однако наше промежуточное пространство, условно говоря «чистилище» – трех-с-половинное, поскольку глубина – это только начаток четвертого измерения, вход туда, куда нет собственно пространственного доступа. Внутреннее уже есть за трехмерной поверхностью вещей, но оно еще не раскрылось в следующем, четвертом измерении. Глубина – это и есть дополнительное, «полуфизическое» измерение вещей, которое создает возможность и необходимость их метафизического постижения.

Глубина родственна теплоте – это два способа обозначить внутреннюю наполненность, которая метафорически воспринимается либо двигательно, либо тактильно, на ощупь. По словам Башляра, «полное изучение материальных образов внутренних глубин должно принять во внимание все ценности скрытой теплоты. <…> Огонь выставляет себя наружу, взрывается, открывает себя. Теплота уходит внутрь, концентрируется, прячет себя. Теплота, а не огонь, скорее заслуживает название третьего измерения… <…> Через теплоту все глубинно. Теплота есть знак глубины, чувство глубины» [91]91
  Bachelard G. Оp. cit. P. 51–52.


[Закрыть]. В своей глубине вещи содержат ту теплоту, которая простирается между их холодной эмпирической поверхностью и «огнем», эманирующим от их логосов-оснований. Если наше знание чувствует теплоту вещей, их нежность, усталость, страдание-стесненность и объемность-надежду, это значит, что мы уже движемся через их глубину.

Разные предметности обладают разной глубиной. Среди них выделяется человек, который знает о своей конечности во времени и пространстве именно потому, что несет бесконечную глубину в себе. Человеческая глубина не имеет какого-то ощутимого предела, она уходит в бесконечность внутренней перспективы, куда стягиваются все образы внешнего мира. Эта проекция последним своим пределом имеет беспредельное, то, что в разных системах мысли именуется Бог, Единое, Абсолют, Дух, Высший Разум, Начальное Ничто и т. д. Отсюда, по словам Михаила Бахтина, «критерий глубины понимания как один из высших критериев в гуманитарном познании. Слово, если оно только не заведомая ложь, бездонно. Набирать глубину (а не высоту и ширь)» [92]92
  Бахтин М. М. Эстетика словесного творчества. М.: Искусство, 1979. С. 307.


[Закрыть].

Не истинность сама по себе составляет смысл познания, а его глубинность. Дважды два четыре или впадение Волги в Каспийское море – несомненная истина, но стремление к знанию бежит прочь от самоочевидных истин, ибо нуждается вовсе не в них, а в глубине. Поэтому главным в эпистемологии следовало бы считать не вопрос о критерии истины (верифицируемость или фальсифицируемость), а вопрос о критерии глубины. Знание постольку глубинно, поскольку открывает область неизвестного в известном, находит странность, условность, недоказуемость или опровержимость даже в очевидных истинах. Глубокое знание скорее задает загадку, чем разрешает ее (*Интересное).

То же самое относится и к действию. Обычно положительным критерием действия считается осуществление какой-то задачи, реализация какого-то проекта. Но если глубокое познание скорее загадывает, чем разрешает загадку, то глубокое действие скорее ставит, чем разрешает задачу. Вовсе не реализация проекта или идеи, а скорее проблематизация самой реальности – мера глубинного отношения к миру. Маленькие деятели решают поставленные перед ними задачи, но великие деятели делают существование человечества гораздо более проблематическим, чем оно было раньше. Современный усложненный мир – результат всех тех проблем, которые оставили нам в наследство Будда и Лао-цзы, Достоевский и Л. Толстой, Кьеркегор и Ницше, Эйнштейн и Фрейд – люди глубокой мысли и действия. Исполнение ранее поставленной задачи – низший род деятельности. Нравственный масштаб действия – не решение, а углубление проблемы, то есть дальнейшее возбуждение умов и возмущение совести.

*Интенсивность, Интересное, Ипсеизм, Мудрость, Самобытие, Самое-самое, Тегимен, Тегименология