Текст книги "Проективный словарь гуманитарных наук"

ВСЕРАЗЛИЧИЕ (total difference, pan-difference). Различие как первоначало, из которого развиваются все свойства и явления мироздания. Принцип всеразличия позволяет критически пересмотреть идею «всеединства», укоренившуюся в неоплатонизме, патристике, а затем в классической немецкой и в русской философии.

Начиная с Вл. Соловьева принцип всеединства господствовал в русской мысли, противопоставляясь индивидуализму в этике и эмпиризму в науке, что привело, в крайних своих проявлениях, к тоталитарным практикам насильственной «соборности», народности, коллективизма. При этом выдвигались разные версии всеединства: идеалистические и теологические – у А. Хомякова, Вл. Соловьева и их последователей; материалистическое единство мира – в государственно утверждаемой философии марксизма-ленинизма.

На рубеже ХХ – ХХI веков, отчасти в связи с крахом советского тоталитаризма, меняются философские ориентации, и теперь основной проблемой предстает уже не взаимоотношение материального или идеального единства мира, а ограниченность самого принципа всеединства, который все более оттесняется принципом всеразличия. Проявления его многообразны: от идеи «différance» Жака Деррида до теории и политики «многокультурия» (multiculturalism). Основателем философии всеразличия может считаться Г. В. Лейбниц, у которого она приобретает форму плюрализма и монадологии. «…Никогда не бывает в природе двух существ, которые были бы совершенно одно как другое и в которых нельзя было бы найти различия…» [40]40
  Лейбниц Г. В. Монадология, 9 // ЛейбницГ. В. Соч. в 4 т. Т. 1. М.: Мысль, 1982. С. 414.


[Закрыть] В начале многих философских систем лежит некое первопонятие, из которого выводятся все остальные. В древнегреческой философии такими первоначалами выступали стихии воды (Фалес) или огня (Гераклит), понятия числа (Пифагор) или бытия (Парменид). Европейская философия умножила число первоначал: у Декарта – мышление, у Фихте – «я», у Гегеля – абсолютная идея, у Шопенгауэра – воля, у Маркса – материя… Всякий раз ищется нечто такое, что заключало бы в себе основу всего. Но если начала, авторитетно утверждаемые крупнейшими мыслителями, оказались столь различны, то не следует ли само Различие полагать началом всех начал? Если Бытие определяется как таковое лишь в своем отличии от Не-бытия, следовательно, Различие предшествует как тому, так и другому.

Как заметил еще Гегель, «если тождество рассматривается как нечто отличное от различия, то у нас, таким образом, имеется единственно лишь различие» [41]41
  Гегель Г. В.Ф. Энциклопедия философских наук, т. 1. М.: Мысль, 1974. С. 272. Сам Гегель, однако, начал построение своей системы именно с неразличенности – с «бытия, чистого бытия», которое «не имеет никакого различия ни внутри себя, ни по отношению к внешнему» (Там же. С. 84). Соответственно, и в итоге своем система приходит к неразличенности: «Таким образом, и логика возвратилась в абсолютной идее к тому простому единству, которое есть ее начало… путем снятия опосредования, к своему соответствующему равенству с собой» (Гегель. Наука логики. М.: Мысль, 1972. Т. 3. С. 309).


[Закрыть]. В любой системе, где имеется энное число тождеств, имеется n+1 различий. Различие предшествует тождеству, поскольку тождество само отличается от различия и является лишь одним из моментов его отличия от себя. Движение, дисбаланс, асимметрия неустранимы из мироздания именно в силу изначального преизбытка различия над тождеством. Отсюда и поступательно-саморазличающий характер таких оппозиций, как «культура – природа», «интеллектуальное – чувственное», «означающее – означаемое», где первое понятие уже содержит свое отличие от второго. Оппозиция культуры и природы сама принадлежит системе культуры; оппозиция означающего и означаемого принадлежит плану означающего. Только различие имеет основание само в себе, ибо все другое имеет основание в своем отличии от другого.

Принцип всеразличия нельзя отождествлять с плюрализмом, который допускает, что начал может быть сколь угодно много. Плюрализм предполагает безразличное приятие всего того, что само в себе глубоко различно. Различие имеет собственную безусловную ценность и обоснование в себе самом. «Отличное», как свидетельствует язык, есть не только то, что несходно с другим, но и то, что превосходит другое. «Хорошее» и «плохое» в равной степени отличаются друг от друга, но само это различие между ними прибавляется к хорошему и содействует его преобладанию над плохим. По мысли К. С. Льюиса, «живые существа тем больше разнятся, чем они совершенней. Созревая, каждое благо все сильнее отличается не только от зла, но и от другого блага» [42]42
  Льюис К. С. Расторжение брака // Льюис К. С. Любовь. Страдание. Надежда. М.: Республика, 1992. С. 79.


[Закрыть]. Это означает, что благом является и само по себе различие, коль скоро оно способствует созреванию других благ; а отсюда следует, что по мере различения благ и зол Блага становится больше, чем Зла.

Философия всеразличия предполагает критическое отношение не только к понятию всеединства, но и к категории противоположности и противоречия. Любое явление обладает множеством признаков и потому никогда не противоположно другому явлению, а только отличается от него. Противопоставлять можно только признаки, отвлеченные от вещей: черное и белое, высокое и низкое. Между ними – противоположность, но между высоким и низким домом или высоким и низким человеком – уже не противоположность, а только различие, поскольку и дом, и человек обладают множеством других признаков, частью сходных, частью несходных. Нет вещей, состоящих из одного признака; и поэтому каждая, в своей целостности, в сочетании многих признаков, лишь отличается от другой.

И тождество, и противоположность – это лишь абстрактные допущения в определенных логических интервалах; например, по признаку «холодного-горячего» все холодные вещи тождественны между собой и противоположны горячим. Но между холодной и горячей водой гораздо больше сходств, относящихся к физическим свойствам и химическому составу воды (влажность, текучесть…). Тождество и противоположность – это две абстракции различия, разрывающие его живую сердцевину и переходящие в «единство и борьбу противоположностей». Мышление подлинно творческое, восходящее от абстрактного к конкретному, движется в логическом пространстве различий, между Сциллой тождеств и Харибдой противоположностей. Здесь действует правило: «ничему не противостоять, ни с чем не отождествляться». Философия всеразличия во многом перекликается с учением Жака Деррида о différance как безначальной и бесконечной игре различий. Есть, однако, и существенные различия. Всеразличие личностно, что выявляется корневой системой русского языка: лик – лицо – личность – различие (différance имеет другую этимологию: латинское differre, dif-ferre, разделять, разносить). Первоначальное Различие не может различать ничего ни с чем, кроме как себя с собой. Следовательно, правильный вопрос: не что лежит, а кто стоит в основании всех оснований? Всякое «что» отличается лишь от другого, и только «кто» может отличаться от самого себя. Способность иметь себя в качестве иного – свойство Личности: это раз-личие, из себя происходящее и себя производящее. Сначала «кто», и лишь потом «что», сначала отличие от себя, потом отличие от другого.

Библейская картина миротворения с самого начала показывает, что собственно творческим и первичным является акт различения. Творится не одно, а два: земля и небо – а дальше все разнообразие мира: отделение света от тьмы, воды от суши… «При конце этого мира, – писал Ориген, – будет великое разнообразие и различие, и это разнообразие, полагаемое нами в конце этого мира, послужит причиною и поводом новых различий в другом мире, имеющем быть после этого мира» [43]43
  Ориген. О началах (2.1.3). СПб.: Амфора, 2000. С. 98.


[Закрыть]. Чем больше различий, тем полнее является в них образ самой Личности, творящей мир.

*Альтерология, Тэизм, Умножение сущностей, Этика дифференциальная

Учение. С. 211–254.

Transcultural. Р. 91–112.

Возможное. С. 166–173, 190–196.

ГРАММАТОСОФИЯ (grammatosophy). Раздел философии, который рассматривает фундаментальные отношения и свойства мироздания через грамматику языка, в том числе через анализ служебных (грамматических) слов, а также грамматических форм и правил. Служебные слова (grammar words) – важный источник пополнения философской терминологии, в которой традиционно преобладали существительные и прилагательные. Слова с грамматическим значением, лишенные лексической определенности, принадлежат к самым частотным в большинстве языков и обозначают самые общие отношения вещей и способы членения мысли.

Одним из упущений философии в минувшие века было то, что она работала почти исключительно с именными частями речи и почти никогда – с глаголами, наречиями и служебными словами. Основные слова-понятия, закрепленные в философских учениях прошлого, – это, как правило, существительные. Бертран Рассел отмечал в «Проблемах философии» (1912): «Даже среди философов широко признаются только те универсалии, которые обозначаются именами прилагательными и существительными, тогда как обозначаемые глаголами и предлогами обычно упускаются из виду. Этот пропуск имел очень большие последствия для философии; без преувеличения вся метафизика после Спинозы преимущественно определялась этим обстоятельством. Прилагательные и имена нарицательные выражают качества или свойства единичных вещей, тогда как предлоги и глаголы большей частью выражают отношения между двумя и более вещами» [44]44
  Universals and Particulars: Readings in Ontology / Еd. by Michael J. Loux. Notre Dame, London: University of Notre Dame Press, 1976. P. 27–28.


[Закрыть]. Абстрактные понятия – существительные и прилагательные (типа «дух», «материя», «бытие», «идея», «движение», «единое», «прекрасное», «трагическое»), которые доминируют в словаре классической философии, представляют мир назывательно, статично и провоцируют редукцию всех конкретных явлений к немногим общим понятиям. Поставленные, например, перед выбором, «считать ли первичным бытие или сознание» или «как согласуются законы природы со свободой воли», мы оказываемся в плену тех философских решений, которые продиктованы самой структурой данного языка, основанного на примате существительных. Такой язык субстантивирует мир, то есть превращает его в набор предметностей – идеальных или материальных, психических или физических. Однако у философии есть огромный и еще почти не тронутый языковой ресурс – грамматические слова: предлоги, союзы, частицы, артикли, а также местоимения. Для ответа на самые глубокие философские вопросы, для выражения отношений между сознанием и бытием или личностью и историей нам нужно искать категории не среди имен, а среди предлогов или других грамматических слов. Они относятся к конкретным явлениям не редуктивно, как общее к частному, а реляционно и конструктивно, как множители и преобразователи конкретных значений. Например, предлоги «в» и «с», союзы «как» и «что», частицы «бы» и «ни», падежи существительных и лица глаголов обладают собственной значимостью, которая бессознательно актуализируется во множестве речевых актов. С философской точки зрения грамматические слова и формы, именно в силу своей «формальности», обладают смысловым преимуществом перед теми категориями, которые выражаются лексически полновесными, знаменательными словами. Такое слово в качестве философской категории навязывает свое значение тем явлениям, которые под эту категорию подпадают. Например, понятие «материи» покрывает все разнообразие материальных явлений, от мухи до слона, от цветка до горы, вмещает их в себя и категориально замещает их собой. Грамматическое слово, напротив, не подводит «под себя» другие слова, не обобщает явления, а показывает разные способы их сочетаемости, соотносимости, которая и образует самый глубинный слой мыслимого.

Например, предлог «с» указывает на такое значение совместности, соединения, которое может относиться к самым разным явлениям и лицам («я с друзьями», «дождь со снегом»), не подводя сами эти явления под категорию «единство». Этот предлог «с» и синонимичные приставки «с– (со-)» и «син– (сим-)» существенны для понимания терминов и категорий, определяемых соотносимостью и взаимодействием разных явлений, таких как *смысл, *событие, *синтопия, *симтактия, *симпсихоз (см. также *диаверс). Частица «бы» указывает на значение сослагательности, к какому бы действию оно ни относилось («пошел бы», «увидел бы»), в то же время предоставляя данным действиям свободу относиться к другим *модальностям, – в отличие от предметно-номинативной категоризации, где «идти» подпадало бы под категорию «движения», а «видеть» – под категорию «чувственного восприятия». Предлоги, союзы, частицы и другие «грамматические» слова и формы, такие как падежи, лица, формы залога и наклонения, не обобщают и не замещают конкретные предметности-мыслимости, а напротив, раскрывают множественность их отношений и соответственно умножают оттенки их значений («свобода от», «свобода в» и «свобода для» – разные смыслы свободы).

Грамматософия, как раздел философии, призвана изучать ту значимость и категориальность, которая потенциально содержится в грамматических словах, формах и правилах, выражающих самые фундаментальные отношения мироздания. Классические трактаты Серена Кьеркегора «Или – Или» (Enten-Eller, 1843) и Мартина Бубера «Я и Ты» (Ich und Du, 1923) представляют собой опыты философского осмысления и категоризации таких «незаметных» и вездесущих формальных слов.

По замечанию Л. Витгенштейна, «сущность ярко выражается в грамматике. <…> О том, какого рода объектом является нечто, дает знать грамматика. (Теология как грамматика.)» [45]45
  Витгенштейн Л. Философские исследования, 371, 373 // Витгенштейн Л. Философские работы. М.: Гнозис, 1994. Ч. 1. С. 200.


[Закрыть] Имеется в виду, что грамматика охватывает высшие, «богооткровенные» законы мышления, которые предписаны языку в виде аксиоматических правил и обычно не подлежат осознанию и обсуждению. Грамматика – это не то, что мы думаем, а то, что думает нами; это бессознательное нашего мышления. Философия как раз пытается прорваться к сущностям, которые лежат по ту сторону предметных слоев языка и мышления. Поэтому философия – это прежде всего грамматософия, а потом уже лексикософия (lexicosophia); она больше всего заинтересована именно в тех моментах мышления, которые меньше всего контролируются самим мышлением, предзаданы ему, образуют негласную, неслышимую систему правил или проскальзывают в тех «незначительных» словечках, которые употребляются автоматически. Задача грамматософии – остранение, деавтоматизация именно этих наиболее стертых, привычных знаков мышления, в которых оно вдруг предстает неузнаваемо самому себе.

Можно предложить особый способ чтения текстов, выделяющий в них то, что обычно ускользает от внимания: предлоги и другие служебные слова. При обычном чтении они оказываются как бы невидимыми, поскольку все внимание обращено на знаменательные слова и их сочетания, на «кирпичи», а не на сцепляющий их «цемент», меняющий всю кривизну смыслового пространства. Можно назвать такой метод «предложным чтением» (prepositonal reading), в отличие от обычного propositional reading, которое направлено на суждения, пропозиции, тот аспект высказывания, который выражен знаменательными словами [46]46
  Preposition – предлог; proposition – предложение, утверждение, заявление, суждение (в логике, философии).


[Закрыть]. Прочитав такие суждения:

(1) «сознание существует в мозге как фантомное проявление его нейронной активности»;

(2) «мозг существует в сознании как объект его интроспекции, самонаблюдения» —

мы склонны интерпретировать их как противоречащие друг другу на пропозициональном уровне. Первое звучит как физикалистское утверждение, второе как идеалистическое или менталистское. Но если мы прочитаем эти высказывания препозиционально, логически выделяя не существительные и глаголы, а предлоги, мы обнаружим их обратимость: сознание в мозге, мозг в сознании. Эти два суждения указывают на философско-концептуальную первичность отношения *«в», присущую ему обратимость значения, окольцованность мира и сознания друг другом. Препозициональное чтение открывает в философских текстах их «грамматическое бессознательное», которое находится по ту сторону их лексической поверхности, по ту сторону знаменательных слов и преднамеренных суждений.

Важность и вездесущность грамматических (незнаменательных) слов отражается в статистике речи: они неизменно занимают первые 20–40 позиций в частотном словаре большинства языков мира. Так, по данным «Частотного словаря русского языка», первая десятка самых употребительных русских слов выглядит так: «в (во)», «и», «не», «на», «я», «быть», «что», «он», «с (со)», «а». То, что грамматические слова являются самыми частотными, говорит об их первоочередной необходимости мышлению как семантических универсалий. В этом смысле главными философскими терминами в большинстве языков могут стать артикли, предлоги, частицы, союзы (*В, *Как бы и *Тэизм), а также местоимения (*Всекто и всечто, *Отрицательно-неопределенные местоимения). Близко к служебным словам по своей лексической всеобщности и широкой сочетаемости с конкретными понятиями стоят приставочные морфемы (*амби-, *гипер-, *прото– и др.).

*В, Как бы, Недо-, – Остн-, Тэизм, Частотный словарь как философская картина мира

Учение. С. 226–227.

Предлог «В» как философема // Вопросы философии. 2003. № 6. С. 86–95.

Знак. С. 228–253, 311, 689.

ДЕЙСТВИЯ ФИЛОСОФСКИЕ (philosophical actions). Поступки, мотивированные философскими мыслями и/или *чувствами и направленные на мир в целом, выражающие общее миропонимание.

На первый взгляд, наиболее философски действуют руководители государств и больших международных организаций, поскольку от них в наибольшей степени зависят судьбы мира. Но политические действия отличаются от философских тем, что чаще всего диктуются соображениями практической целесообразности, консолидации власти, экономической выгоды, эгоизма, честолюбия и т. д. Лишь у немногих государственных деятелей, таких как М. Ганди, В. Ленин, Мао Цзэдун, У. Черчилль, в основе политических действий хотя бы отчасти лежит философская мотивация. Но если, например, человек отгоняет от себя надоедливого комара, вместо того чтобы прихлопнуть его одним ударом, потому что в принципе не хочет лишать жизни даже ничтожное насекомое, то, как бы ни было мелко данное действие (или бездействие), оно может считаться философским. Неубиение комара в данном случае выражает сострадание всему живому и представление о жизни как наивысшей ценности.

Философскими действиями изобилует жизнь персонажей Достоевского, для которых самое важное – «мысль разрешить». Самоубийство Кириллова в «Бесах» и преступление Раскольникова – это несомненно философские действия, как и безучастность Ставрогина, наблюдающего самоубийство соблазненной им Матреши. Столь же философично действуют персонажи Платонова. Например, Вощев из «Котлована» собирает ненужные вещи, чтобы докопаться до их тайного смысла – и оправдания перед лицом вечности. Нет ничего более ничтожного и пустого с прагматической точки зрения, чем подбирание засохшего листка, – и ничего более философски значительного, потому что эта «ненужность» служит космодицее, проверке осмысленности бытия как такового.

Философское действие – это утверждение или отрицание определенной концепции мироздания, эксперимент над миром в целом, в какой бы конкретной точке это действие ни производилось. Более того, именно отнесенность к миру как к целому позволяет сократить реальный масштаб философского действия до наименьшего из возможных: убить (или не убить) не толпу людей, а одну только никому не нужную старушку или даже только одного комара. Собрать и сберечь не коллекцию драгоценных камней (это действие коммерческое, историко-культурное или эстетическое), а лишь один засохший листочек. Подобно тому как физики исследуют природу мироздания через анализ его наименьших составляющих: атомов, квантов, элементарных частиц, – так и философия может постигать и «испытывать» мироздание через мельчайшие и вместе с тем мирообъемлющие действия, которые решают вопрос о свободе (или несвободе) воли, о ценности (или ничтожестве) жизни, о соотношении временного и вечного и т. п.

*Метапрактика, Микрометафизика, Микроника, Мыследействие, Универсный принцип, Чувства философские

О философских чувствах и действиях // Вопросы философии. 2014. № 7. С. 167–174.

Творчество. С. 188–193.

ИНТЕНСИВНОСТЬ (intensity). Внутренняя мера всего сущего, степень самопроявления данной сущности в ее отличии от всех других; мера бытийности бытия, сознательности сознания, личностности личности, действенности действия и т. п. Одно из формально-логических выражений интенсивности – значимый повтор, *тавтософия, когда нечто сущее утверждается в качестве собственной сущности, его признак становится призванием, как в высказывании Пиндара: «стань тем, кто ты есть». Так, мера интенсивности бытия человека – *вочеловечение, бытия в языке – *воязыковление, бытия в сознании – *воссознание самих условий сознания.

По словам Ж. Делеза, «выражение “различие интенсивности” – тавтология. Интенсивность – форма различия как причины чувственного. Любая интенсивность дифференциальна, заключает в себе различие. <…> Интенсивность драматизирует, она непосредственно выражается в основных пространственно-временных динамизмах, определяет “неразличимую” в Идее дифференциальную связь, воплощающуюся в различимом качестве и отличающемся пространстве» [47]47
  Делез Ж. Различие и повторение / Пер. Н. Маньковской, Э. Юровской. СПб.: Петрополис, 1998. С. 272, 299.


[Закрыть].

В физике интенсивность – это средняя мощность, переносимая волной через единичную площадку, расположенную перпендикулярно направлению распространения волны. В метафизическом плане интенсивность мира определяется амплитудой осуществляемых в нем переходов от одной крайности к другой, от материального к идеальному, от разума к ощущению, от страдания к наслаждению, от светлого к темному, от высокого к низкому и обратно. С этой точки зрения, наш мир является не наилучшим, как считал Лейбниц, но самым интенсивным, поскольку в нем одновременно соприсутствует и лучшее, и худшее. Интенсивность мира определяется его пороговостью, граничностью, степенью отличия от себя, внутренней дифференциацией, многообразием универсалий. Тот мир, который для нас является актуальным, всегда самый интенсивный, ибо граница (между левым и правым, передним и задним, верхним и нижним) проходит всегда через ту точку, в которой мы сами пребываем. Собственно, «я» – это и есть порог (лиминальность) всех миров и свойств этого мира, точка наибольшей интенсивности, как бы «convergence point», куда сходятся, как в перспективе, все мыслимые различия, все границы окружающего мира и возможных миров. Если принять индексальную концепцию различения миров, можно говорить о «я-мире», который существует только в единственном числе, о «ты-мирах» – других, но доступных сопоставлению с нашим, и «их-мирах», недоступных такому сопоставлению.

Наш мир, если сравнить его с другими возможными мирами, является самым интенсивным, поскольку другие миры представляют лишь разграничительные проекции нашего. Так, все места слева от нас – левые, справа – правые, и только я сам и все, что лежит на одной линии со мной, определяется как граница схождения между правым и левым, а также внешним и внутренним, субъектным и объектным. Я-мир – это точка схождения-расхождения всех возможных миров, реальных и идеальных, мыслимых и ощущаемых, горячих и холодных, возможных и необходимых. «Я» – точка предельной интенсивности, которая предстает сама себе, то есть обладает свойством саморефлексии и самотрансформации, а значит, и дальнейшей интенсификации в умножающихся отличиях от себя. Это точка мирового пространства, где сходятся все внешние различия, но она и сама обладает свойством отличаться сама от себя, то есть умножать внутреннюю мерность различий.

Еще одна точка предельной интенсивности, соотносимая с «я», в разных мировоззрениях именуется «Бог», «Абсолют», «Дао», «Брахман/Атман», «Единое», «Первобытие», «Всеразличие», «Все-Я». Оттуда изначально исходят все различия, которые затем сходятся в каждом из множества индивидуальных «я» – точках предельной интенсивности.

Другие миры по определению более бедны и экстенсивны, чем актуальный «я» – мир. Потусторонние, райские и адские миры отличаются отсутствием некоторых качеств, которые есть в нашем мире, например отсутствием страдания и тоски или отсутствием радости и надежды, то есть они онтологически беднее, как односторонние проекции нашего мира, как «только верхнее» или «только нижнее», которые взаимно определяются и совмещаются в точке «я» этого мира. Предельно бедный универсум состоит из одной универсалии, например является только однородно пустым или только однородно плотным и лишен других определений.

Во всякой сфере бытия есть свои модусы интенсивности. Например, наиболее осязательное ее проявление в телесной сфере – *упругость, когда объемлющее одновременно и впускает, и выталкивает объемлемое из себя. Твердое и мягкое сами по себе не интенсивны, поскольку одно только сопротивляется, другое только впускает (непроницаемость и податливость). Упругость как неслиянность-нераздельность двух тел – наибольшая интенсивность их взаимодействия; амплитуда ее колебаний затухает в точках мягкости и твердости. Упругое позволяет в наибольшей степени ощущать себя – через другое, и другое – через себя.

Аналогичные способы проявления интенсивности – «упругость» мышления, личностного взаимодействия и т. д. – есть и в интеллектуальной (*Гипотетизм, *Интересное), и в моральной сферах (*Алмазное правило, *Противозовие). Интенсивность раскрывается в процессах *трансформации, исчисляемых *витами (превращение + в – и обратно), и в *творчестве как превращении ошибки/аномалии в новое правило/систему. Вместе с тем интенсивность включает в себя и *реверсивность, то есть обратимость процессов трансформации, порой достигающих прямо противоположных результатов.

*Вит, Всеразличие, Гипотетизм, Интересное, Ипсеизм, Многомирие, Противозовие, Реверсивность, Самобытие, Самое-самое, Тавтософия, Творчество, Трансформация, Упругость