Текст книги "Проективный словарь гуманитарных наук"

СОФИОНИКА (sophionics). Конструктивная деятельность преобразования жизни и культуры на основе философского знания и практической мудрости. К софионике можно отнести философские практики, имеющие не специально научный, академический, а целостный, синкретический характер, а также деятельность философов, мудрецов, мыслителей, лично практикующих свои учения и взгляды, таких как Генри Торо, Альберт Швейцер, Джидду Кришнамурти, Григорий Померанц. Софионика включает ряд предметных и дисциплинарных областей, связывающих мышление и мудрость с разными аспектами общества, техники, повседневной жизни: *действия философские, *концептивизм, *метапрактика, *нетософия, *онтотехника, *технософия.

*Биософия, Метапрактика, Мудрость, Полисофия, Софийные дисциплины, Софиосфера

СОФИОСФЕРА (sophiosphere). Всеобъемлющая сфера мудрости; высшая из объемлющих планету сфер. Это такая же целостная сфера, как биосфера (по Ж.‐Б. Ламарку), или ноосфера (по В. Вернадскому), или семиосфера (по Ю. Лотману). Она объемлет собой все «мудрое», что содержится в делах и словах людей, в их ремеслах, поступках и мыслях; причем объемлет именно как сфера, в которой софийные акты (поступок, идея, понятие, высказывание, текст, термин) соотнесены между собой. Интернет и многообразие его технических возможностей способствуют ускоренному расширению софиосферы, но она становится все более очевидной реальностью и в силу внутренних особенностей исторического становления философии: от афоризма и притчи – через трактат, учение, систему – к софийности как сферичности. В ХХI веке философия вступает на новый путь развития: от «произведения» и «учения» – к созданию всеобъемлющей софийной среды (ср. *нооценоз).

*Мудрость, Нооценоз, Софийные дисциплины

СОФИОФИЛИЯ, МУДРОЛЮБИЕ (sophiophilia). Поиск мудрости за пределами философии как академической дисциплины, в области того, что называют спиритуальностью, практической метафизикой, высшим знанием. «Софиофилия» и «мудролюбие» перевертывают порядок основ в словах «философия» и «любомудрие», а тем самым обновляют стершийся от частого употребления смысл того, что сочетание этих основ призвано выражать. Если философия постепенно оторвалась от «софии» как своего изначального предмета и цели, превратилась в дисциплину системного построения понятий и логического анализа слов, то софиофилия ищет для себя иных, неакадемических путей цельного знания, обращаясь к наследию Платона, Лао-цзы, Я. Беме, Паскаля и других мыслителей-мудрецов.

*Мудрость, Софийные дисциплины, Софиосфера

ТАВТОСОФИЯ (tautosophy; греч. tauto, то же самое + sophia, мудрость; ср. тавтология). Значимый повтор, тавтология как фигура мудрости.

Больной, выздоравливая после перелома, спрашивает доктора: что мне делать, чтобы начать ходить? Ответ: ходите. Тавтологическая правда жизни: чтобы ходить, нужно ходить. Чтобы жить, нужно жить. Из многих языковых фигур мудрость выбирает тавтологию. Отсюда такие суждения:

«Люди есть люди» (несовершенны).

«Закон есть закон» (нужно исполнять).

«Ребенок есть ребенок» (пусть пошалит).

«Отец есть отец» (пусть простит).

«Мать есть мать» (всегда любит и прощает).

«Работа есть работа» (ее нужно делать, невзирая ни на что).

«Отдых есть отдых» (забудь обо всем и расслабься).

Это не избыточные повторы (типа «масло масляное»), поскольку в вышеприведенных тавтологиях первое слово – субъект суждения, а второе – предикат («люди есть люди»); первое обозначает цель, а второе – средство («чтобы жить, нужно жить»). Одно слово разделяется на два значения, которые воссоединяются посредством связки «есть». «Люди»: представители человеческого рода вообще – и существа, обладающие определенными моральными качествами и недостатками. «Мать»: рождающая – и сострадающая, прощающая. Оказывается, что сам предмет и есть своя главная сущность, а средство к достижению цели – в ней самой. Так язык делает шаг к определению вещей, чтобы к ним и вернуться; это не топтание на месте, а смиренный круг, точнее спираль. Этa нетавтологичность тавтологий глубоко выражена у Пиндара: «Стань тем, кто ты есть!»

Многое зависит от того, кто говорит. У одного тавтология прозвучит как механический повтор, а другой произнесет: «люди»… помедлит… помолчит… подумает… окинет мысленным взором весь круг референтов этого понятия… заключит: «это люди» – и прозвучит это как откровение. Разница в том, сколько в тавтологию внесено жизненного опыта, образующего «дуговую растяжку» между ее началом и концом.

Собственно, между обывателем и мудрецом внешняя разница тоже может быть не велика: халат, кресло, домоседство, изо дня в день одно и то же. Но один – человек как все, другой – *всечеловек. «Не выходя со двора, можно познать мир», – говорил Лао-цзы. Обыватель вообще не трогается с места, а мудрец возвращается к своему халату и креслу из дальних странствий (пусть только мысленных, воображаемых), повидав мир и людей. Для него люди – это… это… (скольких он встретил, успел оценить, разочароваться, сравнить с собой, снова очароваться…) – это люди. Он не топчется на месте, а совершает широкий круг, возвращаясь в исходную точку. Можно сказать, что между обывателем и мудрецом – тоже отношение тавтософии. Человек «как все» – он и есть всечеловек. Обыватель охватывает собой бытие.

Разница тавтологии и тавтософии изоморфна различению аналитических и синтетических суждений у И. Канта. Первые ничего не добавляют к предмету, а просто раскрывают присущие ему свойства, например «золото – это желтый металл». Вторые добавляют к предмету то, что в нем самом не содержится, и требуют знания и опыта. «За золото не купишь ни любви, ни дружбы» – это синтетическое суждение. Вопрос: к какого рода суждениям относятся тавтологии? Казалось бы, это пример чистой, даже вырожденной аналитичности, поскольку они ровно ничего не добавляют к исходному понятию предмета. «Люди есть люди» – а кто же еще? Но аналитичность или синтетичность суждений зависит не только от них самих, но и от того, кто их произносит и что в них вкладывает, от автора и контекста. «Люди» в первой позиции – это вид живых существ, разряд биологической классификации, а во второй – «существа, страдающие от собственного несовершенства и потому заслуживающие снисхождения». Если так, то суждение «люди есть люди» – вполне синтетическое, основанное на немалом опыте. И напротив, внешне синтетическое суждение может в чьих-то устах звучать как аналитическое, чистый повтор: «собака – друг человека», «книга – источник знаний» (такими суждениями наполнен флоберовский «Лексикон прописных истин»).

Тавтософия играет важную роль в образовании таких понятий, как *вочеловечение, *воссознание, *воязыковление, *веществование, *самобытие, поскольку в них нечто сущее утверждается в качестве собственной сущности. Человек призван прежде всего человечествовать, то есть стать тем, кто он есть. Призвание сознания – *воссознание тех условий, которые делают его возможным.

*Альтерология, Афористический квадрат, Всеразличие, Интенсивность, Самобытие

ТЭИЗМ («the-ism», от английского определенного артикля «the»). Философия определенности, артикулированности вещей, которая исходит из смыслоразличительных свойств языка и, в частности, определенного артикля, откуда и получает свое название. Не следует путать «тэизм» (the-ism) и «теизм» (theism), веру в Бога-Личность, хотя между этими понятиями и есть соответствие. Определенный артикль – наиболее употребительное слово в тех языках, где он имеется, а на этих языках создана самая богатая словесность: иврит, греческий, арабский, английский, немецкий, французский, испанский, итальянский, все скандинавские… Во всемирном частотном словаре, если бы такой был составлен, первое место занял бы определенный артикль. Так, в английском языке примерно каждое 16-е слово в тексте – the (6,18 % от всех словоупотреблений, *Частотный словарь как философская картина мира). Самое распространенное слово в самом распространенном из международных языков вполне заслуживает философского признания. Даже в тех языках, где артикль отсутствует, его различительную функцию отчасти берут на себя местоимения и частицы, прежде всего указательные, от которых он исторически образовался, – «этот», «тот», «такой», «вот», «вон», а также определительные, ограничительные местоимения – «самый», «который», «только», «лишь», «же» и др.

Для философии всегда было важно найти такое слово (термин), которое заняло бы центральное место в системе понятий и, определяя все другие, само в наименьшей степени подлежало бы определению («дао» в даосизме, «идея» у Платона, «материя» у Маркса, «жизнь» у Ницше, «бытие» у Хайдеггера…). Определенный артикль, the, и есть искомое философское «слово слов», выдвинутое самим языком на первое место среди бесчисленных актов говорения о мире. (Исключение составляет лишь еще более частотный знак пробела, который лежит в истоке самого говорения и письма – *«».) Бытие должно быть понято прежде всего через артикль – всесторонне артикулировано.

The указывает на любую вещь как эту, отличную от всех других в мире. Свойство «этости» является начальным и всеопределяющим для характеристики явлений, как показывает многообразная практика языка. Какие бы предметные сферы ни охватывал язык, какими бы профанами или специалистами он ни использовался, без артикля как определяющего и различающего элемента не обойтись в большинстве высказываний. The – наиболее абстрактный элемент языка, придающий смысловую конкретность другим элементам, это конкретизирующая абстракция, то «свое» для каждого, что является «общим» для всех.

Для мышления эта выделенность, артикулированность каждого предмета имеет большее значение, чем вопрос о его бытии и небытии, познаваемости или непознаваемости. «Артикулогия» в этом смысле важнее для философии, чем онтология или эпистемология. Ведь бытие и небытие, познаваемость и непознаваемость являются формами определенности, получая свой предел от того, кто или что разделяет их, от Theos, от которого получают свои маленькие the прочие понятия и слова.

В название этого мировоззрения – «the-ism», или «тэизм», – вложен двойной смысл: и тот, что закреплен за каноническим понятием «theism», «теизм» как верой в Бога-Личность, и тот, что привносится понятием «the» как определительным принципом мироздания. Необычный дефис в английском слове «the-ism» или замена «е» на «э» в русском слове «тэизм» служат указанием на этот второй смысл, сочетающий в едином понятии греческое «theos» (бог) и английское «the». «Тhe-ism» содержит в себе философскую идею о том, что вера в личного Бога, «theism», есть одновременно учение о всеобщей определенности всех вещей, «the-ism». Бог-Личность обнаруживается в каждом явлении как его собственная различённость, древнейшее «Theos» как вездесущее the (сходное единство понятий выражено в русских словах «личность» – «различие»). Ничто не может быть, не будучи чем-то – тем, а не этим, этим, а не другим. Определенность – фундаментальное свойство всего, что мыслится: как существующего, что оно существует, так и несуществующего, что оно не существует; как познаваемого, так и непознаваемого; как творящего, так и сотворенного – в их раздельности. На это свойство указывает не какой-то мыслитель, а «мудрейший из мудрейших» – сам язык во всей совокупности своих высказываний о мире. Другие понятия, которыми оперируют философия, логика, этика: «идея» и «материя», «истина» и «ложь», «добро» и «зло» – оказываются иерархически наивысшими лишь для замкнутых, профессиональных языков, но не для языка в его целостности, соотнесенной с порядком мироздания. Они выступают лишь как общее по отношению ко многим особостям и могут сводить их к себе, но не выводить их из себя. «Стену» и «крышу» можно свести к понятию «материи», но различие между ними из материи невыводимо, напротив, исчезает в этом безличном «первоначале». Если в таких абстрактных сущностях, как материя или дух, усмотреть единственную основу для всех явлений, это приведет к деформации языка, мышления и самого мироздания, все многообразие которого будет пригнано к немногим понятиям, место которых – в составе этого многообразия, а не в его основе. Определенный артикль, отличая один объект от другого, например эту стену от других стен, является общим элементом для множества слов, обозначающих конкретные предметы; причем общность его такова, что не отнимает, а подчеркивает и усиливает эту единичность. Если исходить не из искусственно конструируемых логических языков, но из живого многообразия естественного языка, соразмерного всем аспектам мыслимой действительности, то самым общим оказывается понятие единичности, «не такого, как другие». Язык сам выговаривает истину, которую скрывают или искажают философы, говорящие лишь от имени какой-то специальной и замкнутой подсистемы языка. Из The могут быть выведены все другие начала и отношения – но они оказываются вместе с тем и несводимы к тому, из чего выводятся. Многообразные определенные понятия не могут быть сведены к понятию самой определенности. «Это яблоко», «этот дом», «эта река» есть нечто большее, чем просто «Это», хотя из Этого и вытекает, что яблоко, и дом, и река могут быть этими, а не другими. Так в тэизме решается труднейшая философская проблема: вывести все мировое разнообразие из одного основания так, чтобы одновременно была невозможна обратная операция – сведение всего разнообразия к чему-то одному. Если сведение возможно, то само выведение теряет смысл: многообразие оказывается содержательно пустым, бескачественным, всего лишь иллюзорной игрой разностей, в которые облекает себя единое. Материализм в этом смысле недалеко отстоит от идеализма, поскольку все многообразные формы бытия оказываются видоизменениями лишь самой материи, ее красочной и призрачной Майей. Напротив, выводя мироздание из The, мы получаем то множество разделенных между собой и определенных внутри себя сущностей, по отношению к которым «the» выступает уже не только как первая, но и как «одна из» – как артикль-первослово, придающее определенность другим словам в сочетании с ними. Иначе говоря, в самом понятии «the» заключено движение понятий за его собственный предел.

В русском языке это определительное, артикулирующее начало, вследствие отсутствия артиклей, выражено не столь ясно, как в европейских. На первое место выдвигается другое фундаментальное свойство, выраженное предлогом *«в».

*«» Альтерология, В, Всеразличие, Грамматософия, Микрометафизика, Реалогия, Существоведение, Теомонизм, Умножение сущностей, Универсика, Частотный словарь как философская картина мира

Учение. С. 227–231.

УМНОЖЕНИЕ СУЩНОСТЕЙ (proliferation of essences, multiplication of essences). Принцип множественного истолкования какого-либо явления, которое в разных системах описания наделяется разными смыслами, выводится из различных сущностей и первооснов.

Этому препятствовал постулат, действовавший в философии задолго до английского философа Уильяма Оккама (XIV век), которому приписывается известная формулировка: «Сущности не следует умножать без необходимости» (Non sunt multiplicanda entia sine necessitate). Подчиняясь этому принципу, философия старалась сводить максимум явлений к минимуму сущностей, а в идеале – к одной сущности, которая отождествлялась с Богом или на которую переносился божественный статус («божественный разум», «божественная воля»). Запрет на умножение сущностей фактически означал призыв к их сокращению до единицы.

Не случайно этот принцип получил название «бритвы Оккама», так как предполагал отсечение «лишних» сущностей. На вопрос Наполеона Лапласу, почему тот в своей системе мира ни разу не упомянул Бога, ученый ответил, что не нуждается в этой гипотезе. «Бог» – та «излишняя» сущность, которая не требуется для объяснения физических или астрономических явлений, выводимых из естественных причин. Для самого Оккама его «бритва» как раз служила инструментом отрезания всех сущностей, кроме Бога. Зачем нужны разные причины для объяснения тех или иных явлений, если все они могут быть сведены к воле и промыслу Бога? И если впоследствии, в эпоху материализма, принцип «экономии мышления» стал обращаться против сверхъестественных сущностей, то следует критически отнестись к самому этому принципу. «Бритва» Оккама оказывается обоюдоострой и при объяснении мира может отрезать как Бога, так и все кроме Бога.

У Гегеля, да и других «односущных» мыслителей философия еще сохраняет теологический характер, то есть языком разума пересказывает истину веры – даже в том случае, если это вера в отсутствие Бога и в «материальное единство мира». Модель богословского «односущностного» мышления сохраняется и в атеистической философии, хотя объектом его может выступать не Бог, а другая сущность: «материя», «история», «производительные силы», «воля» или «жизнь». Этот принцип считается одним из краеугольных в современной науке и методологии познания: сведение многого к одному, сложного к простому – самый надежный путь к истине, самая выверенная методология. На разных этапах развития науки бритва Оккама вела по сути к редукционизму. Это мог быть теологический, догматический редукционизм – или научный, позитивистский, но при этом упраздняется принцип *всеразличия, объясняющий многообразие явлений и их взаимную несводимость. Например, велик соблазн свести биологические явления к физическим и химическим, то есть отрезать живое как самостоятельную сущность, свести организм к тем же законам, что управляют неорганической природой. Точно так же как лишнюю сущность, можно отрезать сознание, что и делают физикалисты, признавая бытие только мозга и нейронных сетей.

Как учили Платон и Аристотель, у каждой вещи есть своя идея или форма, которая не может быть сведена к другим идеям/формам. Идея лошади – видовая по отношению к родовой идее «животное», но мы не можем объяснить причину бытия лошади, исходя из идеи животного вообще. На каждом уровне бытия есть множество сущностей, и познание умножает их по мере проникновения в мироздание, открывая его сложность и «многосущность». В противовес Оккаму, И. Кант призывал следовать закону спецификации: «различия между сущностями не следует опрометчиво сокращать». По мысли И. Канта, «познание явлений в их полном определении (возможном только посредством рассудка) требует безостановочно продолжающейся спецификации наших понятий и продвижения к все еще остающимся различиям, от которых видовое понятие и еще в большей мере родовое понятие отвлекаются» [72]72
  «Entium varietates non temere esse minuendas». Кант И. Критика чистого разума. М.: Мысль, 1994. http://mreadz.com/new/index.php?id=172985&pages=172


[Закрыть].

Особенность философии, в отличие от традиционной монотеистической теологии, есть именно поиск многих сущностей, несводимых друг к другу. Философия в этом смысле не может удовлетворяться даже тем многообразием действительных явлений, которое описывает наука. Каждый предмет, даже такой простой, как камень или капля, не только содержит в себе множество универсалий (тяжесть, цвет, твердость, текучесть, объем и др.), но и сам выступает как универсалия, которую можно обнаруживать в других предметах («каменность», «капельность»). Каждое существование таит в себе много сущностей, и философия расширяет область мыслимого умножением сущностей, их преизбытком над существованием (*потенциация). В этом и состоит особое призвание философии: умножение сущностей не только сверх необходимого, но и сверх действительного. Потенция больше любой актуальности, и эта разность между ними, зона избытка, есть область философского сознания. Сущности умножаются по мере логической возможности [73]73
  Логической возможностью я называю такую, которая логически вытекает из других возможностей. Например, из возможности одноглазого циклопа вытекает возможность единорога, то есть возможность таких существ, у которых парные органы тела заменяются одиночными. Однако из возможности циклопа логически никак не вытекает возможность кентавра или птицы феникс.


[Закрыть]. Философии не пристало действовать в категориях редкости или бедности.

В методологии науки сходный принцип разрабатывался Полом Фейерабендом как «пролиферация», умножение теоретических и нетеоретических способов познания (эта позиция порой именуется «методологическим анархизмом»): «Познание… не есть ряд непротиворечивых теорий, приближающихся к некоторой идеальной концепции. Оно не является постепенным приближением к истине, а скорее представляет собой увеличивающийся океан взаимно несовместимых (быть может, даже несоизмеримых) альтернатив, в котором каждая отдельная теория, сказка или миф являются частями одной совокупности, побуждающими друг друга к более тщательной разработке; благодаря этому процессу конкуренции все они вносят свой вклад в развитие нашего сознания» [74]74
  Фейерабенд П. Против методологического принуждения // Фейерабенд П. Избранные труды по методологии науки. М.: Прогресс, 1986. С. 162–163.


[Закрыть].

Российская гуманитарная мысль также стремилась притупить острие оккамовской бритвы. Принцип умножения сущностей действует в бахтинской теории полифонии: истина многоголоса, требует множества взаимодействующих сознаний. Один из лейтмотивов «жизнемыслия» Г. Гачева – демонстрация того, что мир сущностно богат, несводим к одному первоначалу. Памятуя, что русская мысль находилась под сильным влиянием «философии всеединства» В. Соловьева, принцип умножения сущностей можно назвать философией *всеразличия.

После публикации книги М. Эпштейна «Философия возможного» (2001), где отстаивается принцип умножения сущностей, возник термин «щетина Эпштейна», который предполагает, что «сущности можно умножать по мере необходимости». В данном случае необходимость – это соответствие между объясняемым явлением и объясняющей сущностью. Обычно считается, что сущностей должно быть намного меньше, чем явлений, поскольку в этом и состоит необходимость объяснения одного другим. Если гравитация – это сущность, то она объясняет огромное число явлений, обусловленных гравитацией. Но рассмотрим яблоко, падение которого, по известной легенде, навело Ньютона на мысль об универсальном законе тяготения. Есть ли у яблока своя особая сущность? Очевидно, она присутствует в огромном множестве предметов, которые называются «яблоками», отличая их от груш, помидоров и прочих фруктов и овощей, не говоря уж о явлениях, относящихся к другим категориям, таким как «мебель» или «музыка». Хотя яблоко, в отличие от закона всемирного тяготения, представляет собой более специальную сущность, но ее нельзя объяснить/вывести из чего-либо другого, ее нельзя отрезать от мира сущностей, уменьшив их на одну. Перефразируя А. Платонова, можно сказать: «без яблока мир неполный».

Принцип умножения сущностей находит себе поддержку и в развитии современных информационных технологий. Редуктивное правило Оккама действовало в силу крайней ограниченности информационных емкостей и ресурсов доэлектронной эры. На протяжении тысячелетий мысль приучалась к режиму познавательного обобщения, редукции, сжатия, жесточайшей экономии. Сейчас открылись бесконечно емкие носители информации – электронные и квантовые – и соответственно меняются законы и цели интеллектуального производства: от сжатия к расширению, от редукции к *абдукции, от обобщения и сокращения сущностей – к их умножению. «Интернет вещей», позволяющий каждой вещи иметь свой адрес и «голос» в электронном пространстве, создает дополнительные технические условия для умножения сущностей.

Означает ли принцип умножения сущностей, что в теории познания все позволено? – Нет, «право на сущность» ограничено рядом критериев, в том числе *интересности. Суждение имеет право на существование, если оно отвечает правилу: наиболее строгое обоснование наиболее странных утверждений. Наиболее странные – значит противоречащие тем, которые наиболее признаны в обществе и относятся к категории «ходячих истин» (с ними воевал еще Декарт). Только интересные идеи имеют право на существование: такие суждения, в которых тезис наименее вероятен, а аргумент – наиболее достоверен. Возможность умножения сущностей объясняется тем, что мир непрестанно усложняется: Вселенная расширяется, создается много нового в науке, технике, культуре, и это растущее творческое изобилие невозможно сводить к известным сущностям. Все подлинно новое ново также и по сущности (*кенотип), отсюда растущая «щетина», которую не успевает сбривать бритва Оккама.

*Всеразличие, Гиперавторство, Интересное, Инфиниция, Кенотип, Концептивизм, Многомирие, Мультиверсалия, Мультивидуум, Потенциация, Потенциосфера, Протеизм, Тэизм, Юзеризм

Учение. С. 211–254.

Возможное. С. 126–138.