Текст книги "Проективный словарь гуманитарных наук"

СОРВАННОЕ СОЗНАНИЕ, СОЗНАНИЕ БЕЗ РЕЗЬБЫ (unthreaded consciousness). Наивное сознание, которое кратчайшим путем, минуя все опосредования и различия уровней, «проскакивает» от конкретнейшей вещи к абстрактнейшему принципу. Задавая вопросы о последнем, всеобъемлющем смысле всего, оно получает кратчайшие ответы: «Все – материя», или «Все есть Бог», или «Все есть информация». Это может быть атеистическое или религиозное сознание, но оно всегда срывает резьбу на процессе мышления, не допускает частичных, промежуточных, неисчерпывающих ответов. Оно философично, точнее «любомудренно», именно потому, что имеет прямой запрос на «самое главное» – и легко его находит. Оно томится философским вопрошанием, но эта тоска мгновенно переходит в свою противоположность, эйфорию найденного решения. Оно задает «детские» вопросы о мире: «А зачем человек живет?», «А почему Земля круглая?», «А почему комар пьет кровь?» и т. д. – и дает на них кратчайшие ответы: потому что так устроил Бог или природа, потому что таков закон материи, потому что мир лежит во зле и т. д.

Сорванное сознание противоположно разорванному сознанию, которое является по существу несчастным, неспособным соединить свои начала и концы. Оно созерцает и критикует себя и не может найти успокоения в себе. Это та крайность скептического, растерянного сознания, которую Гегель описал в «Феноменологии духа» как раздвоенное внутри себя. Сорванное сознание, напротив, является счастливым, даже эйфорически приподнятым. Оно одолевает внутри себя всякую тревогу, оно мгновенно приходит к финальным решениям.

Сорванное сознание как черта народного любомудрия (*фольксофия) раскрывается в творчестве Л. Толстого, А. Платонова, поэтов-обериутов, Д. А. Пригова. «“Самое трудное (продолжал во сне думать или слышать Пьер) состоит в том, чтобы уметь соединять в душе своей значение всего. <…> Да, сопрягать надо, сопрягать надо!” – с внутренним восторгом повторил себе Пьер, чувствуя, что этими именно, и только этими словами выражается то, что он хочет выразить, и разрешается весь мучащий его вопрос» (Л. Толстой, «Война и мир», т. 3, ч. 3, IX). Сопрягать, сопрягать – этим и занято сорванное сознание. Каждая частность сразу возводится к общему, или? наоборот, из некоего общего умозрения прямо выводятся практические частности. Что при этом отсутствует, так это посредствующие звенья, трезвое осмысление иерархии сущностей, их соподчиненности, постепенной, а не мгновенной выводимости. Если разорванное сознание вмещает две идеи, никак их не соотнося, то сорванное сознание, напротив, соединяет идеи совершенно разного уровня, мгновенно перескакивая от общего к частному. Из стихов Д. А. Пригова: «Вот на коров набросилась болезнь – / Пред Богом, видно провинились…»; «В день посуду помою я трижды / Пол помою – протру повсеместно / Мира смысл и структуру я зиждю / На пустом вот казалось бы месте».

Вечное и временное, сверхъестественное и бытовое сжимаются в народном сознании до неразличимости. Знаки эсхатологических чаяний могут мыслиться в широких рамках столетия – и в пределах одного текущего месяца, даже дня. Так, старообрядцы, чьи эсхатологические воззрения исследовались автором этого Словаря, называют приметами последнего времени самолеты, трактора, электричество, радио, то есть новшества по крайней мере полувековой давности. Вместе с тем знаком последних времен может служить дождь, прошедший нынешним летом или даже вчерашним днем и заливший рассаду огурцов. «Сейчас последняя тысяча (лет) пошла. Вот нынешним летом ячмень прибило, дожди заливают – такого раньше не было» (В. З.). «Отец будет убивать сына. Так и есть – месяц назад под Житомиром отец сына ножом зарезал» (П. С.). Таково сознание «без резьбы»: сочетание «последней тысячи лет» и «нынешнего лета», грядущего конца мира и огурцов на огороде – наложение несоизмеримых масштабов.

*Всекто и Всечто, Интоксофикация, Фольксофия, Эсхатема

Ирония. С. 333–343.

Старообрядческий дневник // Символ. № 21. Париж: La bibliothèque Slave de Paris, 1989 (июль). С. 99–156.

ФИЛОГНОЗИС (philognosis; греч. philia, любoвь, привязанность + gnosis, знание). Познание любовью; любовь как источник, цель и способ познания, в том числе научного; методологический критерий науки. В названиях главных гуманитарных наук, философии и филологии, заложено понятие филии: любовь к мудрости, любовь к слову. Любовь как способ понимания и является той нитью Ариадны, которая может провести нас через любой методологический лабиринт. Это филогнозис, познание любовью. Если мы изучаем язык или поэзию, потому что любим их, то любовь эта сама задает методы нашей познавательной деятельности. Как во всякой любви, мы хотим все знать о любимом, мы наблюдаем его привычки, склонности, свойства характера, разыскиваем свидетельства о нем. Филогностик пытается понять предмет познания в его единственности, незаменимости, драгоценности для себя и для всего мира и воссоздать во всей сложности, многомерности, потому что всякое прикосновение к нему делает его счастливым. Он заботится о том, чтобы наделить свой предмет наибольшим достоинством и значимостью в бытии, как любящий наделяет такими «превосходными» свойствами любимое.

Но главное в любви, как писал еще Платон в «Пире», – это желание рождать с тем, кого любишь [134]134
  «Любовь, – заключила она [Диотима], – вовсе не есть стремление к прекрасному, как то тебе, Сократ, кажется. – А что же она такое? – Стремление родить и произвести на свет в прекрасном. <…> Почему именно родить? Да потому, что рождение – это та доля бессмертия и вечности, которая отпущена смертному существу». – Платон. Пир. http://www.lib.ru/POEEAST/PLATO/pir.txt


[Закрыть]. Если ты по-настоящему любишь язык, тебе хочется не просто изучать его, но производить с ним и от него новые слова, выразительные лексические и грамматические образования. Если литературовед любит литературу, он стремится не просто ее изучать, но открывать в ней зародыши новых жанров, приемов, течений. Если философа волнует устройство мира, он не может не задуматься о возможности иных миров. Эта методология предполагает *концептивизм» (латинское conception – это и концепция, и зачатие). Мыслить концептивно – мыслить творчески, то есть зачинать от предмета своей любви новые идеи, черпать в нем источник вдохновения, производить совместное потомство.

*Концептивизм, Любовь, Творчество, Трансгуманистика, Трансформация

Творчество. С. 8–9.

МОДАЛЬНОСТЬ. ТВОРЧЕСТВО

Возможностное

Гипотетизм

Интересное

Как бы

Конструктивная аномалия

Креатема

Креаторика

Модальность

Модальные чувства и действия

Можествование

Потенциация, овозможение

Потенциология

Потенциосфера

Потенциотерапия

Проективность

Существуемое

Творчество

Чудо как правило

ВОЗМОЖНОСТНОЕ (possibilistic). Категория модальности, характеризующая подход к предмету с точки зрения его возможностей. «Возможностный подход», «возможностное видение», «возможностное истолкование», «возможностное описание» – во всех этих примерах слово «возможностный» обозначает не уровень объектов («возможное»), а модальность их осмысления и описания.

Возможностный подход к истории, к культуре, к языку, к мирозданию в целом свойствен гуманитарным наукам. Еще А. Пушкин заметил: «Не говорите: иначе нельзя было быть. Коли было бы это правда, то историк был бы астроном и события жизни человечества были бы предсказаны в календарях, как и затмения солнечные» [135]135
  Пушкин А. С. О втором томе «Истории русского народа» Н. А. Полевого // Пушкин А. С. Собр. соч. в 10 т. Т. 6. М.: Худож. лит., 1976. С. 284.


[Закрыть]. Вне круга возможностей событие лишено смысла. Смысл Марафонской битвы определяется только тем, что в ней могли бы победить не греки, как это реально произошло, а персы, и тогда весь ход истории мог бы оказаться другим: свободный гуманистический мир эллинов был бы вытеснен магической и теократической культурой персов. Приведя этот пример, Макс Вебер подчеркивает: «“Историческая наука”, если она действительно хочет быть таковой, всегда должна представлять себе различные возможности развития. В каждой строке любой исторической работы, даже в отборе архивного материала или грамот, предназначенных для публикации, всегда присутствуют “суждения о различных возможностях”, вернее, должны присутствовать, для того чтобы такая публикация обладала “познавательной ценностью”» [136]136
  Критические исследования в области логики наук о культуре // Вебер М. Избранные произведения / Пер. с нем. М.: Прогресс, 1990. С. 471–472. Этому вопросу посвящен весь раздел «Объективная возможность и адекватная причинная обусловленность в историческом развитии каузальности».


[Закрыть].

Хотя принято говорить, что история не имеет сослагательного наклонения, только в сослагательном наклонении она обретает какой-то смысл. Реальность, исследуемая гуманитарными науками, состоит из смыслообразующих возможностей, которые раскрываются за каждым конкретным фактом. По словам М. Бахтина, «вряд ли можно говорить о необходимости в гуманитарных науках. Здесь научно можно только раскрыть возможности и реализацию одной из них» [137]137
  Бахтин М. Эстетика словесного творчества. М.: Искусство, 1979. С. 344.


[Закрыть]. При этом самое существенное – именно различие между возможностью и ее реализацией, т. e. выход в сферу потенциального, через которое реальность и приобретает смысл.

Гуманитарное мышление – движение сквозь факты к скрытым в реальности возможностям, так что сам действительный мир в свете мышления представляется лишь одним из возможных. Мышление сразу охватывает несколько расходящихся мыслей, потому что возможность, которая существует лишь в единственном числе, неотличима от действительности. Согласно Лейбницу, даже тот Адам, которого мы знаем по Библии, не был необходим: Бог сотворил его свободно, а значит, наряду с этим Адамом были возможны и другие Адамы. Адам «был выбран из бесконечности возможных Адамов» [138]138
  G. W. Leibniz. New Essays on Human Understanding / Trans. and ed. by P. Remnant and J. Bennett. Cambridge University Press, 1981. Р. 335.


[Закрыть]. Всякий предмет предстает в философии именно как возможность самого себя, а значит, и возможность иного, не-себя. Мир потому и наполнен смыслами, что действительность со всех сторон объемлется океаном возможностей. «Сущность есть в своей основе не что иное, как возможность вещи, принятой к рассмотрению» [139]139
  Ibid. Р. 294.


[Закрыть]. Сущность той или иной вещи тем и отличается от ее существования, что включает неосуществленные и даже неосуществимые возможности, которые и образуют предпосылку философии как дисциплины.

Философствовать об Адаме значит: (1) исходя из существования данного Адама (экзистенция), (2) установить возможность иных Адамов (поссибилизация, *потенциация); (3) исследовать весь круг «адамностей», то есть черт и законов, присущих Адаму вообще, как возможному, а не только сущему (универсалия, эссенция); (4) определить смысл существования данного Адама исходя из его отличия от возможных Адамов, то есть заново соотнести существование и сущность уже в категориях смысла и различия, а не закона и общности (индивидуация, феноменология); (5) очертить «адамизм», или «адамософию», как направление мысли, которое обнаруживает мыслимую сущность Адама во множестве других явлений, потенциально адамических, таких как искусство Древней Греции, первый сверхчеловек (сверх-Адам) у Ницше, акмеизм-адамизм в русской поэзии Серебряного века, проект воссоздания универсального, «адамического» языка и т. п. (софийность, потенциальность).

Иными словами, философствовать – значит (1) непрерывно расширять сферу возможно-мыслимого в его отличии от сущего и вместе с тем (2) исследовать смысл сущего в его отличии от возможно-мыслимого. При этом философское мышление совершает несколько модальных переходов: от налично-сущего, экзистенциального – к альтернативно-возможному, и далее к универсально-эссенциальному, уникально-феноменальному и наконец софийно-потенциальному (возможностному).

По словам М. Мамардашвили, «вообще вопрос “Как это возможно?” и есть метод и одновременно способ существования живой мысли» [140]140
  Мамардашвили М. Как я понимаю философию. М.: Прогресс, 1990. С. 17.


[Закрыть]. При этом вопрос «Как это возможно?» далеко не равнозначен вопросу «Какова причина этого?». Категория причинности действует в области существующего и объясняет, почему данный предмет таков, каков он есть, то есть лежит в основании позитивных наук; но собственно философским является только вопрос о возможности. Отсюда знаменитый вопрос И. Канта: «Как возможна природа?» – и сформулированный по тому же образцу вопрос Георга Зиммеля: «Как возможно общество?» Такие вопросы выводят за предел естественных и общественных наук, полагаясь на фундамент философии природы и общества, ибо именно философия вопрошает о возможности того, что уже есть и что на опыте хорошо известно. Философское удивление, в отличие от житейского, профанного, обращено не на сам факт, а на возможность факта, на соотнесение действительного с его возможностью. В свете возможностного подхода меняется сам статус гуманитарного исследования: оно не замыкается на своем объекте, наличном в культуре, но проектирует и продуцирует новые объекты, которые входят в структуру смыслов данной культуры как область ее растущей потенциальности.

*Гипотетизм, Модальность, – Остн-, Потенциация, Потенциология, Потенциосфера, Проективность.

Возможное. С. 74–81, 102–110.

ГИПОТЕТИЗМ (hypotheticism). Направление в теории познания, которое утверждает приоритетную роль гипотез и гипотетического мышления. Исходная посылка гипотетизма – построение условных конструкций в сослагательном наклонении: «Что было бы, если бы?..» Гипотетизм был первоначально разработан в эпистемологии английскими и французскими учеными и философами ХIX века (William Whewell, William Jevons, Henri Poincaré, Pierre Duhem). В противовес эмпиризму, они подчеркивали роль творчества и условных конвенций в науке, сочетая гипотетизм и дедуктивизм в общем методе. В противоположность индуктивизму, для которого познание – это обобщение наблюдаемых фактов, и чистому дедуктивизму, который исходит из общих теоретических принципов, гипотетизм-дедуктивизм создает ряд гипотез и затем сверяет их с фактами, добиваясь наилучшей корреляции между ними.

Для гуманистики «гипотеза» – не предварительный набросок теории, а зрелый и самодостаточный тип мышления, в котором оно созерцает свои возможности. Соотношение теории и гипотезы в гуманистике во многом обратно тому, которое мы наблюдаем в естественных науках. Наука сначала выдвигает гипотезы, а затем, подкрепляя их фактами, превращает в теории, то есть переходит из предположительной модальности в утвердительную. Философия, напротив, на протяжении столетий выдвигала теории, считая их достоверным объяснением фактов и авторитетным обоснованием практических действий. И лишь постепенно в философии созревало сознание гипотетичности всех ее утверждений. Как говорит Ницше, «где можете вы угадать, там ненавидите вы делать выводы» [141]141
  Ницше Ф. Соч.: В 2 т. М.: Мысль, 1990. Т. 2. С. 725.


[Закрыть]. Право на гипотезу – такое же завоевание зрелого гуманитарного ума, как зрелый научный ум завоевывает право на теорию.

Именно успехи позитивной науки побудили философию отказаться от наивно-познавательного подхода к действительности и заняться собственной конструктивно-критической способностью, реализуемой сначала в модальности долженствования. В посткритическую эпоху философский дискурс, удалившись от объективно-познавательного, приблизился к идеологическому, который пытался вывести мышление на путь утопии, то есть всесильного управления сущим. Крах утопии и тоталитарно-идеологических государств побуждает философию и отказаться от императивного подхода к действительности, и обрести собственную модальную специфику.

Каждый из этих дискурсов: теоретический (научный), утопический (идеологический) и гипотетический (философский) – имеет свою модальность и правила игры.

Теоретический дискурс крайне осторожен в своих посылках и выводах. Он стремится соответствовать объективному положению вещей, мимикрировать под свой объект и как можно меньше обнаруживать присутствие самого теоретика. Это минималистский дискурс, озабоченный полной прозрачностью и незаметностью собственных знаков, их растворимостью в мире означаемых.

Утопический дискурс, напротив, противополагает себя объекту как отсутствующему или недостаточному, который еще предстоит создать или пересоздать. Для Ницше и его учеников, к которым можно причислить многих мыслителей ХХ века, означающие (интерпретации) поглощают собой мир означаемых (фактов) и сводят их ко вторичной проекции знаков, к теням на стенах Платоновой пещеры. Утопический дискурс поражает дерзостью своих предположений и такой же дерзостью выводов, предназначенных изменить лицо мира или вернуть ему утраченное лицо. Автор утопического дискурса полагает себя творцом заново создаваемой вселенной.

Гипотетический дискурс отличается неравномерностью и прерывистостью своего логического поля. На входе его заключено иное, чем на выходе. Гипотетический дискурс смел в своих посылках, задающих новое, небывалое основание мира, – но вместе с тем мягок в своих выводах, относящихся к «реализации идеaла», применению мыслительных конструкций. Гипотеза есть импульс мысли, остающийся в сфере самой мысли, которая достигает состояния экстаза и катарсиса (здесь уместно использовать термин Аристотелевой «Поэтики»). Мысль очищается от двух противоположных аффектов: стремления совпадать с действительностью (аффект сострадания) и стремления преобороть ее (аффект гнева или ужаса).

Мысль в гипотезе обращается в область мыслимого, избавляясь от теоретической установки на познание сущего и утопической установки на осуществление должного. При этом мысль достигает предельной сжатости и упругости, она опирается на себя и отталкивается от себя. Дерзость посылок сопрягается с кротостью выводов, что делает этот тип мышления наиболее парадоксальным, взрывчатым, сравнительно с теоретическим и утопическим мышлением, которое стремится освободиться от внутренних противоречий.

В ХХ веке под влияние гипотетического дискурса попадает и наука. В результате открытий в квантовой физике, логике, информатике, в общей теории систем (синергетика, *хаосложность) начинает пересматриваться модальный статус научных теорий, которые все больше сближаются с гипотезами, поскольку идеал полной доказательности не осуществим и в самой строгой науке. Эта «гипотезация» науки связана с обратным воздействием на нее в ХХ веке философии и общей методологии знания, которые в ХIX веке сами находились под определяющим влиянием естественных наук. И философы науки, такие как К. Поппер, Т. Кун, П. Фейерабенд, и философствующие ученые, такие как И. Пригожин и Р. Пенроуз, выступают в поддержку методологического индетерминизма (от умеренных форм до крайнего анархизма). В одной из последних своих работ К. Поппер приходит к выводу: «Научные результаты остаются гипотезами, хорошо проверенными, но не установленными, не доказанными как истины. Конечно, они могут быть истинными. Но даже если это не истины, то это блестящие гипотезы, которые открывают путь к еще лучшим гипотезам. <…> Мы надеемся на истинность тех теорий, которые не могут быть опровергнуты самыми строгими проверками» [142]142
  Popper K. R. A World of Propensities (1988). Bristol: Thoemmes, 1995. Р. 6.


[Закрыть]. Следовательно, надежда принадлежит к числу не только теологических, но и методологических добродетелей, без которых не может обойтись наука. Причем Поппер не только констатирует гипотетичность науки, но советует ей взять на вооружение «метод смелого, авантюрного теоретизирования», которое затем подвергается строгой проверке, поскольку таков «метод самой жизни в ее эволюции к высшим формам…» [143]143
  Ibid. P. 7.


[Закрыть]

Гипотетический модус мышления предполагает наибольшее напряжение мысли, а не безвольную расслабленность. Было бы ошибкой представлять гипотетичность как некую сумму формальных оговорок. Если автор предупреждает читателя, что не считает сказанное абсолютной истиной и просит принять только в качестве гипотезы, все последующее не обратится в гипотезу по мановению этой волшебной фразы. Гипотетизм – не просто страховка на случай ошибки, а самодвижение мысли на собственной модальной, возможностной основе. Гипотетизм – не самый широкий и легкий путь, а скорее узкий путь, лежащий между достоверностью и недостоверностью, между истиной и ложью. Легко констатировать, что Волга впадает в Каспийское море; легко ошибиться, что Волга впадает в Аральское море; легко сфантазировать, что Волга впадает в Мертвое море… Но это еще далеко не гипотезы, поскольку все эти утверждения легко подтверждаются либо опровергаются конкретными фактами. Гипотетическое мышление лежит по ту сторону верификации и фальсификации, оно и недоказуемо и неопровержимо, оно движется самым узким путем, чтобы наименее вероятное стало наиболее достоверным.

Гипотетическое мышление стремится к наиболее строгому обоснованию наиболее странных утверждений. Это сочетание странности вывода и строгости выведения задает с двух сторон узкий критерий того, что можно считать гипотетичностью. Речь идет о пересмотре принципа очевидности, положенного Декартом в основание европейского мышления. Странные утверждения – это те, которые наиболее далеки от очевидности и в этом смысле противоположны Декартову критерию истины как «очевидного» или «непосредственно достоверного» знания. Но они противоположны также и тому типу «ходячих», «традиционных» мнений, которым Декарт противопоставлял свой принцип очевидности и которые были основаны на власти обычая, предрассудка. «Странность» как категория суждения отличается и от общепринятого клише, и от логической очевидности, поскольку то и другое, «традиционно-необходимое» и «рационально-истинное», следуют принципу наибольшей вероятности. И хотя вероятность в одном случае трактуется как «наиболее вероятное мнение большинства людей», а в другом случае как «наиболее вероятное заключение непредубежденного разума», общее между ними – опора на максимальную вероятность, которая в своем пределе совпадает с объективной истиной и всеобщей необходимостью. «Странность», напротив, конституирует суждения, наименее вероятные как для большинства людей, так и для самого разума, – противоречащие и общепринятому, и очевидному.

Рассматривая круг возможных идей или интерпретаций, гипотетическое мышление выбирает наименее очевидные – и прилагает к ним наибольшую силу последовательности. В этом есть не только научный, но и моральный смысл. Любовь к наименьшим величинам в области умозрения, стремление их защитить перед лицом более сильных, самоочевидных, всесокрушающих истин, – такова мораль гипотезы. Этот риторический прием восходит еще к Протагору: выступить в поддержку самых слабых позиций, сделать слабейший аргумент (logos) сильнейшим. Это не софистика, не чисто интеллектуальная игра, но примерно то же, что высказано в заповедях блаженства: «блаженны кроткие, ибо они наследуют землю». Есть кроткие, беззащитные, малозаметные, пренебрегаемые идеи или зародыши идей, которые нуждаются в особом внимании и интеллектуальной заботе. В мире много не только маленьких людей, но и маленьких идей, которые когда-нибудь унаследуют землю. Отверженные, невозможные идеи, вроде той, что через точку, не лежащую на данной прямой, проходят по крайней мере две прямые, не пересекающие ее, тысячи лет пребывают в тени, чтобы потом стать светом науки. Самые значительные успехи современной физики и математики во многом обусловлены как раз поддержкой и развитием этой «нищей» идеи, отвергнутой Евклидом, но впоследствии изменившей наше представление о кривизне пространства. Абсурдная мысль о том, что Бог может воплотиться в человеке и принести себя в жертву за грехи человечества, стала основой западной цивилизации. Камень, отвергнутый строителями, лег во главу угла, – эта притча имеет не только религиозно-поучительный, но и эпистемологический смысл. За некоторыми наименее очевидными идеями – наибольшее будущее, и поэтому научная картина мира время от времени взрывается, о чем убедительно писал Т. Кун в «Структуре научных революций».

Соотношение «странного» (маловероятного) и «очевидного» (достоверного) образует категорию *интересного. Таким образом, задача гипотетизма – порождать наиболее интересные, рискованные суждения (идеи, теории), сочетающие наибольшую достоверность с наименьшей вероятностью.

Гипотеза может предполагать подтверждение действием, то есть быть перформативной, как в случае гипотетических сообществ и институций, перерастающих в реальные благодаря общению и совместному действию своих участников (см. Потенциальные сообщества).

*Возможностное, Интенсивность, Интересное, Концептивизм, Модальность, Потенциация, Самое-самое, Творчество

Смена модальностей в истории философии; Теория, утопия и гипотеза // Возможное. С. 53–62, 81–86.