Текст книги "Проективный словарь гуманитарных наук"

ЧЕЛОВЕЩНОСТЬ (human-thingness). Человек и вещь в их нераздельности; вещный мир, выразительно несущий в себе облик, характер, судьбу человека.

Вещь обладает особой психологической, лирической, сентиментальной сущностью, которая возрастает по мере того, как утрачивается ее технологическая новизна, товарная стоимость, эстетическая привлекательность, модность и престижность. Единственное качество вещи, возрастающее в ходе ее освоения, – это сама ее личностная наполненность, свойственность человеку. Вся человеческая жизнь в значительной мере состоит из вещей и откладывается в них, как в своеобразных геологических напластованиях, по которым можно проследить смену возрастов, вкусов, привязанностей, увлечений. Детские игрушки – мяч, кукла… Рюкзак, лыжи, ракетки… Настольная лампа, книга, тетрадь… Каждая вещь включена в целостное поле человеческой жизни и заряжена ее смыслом. С каждой вещью связано определенное воспоминание, переживание, привычка, утрата или приобретение. Обычность вещей свидетельствует об их особой значительности, которой лишены вещи «необычные», – о способности «сживаться» с людьми и становиться устойчивой и осмысленной формой их существования.

Мир артикулируется, «выговаривается» в вещах – не случайно слово «вещь» этимологически родственно «вести» и первоначально значило «сказанное, произнесенное» (ср. однокоренное латинское «vox» – «голос»). Само противопоставление «вещное» – «человеческое» можно провести лишь условно, в рамках той «человещной» общности, которая по сути своей так же нерасторжима, как тело и душа. Вещность имеет в человеке свое «чело» и сама выступает как его продленное «тело».

*Веществование, Лирический музей, Реалогия, Реизм

Постмодерн. С. 270–298.

ЧЕТЫРЕ МИРА (system of four worlds). Представление о четырех мирах, образующих наш мир; развитие метафизических систем двух миров у Платона и Декарта и трех миров у К. Поппера и Р. Пенроуза.

Платон различал мир вечных идей (эйдосов) – и вещей как их преходящих подобий в чувственном бытии. Декарт, открывая вход в философию Нового времени, сохраняет материальный мир («протяженную субстанцию»), но противопоставляет ей самостоятельную мыслительную субстанцию – самосознание человека. И Платон, и Декарт, каждый по-своему, – дуалисты. Один мир у них общий: материальный, чувственный – а два других различаются: платонический мир идеальных сверхвременных форм и декартовский ментальный мир мыслящего субъекта.

Соединение этих трех миров, очерченных у Платона и Декарта, позволило, уже в ХХ веке, создать триадические системы, представленные известными треугольниками философа К. Поппера и физика Р. Пенроуза. В их триадах два мира совпадают: ментальный и материальный (как у Декарта). Однако третий мир они представляют различно. Пенроуз сохраняет платонический мир форм и даже расширяет его: «Возможно, реальностью в платоновском смысле следует наделить и прочие абстрактные концепции, а не только математические. Сам Платон настаивал, что идеальные понятия “добра” и “красоты” реальны ничуть не меньше, чем математические идеи» [110]110
  Пенроуз Р. Тени разума: в поисках науки о сознании (1994). http://filosof.historic.ru/books/item/f00/s01/z0001005/st000.shtml


[Закрыть]. Три мира Пенроуза: материальный, субъектно-ментальный (Декартово cogito) и объектно-идеальный (платоническиe эйдосы).

Согласно Попперу, природа, совокупность физических явлений образует первый мир; внутренний мир субъекта – второй; а третий строится совокупными усилиями человечества, которое делает следующий шаг, преобразуя природу мыслью и действием субъектов и создавая на основе таких трансформаций мир культуры: «Под третьим миром я подразумеваю создания человеческого ума, такие как языки, сказки, истории и религиозные мифы; научные предположения или теории и математические конструкты; песни и симфонии. Но также аэропланы, аэропорты и другие инженерные подвиги» [111]111
  Popper K. Three Worlds. The Tanner Lecure on Human Values. Delivered at The University of Michigan. April 7. 1978. http://tannerlectures.utah.edu/_documents/a-to-z/p/popper80.pdf


[Закрыть].

Предлагаемая система четырех миров сводит воедино следующие миры: материальный (объектный); ментальный (субъектный); формальный (идеальный, платонический) и трансформный (культурно-исторический). Четырем мирам соответствует разделение наук на четыре большие группы. Миру объектов соответствуют науки естественные: физика, космология, геология, химия, биология и др. Миру форм – формальные науки: от логики и математики до семиотики и лингвистики, кибернетики и информатики. Мир субъектов постигается гуманитарными науками, или, более широко, науками о духе (как их определил В. Дильтей), куда входят и теологические дисциплины. Мир трансформов рассматривается в основном общественно-историческими и технологическими дисциплинами (антропология, экономика, социология, политология, история).

Границы между этими дисциплинами проводятся во многом условно. Например, когнитивистика и наука о мозге (cognitive science, neuroscience) соединяют изучение человека изнутри, со стороны субъекта, и извне, как объекта, и сочетают гуманитарные и естественные подходы. Современная психология («душеведение») изучает внутренний мир человека – и вместе с тем его органы чувств, способы восприятия, переходя в смежную естественно-научную дисциплину – физиологию.

Точно так же основные философские направления различаются своей первоочередной ориентацией на тот или другой мир. Объективный идеализм (платоновский) и трансцендентальный идеализм (кантовский), а также гуссерлевская феноменология – это философия чистых идей, эйдосов или форм. Эмпиризм, позитивизм, материализм, сциентизм – это философия мира объектов, в их материальной данности и независимости от субъекта. Персонализм, экзистенциализм, разнообразные теологические учения о природе духа и души – это философия мира субъектов. Наконец, трансформы, то есть мир истории и цивилизации, рассматриваются разными направлениями философского историзма и эволюционизма, включая гегельянство, философию эволюции разума Тейяра де Шардена, философию процесса А. Уайтхеда и др. [112]112
  Существенные аспекты теории четырех миров излагаются в виде графических схем, так что обращение к публикации-первоисточнику необходимо для ее понимания.


[Закрыть]

*Концептивизм, Многомирие, Мультикосмизм

Ромб и крест: Система четырех миров // Сноб. 28.5.2015.

ЧРЕЗМИРНОСТЬ (transworldness; от выражения «через миры»). Выход за границы нашего мира, принадлежность разным мирам. Чрезмирность может быть философским и художественным устремлением, например у Р. Штейнера и Д. Андреева, Э. По и Г. Гессе. Если М. Цветаева в своих образах чрезмерна, то любимый ею А. Белый – чрезмирен. Чрезмирность – не только важнейшая тема научной фантастики и фэнтези (Р. Брэдбери, Дж. Толкиен, К. Льюис), но и горизонт современного научного мышления, которое выдвигает многомировые интерпретации физической реальности.

*Многомирие, Мультикосмизм, Негаонтология

МЫШЛЕНИЕ. ПОЗНАНИЕ

Абдукция

Аугментальность, аугментация

Веселье мысли

Гиперрациональность

Иноумие

Интоксофикация

Катарсис мысли, интеллектуальный катарсис

Микроника

Мыслебытие

Мыследействие

Мыслезнание

Ноовитализм, ноовегетация

Ноократия

Ноопоэйя

Ноофикация

Нооценоз

Нооэры (палеоной, мезоной, кайноной)

Нулевая дисциплина

Обезумливание

Обратимые дисциплины

Персонажное мышление

Референция от обратного

Синтеллект, соразум

Слабое знание

Смысл

Сорванное сознание, сознание без резьбы

Филогнозис

АБДУКЦИЯ (abduction; буквально «похищение», «умыкание»). Логическое «умыкание», перестановка, когда понятие или термин переносятся из одной дисциплинарной области, где они закреплены традицией, в другую, где они остраняются и вступают в поле гипотетического дискурса. Этот термин был введен Чарлзом Пирсом, по контрасту с «индукцией» и «дедукцией», для обозначения логики гипотетического мышления. Пирс не предложил ясного определения абдукции, но очевидно, что, наряду с выведением общего из частного (индукция) и выведением частного из общего (дедукция), существует еще логическое отношение между равновеликими по объему, но разнопредметными, разнодисциплинарными понятиями. Это отношение и есть абдукция.

Логика творческого мышления не является ни индуктивной, ни дедуктивной, и, конечно же, она противоположна редукции, которая сводит многоразличное к единому. Абдукция – перенос понятия из того ряда, в котором оно закреплено традицией, в другие, множественные, расходящиеся ряды понятий.

Например, название или метод научной дисциплины «похищается» у определенной предметной области и переносится на другую. Так К. Маркс перенес ряд понятий гегелевской диалектики и историософии («единство противоположностей», «отчуждение») на область экономики, товарного производства. Мишель Фуко создал «археологию знания», хотя собственно археология имеет дело с материальной культурой. У науки может похищаться ее предмет, который становится предметом другой науки – так, семиотика отчасти «умыкнула» свой предмет, знаки и знаковые системы, у риторики. Недавно зародившаяся наука «меметика» – эволюционная теория идей, знаков, единиц информации как размножающихся вирусов, репликаторов – в свою очередь похитила свой предмет у семиотики, а свой метод у генетики. Многие области знания связаны именно абдукцией, на основе которой можно производить и новые дисциплинарные области; например, археософия, технософия, этнософия перенимают свои предметные области у археологии, технологии, этнологии.

Абдукция перекликается с метафорой, перенесением значения по сходству, но это не поэтический, а логический прием, основанный на расширительной работе с теоретическим понятием.

*Альтерология, Аугментальность, Возможностное, Гипотетизм, Концептивизм, Метабола, Потенциация, Софийные дисциплины

Из тоталитарной эпохи – в виртуальную: Введение в Книгу книг // Континент. № 102. 1999. С. 355–366.

АУГМЕНТАЛЬНОСТЬ, АУГМЕНТАЦИЯ (augmentality, augmentation; англ. augment, расширять + mentality, ментальность, от лат. mens, ум). Расширенная ментальность и сам процесс ее расширения, то есть встраивания новых элементов в понятийный ряд; движение мысли за предел любой логически расчлененной системы.

Понятие «расширенной» или «дополненной» реальности (augmented reality) давно уже вошло в информационный обиход, означая реальность, дополненную виртуальными элементами. Как известно, «гугловы очки» и подобные проектируемые приборы раздвигают рамки чувственно воспринимаемой реальности, включая разнообразные сведения о ней и методах ее конструирования. Не менее важно и расширение ментальности и способов ее языкового выражения. Мышление ставит перед собой задачу очертить семантику и грамматику возможных миров. Многомерность новых смысловых пространств требует расширения тех категорий, которые представляются исчерпывающими в логике нашего трехмерного пространства.

Расширение ментальности может быть выражено следующим принципом. Если в нашем мире есть какой-то ряд, состоящий из определенного числа понятий или категорий, то его всегда можно продолжить, прибавить к нему альтернативные, «фантомные» элементы, относящиеся к другим, возможным мирам. Например, существует система искусств, соотносимых с разными органами чувств. Есть визуальные искусства, такие как живопись, скульптура, – и аудиальные искусства, обращенные к слуху, прежде всего музыка. Есть художественные практики, обращенные к чувству обоняния – парфюмерия, и к чувству вкуса – кулинария. Но нет сколь-нибудь известной и признанной художественной практики, обращенной к чувству осязания. *Тактильное искусство, или тач-арт (touch art), еще не сформировалось как самостоятельный вид художественной деятельности, но у него есть свой творческий потенциал, свое будущее.

Таких примеров аугментации, то есть расширения казалось бы замкнутой системы новыми элементами, можно привести множество. Например, есть известный ряд слов, обозначающих суетную, бесполезную деятельность: «суесловие» – пустое, бессмысленное говорение, «суемыслие» и «суемудрие» – пустое, неосновательное умствование, «суеверие» – пустая, неосновательная вера. Но этот ряд не закрыт, его можно дополнять новыми смысловыми элементами. *Суечувствие – склонность к сильным переживаниям по ничтожным поводам. *Суечислие – пустая, бессмысленная погоня за количественными показателями, подчинение жизни фетишу чисел.

В понятийной и языковой системе выделяются три времени: прошлое, настоящее, будущее. Метод аугментации позволяет прибавить к этому стандартному ряду еще один элемент, расположенный между настоящим и будущим: *предбудущее. Это время «пред» – предчувствия, предварения, предвосхищения. Волевые акты направлены, как правило, не в будущее, а в предбудущее. Это зона самого активного, бурно текущего времени: желаний, побуждений, стремлений, намерений. Если будущее – «то, что будет», то предбудущее – «то, чему быть» (или «не быть»). Будущее – это отдаленная перспектива, а предбудущее – порог, перед которым мы стоим, область предельного напряжения всех сил и способностей.

Аугментировать – значит заходить за границу серии, вводить дополнительный элемент (понятие), который продуцирует возможность иной концептуальной развертки всего смыслового поля в пространстве n+1 измерений. Это нон-стоп мышления. «Аугментация» отчасти противоположна «аргументации», поскольку аргументы исходят из наличных фактов и категорий, тогда как аугментация достраивает их и создает новые. Аугментация производит «неевклидовы» развертки понятий, которые принадлежат более высокому числу измерений и потому выглядят причудливыми, несообразными в рамках данного концептуального поля, ломают его границы.

Если бы серия была законченной и самодостаточной, это подтверждало бы идею структурализма о том, что каждая система имеет определенный и замкнутый набор взаимозависимых элементов. Постструктурализм расшатал эту методологическую установку, обнаружив безграничную игру элементов в основе всякой структуры, – но эта бесконечность выступила прежде всего в критическом плане, как деконструкция, развинчивание и развенчание системы, чья замкнутость только иллюзорна. Дальнейшее, конструктивное развитие этой интуиции приводит к методу аугментации, ментального расширения. Это волновая функция сознания, которая прибавляет к любому дискретному числу понятий еще одно, дополнительное, создавая потенциально открытые ряды понятий, размывающих дискретность системы.

*Абдукция, Возможностное, Гипотетизм, Конструктивная аномалия, Концептивизм, Креатема, Креаторика, Потенциация, Потенциосфера, Творчество, Умножение сущностей

Творчество. С. 103–108.

ВЕСЕЛЬЕ МЫСЛИ (merriment of thinking). Особое свойство «играющего» мышления, творческая избыточность мысли, «брызжущей через край», переходящей границы доказуемого, неожиданной и радостной для самой себя. Веселье мысли следует отличать от оптимизма как мировоззрения, возлагающего надежды на позитивные перемены в мире. Веселость определяется не предметом мысли (во что она верит, в чем убеждена сама и убеждает других), а ее внутренним настроением: готовностью принимать непонимаемое и понимать неприемлемое, избегать методологического принуждения, перескакивать через причинно-следственные связи, поступать вопреки рассудку – и вместе с тем действовать ответственно, профессионально, творчески, продуктивно. Веселость несовместима с гордыней всезнания и учительства. По Ф. Шлегелю, средство, которым ирония пользуется в пику глубокомысленной серьезности, есть «веселость, которой она предоставляет парить над самоутверждением всех конечных положений» [113]113
  Цит. по: Немецкое философское литературоведение наших дней: Антология. СПб., 2001.


[Закрыть].

Может ли веселость быть свойством мысли, а не только эмоцией или настроением? Веселье мысли – это способность понятий к метафорическому танцу, в отличие от напряженного, трудового движения мысли к обязательному выводу и обобщению. Мыслитель-альпинист доказывает, выстраивает, убеждает, настаивает. Мыслитель-акробат сравнивает, переворачивает, открывает обратную сторону вещей. Творческая философия может сочетать в себе серьезность и веселье, альпинистику и акробатику мысли.

Провозглашая свою «веселую науку», Фридрих Ницше имел в виду, что мышление не ищет последних истин и потусторонних тайн, а принимает вещи такими, какими они сами являют себя, укрепляя этим жизнеприятием «новое здоровье, более крепкое, более умудренное, более цепкое, более отважное, более веселое, чем бывшие до сих пор здоровья» («Веселая наука», фр. 382). Веселье самого Ницше не было здоровым, оно сопровождалось тревогой и больной совестью, потому что он все еще жаждал «последних вещей» и был их учредителем – богоубийцей, «антихристом». Это «опьянение выздоровлением», «временное расслабление от длительной напряженности, озорство духа, благословляющего себя и изготавливающегося к долгим и страшным решениям». Так сам Ницше определяет свою чересчур лихорадочную веселость – с пятнами румянца на изможденных щеках. Это пир после поста и накануне чумы, после веков аскетической богобоязни и перед веком кровавого разгула «сверхчеловеков». Веселье Ницше – между серьезностью идеализма и эйфорией фашизма, между Гегелем и Гитлером.

Возможна ли веселость минус дионисийство, минус тоталитарные вакханалии и карнавалы, минус советское «жить стало веселее»? ХХ век, пройдя через веселье дионисийского типа в виде массового энтузиазма, экзальтации, ликующих толп, возносящих своих кумиров, созрел для иной, более трезвой и углубленной веселости, которая неотделима от *мудрости. Мудрость может быть печальной, когда она скорбит о суетности земной жизни, а может быть и веселой, когда она участвует в миротворении, о чем говорит образ Художницы-Премудрости в Книге притчей Соломоновых: «Тогда я была при Нем художницею, и была радостью всякий день, веселясь перед лицом Его во все время, веселясь на земном кругу Его, и радость моя с сынами человеческими» (8: 30–31). Екклесиаст, поначалу провозгласивший, что «во многой мудрости много печали» (1: 18), по ходу размышлений делает вывод, что нет «ничего лучшего, как веселиться и делать доброе в жизни своей» (3: 12).

Речь не только о том, чтобы мысль была весела, но и том, чтобы веселье было мудрым. Веселье без истерики и надрыва, которое не готовит себя к последним решениям и не верит в их возможность, не противопоставляет себя ни метафизике и религии, ни, наоборот, мелкости повседневных дел, а отовсюду извлекает здоровый вкус к жизни, волю не к концу, а к продолжению, любовь не к развязке, а к кульминации. Веселая мысль не поддается философскому выпрямлению, не создает системы и не озабочена критикой чужих систем; она радуется неистощимости смыслообразования, множимости смыслов.

*Живоумие, Игра, Ирония, Концептивизм, Радостники, Саморадование творца, Умножение сущностей, Чувства философские

Веселье мысли, или культура как ритуал // Постмодернизм. С. 397–410.

Жизнеутверждающий пессимизм: О книге Екклесиаста // Религия. С. 258–269.

ГИПЕРРАЦИОНАЛЬНОСТЬ (hyperrationality). Сверхрациональность, одержимость правилами, принципами, законами разума, которая переходит в свою противоположность – безумие. Приставка «гипер» в данном случае означает не просто сильную, а чрезмерную степень рациональности (ср. «гипертония», «гипертрофия», «гиперинфляция», «гипербола»). Чрез-мерность – такой избыток качества, когда, переступая свою меру, оно переходит в собственную противоположность. Есть бред иррациональности и есть бред гиперрациональности. Безумие может быть отклонением от разума, а может быть и проявлением его неуклонности. Полоний, как известно, заключает о Гамлете: «Хоть это и безумие, в нем есть свой метод» («Гамлет», акт 2, сцена 2). Верно было бы и обратное: не только у безумия есть свой метод, но абсолютная преданность методу обнаруживает склонность к безумию.

Как заметил Паскаль, «ничто так не согласно с разумом, как его недоверие к себе» («Мысли»). Разум, всецело себе доверяющий, тиранически властвующий над личностью, – это уже безумие. Не только сон, но и бессонница разума рождает чудовищ – достаточно вспомнить эксцессы просветительского и научно-материалистического разума в эпохи французской и русской революций. Как известно, обществу в равной мере грозят анархия и тирания – распад государственной власти или, напротив, абсолютизация власти и ее репрессивного аппарата. Точно так же и разум может быть поражен болезнью анархии – экстатического безумия, или болезнью тоталитарности – доктринального безумия. Связность и подвижность – два дополнительных свойства живых систем. Когда одно из этих свойств утрачено, разум впадает в безумие либо бессвязности, либо неподвижности. Зацикленность разума, сосредоточенность в одной неподвижной точке (idée fixe) не менее чреваты безумием, чем развинченность разума, блуждающего без руля. Трудно сказать, что безумнее: хаотическая пляска образов, оргия воображения – или «органчик» разума, застрявший на какой-то сверхценной идее?

Этот второй тип безумия можно назвать философским, если исходить из того противопоставления поэзии и философии, которое проводил Платон. Поэзия – мир опьяняющих, призрачных образов; философия – мир вечных, самотождественных идей. Если поэтическое безумие подрывает устои строгой морали, за что поэты и подлежат изгнанию из государства, то безумие философов правит самим государством, это безумие не анархии, а идеократии. Ноостаз (noostasis) – так можно назвать эту форму безумия – противоположен экстазу [114]114
  От греч. noos – ум, разум, и sta – корень (из histanai, «ставить неподвижно»).


[Закрыть].

Если философ Платон был открывателем поэтического безумия («одержимости и неистовства от Муз», Федр, 245а), то открывателем философского безумия можно считать сатирика Дж. Свифта. Великих создателей систем он считает «свихнувшимися, находящимися не в своем уме, поскольку в повседневных своих речах и поступках они совсем не считались с пошлыми предписаниями непросвещенного разума… Такими были Эпикур, Диоген, Аполлоний, Лукреций, Парацельс, Декарт…» («Сказка бочки», 1704) [115]115
  Свифт Дж. Сказка бочки. Путешествия Гулливера. М.: Худож. лит., 1976. С. 122–123.


[Закрыть]. Ноостаз узнается по навязчивому стремлению свести все многообразие явлений к одной всеобъясняющей причине. Ученые, исследователи, мыслители, политики, идеологи, преобразователи общества более, чем поэты, музыканты и художники, склонны к этому методическому виду безумия, поскольку поиск и обоснование метода входит в существо их профессии.

*Гипер-, Иноумие, Интоксофикация, Обезумливание

Ирония. С. 294–296.

Methods of Madness and Madness as a Method // Madness and the Mad in Russian Culture / Ed. by A. Britlinger and I. Vinitsky. Toronto, Buffalo, London: Univ. of Toronto Press, 2007. Р. 263–282.