Текст книги "Маневры памяти (сборник)"

Письмо в редакцию.

Уважаемый господин главный редактор!

7 апреля НРС опубликовало «письмо в редакцию» Игоря Хотимского с критикой статьи Михаила Глинки «О ракетах и кризисах» (НРС от 1 апреля).

И. Хотимский в конце своего письма пишет: «Г-н Глинка огульно судит о личности С. Н. Хрущева, не приводя никаких фактов и явно не будучи знакомым с ним».

Я бы хотел привести только один факт, указывающий на огромное влияние, которое оказывал С. Н. Хрущев на своего отца.

В свое время в НИСО (Научно-исследовательский институт самолетного оборудования), где я работал начальником отдела, прибыл заместитель В. Н. Челомея – генерального конструктора ракетных комплексов – С. Н. Хрущев с целью разместить заказ на разработку комплексного связного оборудования для новой ракеты. После окончания обсуждения технических проблем директор института, генерал Н. И. Петров, в моем присутствии указал С. Н. Хрущеву на то, что институт не сможет приступить к работе без соответствующего постановления Правительства. С. Н. Хрущев ответил, что это – не проблема. И действительно, через 10 дней институт получил постановление Правительства, обязывающее выполнить работу в объеме и сроках, о которых говорил С. Н. Хрущев.

Таким образом, слова Михаила Глинки о том, что С. Н. Хрущев – «был тем прямым проводом от военно-промышленного комплекса, генералитета и непосредственно ракетчиков, по которому передавалась в родственно-правительственное ухо информация», не лишены оснований.

С уважением

Лев Корсунский,

доктор тех. наук, профессор,

лауреат Государственной премии СССР

Но продолжим ответы на тезисы г-на Хотимского. Итак, образ Н. С. Хрущева. Что вспоминается сейчас? Какое было отношение к нему, как к главе государства, в годы его правления? Тут, вероятно, необходимо разделить аудитории. Сейчас, как вспоминается, наиболее распространены были, пожалуй, три или четыре типа отношения к нему:

Первый: волюнтарист, самодур с авантюристическими наклонностями, у которого «дважды два – стеариновая свечка», с него началась политика сдачи партийных позиций и компрометация идеологии социализма. Снят совершенно правильно, жаль только, что поздно. (Партноменклатура, генералитет, директора предприятий, крупные чиновники.)

Второй: Никита – это сапог, лапоть. Ну, как мы с тобой. Сморкается в рукав, пьет, болтает ерунду. Башмаком в ООН по трибуне стучал, а лучше бы себе по голове. Если страной может управлять такой – почему не могу я? Сельское хозяйство своей кукурузой угробил, а хлеба вырастить не мог – за границей стали покупать. Разъездился, раскомандовался. Все шляпы перемерил, как банщик. Бабе своей Крым подарил (она у него Кухарчук). Его, что ли, Крым-то. Насер у Гитлера служил, а этот ему Героя дал. Согнали? Давно пора. (Рабочие, колхозники, шоферы, обыватели.)

Третий тип: Хрущев – это, как ни говори, оттепель. Руки у него, конечно, тоже по локоть в крови, но зато он устранил Берию. Это при нем миллионы невинных вышли из лагерей. Благодаря ему мы узнали имена Дудинцева, Вана Клиберна, Солженицына, Стравинского, Бунина. Это при нем запел Окуджава, стала приоткрываться собственная страна. Надежда на маленькую, но все же свою отдельную квартиру – это тоже Хрущев. (Техническая интеллигенция, читающая публика.)

Четвертый тип: «И за то, что не жгут, как в Освенциме, им за это спасибо скажи…» Строка из песни. (Диссиденты.)

А теперь снова газета от апреля 1994 года, продолжение ответа:

3) Об образе Н. С. Хрущева.

Н. С. Хрущев, как всякая центральная и кажущаяся противоречивой фигура, оценивался у нас на родине в разное время и разными социальными слоями очень по-разному.

Но идут годы. О Хрущеве и его времени написаны десятки и сотни книг, однако тридцать лет – срок слишком незначительный для того, чтобы считать, что поставлена последняя точка. Жанр газетной публикации не позволяет, к сожалению, поместить здесь сколько-нибудь систематический анализ, но все-таки попытаемся осветить некоторые моменты жизни этой политической фигуры несколько более ярко.

Итак, «откуда» появился Хрущев, где начало его политической карьеры?

1919 год. Уже немолодой по революционным канонам (ему 25 лет) честолюбивый украинец Никита Хрущев служит в армии в Курске. Хвастаться особенно нечем – должностишка самая заурядная, да и война подходит к концу, надеяться на карьеру особенно нечего, армия, это очевидно, все больше занята полицейскими делами (впоследствии Хрущев, по случаю вспоминая это время, расскажет о том, как у людей, пытающихся эмигрировать через Украину, красноармейцы извлекают из потайных мест на теле ценности).

Признаков начала карьеры государственного масштаба, прямо скажем, еще не заметно.

1922–24. Донбасс. Тридцать лет жизни уже позади, а Никита Хрущев еще только заканчивает рабфак. Результаты более чем скромные. Как продвинуться, что сделать, чтобы выбиться? Видимо, в это самое время он понимает, что перспективна лишь деятельность, связанная с должностями в партии. Но 1929 год (ему уже 35!) застает его все еще далеко от Москвы – он в Киевском окружкоме. Поразительно! Не то, конечно, что в 35 лет человек работает в Киеве, поразительно то, что этот никому не известный завотделом украинского окружкома через какие-нибудь три года станет бывать на семейных обедах у Сталина и продвинется на пост секретаря Московского горкома, а потом и обкома партии, а через шесть лет станет первым секретарем МГК, отодвинув с этого поста всесильного Кагановича.

Кто же такой Хрущев? Чем он замечателен? Почему именно этот приезжий балагур, а не кто бы то ни было другой, в такие немыслимо короткие сроки получит в свои руки бразды управления столицей? Что происходит?

А происходит то, что в 1929 году Н. С. Хрущев приезжает учиться в Промышленную академию в Москву, где знакомится с женой Сталина – Надеждой Сергеевной Аллилуевой.

Обратимся к свидетельствам очевидцев. Слово Нине Петровне Хрущевой. Воспоминания написаны по просьбе дочери и обнаружены после смерти Нины Петровны: «Никите Сергеевичу не дали окончить Промышленную академию, взяли его на партийную работу – сначала секретарем Бауманского, потом Краснопресненского райкома партии. Тогда шла жестокая борьба с правыми в партии (выделено мной. – М. Г.). Никита Сергеевич был делегатом 15 съезда партии. К 1932 году Никита Сергеевич работал уже секретарем Московского горкома…».

Дадим теперь слово и самому Никите Сергеевичу. Цитата эта из необработанных и неотредактированных воспоминаний Хрущева, записанных на магнитофон. Хрущев диктовал эти воспоминания уже будучи на пенсии. Цитата, просим извинить, будет длинной:

«Я ее хорошо знал, значит (Надежду Аллилуеву – М. Г.). Я с ней учился вместе в промышленной академии, значит. Она… я был секретарем партийной организации промышленной академии, она в группе была выбрана студентами, значит, как назывались тогда, группорги… старшей группы, значит, партийной низовой ячейки. И поэтому она часто приходила ко мне, так, за директивами, значит, или за разъяснением по тому или другому политическому вопросу. А тогда бурная жизнь была в промышленной академии. Это как раз 29-й – 30-й год, значит, и начало 31-го года. Это борьба с правыми была, значит. И промышленная академия сама была подвержена засорению правыми, значит, и она одно время поддерживала правых, не официально, но в своей деятельности. Правые опирались на промышленную академию.

Потом, значит, эта… академия стала твердыней Центрального Комитета, и здесь моя роль была, так сказать, ну, говоря, как в таких случаях, не последняя, а я отбрасываю скромность и, так сказать, моя роль была первой. Поэтому меня и выбрали секретарем партийной организации, потому что я возглавлял группу, которая стояла твердо на позициях генеральной линии Центрального Комитета, и я поддерживал генеральную линию Центрального Комитета, которую, так сказать, проводил Сталин, значит.

И это, значит, видимо, и сближало Надю, как мы… потом мы ее называли Надежда Сергеевна, значит. Она ко мне… она, когда учились… когда мы разговаривали по вопросам партийным официальным, то ничем не было проявлено с ее стороны… Она умела себя держать, значит… Но потом, когда я уже стал секретарем московского городского комитета и областного, и Сталин… со Сталиным часто встречался, бывал у Сталина, был… бывал на семейных обедах, когда еще была жива Надежда Сергеевна, то я уже понял, что и о жизни промышленной академии, и моей роли в борьбе за генеральную линию в академии, промышленной академии, она много рассказывала, видимо, Сталину, и Сталин потом много мне, значит, в разговорах, другой раз, он напоминал, значит, вот то-то.

Я сперва даже не понимал, значит, что я уже забыл, какой-то там эпизод. А потом я тогда уже вспомнил, значит. Ах, это, видимо, Надя, Надя, Надя, Надежда Сергеевна. Видимо, она рассказывала…

Это, конечно, я считаю, что это определило и… и мою позицию, и, главное отношение ко мне Сталина. Вот я и называю это лотерейным билетом, что я вытащил счастливый лотерейный билет, значит. И поэтому я остался в живых, значит, когда мои, так сказать, сверстники, мои однокашники, мои друзья-приятели, с которыми я вместе работал в партийных организациях, большинство сложило голову как враги народа.

Поэтому я сам себе задавал, что же меня пощадило? Вот меня пощадило, значит, то, что я действительно был предан партии, – в этом нет сомнения, в этом-то я сам себя знаю. Но и те товарищи, которые со мной работали, они также были преданы, значит, и также смотрели, значит, и такое же участие принимали в борьбе за генеральную линию партии и, следовательно, за Сталина. Они все-таки погибли, значит, потому что Сталин через Надежду Сергеевну, с которой я учился и поэтому на равных… на равной ноге… она видела, так сказать, меня и, видимо, с уважением относилась ко мне и к моей политической деятельности. И это она рассказывала Сталину и, наверно, это и послужило у Сталина, значит, основой к доверию ко мне, значит». (Никита Хрущев, «Воспоминания», избранные отрывки, Chalidze Publications N. Y. 1982, стр. 205–208.)

Кто же такие эти «правые»? Почему они опирались на Промакадемию? В результате каких таких действий, где Хрущев играл первую роль, Промакадемия из оплота «правых» превратилась в «твердыню» Центрального Комитета? Какой такой эпизод забыл или делает вид, что забыл, Хрущев, когда диктовал свои воспоминания? Чем объясняется, что именно он вытащил «лотерейный билет» и остался жив?

В середине семидесятых мне довелось около двух лет прожить в Москве (литературные курсы), и там я неоднократно беседовал с одним старым кремлевским человеком, который отставлен был уже от дел, хотя в конце 50-х, начале 60-х был в числе экономических советников при правительстве. Общаться же ему тогда приходилось с огромным количеством людей, работавших еще при Сталине, причем кое-кто хорошо помнил тридцатые годы, в том числе и время появления Хрущева на политической арене. Некоторые из его рассказов я тогда записал. Вот один из них.

Летом 1932 года слушатели Промышленной академии – это были люди, по возрасту и положению подобные самому тогдашнему Хрущеву – то есть партработники и хозяйственники примерно райкомовского звена, разъехались в отпуск по тем местам, откуда в академию поступали. К осени все вернулись обратно и стали обмениваться впечатлениями. Впечатления были примерно одинаковы: в стране фактически шла война против своего же народа. На Украине свирепствовал организованный властями голод, который косил людей сотнями тысяч. Вокруг городов и на Украине, и в южной России, куда пытались проникнуть пухнущие от голода жители деревень, стояли заградительные части ОГПУ. По железным дорогам, пропуская мимо скорые поезда, ползли на восток и на север составы теплушек, забитые арестованными. Разорены были целые области. Известны были случаи людоедства и трупоедства. Не было никаких сомнений, что в стране действуют какие-то организованные вредительские силы.

Слушатели Промакадемии были людьми, приехавшими в Москву лишь учиться. Почти все они были кровно связаны не только с местами этих бедствий, но и непосредственно с людьми. Это были их родные. Рассказывая, а потом слушая других, они верили и не верили самим себе. Массовые злодеяния творились повсюду. Страна погибала. Но что же происходит? Что делать? Как дать знать Сталину?

Сталин в 1932 году был уже давно недосягаем для прямых обращений к нему. Но в Промакадемии училась его жена, Надежда Сергеевна. Честность и совестливость ее стали легендой. Вот кто расскажет Сталину о тех ужасах, что творятся в стране, вот кто откроет ему глаза. Он не знает, не может знать о том, что происходит на местах, иначе бы пресек… Слушатели один за другим выкладывали перед Надеждой Сергеевной то, что видели у себя на местах. Это были рассказы об ужасах.

Аллилуева рассказала Сталину об услышанном. Может быть, ее рассказ сопровождался рыданиями. Возможно, она обвиняла его во лжи, обвиняла в том, что по его приказу организован голод и льется человеческая кровь. Это был не первый разговор на подобную тему. Новым было то, что в руках у Аллилуевой был фактический материал – о злодеяниях рассказывали очевидцы. В ее рассказе мелькали имена людей, названия мест. Зло в ее рассказе фигурировало не в качестве абстрактной категории, оно обрисовывалось конкретно, приобретало форму неопровержимых улик. Под лозунгами коллективизации в стране творилось преступление невиданного масштаба.

Выслушав жену, Сталин спросил ее, все ли в Промакадемии думают так, как она. Она, не понимая, что делает, выкрикнула, что все. Всем известно, что творится, и все считают это преступлением против народа. Неужели все, усмехнулся он. Она опять подтвердила, что все. Кроме одного. Такого же безжалостного, как он сам. Только один говорит, что все правильно. Кто же это такой, спросил Сталин. И она назвала имя балагура с Украины.

Никого из тех, кто рассказывал ей о бедах своих краев, Надежда Аллилуева больше не видела. Остался лишь Никита Хрущев.

Вот с этого момента он начинает бывать на семейных обедах у Сталина и получает прямое указание бороться с «правыми». Сколько человек отправилось вследствие этой «борьбы» вслед за незадачливыми рассказчиками? Мы этого не знаем и никогда не узнаем, знаем только со слов самого Н. С. Хрущева, что роль его, секретаря парторганизации Промакадемии, в этой «борьбе» была первой. Даже в конце жизни он считает это своей заслугой. Запомним это обстоятельство на тот случай, если вдруг нам покажется, что к концу жизни Н. С. Хрущева мы имеем дело уже с другим человеком.

В Промакадемию набрали новых слушателей, а Хрущеву уже нечему и не для чего было учиться ни в каких академиях. Все, что нужно было знать настоящему члену партии, он уже знал, и быстро пошел вверх. Началу этого роста Надежда Аллилуева еще была свидетелем. Несколько раз она умоляла своего мужа не мстить людям, которые чистосердечно доверились ей и рассказали ей правду. Сталин в ответ лишь усмехался. Убедившись, что она является причиной безвозвратной гибели своих сокурсников, Надежда Аллилуева осенью 1932 года покончила с собой.

Вот кто такие «правые» в Промакадемии, вот что такое «лотерейный билет», вот тот эпизод, который никак не может «вспомнить», но явно не может забыть Никита Сергеевич даже незадолго до смерти, как не может его забыть и Нина Петровна. Хотя то, как приходилось Никите Сергеевичу «одобрять» линию Центрального Комитета в последующие годы, было просто логическим продолжением его деятельности в Промакадемии. С 1935 по 1938 год, то есть в то самое время, когда шли самые массовые, самые свирепые и чудовищные по своей абсурдности политические аресты, Никита Сергеевич возглавляет Московский городской комитет партии. Чем он был занят?

Нина Петровна, в молодости посильно помогавшая партийной чистке, а затем успешно прошедшая три таких чистки сама, говоря об этих годах, умело уводит в своих воспоминаниях разговор куда-то в сторону первой очереди метро, хлебопекарной промышленности, набережных Москвы-реки, которыми занимался в то время первый секретарь МГК. Вероятно, она понимает, что рассказано не все, и добавляет: «Надо было организовать городское хозяйство – бани, туалеты, электроэнергию для Москвы и особенно области…»

Но мемуары этих двух супругов лучше читать перекрестно. 37-й год. По стране идут массовые аресты и расстрелы. Обеспечивать Москву банями и туалетами – дело, конечно, нужное, но как ведет себя первый секретарь горкома Москвы – глава не только хозяйственной (хозяйством занимается Мосгорисполком), а, в первую очередь, политической жизни столицы? Слово Н. С. Хрущеву, который понимал, что совсем обойти в воспоминаниях этот вопрос не удастся:

«…Когда заканчивали (следственное) дело, и Сталин считал необходимым, чтобы другие его подписали, то он тут же, значит, на заседании подписывал себя, значит, и сейчас же вкруговую давал, кто тут же сидели, и вкруговую давали другим, и те, не глядя, как говорится, уже как известное дело, а известное дело, так сказать, по информации, которую давал Сталин, так сказать, излагал он сам, так сказать, свои взгляды, характеризовал это преступление, значит, те подписывали. Все подписывали, значит. И тем самым, значит, уже вроде, так сказать, коллективный, так сказать, приговор был, значит». (Указанные ранее «Воспоминания», стр. 193.)

Сколько таких «коллективных» приговоров подписал Хрущев за эти четыре страшные года? Старым членам своей же партии и бывшим наркомам? Командующим военных округов и флотов? Командирам дивизий и священнослужителям? Деятелям культуры и дипломатам? Скольким? А ведь в кабинете Сталина решались судьбы лишь людей с самыми крупными именами, остальные тучи репрессируемых проходили по другим карательным орбитам, находившимся ниже кремлевской, и была такая орбита в МГК, где центром и повелителем был в 1935–38 годах Никита Хрущев, и это уже он, совершенно подобно Сталину, пускал свои списки вкруговую среди членов МГК и, конечно же, зорко следил (как и Сталин), чтобы подписались все. А ниже, рабски подражая действиям Политбюро и Горкома, копировали их райкомы, манипулируя со списками тех арестованных, каторги и смерти которых не могли претендовать на утверждение более высокими инстанциями.

В 1938-м первая московская эпопея Н. С. Хрущева заканчивалась – он ехал первым секретарем ЦК на Украину. Там тоже надо было заниматься заводами, электроэнергией, банями, туалетами и тоже надо было пускать вкруговую новые списки… Кстати, об этой круговой поруке, круговой ответственности за содеянное. Задумав послать ракеты на Кубу, Хрущев пустил по кабинетам членов Политбюро бумагу на подпись. Подписали все, кроме Микояна. Узнав об этом, Хрущев заставил подписаться не только Микояна, но и всех секретарей ЦК. Чтобы не думали, что кто-то останется чистеньким. Об этом можно прочесть у того же Сергея Хрущева. Сталинская практика продолжала действовать.

Находим ли мы во всей деятельности Н. С. Хрущева, вплоть до смерти Сталина, хоть намек на какую-то добрую его волю – на протест, спор, несогласие со зверствами по отношению к собственному народу или хотя бы по отношению к какому-нибудь особенно дорогому Хрущеву человеку? Поставил ли он хоть раз, даже под самый малейший риск, свою карьеру властолюбивого партийца, дабы кого-то спасти? Да что там говорить о самопожертвовании или протесте, попытался ли он хоть раз воздержаться от этого всеобщего поднимания рук или от того, чтобы под приговором невинным поставить свою подпись? Нет, мы не знаем таких примеров. Какие же основания у нас считать, что шестидесятилетний человек, проживший жизнь так, как прожил ее Хрущев, вдруг стал совершенно другим?

Но ведь факт налицо – сажавший людей в 1937–38 вдруг стал их выпускать в 1954–57-м. Действия эти как будто противоположные, но причины и того, и другого нам представляются одинаковыми. И для того, чтобы это увидеть, следует лишь посмотреть на все, что мы знаем о Хрущеве, под одним и тем же углом: способствовало ли (или могло ли способствовать с его точки зрения) то, что он делал, сохранению и расширению его личной власти? И тогда не будет никакого парадокса в том, что до момента смерти Сталина Хрущев был в прекрасных отношениях с Берией, а после смерти Сталина вдруг вспомнил, что Берия, оказывается, английский шпион (тот же вариант «Воспоминаний», стр. 147–158), ни в том, как он заискивал перед Молотовым в 30-е годы, а в 50-е исключил его из партии, ни в том, как он то придвигал к Кремлю, то отодвигал от него маршала Жукова.

Развенчание Сталина и освобождение невинных людей из лагерей было также политическим, конъюнктурным шагом – этот шаг в середине 50-х уже способствовал укреплению личной власти Хрущева и очередной кремлевской победе его над соперниками. Следует при этом помнить, что доклад о преступлениях Сталина был прочитан Хрущевым на закрытом заседании XX съезда, и полный текст этого доклада был засекреченным от народа до такой степени, что его не могли раздобыть даже военные разведки западных стран.

Желал ли Хрущев в 1956 году восстановить в обществе справедливость? На словах – да, в действительности же об этом не было и речи. Ничего подобного осуждению фашизма, глубоко перепахавшему нравственную основу Западной Германии в послевоенное время, у Хрущева не было и в мыслях. Доносчиков и даже убийц не подвергли никакому осуждению. Их деятельность не была ограничена, и они не только оставались на свободе, но множество из них пожизненно пользовались привилегиями.

Понятно чувство благодарности, которое испытывали к Хрущеву люди, выпущенные из лагерей в 1954–57 годах, но сам, если можно так сказать, институт этой благодарности, само понятие о том, что надо благодарить кого-то за то, что ты находишься не на каторге, – само это более, чем что-либо другое, указывает на ненормальность сознания тогдашнего, да что там говорить, и нынешнего человека из нашей прошлой страны. Нормально рабское положение человека – как бы утверждают эти благословения человеку, снявшему с дверей тюрьмы замки. А между тем, если считать Хрущева нормальным, повторяю, не более чем нормальным человеком, – он не то чтобы мог, он должен был это сделать, да не так, как сделал, когда процесс освобождения несчастных растянулся на три года (а что такое не то что лишние три года, а три дня в лагерях?).

И отнюдь не гуманными соображениями диктовалась объявленная сверху оттепель, а тем, что плоды рабского труда уже не могли обеспечить советским верхам того технического военного паритета, который обеспечивался еще недавно даровыми лесом, железом, нефтью и даже золотом. Ни миллиард кубометров леса, ни миллиард тонн угля уже сами по себе ничего не решали. Наращивать военную мощь огромной отсталой страны, при этом тормозя в ней самим существованием ГУЛАГа даже технический прогресс, было уже просто невозможно.

Искусство Хрущева состояло в ловкой подмене мотивировок. Перемены, необходимые более всего правящей верхушке, ему удалось окрасить в цвета гуманных действий. За это близорукий Запад отпустил ему гигантский политический кредит. Но у советских верхов от самого начала этого государства и до самого прихода Горбачева была лишь одна задача – свою власть расширить.

Кубинская авантюра была очередной попыткой Хрущева расширить свою власть. В сочетании с самодурством, полной необузданностью и импульсивностью премьера, которые к этому времени стали уже полностью определять стиль управления страной, это принесло плачевные результаты. Ни один из политических прогнозов Хрущева в связи с Кубой не сбылся. Кеннеди, которому Хрущев уверенно прочил шесть лет президентства, был убит через год, сам Хрущев, который не сомневался в прочности своего положения, не продержался и двух лет, Куба не стала знаменем для стран Латинской Америки, вместо процветания ее постиг жестокий упадок экономики, несмотря на постоянные валютные вливания в ее хозяйство огромных средств со стороны Советского Союза. В последующие годы и до нынешнего времени ее граждане просто бегут с острова, хотя вероятность погибнуть при этом очень велика.

Что нам оставил в наследство Н. С. Хрущев?

Нераскаявшееся общество, власть над которым захватила группа серых личностей, собранных Хрущевым около своего трона. Уродливо перекошенную в военную сторону промышленность. Разваленное сельское хозяйство. И полный подол каких-то диких по своей нелепости лозунгов и обещаний – от угроз Америке догнать ее и перегнать в ближайшие же годы до торжественных клятв с указанием точных сроков наступления коммунизма.

Если же коснуться еще раз вопроса о даре предвидения или об отсутствии этого дара – то, как стало очевидным в последующие годы, к мине сталинской национальной политики (когда при первоначальном раскрое территории будущего СССР к Украине были добавлены для увеличения процента пролетарского населения восточные промышленные районы, населенные в основном русскими) взрыватель был приставлен именно Хрущевым. Таким взрывателем является передача Хрущевым в 1954 году Украине Крыма. Тому, что конфликт между Украиной и Россией не кончится произнесением взаимообидных слов, примет, увы, достаточно: вопросы о Севастополе, Черноморском флоте, Керченском проливе продолжают стоять, кроме того, на Украине насильственно сокращается число школ с преподаванием на русском языке, а под Одессой, подобно новостройкам, создаются новенькие кладбища запорожских казаков, умерших, оказывается, еще в восемнадцатом веке. Украина тайком отводит газ и нефть из российских трубопроводов, тянущихся через ее территорию в Западную Европу… Но главная болевая точка – Крым. Кто эту болевую точку создал?

Предыдущие строки писались в 1994 году, и кое-что изменилось с тех пор, хотя кое-что выявилось лишь сильней. Что сказать о Крыме? Говоря о взрывателе, я, к счастью, погорячился – силового противостояния, дай Бог, не предвидится, и, будем надеяться, специалисты украинских ПВО в Крыму настолько овладеют доставшейся им техникой, что полеты гражданских авиалайнеров над Черным морем перестанут со временем быть смертельно опасными. Но как забыть о том, что в течение двухсот лет представлял для России Крым? Речь не о победах Суворова и не о деревне над Алуштой, где лишился глаза Кутузов, и даже не об успехах Потемкина и Воронцова по цивилизации края… Воспоминания об обороне Севастополя в Крымской войне для большинства наших молодых сограждан теперь тоже уже не более чем картинка из учебника, и потому, когда украинский агитпроп поверх славных имен Нахимова и Корнилова пишет гораздо более крупным шрифтом имя матроса Кошки, это мало кого волнует… Сокрушаться о потере Ласточкина Гнезда, Воронцовского дворца и даже Ливадии на фоне того, что растранжирили наши власти за последнее десятилетие, также было бы довольно неуместным. Рыдать о потере военно-стратегической также нечего: Черное море – бассейн практически внутренний, какая тут стратегия?

Потеряли же мы нечто гораздо большее. Из российского культурного пространства ушли пушкинский Гурзуф, толстовская Гаспра, чеховская Ялта, волошинский Коктебель, купринская Балаклава, гриновский Старый Крым, Феодосия Айвазовского… Теперь это курортно-хозяйственные территории. Их можно более или менее толково эксплуатировать, получать с них прибыль, отдавать в аренду или распродавать под санатории и пансионаты, только главного из того, чем был до недавнего времени Крым, там уже не будет. Из оборота российской культуры ушел участок удивительно важного духовного пространства, и никаких иллюзий того, что Украине захочется долго сохранять, а вообще говоря, терпеть эту уже мемориальную атмосферу русской культуры периода ее признанного всем миром взлета, быть у нас не должно… Это ушедший воздух.

Для моих же сверстников, молодость которых прошла в годы просыпающейся от тоталитаризма, но все еще закрытой от широкого мира стране 1960-х, летний Крым, пронизанный песнями Галича, Высоцкого и Окуджавы, был приютом вольной жизни и вольной мысли. Наряду, конечно, с палаточно-байдарочными стойбищами средней полосы, блужданиям по маленьким городкам Прибалтики и селам побережья Белого моря, альпинистскими базами Чегета и Архыза, слаломными горными приютами… Прощай, Крым.

…Возвращаясь еще раз к тому, что г-н Хотимский считает единственным обстоятельством, определяющим роль Н. С. Хрущева в истории, хочется подтвердить вслед за ним, что, конечно, это замечательно, что при Хрущеве стали, наконец, выпускать осужденных невинно. Но как быть с тем, что Н. С. Хрущев в самые страшные годы сам был активным функционером репрессивных мероприятий, да еще функционером не рядовым, а самого высшего разряда? И что скажет г-н Хотимский про сотни тысяч тех, кому это освобождение уже не понадобилось?

Предвижу протесты г-на Хотимского. Он наверняка захочет фактических данных, документов, доказательств. На такой вопрос лучше всего, мне кажется, отвечу не я, а тот факт, что в здании ЦК КПСС на Старой площади были обнаружены комнаты, наполненные оборудованием для изготовления фальшивых документов. Там был огромный набор, который даже следовало бы назвать, вероятно, фондом всего того, что позволяло одному человеку прикинуться другим – печатей, документов, накладных волос, усов, бород, бородавок. А если правящая партия всерьез занята созданием лживых свидетельств и держит профессионалов, занимающихся изготовлением фальшивок, можно ли предположить, что она не занимается планомерным уничтожением документов, ее компрометирующих? Читайте Орвелла, г-н Хотимский… Странным было бы, если бы Н. С. Хрущев не озаботился таким первостепенным для себя вопросом, как уничтожение компромата, в первые же дни своего прихода к власти. И неужто ему не хватило девяти лет, чтобы навести порядок? Документы, г-н Хотимский, конечно, уничтожены, но никому не удастся доказать, что МГК не был в 1935–38 годах ведущим звеном ВКП(б), которая шла, и в эти годы особенно, в обнимку со своим верным НКВД.

Мы не будем больше беспокоить Сергея Никитовича Хрущева, спрашивая его, что он делает в Соединенных Штатах. Если ему это неприятно, то мы прекратим свои вопросы. Только не надо нам больше ничего объяснять про интернациональный долг по отношению к молодой республике, который заставил его отца двинуть ракеты на Кубу. И не надо объяснять, сколь искренней была дружба семьи Хрущевых с симпатичным бородачом, которого внук Н. С. Хрущева (сын С. Хрущева) водил на полянку слушать жужжание шмелей. Поскольку тогда становится непонятным, почему, храня в памяти столь трогательные детали этой дружбы, Сергей Хрущев, когда родина вдруг показалась ему мачехой, не отправился туда, на так называемый Остров Свободы, а приехал в государство резко противоположной ориентации…