Текст книги "Тайна Муромской чащи"

Глава восемнадцатая

«Нужно просыпаться, – подумал Митя и повернулся на другой бок. Просыпаться ему не хотелось. Митя открыл глаза и ничего не увидел: было совсем темно. – Вот и хорошо, значит, еще ночь и можно еще поспать».

Но уснуть ему не пришлось.

– А ну, лежебока, поднимайся, день давно начался! – услышал он вдруг чей-то сердитый голос, глухой и далекий.

«Странно, – подумал Митя, – голос стариковский, а на Ивана Ивановича не похожий».

– Маришка-а!.. – крикнул Митя, но голос его прозвучал вяло и тихо, как будто он кричал из какой-то бочки.

«Где я?» – Митя поднялся со своей лежанки и неуверенно шагнул вперед.

«БУММ!» – натолкнулся он на преграду.

Митя свернул налево и снова шагнул.

«БАММ!» – загремело в жилище.

Митя дернулся вправо и снова стукнулся о стену. Оставался только один путь – назад. Робко попятившись, Митя сделал два коротких шажочка. Так и есть: и тут его ждала преграда!

«Где я?» – подумал Митя уже со страхом.

– Долго ты будешь прохлаждаться, бессовестный лежебока?! – раздалось снова рядом, откуда-то из-за стены. – Огород не прополот, сад не полит, а ты все валяешься?!

Над головой мальчика вдруг распахнулась небольшая круглая дверца, и через нее хлынул яркий свет. Несколько секунд Митя жмурился и ничего не мог разглядеть. Но постепенно он привык к свету и тогда попробовал осмотреться. Он находился внутри какого-то странного сооружения, имеющего форму цилиндра. На полу лежали ветви деревьев, бережно прикрытые коврами из сплетенных трав и цветов. Потолка не было: деревянные стены цилиндра уходили вверх, постепенно сужаясь. Дверью и одновременно окном служило круглое отверстие, через которое и лился сейчас солнечный свет.

– Вылезай немедленно! – услышал Митя вновь сердитый голос. – Не вылезешь сам, за ухо вытащу!

«Конечно, это не Гвоздиков…» – огорченно подумал Митя и стал быстро заправлять выбившуюся рубашку и застегивать на ней пуговицы. Вдруг он услышал еще один старческий голос и на минутку затаил дыхание: может быть, это Иван Иванович?! Невидимый старичок ласково выговаривал сердитому старичку:

– Ну, что ты привязался к несчастному мальчику? Пусть поспит. Сам его потревожил ночью, в мешке целый час по лесу протаскал – спать не давал, а теперь будишь. Нехорошо, братец ты мой!

Голос ласкового старика тоже не принадлежал Гвоздикову, и Митя это сразу понял. Сердитый старик что-то забурчал в ответ, но он уже не вслушивался в разговор. «Меня таскали в мешке?! – думал он с ужасом, ничего еще толком не соображая. – Да где же это я нахожусь?!»

Митя подвинулся поближе к окну-двери и обнаружил лестницу. Вскарабкавшись по ней вверх, он робко выглянул наружу. Он находился в дупле старого большого дерева, только до земли от широкого отверстия было не меньше четырех-пяти метров, а до вершины Митя не смог бы смерить и на глазок. Внизу на поляне стояли два старичка, похожие друг на друга как две капли воды. Они и одеты были одинаково: светло-зеленые костюмчики старинного покроя, коричневые туфельки с чуть загнутыми вверх носками и похожие на цветок колокольчика большие широкополые шляпы. Только у одного старичка шляпа была зеленого цвета с коричневым узором по краям, а у другого коричневую шляпу украшала светло-зеленая вышивка.

Старичок в коричневой шляпе опирался на небольшую лопату и сердито ворчал:

– Все бы ты, Ясь, не в свои дела лез! Детей нужно воспитывать в строгости, тогда из них НАСТОЯЩИЕ ВЗРОСЛЫЕ получатся. А то вырастут большие, а сами как дети!

Старичок плюнул сердито и стал окапывать грядки.

Старичок, которого, как оказалось, звали Ясем, нагнулся за лейкой и, поливая цветочную клумбу, ответил:

– Вот и хорошо, Ось. Взрослый человек с душой ребенка – что может быть лучше?

Разглядывая двух старичков со странными именами, Митя даже сам не заметил, как недавний его страх совершенно исчез, сменившись жгучим любопытством. Немного покопавшись лопатой в земле, Ось снова заворчал:

– Сейчас за ухо вытащу ленивого мальчишку! Взрослые трудятся, а он…

Старичок поднял голову, увидел торчащего в отверстии дуба Митю и оборвал свою речь на полуслове. Увидел Митю и Ясь. Широко и ласково улыбнувшись мальчику, он протянул ему руки и крикнул:

– Дитя мое, припади на грудь ко мне! Здесь ты найдешь покой и утешение!

– Не порть мальчишку! – завопил Ось сердито на доброго старика. И, повернувшись к Мите, рявкнул: – А ну, живо принимайся за работу! Иначе выпорю как сидорову козу!

По висевшей из дупла веревочной лестнице дитя, нуждавшееся в покое и утешении, поспешно полезло вниз. Оно не хотело испытать на себе то, что довелось испытать когда-то легендарной сидоровой козе, слава о которой докатилась и до Муромской Чащи.

Глава девятнадцатая

За всю свою жизнь Митя не посадил ни одного дерева, ни одного цветка. Лопату и грабли он знал – они были нарисованы в букваре, и во многих книгах, и даже в учебнике по математике, – но вот как ими орудовать, Митя не знал.

Увидев, что грабли похожи на гребень, он кинулся «причесывать» аккуратно подстриженный газон. Ясь вовремя успел выхватить у него из рук злополучные грабли, иначе Митя выдрал бы всю траву вместе с корнями.

– Ты что, никогда не видел грабли? – спросил ласковый старичок у мальчика.

– Видел, – ответил Митя.

– Ты говоришь неправду, дитя мое! – рассердился внезапно старичок. – Я двести лет живу на свете и еще ни разу не видел, чтобы кто-нибудь так безжалостно драл граблями цветы и траву.

– Возьми лопату, – приказал Ось бедному Мите. – Надеюсь, ты знаешь, что ею делают?

– Копают, – тихо ответил Митя.

– Правильно, дитя мое! – обрадовался за мальчика Ясь. И, посмотрев на брата, произнес слегка задумчиво: – Мне кажется, он не безнадежен. Как ты считаешь?

Ось пожал плечами:

– Время покажет…

И он стал поливать из лейки клубничные грядки.

Митя, вцепившись в лопату покрепче, всадил ее с размаха в землю. Хотя он и вложил в этот удар всю свою силу, лопата погрузилась в почву не более чем на один-два сантиметра. Тогда Митя размахнулся еще раз и еще раз ударил ею об землю. Лопата не входила глубоко в мягкий чернозем, и Митя ковырял только верхний слой.

– Что он делает? – изумленно спросил Ось у брата.

– По-моему, играет… Ему кажется, что лопата – это вовсе не лопата, а лом, а земля – лед, и он его долбит… А впрочем, я не знаю! – сокрушенно развел руками Ясь. Он подошел к Мите и как можно спокойнее спросил его: – Играешь, дитя мое?

– Какое играю!.. – вытирая со лба выступившие капли пота ответил Митя, всаживая с размаха в двадцатый раз лопату. – Копаю!

– Так на нее нужно ножкой наступать, вот так!.. – И Ясь, взяв у Мити лопату, показал, как правильно нужно копать землю.

– Понял! – обрадовался Митя. – И как это я раньше не догадался! Он снова ухватился за лопату, и теперь работа у него пошла веселее.

А Ось, поставив лейку на землю, подошел к брату и тихо сказал ему на ухо:

– Кажется, я ошибся, Ясь… Этот мальчик не может быть лесорубом. Иначе он давно бы оттяпал себе и руки и ноги, а, может быть, изловчась, и голову. Завтра я его отпущу, а сегодня пусть поработает у нас. Ему, я думаю, это только пойдет на пользу.

Старичок в коричневой шляпе оказался прав: Мите работа действительно пошла на пользу. Ну, посуди сам, дорогой читатель. Чтобы выучить какой-нибудь предмет, Мите приходилось затратить в школе целый учебный год, а иногда и несколько лет. А в Муромской Чаще только за один день он на «отлично» запомнил три предмета: грабли, лопату и носилки. Ось хотел освоить с мальчиком еще два несложных предмета – вилы и косу, – но Ясь категорически воспротивился этому.

– Ребенок и так переутомился, – сказал он сердито брату. – Видишь, как он шатается от усталости? У бедного дитяти наверняка голова идет кругом, а ты не хочешь его пожалеть.

– Хочу, – печально ответил Ось, – но не могу. Мы с тобой уже очень старые, Ясь… Кто будет вместо нас возделывать наш общий сад?

Митя, который стоял рядом и все слышал, невольно ужаснулся: «Как?! Они хотят заставить заставить меня вечно возделывать свой сад?! Хотят сделать из меня садовника?! Нет, нужно бежать…»

Приняв такое решение, Митя немного успокоился. «Ночью убегу… Сейчас нельзя…» – думал он, ровняя лопатой гигантскую клумбу с алыми тюльпанами.

Когда старички собрались заканчивать работу и начали уже укладывать на место лейку, лопаты, грабли и другие инструменты, из чащи вдруг вылетела огромная сова и уселась на ветку дерева поближе к Ясю и Осю.

– Приветствую вас, уважаемые! – солидно и чуть нараспев произнесла она. – Я уполномочена… – Тут сова разглядела наконец Митю и, прервав свое сообщение, удивленно спросила: – А это что за подозрительная личность?

– И никакая я не личность! – обиделся Митя. – Я – обыкновенный человек… Это вы тут подобрались… необыкновенные!

– Мальчик груб – это плохо, – сказала сова учительским тоном, – но мальчик с характером – это хорошо. Из него что-нибудь получится, если получится.

Сова вытянула вперед указательный коготь и закончила свое нравоучение по-латыни:

– Табула раса!.. Терра инкогнита!..[3]3
  «Табула Раса!.. Терра инкогнита!..» – «Чистая доска!.. Земля неизвестная!..» (лат.)


[Закрыть]

Она хотела еще что-то сказать, но пошатнулась и, чтобы не свалиться с дерева, вцепилась покрепче обеими лапками в ветку.

– Вы что-то хотели нам сообщить, уважаемая Сова? – спросил быстро Ясь. Он знал, что если Сову не остановить, то словесный фонтан ученых и мудреных слов будет бить из нее бесперебойно.

– Да, – сказала Сова, чуточку обидевшись, – я хотела сказать, что уполномочена сообщить вам, – тут она сделала поклон головой Ясю и Осю, – что вы приглашаетесь на Лесной Совет.

– Когда? – спросил Ось.

– На заре. – Сова усмехнулась: – Старый леший Калина сказал: «Утро вечера мудренее!»

– По-моему, он прав. – Ясь не понял, чем недовольна Сова. – Утром, когда выспишься, голова всегда лучше думает.

– Позвольте мне иметь свое мнение на этот счет! – сказала Сова и, презрительно фыркнув, взмахнула крыльями и полетела прочь.

– Идемте ужинать, – позвал Ось брата и Митю. Он посмотрел на мальчика и сказал вдруг непривычно тепло и ласково: – Ты заработал сегодня кусок хлеба своими руками, дитя! Запомни этот день надолго!

– Кажется, я запомню… – ответил Митя и проглотил слюну. Он готов был сейчас съесть не меньше двух десятков котлет, но и от куска хлеба отказываться ему не хотелось.

Глава двадцатая

Если бы Шустрик не кричал так громко, когда будил Калину Калиныча!.. Может быть, тогда его страшную весть и не подслушали бы чужие уши и не случилось бы то, что случилось…

Впрочем, уши были не чужие, а свои. Родные. Сестренкины. Когда Шустрик и Калина Калиныч увидели в зарослях орешника мелькнувшие золотистые лапоточки, они сразу догадались о том, кто их подслушал.

– Вот я тебе! – посулил вслед шпиону Калина Калиныч.

– Только приди домой! – крикнул Шустрик вслед ломившей сквозь кусты сестренке.

Через мгновение легкий ветерок донес им ответ: – «Все обещаетесь да обещаетесь…» После чего наступила привычная тишина.

– Повезло на внучку, нечего сказать! – пробормотал старый лешак и взял Шустрика за руку. – Пошли к гостям незваным, не будем зря время терять!

– Идем, дедушка. – Шустрик вдруг улыбнулся: – А ведь и вправду нам с ней повезло! И весело всем, и не соскучишься!

Калина Калиныч хмыкнул и промолчал. Но в душе согласился с внуком. Шустрик был прав: им действительно повезло на девчонку. А ведь сначала везло только на мальчишек!..

Каждой весной над Муромской Чащей пролетали аисты.

Каждой весной они приносили Шустрику по братику.

– Хочу сестренку! – кричал Шустрик вслед улетавшим аистам.

– Хочу сестренку! – кричал Шустрик своим папе и маме, купающим в утренних росах свалившегося им на головы нового младенца.

– Мы тоже хотим девочку, – терпеливо отвечали ему родители каждый раз, – но что же делать: аистам не прикажешь!

А дедушка Калина, узнав о появлении еще одного внука, добродушно крякал и говорил:

– Нашего полку прибыло! Только этого лешего нам и не хватало!

И старый лешак был прав: скоро все в лесу привязывались к новорожденному так, что от добровольных нянек папа и мама Шустрика никак не могли отвязаться: так всем хотелось понянчить юного лешачонка.

И все-таки однажды случилось чудо: однажды Шустрик проснулся и увидел в колыбельке, приготовленной для очередного братика, какое-то смешное и непонятное существо, одетое вместо рубашки и штанишек в бирюзовое платьице и беленький чепчик. Это существо удивленно разглядывало одним глазом Шустрика, а другим весь остальной мир.

– Эх ты!.. Вот это да!.. Ну и умора!.. – сказал восхищенно Шустрик и протянул палец, чтобы потрогать живую куколку в бирюзовом платьице и получше убедиться в том, что это не сон.

«Цап!» – цапнула Шустрика за палец бирюзовая куколка.

– Вот умора! – повторил, отдергивая руку, Шустрик. – Зубов нет, а кусается!

Папа и мама, которые были рядом и слышали, как их дочку Шустрик дважды назвал уморой, переглянулись и дружно согласились:

– Ну что ж, пусть будет «Уморой». Тоже красивое имя, да и встречается не так уж часто.

Хотя Умору назвали Уморой, но все ее звали просто и ласково – Уморушкой. Она так и осталась единственной девочкой в семье, и все близкие не чаяли в ней души.

Аисты, когда сообразили, какое сокровище они потеряли, стали облетать их семейство стороной и новых братиков и сестричек уже не приносили Шустрику. Да и этих, если признаться честно, хватало с лихвой: семеро орлов-лешаков сидело за обедом по лавкам, куда же больше?

Все братья Уморушки уже учились у дедушки Калины лесным лешачьим премудростям, одну ее старый Калиныч жалел и давал ей вволюшку порезвиться.

– Пусть до шести лет играет, – говорил он, гладя любимицу по головке, – а с шести – милости прошу в нашу школу!

Конечно, и к пяти годам Уморушка уже кое-что знала: и что такое лихо, и почем оно фунт, и где раки зимуют, и как крапива жжется, и зачем зайцу длинные ноги, и еще многое-многое другое. Она даже знала, почему нельзя все время спрашивать: «Почему?», но постоянно об этом забывала и спрашивала. Но вот из «волшебства» Уморушка почти ничего не знала и не умела. Когда она пыталась упросить дедушку Калиныча научить ее чему-нибудь «такому-эдакому», он строго выговаривал ей:

– Детям до шести лет колдовать строго воспрещается!

– А очаровывать? – спрашивала Уморушка.

– А очаровывать после шестнадцати будешь, когда школу закончишь! – почему-то еще сильнее сердился дедушка.

– А раньше никак нельзя? – на всякий случай спрашивала любопытная девочка.

Но после такого вопроса дедушка так багровел и зеленел, что Уморушка сама быстро делал вывод: «Все ясно – нельзя!»

Однако несмотря на запреты Калины Калиныча, Уморушка кое-чему научилась от братьев. Так она научилась РАЗДВАИВАТЬСЯ и УЛЕТУЧИВАТЬСЯ.

От первого волшебства ей была польза: она могла, например, сидеть дома и есть варенье из ежевики и одновременно лежать на берегу Журавлиного Озера и загорать под ласковым летним солнышком. Этому волшебству Уморушка выучилась первым делом. А вот от второго волшебства ей пока было мало пользы. Улетучиваться-то она научилась, только от кого ей было улетучиваться? От папы с мамой? От дедушки Калиныча? Они сами отлично умели это делать и даже лучше, чем неопытная Уморушка. Вот, наверное, почему она всегда охотно раздваивалась и очень редко, только когда чувствовала за собой какую-нибудь вину, улетучивалась в неизвестном направлении.

Глава двадцать первая

С тех пор, как Уморушке удалось подслушать новость о приходе в Муромскую Чащу страшных лесорубов, она окончательно потеряла покой.

– «Лесовичка я или не лесовичка? Тут злодеи пришли с топорами, а я и в ус не дую? Надо что-то делать!» – подумавши так, Уморушка быстренько накинула на голову ромашковый венок для повседневной носки и выбежала из дома.

«Первым делом нужно злодеев найти. Потом… – Уморушка не знала, что она будет делать потом, но огорчаться от этого сильно не стала. – Потом видно будет, главное, их отыскать надо».

Уморушка вспомнила, как Шустрик рассказывал о встрече с Пашей около ивы Плаксы, и решила поискать непрошенных гостей возле Плакучих Ив. Но там лесорубов не было. Уморушка хотела расспросить Плаксу о Паше, но ива замахала на девочку ветвями и страдальчески запричитала:

– Ах, Уморушка, не мешай!.. Мне своих слез не выплакать, а ты с чужими горестями лезешь. Уходи, пожалуйста, нет здесь твоих лесорубов!

И Плакса нагнулась еще ниже к ручью, чтобы не видеть окружающий мир с его заботами и получше насладиться собственными страданиями.

Уморушка посмотрела ни иву и поняла, что с такой подругой Муромскую Чащу не спасешь. Да и вросла в свой кусочек берега эта Плакса корнями сильно и прочно: не сдвинешь ее с места, даже если вокруг все будет гореть синим пламенем.

Побывав у Плакучих Ив и убедившись, что здесь никаких лесорубов нет и в помине, Уморушка отправилась наобум – все прямо и прямо, никуда не сворачивая. И вскоре убедилась, что маршрут выбрала правильно: она вышла к палаткам лесорубов.

Глава двадцать вторая

Три дня было спокойно, и бригада Опилкина понемногу пришла в себя. Даже братья Разбойниковы вылезли на третий день из палатки и стали поговаривать о работе.

– Раз приехали сюда – нужно рубить, – заявил Паша геройски.

– Топорик дадут новый – поработаем, – скромно поддержал его Саша.

– Дам, дам, ребятки! – Довольный такой переменой в настроении своих подчиненных, Опилкин велел Ведмедеву выдать братьям Разбойниковым по новому топору. – Сегодня воскресенье, будем отдыхать, – сказал бригадир, а завтра с зарей приступим.

Ведмедев, который без дела не мог посидеть и минуты, добровольно взял на себя обязанности бригадного повара. Услышав радостную весть, он приготовил такой роскошный завтрак, что обедать потом не пожелал ни один человек. Правда, жарить еду Егору Ивановичу пришлось на маленьком походном примусе: костер он, все-таки, побоялся разжигать…

– Ничего, – уписывая за обе щеки ведмедевское угощение, говорил Опилкин, – все перемелется – мука будет. Леших бояться – в лес не ходить!

По просьбе бригадира, братья еще раз поведали своим товарищам о встречах с таинственным Шустриком и его дедушкой. История, хотя и была уже ими слышана несколько раз, снова распалила Ведмедева, и он принялся рассказывать всякие загадочные случаи из своей или чужой жизни. При этом он клялся, что все, о чем он рассказывает, чистая правда, и очень обижался, если ему все-таки не слишком верили. Все истории были почему-то на одну и ту же тему: о чертях, леших, ведьмах, оборотнях и вурдалаках.

Опилкин, послушав немного для приличия, вскоре поднялся и пошел в свою палатку. Он не хотел забивать себе голову всякой ерундой, тем более, что своих забот у него было весьма предостаточно. Подойдя к палатке, он откинул полог и хотел было уже войти внутрь, но вдруг застыл на пороге как вкопанный. В палатке, в которой он всегда поддерживал образцовый порядок, все было перевернуто сейчас вверх дном. Важные документы валялись вперемежку с не очень важными документами, на столе рядом с обкусанным кем-то карандашом лежала любимая авторучка и истекала красными чернилами, напомнившими бригадиру кровь. Тут же на столике находился чистый лист бумаги с какими-то странными, похожими на буквы, знаками:

Опилкин переборол в себе страх и вошел в палатку. Попробовав прочесть и расшифровать таинственные закорюки, Григорий Созонович вскоре оставил это бесполезное занятие.

«Кажется, написано по-гречески, – подумал он, – только из нашей бригады никто не прочтет, вот беда-то какая!»

Он нагнулся и стал собирать разбросанные по полу вещи. Поднимая и раскладывая их по привычным местам, Опилкин сердито ворчал:

– Нигде от хулиганов покоя нет! И куда только милиция смотрит? В лесу и то безобразничают!

Он ворчал и все никак не мог успокоиться. Когда уже почти все вещи и бумаги были уложены, Григорий Созонович решил на всякий случай посмотреть под низенькой походной раскладушкой: вдруг и туда что-нибудь закатилось? Он медленно, держась одной рукой за край раскладушки, а другой за столик, опустился на колени и заглянул под свою походную кровать. В ту же секунду что-то быстро метнулось из-под раскладушки и торпедировало Опилкина в лоб.

Два вопля слились в один: один вопль – высокий, почти поросячий, принадлежал Григорию Созоновичу, другой – густой и низкий, похожий на привальный гудок старых волжских пароходов, принадлежал неразорвавшейся торпеде.

Глава двадцать третья

– Нехорошо рыться без спроса в чужих вещах! – учил Уморушку и других внуков старый лешак Калина Калиныч. – К каждому, кто нарушит это правило, обязательно придет возмездие!

Произнося последнее слово, Калина Калиныч всегда поднимал вверх правую руку с оттопыренным и чуть загнутым крючком указательным пальцем, а его ученики долго и внимательно рассматривали этот палец, давая в душе клятву никогда не касаться чужих вещей без разрешения хозяина.

И вот Уморушка нарушила свою клятву, и к ней, как и обещал дедушка, пришло ВОЗМЕЗДИЕ… Оно распахнуло полог палатки и грозно застыло у входа. Возмездие оказалось здоровенным дядькой с огромными ручищами и выпученными глазищами. Уморушка хотела улетучиться или хотя бы стать невидимой, но от страха она все-все позабыла и только что и успела сделать, так это быстро и незаметно юркнуть под раскладушку.

«И зачем я его чертилку откусила? – подумала она, лежа в укрытии, – вдруг она ядовитая?» – И Уморушка выплюнула на пол кусочек отгрызенного карандаша.

Возмездие в образе дядьки стояло на пороге и не входило в палатку.

«Может быть, ОНО потопчется-потопчется и уйдет?» – шевельнулась слабенькая надежда.

Но дядька вдруг ожил и шагнул, глухо ворча себе что-то под нос, внутрь палатки. Уморушка видела, как он стал собирать разбросанные ею повсюду бумажки и вещи, и сжалась в комок.

«Сейчас все заберет, а потом и меня!.. – с ужасом подумала она и почувствовала, как у нее защипало в носу. – Дедушка, миленький, вызволи!..»

Дядька нагнулся и заглянул под раскладушку.

Уморушка не умела летать, но тут у нее вдруг получилось. Причем без всякого колдовства. Она не знала, как летают пули, поэтому вылетела из-под раскладушки стрелой. Но, увы, возмездие поджидало ее, выставив вперед крепчайшую преграду. Уморушка стукнулась об нее со всего маху и заревела так громко, что с тех пор в Муромской Чаще стали передавать из уст в уста легенду о заколдованном великане, который прячется в подземелье и только раз в сто лет выходит наружу и кричит диким и безобразным голосом.