Текст книги "Старый дом"

81

Письмо Володи, действительно оказалось коротким:

«Если ты сейчас читаешь эти строки, значит, я все рассчитал правильно. И еще это значит, что я сегодня довольно сильно старше тебя».

Слава недоумевающее взглянул на конец текста и все понял: действительно «зятю» во время написания было уже больше семидесяти.

«Жаль, – вернулся Прохоров к письму, – что ты так и не появился тогда в Берлине – вместе было бы веселее… Ну да тебе видней, а мне никогда не узнать, что там у вас случилось…»

«И мне никогда не узнать, – подумал наш герой, – почему Бог именно так рассудил: встретиться и расстаться…»

Он взглянул на Надин: кроссовки на толстой подошве, джинсы, непонятно к какому полу принадлежащая куртка, под ней майка с каким-то университетским логотипом.

Отличная улыбка…

Нет, не Надя, хотя и хороша…

И Надя так никогда не улыбалась, так легко и радостно…

«О том, как мы добрались и устроились, – Прохоров вновь уткнулся в текст, – писать не буду, потому что давно уже написал. В тридцать втором году вышла моя книга «Путешествие сквозь…», в которой я все рассказал, как было. Окружающие считают, что это такая отличная фантастика, но мы-то (надеюсь, что найдешь эту книгу и прочтешь, хотя русского перевода в мое время не существовало, но у тебя есть либо свой английский, а я старался писать попроще, либо найми переводчика) с тобой знаем, что все изложенное – правда.

Потому что я честно там изложил нашу историю с проломом в стене и бегством в прошлое».

«Найти… – в уме сделал для себя заметку Прохоров, – и прочитать обязательно… По-английски, это, кажется, будет «Journey through…»

«Я долго думал, как дать тебе знать, что мы добрались и у нас все в порядке. Потом придумал историю с книгой Цветаевой (надеюсь, ты все понял). А затем уже решил, что просто могу написать тебе, но трюк с книгой отменять не стал – пусть ты получишь от меня несколько посланий».

«Еще раз браво… – подумал Слава. – Все остальное пришло потом, и я сам смог все это придумать бы, а вот это с «Вечерним альбомом» – верх виртуозности, и на такое я не способен…»

«Поскольку книгу ты, ни минуты не сомневаюсь зная тебя, найдешь и прочтешь, скажу только два слова о том, что произошло за последние годы.

Маринка ушла тому семь лет – рак легких. Полезный здешний воздух не оказался для нее таким уж полезным. Почему она, никогда не курившая, умерла от этой болезни, а я, всю жизнь (и сейчас, в данную минуту тоже) куривший как паровоз – живу, мне неведомо. Видно, не все нам врачи говорят об этой болезни, а может, и сами ничего толком об этом не знают…

Упокой, Господи, ее душу…

Андрюша погиб совсем недавно в войну, буквально за год до ее окончания. Он был летчик, воевал на стороне Англии (мы всего-то как два года перестали быть ее доминионом), и его самолет сбили над Ла-Маншем.

И его душу, Господи, упокой…

Жена у него была, а детей не случилось, поэтому мне сейчас приходится ей помогать. Она обретается в Бельгии, хорошая женщина, только немного глуповата, да Андрей, видимо, такую и хотел, не знаю…

Анечка вышла замуж еще до войны и уже давно живет в Америке, в Бостоне. Муж – какой-то математик, не то физик, я в этом плохо разбираюсь… В общем, он в очках и с трубкой. У них трое детей, два раза в год я летаю к ним и по месяцу мешаю их размеренной жизни. Два парня – пятнадцать и девять и общая любимица – Сюзи. Ей сейчас четыре с половиной годика.

А так, что сказать о себе?

То, что я профессор кислых щей (так, кажется, говорили в нашем детстве или я ошибаюсь?), ты и так знаешь, а в остальном – пишу что-то, собираю, ты знаешь что, доживаю…

И ни о чем не жалею, потому что человек все-таки не создан для войны и борьбы, кроме некоторых отдельных представителей, я в этом уверен. Но так и не могу понять – кто счастливей, ты или я?

Твой В.

Крайстчерч. 1949 год, май».

Слава поднял на гостей полные слез глаза, он только что пережил смерть дочери и внука.

– Расскажи мне еще что-нибудь, – тихо попросил он, – про твоих прадеда и прабабку.

– Он умер в пятьдесят втором, – так же тихо, но с недоумением в глазах…

… с чего это старичка так расколбасило? – сквозило в них…

… ответил Джон, – не дожив всего год до своего восьмидесятилетия… А бабушка умер…

– Про смерть бабушки он мне написал… – взмолился Прохоров. – Расскажи, как они жили…

– Ну откуда же я знаю? – удивился Джон. – Я свою родную бабушку Сюзи застал уже глубокой старухой, когда она умерла, мне и было-то всего восемь. А это ее дедушка и бабушка, так что все, что знаю, – семейное предание, а не воспоминания. Говорили, что очень была дружная семья, и все их любили… Прабабка вела дом, воспитывала детей. А прадед занимался русской литературой, он основатель кафедры славистики в университете Кентербери, ездил в Европу, дружил с многими русскими эмигрантами и помогал им. Какой-то журнал они издавали на его деньги, я сейчас выясняю – какой. Остались два чемодана разных черновиков и документов того времени и тех людей…

«Продать… – мелькнуло в голове Прохорова, но потом он сказал сам себе: – Уймись, наконец…»

Он встал, прошелся по комнате.

Две пары молодых глаз следили за ним.

«Ни фига “зять” не изменился за эти годы… Серебряный век, грустные шутки, не бросать своих…»

Он неожиданно даже для себя остановился возле Надин и погладил ее по голове. Она ободряюще взглянула на него, а он подумал, что жест получился совсем не мужской, а скорее взрослого по отношению к ребенку.

– А как Володя добился, что вы здесь? – наш герой перевел разговор, чтобы забыть и собственную сентиментальность и собственную предыдущую излишнюю тороватость, когда хотел все продать. – Каким бы хорошим человеком не был прадед, однако почти за шестьдесят лет можно легко забыть о его просьбе кого-то когда-то навестить и письмо передать…

– Он был очень богатый человек. – Джон перевел слова Прохорова девушке, а потом начал свою сагу. – Рассказывают, что прадед всегда знал, какие акции покупать и когда, поэтому наследство его по смерти оказалось огромным, просто невероятным… Даже Великая депрессия ему не помешала и он не разорился, как многие, а еще увеличил свое состояние…

82

«Понятно, – хмыкнул про себя Прохоров, – Володя просто перед отъездом выяснил, какие компании за эти годы и когда пойдут вверх, а какие и когда вниз. Ай, молодец, все-таки не зря я им так восхищался. Легко играть на бирже, когда имеешь такую информацию, но вот подготовиться и так подготовиться к этой игре – это надо сообразить…»

– Ну, и что? – спросил он вслух. – Какое отношение его богатство имеет к твоему визиту?

– Он, умирая, – Джон грустно усмехнулся, – распорядился, чтобы все наследство было поделено пополам. И одна половина распределена между родственниками, а вторая лежала в банке, пока точно в 2013 году, точно двадцать третьего июля тебе не будет вручено это письмо. Так что я от тебя теперь должен получить свидетельство, что письмо передано лично в руки. Надо идти к нотариусу или в посольство, составлять документы, заверять. Или ты сам поедешь со мной в Бостон, там все тебя ждут, и там подтвердишь, что все условия по воле завещателя исполнены.

– Узнаю брата Колю… – не зная то ли радоваться, то ли печалиться сказал наш герой. – Никого не оставил без денег, но и меня, грешного не забыл. А велика ли сумма оставшегося наследства?

– Точно никто не знает, – развел руками Джон, – но те, кто понимает, оценивают со всеми процентами, набежавшими за эти годы в восемьдесят-девяносто миллионов долларов…

– Фига себе… – выдохнул Прохоров. – Так вы и в банке, наверное, не были, зачем вам такие мелочи?

– В каком банке?…

– В банке для вас прадед оставил еще деньги… – начал объяснять Слава. – Вы должны были сегодня прийти в камеру хранения Белорусского вокзала, в ячейку номер девятьсот два, открыть ее, код – 0508, и достать оттуда ключ от банковского сейфа и записку – какой это банк и где он находится…

– Просто детектив… – восхищенно сказал Джон и начал переводить Славины слова девушке.

– Затем вы должны были пойти в этот самый банк, – продолжал Прохоров, – открыть сейф и получить деньги.

– И большая сумма?

– Вообще-то – немаленькая, – ответил Слава, – но на фоне вашего наследства копейки…

Он назвал цифру.

– В первый раз об этом слышу. – Джон что-то прикинул в уме. – И кому это должно принадлежать? Нас, прямых наследников – восемь человек…

– Это уж вы сами решайте… – отмахнулся наш герой, – мне никаких распоряжений на этот счет не оставлено…

Надин внезапно наклонилась к своему приятелю и что-то спросила у него вполголоса.

Наклон этот резанул Прохорова…

И то, как она спросила, с каким лицом – тоже…

«Стоп, уймись, – опять сказал себе Слава, – она ведь не жена и не дочь тебе и имеет право на любые отношения с любым человеком…»

Но слова эти помогали мало…

Письмо той, реальной Надежды все это время жгло ему руку, и он никак не мог решить, кто сейчас важнее – та, его настоящая, но умершая семьдесят лет назад. Или эта – реальная, но другая…

До этого Надин сидела тихо, только переводила взгляд с одного на другого. Незнание языка, как чувствовал наш герой, сильно тормозило ее участие в беседе, а его реплику о том, что она может говорить по-английски, девушка почему-то проигнорировала.

Может, не поверила, слыша, как Прохоров разговаривает?

Правнук, когда разговор шел по-русски, как уже сказано выше, тихонько ей все пересказывал.

А сейчас она что-то впервые спросила. Джон кивнул и перевел уже для нашего героя:

– А кто это брат Коля?

– Это так, просто присказка такая… – и на недоуменный взгляд внука объяснил: – Идиома…

– Идиома? – переспросил Джон. – Этот Коля был чей-то брат, а потом стал символом?

– Наверное… – пожал плечами Слава. – Никогда не интересовался, просто так говорят, когда встречают что-то знакомое…

Джон достал телефон и начал что-то туда записывать.

– А ты читал книгу прадеда? – спросил у него Прохоров, не дождавшись окончания процесса.

– Которую? – поднял глаза тот.

– А у него их много? – не понял Слава.

– Шестнадцать солидных трудов по филологии, множество статей в сборниках и журналах и один роман…

Прохоров даже позавидовал бывшему «зятю» – за сорок лет – так много. Он бы с удовольствием и четверть этого после себя оставил, только никогда не пробовал писать, а сейчас, наверное, уже поздно начинать.

– Вопрос о романе… – объяснил он.

– Я его сейчас перевожу как раз… – заулыбался Джон.

Он пересказал последние реплики Надин, а она его неожиданно поцеловала в щеку.

«Да у них роман… – вскипел наш герой. – Не просто он к ней пристает, а уже все срослось… Какая неприятная у него улыбка…»

И тут же опять одернул себя:

«Это же твой потомок, что ты делаешь?..»

– А русского твоего хватает? – спросил он.

И расстроился оттого, как недружелюбно у него получилось.

Но потомок, казалось, ничего не заметил, а ответил со своей обычной широкой улыбкой:

– Я говорю гораздо хуже, чем пишу, нет практики… А понимаю практически все, что слышу и читаю…

А Надин, как раз наоборот, все почувствовала и теперь в ее взгляде сквозило осуждение.

– А ты читала? – спросил наш герой, надеясь исправить положение.

Спросил по-английски, помня, что девушка по-русски знает, видимо, только «Здравствуйте, спасибо и до свидания».

Почему-то это произвело на нее впечатление и она опять заулыбалась…

Хорошо так заулыбалась…

– Еще нет… – Джон мне сказал, что это интересно, но я еще не начала… Только скачала в ридер, но пока не нашла времени…

– Руки не дошли… – по-русски сказал потомок, предварительно посмотрев в телефон.

Похоже, он туда записывал местные идиомы и метафоры.

– А вы давно знакомы? – спросил Прохоров, обращаясь к девушке.

– Примерно два дня… – она посмотрела все в том же телефоне, явно на часы. – В самолете познакомились…

«Так есть у них роман или нет? – мучился теперь Слава. – Потомок ей нравится, а сам он в нее влюблен. И то и другое – очевидно… Но вот два дня для всего это сегодня мало или нормально?»

– Вы что-то хотели сказать о романе прадеда… – отвлек его от этих терзаний Джон. – Вы сами его читали?

– Нет… – сказал Слава.

И не сообразив, что еще ничего не обдумал, что он просто не знает, насколько потомки посвящены в реальную историю его и других их предков, ляпнул почти автоматически:

– Только все, что в нем описано, – правда…

83

И, сбежав от разговоров и вопросов, уткнулся в следующее, давно уже жгущее руку письмо.

А гости, точнее Джон, рванулись что-то спросить, но поскольку хозяин дома не отозвался, то потомок вполголоса перевел Надин его вопрос, а потом еще тише стал рассказывать ей что-то, скорей всего, содержание романа «Путешествие сквозь…»

А мы, пока они так беседуют, все-таки попробуем добраться до письма Надежды Михайловны.

По некотором размышлении автор решил не воспроизводить здесь послание ее к Прохорову.

Во-первых, я не Пушкин и не в состоянии повторить (или достойно воссоздать) прочитанное ранее, а самого письма в моем распоряжении нет. И так вон в Володином послании (тоже по памяти, что простительно) навставлял кучу скобок, что скорее мой стиль, чем его.

Но там хоть мысли, что-то получилось запомнить, а здесь…

В общем, смотри «во-вторых»…

Во-вторых, как в любом женском послании, тут больше чувств, чем мыслей, а именно второе в этом меню еще как-то мне удается передать, а первое – редко и всегда плохо…

В-третьих, тормозить движение романа бесконечными повторениями (а их там, в письме, было немало), на мой взгляд, не стоит, даже в самом конце повествования.

Поэтому дальше последует простой пересказ важного, иногда с воспроизведением настоящего Надиного текста (по памяти, поэтому не взыщите).

Писала она это письмо в начале четырнадцатого года, это Прохоров выяснил сразу, взглянув на последнюю строчку последней страницы.

Начала Надежда с того, что в тот злополучный день, когда они расстались, ничего плохого с ней не случилось.

Полиция, как и ожидалось, на взрыв тут же ворвалась в квартиру, но, поскольку не только следов этого самого взрыва, но и вообще чего-нибудь предосудительного, найти не удалось, то Надежду оставили в покое. Не извинились, правда, но она этого, если честно, и не ждала.

Наш герой долго, не поднимая глаз, сидел над этими строками, потому что понимал, что Надя прожила полгода между их расставанием и этим письмом, переживая за то, что Прохоров мучается неизвестностью – что с ней. Иначе начала бы с чего-то другого, а не с того, что могло его успокоить. И придумала, как передать письмо, скорей всего, именно с этой целью.

Только получилось в итоге, как в русской сказке – битый небитого везет. Потому что он, Прохоров, и недели не переживал, а она целых шесть месяцев (а возможно, и до конца жизни, не было ведь уверенности, что письмо попадет по адресу) мучилась – как его, бедного, успокоить…

Где бы теперь хоть посмотреть на подобную женщину, так чувствовавшую и так переживающую за своего мужчину?

Тут Слава поднял глаза, посмотрел на нынешнюю Надю.

Они сидели с Джоном рядышком, притихшие (пересказ, похоже, закончился), видно, чувствовали, что происходит что-то важное, не догоняя, в чем суть.

Взгляд его Надя встретила спокойно, не отводя глаз, видно, что-то начала понимать в том, что происходит.

И как ни странно, понимала она явно больше Джона…

Прохоров зачем-то, сам не очень соображая, что делает, кивнул ребятам, конечно, в основном ей, потом опять уткнулся в пожелтевшие бумаги.

В них дальше шло длинное рассуждение, почему Надежда настояла на том, чтобы они ждали решения судьбы каждый на своей стороне. О чем-то наш герой уже знал, о чем-то догадывался, но тут все было изложено просто и ясно.

Суть Надиных размышлений сводилась к тому, что поскольку так все было трудно с их объединением тогда, она решила, что, видно, не судьба и положиться надо на волю Божью.

Если Господь хочет, чтобы они были вместе, то никакой взрыв их разъединить не сможет…

«А если разъединит, то значит, жизнь моя предназначена для чего-то другого, для чего – я догадывалась уже тогда».

И Бог рассудил…

Потом шло длинное и пылкое рассуждение о любви. Очевидно, непреодолимое расстояние и точное знание того, что они уже никогда не встретятся, сделало Надю более раскованной, и она, в точном соответствии с логикой ее новой знакомой – Марины Цветаевой – признавалась в любви и клялась в вечной верности.

Неважно, что Марина Ивановна все эти принципы – признаваться первой, любить нелюбящего, влюбляться безнадежно и так далее, сама сформулировала только через двадцать с лишним лет, как помнилось Прохорову, в статье «Мой Пушкин»…

Но имеет значение та страсть, с которой Надежда писала о любви к навсегда исчезнувшему из ее жизни человеку, и эта страсть по потерянному, любовь к невозможному – напомнила Прохорову именно Цветаеву.

И как жаль, что он не мог с Володей это обсудить, ведь тот, в отличие от «тестя», читал «Мой Пушкин» не сорок лет назад…

А все эти размышления о Пушкине, о Цветаевой и даже о «зяте» нужны были нашему герою только как скрепы…

Даже, скорее, не скрепы, а как некий корсет, который невероятными усилиями позволял его расплывающемуся от боли сознанию, удержаться и удержать тело, чтобы оно не завыло, не закружилось по-звериному в бешеных конвульсиях, не начало разносить его квартирку вдребезги-пополам…

Прохоров перевел дух, несколько раз поднял и опустил голову, чтобы кровь отлила от мозга и не случился инсульт (так советовал ему старый приятель-врач).

Взял себя в руки…

Дочитал…

Заканчивалось письмо так, как и должны заканчиваться подобные письма:

«Очень Вас (“Вас” зачеркнуто и над ним написано “тебя”) люблю. Хочу и сделаю все, что смогу, чтобы у тебя Марины, Володи, Андрея и Анечки все было хорошо.

Очень тебя люблю. Твоя Надежда. Прага, январь, 1914».

– Почему Прага? – хрипло спросил он. – Какое отношение Надежда имела к Чехии?

– Моя прапрабабушка жила в Праге… – быстро, как только поняла перевод, ответила Надин. – Она, – кивок на бумаги в руках Прохорова, – приехала туда в январе и слезно просила свою двоюродную сестру организовать все так, чтобы это письмо было доставлено.

– И сто лет его передавали из рук в руки? – недоверчиво покосился на нее Слава. – Неизвестное письмо давно забытой женщины?

Он и сам не понимал – в чем его сомнение, что такого можно подозревать в этой ситуации. Но поверить в подобную верность семейным традициям в начале двадцать первого века было трудно.

– Она в нашем роду – почти святая… – обиженно сказала Надин. – Потому что спасла всех нас. И меня и вообще никого бы не было сейчас из нашей семьи, если бы не она…

84

Прохоров удивленно уставился на девушку.

Что еще успела сотворить Надежда?

– Просто, – начала объяснять Надин, – когда двоюродная прабабушка приехала с этим письмом в Прагу, она предупредила, что всей моей семье надо немедленно убираться отсюда, потому что в июле четырнадцатого года начнется война, потом будет революция в России, потом опять война, потом немножко мира, а потом придут немцы и вырежут всех евреев. Сначала ей никто не поверил, думали – сумасшедшая, а затем, когда именно в июле в Сербии началось, как она предсказывала, поняли, что не все так просто. И начали перебираться к двоюродному дяде в Америку…

Тут она почему-то взглянула на Джона, как будто тот имел отношение к этому переезду.

Возможно, раньше, он спрашивал, как они очутились в Штатах.

… И успели… – закончила Надин свою мысль. – А все, кто остался, потом были убиты в гетто…

– И ты все это помнишь и знаешь? – почему-то никак не мог поверить девушке наш герой. – Все сто лет в твоей семье хранится эта история?

– Да, хранится… – упрямо сказала Надин. – И в этом нет ничего удивительного, люди имеют память, чтобы не забывать… А я все помню и знаю, потому что у моей прабабушки была фотография той прабабушки, которая всех спасла. Они там вместе, еще дети маленькие совсем, может год, а то и меньше, но я оказалась очень похожа на ту прабабушку сразу, как родилась. И мне даже имя дали в память о ней… И поэтому именно мне поручили выполнить ее волю и отвезти письмо в Москву…

Прохоров даже чуть улыбнулся такой горячности.

Вот и не верь после этого в переселение душ: эта новая Надин – такая же жесткая и решительная, как двоюродная прапрапра… тьфу ты, сколько раз еще нужно говорить это «пра»?

И такая же женственная и мягкая, это по глазам видно…

«Да и вон как Джона за руку держит… – вдруг подумал он без всякой ревности. – Меня бы кто так держал…»

– И все-таки, – решил сменить тему Слава, – как вы вместе-то оказались, если только что познакомились?

– Случайно… – сказала она и посмотрела на Джона.

– Случайно? – переспросил наш герой.

И тоже посмотрел на Джона.

– Случайно… – вмешался парень, который очевидно считал себя старшим в их дуэте и старался брать ответственность на себя. – Совершенно случайно оказались в одном самолете, в соседних креслах. Разговорились, выяснилось, что летим в одно место. И задача у нас одна – передать письма из прошлого. Стало страшновато, но любопытно. А уж когда стало ясно, что и адресат у нас один, решили, что это судьба, надо быть вместе…

Слава, который во все время перечисления этих неслучайных случайностей кивал головой, поднял глаза на Надин.

Она улыбнулась в ответ, подтверждая слова Джона.

«Надо быть вместе» – эти слова ты подтверждаешь?

Или все-таки правдивость истории о вашей встрече?

А Надин несколько раз перевела глаза с одного на другого и неожиданно спросила:

– А вы не родственники? – она опять посмотрела на обоих мужчин. – Очень похожи…

Теперь Прохоров глянул на Джона, но сходства не обнаружил.

А тот, поймав взгляд нашего героя, на реплику Надин реагировать не стал, а спросил:

– Кто вы? – осторожно спросил, как у опасного человека спрашивают. – Простите за нескромность и настойчивость, но почему из двух разных городов Америки, из двух разных семей везут вам в один день письма из прошлого? Почему именно вам и каким образом мой прапра… дед, который умер шестьдесят лет назад, оставляет деньги для нашей семьи? Откуда они, – взгляд на Надин, – одна век, другой полвека назад знали, где вас искать в сегодняшней Москве? Что здесь вообще происходит?

Он тут же перевел свои слова девушке, и она кивнула в подтверждение, да, мол, это не только он спрашивает, я тоже интересуюсь…

Надо было отвечать…

Или прощаться с этими людьми навсегда…

А этого не хотелось, ох как не хотелось…

Хотя, возможно, после того, что он расскажет, если расскажет все, как было, то придется все же расставаться…

Кому охота иметь дело с ненормальным?

А выбор разве есть?

То-то и оно…

Слава встал, прошелся по комнате, подошел к стене, хотел начать с нее, рассказать историю с проломом, но вдруг увидел в зеркале свое лицо, а рядом и чуть глубже лицо Джона.

И действительно понял, что есть что-то общее, нос Маринкин, от ее матери, но в целом – мой потомок.

Овал лица, глаза, лоб открытый…

Мне бы, конечно, такое мужественное выражение лица, а не удивленную морду вшивого интеллигента…

Хотя и интеллигентности тут тоже хватает, как-то американцы умудряются быть мужчинами и не терять при этом печать мысли на челе…

В этом смысле он на «зятя» похож…

Хотя живьем Володины, пожалуй, только уши. Хотя откуда у неродного сына уши отца?

Воспоминание о «зяте» напомнило о романе.

Да и молчать дальше было уже нельзя.

– О чем в той книге повествуется? – спросил наш герой, хватаясь за роман, как за спасательный круг. – Можно хоть коротко пересказать, потому что я тогда пойму, что вам известно, а о чем надо обязательно упомянуть…

И, хотя книгу Слава не назвал, Джон прекрасно понял, о чем его спрашивают.

– Там рассказывается история человека, даже скорее семьи, которая попала из будущего в прошлое, из России начала двадцать первого века в Новую Зеландию начала двадцатого. Очень подробно и поразительно точно с точки зрения психологии разбирается, что они видят, как понимают то, что видят, как адаптируются к тому, что их окружает…

Прохоров недоуменно уставился на Джона:

– И что? Вы же видите, что все описанное – правда…

– Даже если предположить, что это – правда, а я так не могу предположить, все-таки в университете учился, то все равно остаются две загадки. Первая – как это все могло произойти? Вторая – кто вы в этой истории? В романе о вас ни слова, но все концы ведут к вам… Вот еще Надин появилась с новым письмом столетней давности, но ничего яснее не стало…

– Ладно… – сказал Прохоров на это, – давайте попробуем…