Текст книги "Старый дом"

65

А когда наш герой, наконец, глаза открыл, первое, что он увидел, было лицо Надежды.

– Вячеслав Степанович, – испуганно спросила она, – вы живы?

И даже сквозь не совсем ясное сознание, каким-то неведомым краем его, Прохоров умудрился отметить, что и в подобной ситуации она не изменила себе, назвала по имени-отчеству.

– Жив… Где Вадик?

Она кивком указала куда-то в сторону, рукой проведя по лицу Славы, и в этой невинной ласке оказалось больше эротики, чем во всех эротических фильмах, вместе взятых…

Но об этом потом, потом…

– Что с ним?

– Я его застрелила…

И этот такой простой, прозвучавший с непререкаемой обыденностью ответ, поверг Прохорова почти в сомнамбулическое состояние.

«Квиты…» – мелькнуло у него в голове.

И он сам изумился…

Оказывается, все эти дни жило в его подсознании ощущение невозможности его, убийцы, совместной жизни рядом с Надей…

Но и об этом – потом…

Он посмотрел на нее, вроде бы все в порядке, нормальная женщина, в нормальном состоянии, словно она только что не убила человека, а наваристый украинский борщ приготовила.

Но Слава, который, оказывается за эти несколько дней успел хорошо изучить ее лицо, видел, что поселилась в глазах женщины неизбывная тоска, что ноздри чуть расширены по сравнению с обычным состоянием, что дыхание сбивчиво, что легкая испарина лежит на лбу…

И хотя, или именно потому, что наш герой совершенно забыл, что имеет дело с профессиональной революционеркой, с боевиком, который возможно уже не раз вышибал пулей мозги тем, кого комитет приговорил к казни, острая жалость к этой хрупкой женщине резанула его…

Надежда к этому времени отступила на шаг от Славы, опустилась на пол и с тоской смотрела туда, где, по мнению Прохорова, должен был быть Вадик.

Утешить…

Отогреть…

Вытащить из той бездны отчаяния, в которую она, он это ясно видел, готова с головой уйти…

Но сначала проверить, что с «бычарой»…

Слова Надежды – это только слова, причем слова испуганной женщины, а оказаться вдруг вдвоем в лапах у этого ублюдка, если она не права и Вадик неожиданно очнется…

Слава попробовал напрячь мышцы: спина отозвалась болью, но это было почти нормально при том, что он грохнулся ею, падая с высоты Вадикова тела. В остальном, если не считать бешено бьющегося сердца, все было более-менее в порядке.

Он перевернулся и попробовал выпрямиться. Получилось не очень – ноги подогнулись и он чуть не грохнулся плашмя.

Тогда Прохоров встал на четвереньки…

И подумал, что вот этим любимая женщина и отличается от случайной – ты при ней можешь быть слабым…

Потому что ты ей веришь…

И знаешь, что она простит…

Глядя внимательно на поверженного врага, наш герой пополз к нему.

Уже со своего места он видел, что Надя права – никакой живой человек не мог так лежать, так вывернув руку, так не дыша, так мордой в пол, мордой, под которой накапливалась лужа крови…

Но проверить – жив или нет – наш герой был обязан.

Он подполз к телу, на ходу одной рукой нащупывая на собственной шее сонную артерию…

Не для того, чтобы перебить ее точным ударом или пережав пальцами вытравить из поверженного врага остатки жизни…

А чтобы проверить все ту же версию о смерти или нет, просто у себя наш герой знал, где эта артерия располагается, и надеялся, что и у того, что недавно было Вадиком, таким способом найдет нужное место…

Преодолевая брезгливость, Прохоров, ухватил бандита за шею и прижал кончики пальцев. Но, ни там, где она была у него, ни где-либо еще поблизости никакая артерия не прощупывалась, шея была безжизненна и все больше напоминала гладкое дерево при морозной погоде…

Слава бессильно откинулся назад, оперся о край проема:

– Готов… можно не бояться…

Теперь надо было спасать Надежду…

Она сидела с остановившимся взором, глядя в одну точку и все больше и больше уходя в какой-то свой очень страшный мир.

Прохоров подполз к ней и первым делом повернул ее так, чтобы она не видела труп. Подивился тому, как легко у него это получилось, ведь, несмотря на всю свою воздушность, пятьдесят с лишним женщина точно весила…

Помогала ему?

Тогда это было в бессознательном состоянии, потому что и сейчас, глядя уже в сторону, Надя оставалась сомнамбулой.

И Слава прижал ее к себе и начал гладить по спине, по плечам и по голове, без конца приговаривая какие-то ласковые и бессмысленные слова, которые люди говорят в подобных ситуациях и которые и повторять-то нет смысла, потому что они у всех одинаковые и смысл их всегда не имеет никакого значения.

Так продолжалось несколько минут, когда Надя, наконец, шевельнулась и тихо сказала:

– Я первый раз… человека…

– Он не человек…

– Я первый раз… человека… – повторила она.

– А вообще стреляла – не первый?

Прохоров решил сменить тактику, доказывать ей, что «бычара» это не совсем человек, было невозможно и не нужно, она не слышала. Но вот попробовать перевести ее внимание с этой страшной минуты на прошлое, на быт, на будущее – нужно было, потому что могло помочь…

– В лесу… В деревья… Когда занимались…

«Ага… – подумал Слава, – у боевиков бывали учения…»

– И попадала?

– Я очень хорошо стреляю…

А Прохоров, пока искал следующий вопрос, подумал вдруг, что он вдруг перешел с ней на «ты».

Он опять погладил Надю по плечу, а она вдруг посмотрела на него вполне осмысленными глазами.

И сказала:

– Теперь нам придется расстаться…

66

Он вздрогнул, чуть отстранился, долго посмотрел на нее:

– Но ведь я тоже…

Теперь она взглянула на него удивленно, потом поняла:

– Я не об этом…

– Тогда о чем?

– Мы же не можем здесь оставаться… – она болезненно сморщилась, – после всего этого…

– Не можем…

– Значит, должны бежать…

– Вместе… – выдохнул Слава.

– Только куда?

Повисла пауза.

Прохоров, наверное, Надежда занималась тем же, бросился в тысячный раз перебирать возможные варианты развития событий.

К нему?

Но смерть Вадика в миллион раз увеличила сложность пребывания здесь его самого, Славы, не говоря уже о ниоткуда появившейся Наде. Ему бы самому выбраться, хотя возможности, пусть призрачные для этого есть…

Но тащить сюда, при их взаимной нелюбви к его, Славиному времени, при том уровне опасности, который образовался, еще и эту несчастную женщину?

Невозможно…

Ему бы самому смыться куда-нибудь от того миллиона проблем, к которому прибавился теперь еще миллиард…

Смыться хотя бы временно, пока разгребет…

К ней?

Но тоже непонятно, как быть и что делать, когда труп лежит точно на грани двух времен…

Куда его девать?

И как вообще выйти из квартиры, ни о каких шикарно задуманных артистах или цыганах речь сейчас идти не могла.

И еще – сам проем…

И все-таки…

– К тебе… сказал он, наконец.

– Полиция под дверью… – тихо сказала она. – Я, когда возвращалась, двое стояли прямо у подъезда…

– И они не услышали выстрела? – изумился Прохоров.

– В соседнем доме – пожар… – объяснила она. – Крики, лошади ржут, дерево горит с треском, вода шумит – поди, услышь…

Да, Слава тоже слышал с той стороны какой-то шум, просто по московской привычке не придавал ему никакого значения.

Он задумался.

И внезапно лицо его просияло:

– Артисты… – сказал он.

Она изумленно посмотрела на него, словно вдруг усомнившись в душевном здоровье.

Тогда Прохоров рассказал ей свою идею о цыганах и артистах, как способе выбраться из дома.

Она слабо улыбнулась, это в нормальных обстоятельствах, наверно, должно было означать смех.

– Почему мы не можем, – горячился он, – использовать пожарных и всю эту суматоху, как прикрытие, как фон, в котором и попробуем раствориться?

Пауза.

– Сейчас я посмотрю…

Он встала, оправила платье, пошла к выходу.

«Я счастливый… – подумал Слава, – встала и без звука пошла меня спасать, хотя с ног валится… Такая женщина и она – моя…»

Прислушался – на улице вроде бы тихо…

Вот проехала пролетка, вот кто-то прошел…

Пожар закончился?

Все уехали?

Где Надя?

Он начал придумывать, цепляясь за последнюю надежду, как они выйдут из дома, прикидывать, что для этого надо.

Одеться нужно по-простонародному, в какой-нибудь армяк, если бы еще знать, что это такое…

Шапку такую с заломанным верхом, кажется, треух называется…

Или это зимняя одежда?

Говорить не буду, пусть я буду немой…

Но где взять шапку и армяк, как вели себя немые в то время, где и во что он переоденется, чтобы потом двигаться с Надей на вокзал – все эти мысли отметались усилием воли.

А через несколько минут Надежда вернулась.

– Мы опоздали… – сказала она смущенно, видно, изначально не верила в этот вариант. – Пожарные уехали…

– Я слышу… – мрачно сказал он.

Все рухнуло…

– Пришлось сходить за хлебом, – начала оправдываться она, как будто он обвинил ее в том, что она задержалась. – Иначе, чего я вышла? Посмотреть на полицию, получается… А их стало заметно больше…

Он поднял на нее глаза, попробовал улыбнуться:

– Размножаются делением…

– Мне кажется, – она устало опустилась на стул, повернулась так, чтобы не видеть тело, – они вот-вот придут сюда…

– И выйти не получится? – на всякий случай уточнил он.

– Нет…

– У тебя есть, где спрятаться?

– Есть, попробую, нет… Не к маме же…

– Давай сделаем так, – ему показалось, что это выход, – перетащим его ко мне, я разберусь, придвинем вплотную «уродца», дыру завесим с твоей стороны, а когда все успокоится – встретимся опять…

– Вячеслав Степанович… – только и сказала она.

– Понимаю, что это – бред, – он помотал головой из стороны в сторону, – но должен же быть выход…

– Не всегда… – тихо сказала Надежда.

– И что же нам, бедным зайцам, делать?

Он встал, подошел к ней, обнял.

– Почему зайцам?

– А кто мы? – тихо ответил он, – уж точно не волки…

– Не волки…

И вдруг они, не сговариваясь, тихо заплакали…

67

Но продолжалось это недолго.

Прохоров внезапно сел на пол (ничего страшного не случилось, просто ноги затекли, а хотелось быть поближе к Наде) и задумчиво начал водить пальцем по вытертому паркету, словно рисовать какой-то никому, да и ему самому, неизвестный рисунок.

– Что? – через несколько секунд спросила Надя.

– Есть у меня одна идея, – он помотал головой, – даже не идея, а мысль, – опять та же игра, – скорее тень мысли…

Конечно, будь у них побольше времени, он наверняка выдумал бы что-нибудь получше.

– Расскажите…

– Ты когда-нибудь назовешь меня на «ты»?

– Когда-нибудь, – эхом отозвалась она, – расскажите идею…

– Тогда два вопроса. Один практический, второй философский… Ты говорила, у тебя есть динамит…

– Есть… – она удивленно посмотрела на Прохорова. – Я все вывезла, но одна шашка осталась, я просто о ней позабыла…

– Умеешь с ним обращаться? Это все тот же, первый вопрос, пока никакой философии…

– Учили… – она все так же удивленно смотрела на Славу.

– Второй вопрос… – он помедлил, словно подыскивая слова, – исходя из того, что выхода у нас нет, что ни один вариант не проходит, я предлагаю рискнуть и сыграть втемную.

– Как это?

– Ну, ни я, ни Володя, ни, думаю, ты не задумывались над природой того явления, которому мы стали свидетелями и участниками. Не задумывались хотя бы потому, что не являемся физиками и понять здесь ничего не можем по условию. Но мне кажется… – Прохоров даже встал и подошел к стенке. – Никто, даже физики нашего времени, не знают, что, в самом деле, случилось с этим куском штукатурки, что он оказался границей двух миров, а если точнее, времен…

– И что? – теперь она подозрительно смотрела на Славу.

– Идея в том, – наш герой, несколько помедлил, но потом бросился вперед, – что если эту стену снести, мы получим пространство, которое находится в двух временах одновременно. А мы ничего не знаем о свойствах этого пространства. Оно может находиться в одном времени, неизвестно в каком, может в двух временах, сохраняя невидимую границу, а может в двух одновременно без всяких границ. Если случится первый вариант – то тогда мы будем решать по обстоятельствам. Если второй – то просто ничего не изменится, значит, мы, по меньшей мере, ничего не теряем, все равно для любого человека штукатурка с дырой – это не граница. Если третий – то вот тут-то и начнется самое интересное.

– Интересное… – печально повторила Надежда.

– Да… – Слава был настолько увлечен своей новой идеей, что не расслышал печали в ее голосе. – Потому что тут все непредсказуемо. Мы можем оказаться в прошлом, в будущем, на другой планете, в другом измерении… Я бы никогда такое не предложил тебе, потому что это может быть опасно, но это может быть опасно, а сейчас мы точно стоим посреди пожара на пороховом складе…

– На пороховом складе… – опять повторила она.

Он посмотрел на нее, теперь услышав, потом резко сел, просто плюхнулся рядом с ней:

– Прости меня, Надя… – Прохоров обнял ее колени, – я напорол всякой чуши… Глупости говорю…

У Вадика вдруг зазвонил телефон. Наверное, Горох его ищет…

А если сам приедет проверять или пришлет кого-нибудь?

Бр-р…

– Ничего не глупости… – вдруг сказала она.

Слава поднял голову, глянул на нее.

– Просто, – она задумалась, – просто… ну как вам объяснить… Понимаете, когда вы появились, я вдруг подумала, что все наконец кончилось…

– Что кончилось? – тихо спросил он.

– Я не боец, мне с юности, даже с детства, хотелось нормальной человеческой, женской жизни… – она опять задумалась. – А получалось все по-другому, все не так, как хотелось. А потом появились вы, и я с чего-то решила, что теперь все, я могу вернуться туда, где так и не жила, где могла бы жить, но вот не довелось…

Он шевельнулся, хотел возразить – о проеме, о сбитой собаке, об «итальянце», наконец…

Совсем не райская, даже не обыденная жизнь…

Но она не дала ему говорить, зажала рот рукой, покачала головой:

– Я все знаю и помню… И все ваши возражения готова принять… Только мысль моя была такая: еще одно осложнение, еще два, ну три, и все… И мы с вами, таким сильным и надежным человеком – вдвоем, где-то, где никого знакомых, где никто не сочувствует, никто не злорадствует, а если и сочувствует и злорадствует, то мне до этого дела нет. Потому что я с вами…

Он слушал эту горячую, казалось бы, по времени такую неуместную исповедь и гладил, гладил ее руку. Понятно было, что можно ей легко возразить, что она-то как раз боец, что нигде на этой грешной земле нет рая, что…

Да многое можно было ей сказать, но Прохоров чувствовал, что лучше ему сейчас молчать.

Молчать и слушать…

– А теперь опять… Вы думаете, я не понимаю, что мы в тупике. Вы играете в шахматы?

– Так, любительски… – изумленно ответил он.

– Нет, я не сошла с ума… – ответила она на этот взгляд. – Я когда-то хорошо играла, мне нравилось, в турнирах участвовала… Там в шахматах есть такое понятие, вы, конечно, знаете – цугцванг…

– Нет, – честно признался Прохоров, – не помню… Слово знакомое, но что означает – из головы вон… Помню только похожее – «цейтнот», это когда время сильно поджимает…

– «Цугцванг» – это такое положение на доске, – объяснила она, – когда любой ход может привести только к еще большей порче ситуации. В точности, как у нас сейчас: что ни сделаешь – может быть только хуже… Плюс ваш знакомый цейтнот тут как тут. И то, что вы предлагаете, – хоть какой-то выход, если есть шанс – конечно, нужно его использовать. Но это опять все та же борьба, причем неизвестно, с кем и с чем. А если мы попадем к диким людям и они захотят нас съесть? Может такое быть?

– Может… – честно сказал он.

– А если в вашем будущем все еще хуже, чем у вас?

– Вполне вероятно… – он решил не щадить ее, больно момент был важный, чтобы смазывать его шоколадным маслом.

– А если на другой планете нет воздуха?

– Почти ни на каких планетах нет воздуха…

– А что такое другое измерение, я вообще не понимаю…

– Ну, это есть такая теория, что мир наш не один, что существует много вселенных, бесконечное количество и в каждой из них есть свой мир, подобный нашему или, наоборот, отличающийся от него в любых мелочах…

– Ну вот, значит, точно борьба – с дикарями, с какими-то машинами или вообще неизвестно с кем или смерть мгновенная без воздуха…

– Но есть шанс, что мы угадаем и попадем куда-то в приличное место… Шанс, конечно, призрачный, но он есть…

– Все понимаю… – вздохнула она. – Но как же я устала ловить, ловить удачу, ловить момент, все время ловить и все время ловить на призрачные шансы. Простите меня, Вячеслав Степанович, я согласна…

68

И следующие несколько минут были посвящены сборам.

Хотел написать «дорожным», но потом сообразил, что никуда наши герои пока не собирались, кроме другого времени или измерения…

Да и места, возможно…

Значит, все-таки слово «дорожные» имеет право тут стоять.

Хотя сборы были странные.

Первой проблемой оказался труп.

Куда его девать и как его девать?

Вторая часть вопроса была такая же непростая, как и первая: Прохоров с его двумя инфарктами и хрупкая женщина Надя.

Чтобы даже оттащить огромного Вадика на пару метров, требовался весь запас сил, который имелся в наличии. А уж если какие еще причуды – вытянуть в подъезд, просто на улицу или отвезти куда-нибудь – пришли бы в голову нашим героям, то выход у них был бы один – расчлененка…

Поэтому тело оставили лежать там, где оно и было.

Только одно добавилось: Прохоров отобрал у Надежды пистолет и, тщательно обтерев его занавеской, вложил в руку «бычары».

На недоуменный ее взгляд, ответил:

– Не знаю, как в ваше время, но в наше есть такой метод расследования преступлений – дактилоскопия.

Тут мы опускаем пару минут его рассказа, потому что знаем: наш читатель, в отличие от Надежды Михайловны, прекрасно знает, что такое отпечатки пальцев. Поэтому переходим сразу к окончанию Славиного монолога:

– Так что если, паче чаяния, он окажется в нашем времени, а мы ведь совсем не знаем, где он вообще окажется, то пусть лучше у него в руках будет пистолет с его отпечатками пальцев…

Лежал Вадик точно в проеме, между двух времен, и даже динамит пришлось пристроить у него в ногах, потому что другого места не оказалось, а не ломать же с диким грохотом стену, когда в одном из времен полиция и так у дверей.

Второй вопрос оказался почти целиком Славиным: что взять с собой. Надя просто подхватила небольшой чемоданчик, с которым недавно (Господи, только пара часов прошла, как она приехала) вернулась.

В него помещался весь ее нехитрый скарб.

Совсем не так дело обстояло у Прохорова.

Начать можно было с денег, которые кучей лежали под столом. Здесь все оказалось не так просто, как могло показаться. У него в доме не нашлось ни единой емкости, в которую вся эта уйма могла бы войти. Помещалась эта гора не меньше, чем в четыре пакета, набитых до упора, а они, пакеты эти проклятые, имели противную привычку прорываться в самый неподходящий момент. Кроме того, в наличии имелись только три таких, которые годились по размеру, а четвертую часть бабла нужно было распихивать по двум, а то трем, маленьким пакетикам, из которых один был с порванной ручкой.

Тут выручила Надежда. Услышав злобное ворчание Прохорова по поводу производителей пакетов, она постучала в стену (переступить через Вадика так и не смогла) и выдала ему большую шляпную коробку. Она (коробка) будучи деревянной, сама по себе уже весила немало, а когда Слава впихнул в нее все свое богатство, стала вообще неподъемной. Но, как говорится, своя ноша не тянет, так что придется довольствоваться тем, что есть, в конце концов, не камни, а свои же денежки тащишь…

Тем более что и отходить далеко от дома Прохоров не собирался. Проблема же анахронизма (коробка явно была из другого времени, чем Слава) решалась легко: рядом располагался Арбат и чего только московское, да и российское население не перло в местные антикварные магазины, так что человек со шляпной коробкой никого особенно удивить был не должен.

Следующий вопрос, который встал колом, – что делать с книгами Гороха?

Исход своего предприятия наши герои видели весьма смутно, и одним из его вариантов было существование в начале двадцать первого века. А тут потерять гороховские книги мог только последний идиот или самоубийца. Потому что при ценности самих экземпляров плюс все возможные штрафы за их утрату плюс моральная компенсация за переживания – никаких денег, даже тех, что у Славы были в шляпной коробке, не хватит, чтобы расплатиться. И это при условии средних книг, а если в этот раз (Прохоров так и не открыл ни одну упаковку) Горох прислал самый цимес?

Но и тут никаких вариантов у Славы не было. Он вынужден был поверить Наде и просто оттащил все коробки с книгами к самой дальней от проема стене. С трудом, с лишним сердцебиением, но оттащил, чем очень гордился…

Комп, который, слава Богу, был ноутбуком, Прохоров положил в специальную сумку, которую повесил на шею и теперь был полностью готов.

Оставался последний вопрос, который надо было решить: а с какой стороны останутся наши герои в момент подрыва?

Поскольку решено было на сам этот момент в целях обеспечения безопасности, выйти из квартир, для Прохорова женская сторона из размышлений заведомо исключалась.

Надя, правда, утверждала, что от одной шашки динамита даже стены не дрогнут, перегородка – да, конечно развалится, да и то частично. Но и мебель, скорее всего, с места не сдвинется, если будет стоять на другой стороне комнаты. Однако Прохоров, который что-то слышал о взрывах в закрытых помещениях, то ли в кино видел, а может быть, читал, дескать, там ударная волна может вести себя по-другому, настоял на том, чтобы они в самый момент оказались на улице.

Только все же с чьей стороны?

Если исключить для него Надину сторону – оставались только два варианта: оба вместе здесь, на Славиной стороне…

Или каждый на своей…

Первый вызывал у Нади большие сомнения: мало того, что она категорически отказалась перелезать через тело Вадика, выяснилось, что ей просто не в чем выйти в прохоровскую Москву. Маринка, которая считала, что такого выхода больше не будет – вспомните, как категорически отказалась Надежда даже думать о существовании здесь – просто увезла тогда свои шмотки. Где они сейчас, никто, кроме дочери, не знал, а спросить ее было, мягко говоря, трудновато. Плюс вопрос с ее документами плюс общая Надина неприязнь к нашему времени плюс общая прохоровская растерянность в ответах на ее вопросы.

Короче, в какой-то момент обсуждения она вдруг встала и безапелляционно сказала:

– Дожидаемся друг друга каждый со своей стороны… У меня есть на то свои резоны…

И сдвинуть ее с этого решения Слава уже не смог. И объяснений получить мало-мальски толковых.

– По-другому быть не может… – со слезами на глазах стояла она на своем.

Таким образом, никакого свободного выбора у них, скорей у него, и не было. Но надежда оставалась…

– Сколько горит шнур? – печально спросил он у Нади.

– Секунд тридцать… Нам надо торопиться, только что какой-то усатый господин заглянул в окно – это плохой признак, раз они уже не стесняются…

– Ты готова?

– Да…

– Тогда расходимся… – пришлось скомандовать ему, – зажигай… Встречаемся здесь сразу после взрыва.

И вышел на улицу.

Шел и считал, почти не замечая ничего по сторонам.

На двадцатой секунде остановился, решив, что достаточно. Обернулся и посмотрел на дом.

И наверное, пропустил бы момент взрыва, потому что звук был почти не слышен в реве автомобилей и прочем московском шуме. Раздался (долетел до него) только небольшой хлопок и дом чуть-чуть дрогнул…