Текст книги "Любовь к родителям"

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Жизнь моя кончается, и я размышляю, чаще спокойно, иногда с отчаяньем, в чем был ее смысл. Смысл жизни в самой жизни, не мной сказано. Скажу по-другому. В чем состояли достижения моей жизни, не обманул ли я природу, Господа Бога, отпустившего мне свою меру ума, здоровья и способностей и ожидавшего от меня по этой мере? Велика или мала эта мера – неважно. Важно, хватило ли у меня сил и уверенности в себе осуществить то, на что я был способен. А если нет, то что помешало?

Без сомнения, высшая моя заслуга и награда – это мои дети, сын и дочь. Я воспитал двух свободных людей, здоровых и красивых, умных и образованных. Они в полной мере обладают чувством собственного достоинства. Услышав краем уха нечто неодобрительное, они не кидаются выяснять, не про них ли сказано, а, выяснив, не торопятся начать оправдываться, как это делал я. Их дома ни разу не обозвали ни дерьмом, ни ничтожеством, с ними советовались по разным вопросам, и для них не жалели ни сил, ни денег. Перед ними никогда не разыгрывали ни трагедию искренней скупости, ни комедию показного благородства. И хотя оба были пороты в детстве, но, исключительно, за дело и с соблюдением ритуала.

(Бывали, грешен, и подзатыльники, розданные «в сердцах». Но в прошлом. До затылка сына теперь не дотянешься, к тому же мальчик стал больно важен, а дочка получила как-то слегка, когда в пятый раз подряд «бросила» сцепление при обучении вождению автомобиля, но при этом дочь сильно обиделась и дальше смотрела на шоссе сквозь слезы, так что я на будущее зарекся распускать руки. Ну, это так, между прочим, в скобках.)

Главная успешно выполненная мной жизненная задача состоит в том, что мы с женой стали той прокладкой, смазкой, мембраной, которая разделила поколения и позволила произвести от таких, мягко говоря, странных людей, как наши папы и мамы, таких замечательных ребят.

Другие, неглавные задачи я тоже, в общем-то, решал. Я был неплохим инженером. Некоторые мои мысли, оформленные как изобретения, надеюсь, еще поработают, уже без меня. Я получал новые результаты и за письменным столом, и на экспериментальном стенде. Эти результаты использовались в разработках от самых первых шагов до внедрения на заводе, где я обучал регулировщиков своим методам. Однако, разбираясь в отдельных узкоспециальных областях лучше всех, я всегда мог указать на другого инженера, который был сильней меня не в этом, так в том. Когда друзья достали мне две пачки отличной финской бумаги, я убеждал себя, что моя диссертация достойна такого прекрасного носителя, на полном серьезе вел внутренний диалог с воображаемым оппонентом, объяснявшим, кто есть я, и чего стоит моя научная работа.

Я был заботливым и порядочным начальником, до сих пор я дружу со своими бывшими сослуживцами. Но всегда находился недовольный сотрудник, как правило, тот, для кого я много сделал хорошего и с кем излишне сблизился. Этот человек терял ориентацию, забывал, кто кому кем приходится, и начинал испытывать ко мне жгучую ненависть. Я понимал, что я виноват, другой начальник сохранил бы хорошие отношения с подчиненным, израсходовав меньше материальных и душевных сил.

Когда, проработав много лет в технике, я понял, что за очень головоломную работу даже и при благоприятных результатах, я мало что получу из благ земных, я технику бросил и стал работать на финансовом рынке. Я быстро заработал довольно много денег для фирмы и для себя, хотя был финансистом низкой квалификации, самоучкой. Но, успешно оперируя очень большими деньгами, я сознавал, что всегда могу указать на человека, который способен проделать эти операции еще успешней, что настоящих высот я не достиг, и меня всегда есть за что упрекнуть.

С удовольствием строя деревянные сооружения на садовом участке, я сознаю, что есть строители искусней меня, у которых выходит поровнее, покрасивее, побогаче. С наслаждением управляя автомобилем, я знаю, что полно шоферов лучше меня. А уж если я явно попадаю впросак в каком-нибудь деле, то губы мои сами шепчут: «Бездарь и сволочь, правильно папаня говорил». Поэтому я стесняюсь своих достижений и не люблю, когда меня хвалят: ведь моя дача – не Дом Пашкова, водитель я хуже Шумахера, инженер – никакой по сравнению с Эдисоном, финансист – пожиже Ротшильда или Потанина, и меня любой вправе в этом обвинить и назвать теми словами, которых я заслуживаю…

В одной трактовке известной пьесы «Амадеус» Сальери изводит Моцарта не ядом и не интригами, а тем, что постоянно вызывает в воображении Моцарта образ его отца, который ругал сына при жизни за все, что бы он ни сделал. Моцарт объясняет воображаемому отцу свои поступки, оправдывается перед ним, покойником, но ничего доказать не может и сам погибает. Аналогичный случай…

Кроме детей, единственное мое создание, которым я горжусь, это мои стихи. Писал их я с ранней юности и всегда чувствовал себя поэтом. Звучание строк, рифмы, созвучия и сейчас волнуют и увлекают меня. Мысль напечатать свои стихи несколько лет всерьез занимала мою голову. Материализовалась эта мысль весьма скромно: сын показал мне объявление, в котором непризнанным поэтам, вроде меня, предлагалось опубликоваться за деньги в новом журнале. В первом номере напечатали подборку моих стихов, а второй номер не вышел, журнальчик исчез вместе с деньгами.

Мне хотелось настоящей публикации в настоящем журнале. Я просил помочь маму, как литературного человека, сам посылал стихи в солидные литературные издания. Результата не было. Мою рукопись либо теряли до прочтения, либо возвращали с категорическим и необоснованным отказом.

Наконец, пришла профессиональная рецензия. В ней говорилось, что стихотворения мои не такие уж и плохие, но на этом уровне пишут все, редакция завалена подобными стихами, в которых есть все, кроме искры таланта, а без оной не стоит считать себя поэтом и мучить своими произведениями работников редакции. Рецензия была написана грустно и доброжелательно, с полным пониманием тяжелой доли графомана. Мне в очередной раз объяснили, кто я такой, и я, пожалуй, хоть не до конца, но согласился, не то чтобы согласился, но как-то поколебался…

Я попросил отца прочитать рецензию и стихи, которые посылал в журнал. Я надеялся, что отец, возмущенный несправедливой рецензией, поможет мне напечататься. Стихи отец бегло просмотрел, рецензию прочитал до половины и сказал: «Ну, что ж. Они правы».

Не убежденный папиным приговором, я дал прочитать рецензию жене: видишь, мол… Прочитав рецензию, Катя моя стала орать, как резаная.

– Это написано про твои стихи?! Не смеши меня. Как ты смеешь верить этому бреду?! Этот треп не имеет никакого отношения к тому, что ты им посылал. Почему ты принимаешь на свой счет любую пакость?! Эх, ты! – так голосила моя жена.

Получив взбучку, я стал более внимательно рассматривать листочек с рецензией. Катя была права. Рецензия оказалась стандартной, растиражированной. Моя фамилия была впечатана на машинке и чуть-чуть отличалась от остального текста шрифтом и продавленностью букв на изнанке листка. Эра компьютеров у нас тогда еще не наступила, а то бы я до сих пор думал, что такой обширный и глубокий анализ самотекущей поэзии сделан специально для меня. Видно, чтобы пробиться в поэты, нужно, чтобы тебя в детстве пореже называли бездарью и ничтожеством… Как жил Велимир Хлебников, ума не приложу.

* * *

Я сильно сдал за последний год, кондрашка побеждает, дыхания не хватает все больше: я не могу ходить, даже в среднем темпе, только медленно, а после одной минуты физической нагрузки я полчаса откашливаюсь, обливаясь потом. И тому подобное. Так что на дальнейшие подвиги я, по-видимому, не способен. Пора подводить итоги. Итоги-то неплохие, «есть на что приятно поглядеть», как говорил старшина Васков. Но мог бы я, ох мог бы заквасить жизнь покруче, если бы после первого шага делал второй, а не принимался отчитываться и оправдываться за первый перед явным или воображаемым хулителем. И-эх, папаня-маманя, и зачем я был в вас такой влюбленный?..