Текст книги "Почтовый ящик"

Глава 19

За работу со сверхвысокочастотным радиоизлучением, или СВЧ, людям давали льготы. За эти льготы шла постоянная борьба: администрация стремилась льготы отнять, а сотрудники старались их расширить.

Самая главная льгота состояла в сокращенном рабочем дне, уходили с работы на час раньше, и это было святое, неприкасаемое. Иногда очередной комиссии удавалось доказать, что сокращенный рабочий день не положен, победивший руководитель радостно говорил: «Вот видите!», но тут же сам придумывал способ отпускать работников неофициально, по увольнительным запискам, по спискам или без всякого оформления. Через некоторое время следующая комиссия возвращала льготный час. Если бы сокращенный рабочий день отменили, многие бы уволились.

Всем остальным, чем поощряли за вредную работу, люди не так сильно дорожили, даже надбавкой к зарплате. Десять процентов к зарплате, молоко «за вредность», несколько дополнительных дней к отпуску – все эти льготы и льготишки то давали, то отнимали. Сотрудники боролись за них, но не уходили.

Был, правда, бастион, который администрация не сдала: никому так и не записали в трудовой книжке о работе «во вредных условиях труда».

Самым важным и основным был вопрос о том, как же все-таки влияет излучение на человека. Но, как часто бывает, на этот главный вопрос почти не обращали внимания. Никто особенно не прятался, не выключал лишний раз аппаратуру и не старался уменьшить вредность при постановке эксперимента. Пренебрегали всем этим. Также ликвидаторы в Чернобыле собирали и жарили радиоактивные грибы. Все были молоды, ничем не болели и не верили, что могут когда-нибудь заболеть, а тем более от своей работы.

Даже почему-то считали, что тот, кто работает с СВЧ, не заболеет раком. Об этом никогда не говорили, но знали про себя. Такое было суеверие. Потом, через годы, оно рассеялось, когда стали умирать от рака. Причем первым скончался Боря Прохоров, который с утра, придя на работу, задирал очки на лоб, прижимал глаза к микроскопу и сидел целый день, глядя на тонюсенькие волосинки, напыленные на поликоре, и настраивал их с помощью иголки. Так что легенда о профилактике онкологических заболеваний рассеялась с годами.

А раз работникам было наплевать на собственное здоровье, то и ежегодные медосмотры «лиц, работающих во вредных условиях» проводились курам на смех. Качество этих осмотров снижалось и снижалось из года в год. Дошло до того, что с самого начала медосмотра ребятам в регистратуре давали листочек, «синьку», где было написано: «Тоны сердца чистые, живот мягкий, безболезненный, и т. д.» Оставалось только вписать фамилию, подразделение, должность, пульс и давление. Фамилию ребята вписывали и, войдя в кабинет врача, говорили: «Пульс 72, давление 120 на 80». Врачиха улыбалась, писала, не измеряя, эти цифры и расписывалась внизу листочка под словами: «Здоров, свою работу выполнять может».

Толку от таких медосмотров не было никакого, сплошная фикция. Ну, может, очкарики просили иногда окулиста выписать рецепт на очки или хирургу показывали долго не проходивший синяк.

Зато полный медосмотр успевали пройти до обеда.

«Синьками» пользовались два года, а потом, наверное, кто-то пожаловался на формальное отношение к здоровью трудящихся в институтской медсанчасти. Главврачу накрутили хвоста и велели исправиться. Врачиха озверела. «Я хотела вам же помочь, чтобы вы меньше в очередях сидели, а вы – жаловаться! Вот и старайся, делай для людей! Ну, я вам устрою!» – кричала она. Следующий медосмотр был зверским, унизительным и мучительным. Требовали справки, анализы и выписки, безжалостно гнали за любой бумажкой в домашнюю поликлинику или в диспансер. Ребят в кабинете хирурга заставляли снимать трусы при молоденькой медсестре. Окулист всем подряд измерял глазное давление.

Кое-кто сбежал сразу, а те, кто остались, сначала побегали за разными справками, а потом мучились в очередях в кабинеты два-три дня. После медосмотра многие получили направления в различные диспансеры, с угрозой, что, пока не пойдут, до работы не будут допущены. Чего только не написала разгневанная главная докторша! Невезучего Виталия Царькова, например, направили проверяться, нет ли у него в кишечнике огромного глиста солитера. Виталий очень испугался, два раза ездил на электричке в Москву в специализированное лечебное учреждение, в «глистопрогонный цех», как назвал его Полоскин. Полоскин ликовал, что вовремя сообразил, сбежал с медосмотра и теперь смеялся над каждым новым диагнозом, который приносили сослуживцы. Глиста у Царькова специалисты не нашли. Вообще, и других болезней, которые заподозрили у остальных сотрудников на медосмотре (диагноз со знаком вопроса), к счастью, не оказалось.

* * *

Сережа, дисциплинированный человек, проходил медосмотр, не отлынивал. Может, в другую пору и он бы плюнул, сбежал бы, как Валерка Полоскин. Но тут… Аська уже две недели орала почти круглые сутки. Такая была хорошая спокойная девочка, управляться с ней было легко, легче, чем с Генкой в свое время. Теперь же как подменили ребенка. Кричит и кричит… Может, зубы? Да вроде бы рано… Может, газики? С чего бы вдруг? Постоянный страх за ребенка, усталость, недосып, выбили Сережу из колеи, лишили воли. На работе он был как вареный. Сказали, что надо идти на медосмотр, он и поплелся, даже подумал, что хорошо, можно будет домой пораньше отвалить к Аське. Но не тут-то было, просидел в очередях к разным врачам весь день.

– Что вы еле идете? Сами себя задерживаете, – с ходу начала нападать врачиха. – Фамилия? Зуев? Жалобы есть?

Докторша подняла глаза и стала пристально смотреть на Сережу. В былые годы она на работников не глядела, просто так бумаги подмахивала.

Одного взгляда на измученного молодого папашу было достаточно, чтобы понять, что у человека не все в порядке в жизни.

– Почему у вас глаза красные? Дышите тяжело. Во рту сохнет? Пьете много? В смысле, воды, – выстреливала вопрос за вопросом докторша.

Сережа попытался свалить вину на Аську, но получил в ответ приговор.

– Нет, это не бессонные ночи. Это у вас, голубчик, диабет начинается!

Сережа вытаращил на нее глаза. Для него, никогда и ничем серьезно не болевшего, это была ошеломляющая новость.

– Как диабет? – спросил ошарашенный Сережа.

– А так! – злорадно сказала врачиха. – Как у всех. Родители диабетом болели? А другими эндокринными заболеваниями? Ну, это ничего не значит. Вы с каким весом родились? Не знаете, так спросите у матери! Нет матери? Жаль, не у кого узнать. Если ваш вес превышал четыре килограмма, то есть основание задуматься… Плоховато вы выглядите для своего возраста. Надо обследоваться. Так, значит…

Врачиха стала писать направления на анализы, а потом отпустила Сережу с целой пачкой бумажек.

Обследоваться Сережа не стал. Не до того было, к тому же не верилось как-то в диагноз этой врачихи, особенно в сочетании с царьковским глистом и другими подобными глупостями.

Сказал как-то жене перед сном.

– У меня на медосмотре диабет нашли…. – хотел, было, добавить, что, наверное, ошиблись, не стоит придавать значения.

Но закончить фразу не пришлось. Таня брезгливо дернулась, отстранилась от мужа, как будто Сережа хотел ее укусить.

– Ты что? – с обидой сказал Сережа. – Диабет – не заразная болезнь. Да и нет никакого диабета…

Но Таня смотрела на него как на прокаженного. Сережа отвернулся от нее и закрыл глаза. Таня, оказавшись за спиной мужа, поспешила отползти, отлечь на дальний край широкой кровати, разобраться в том, что услышала.

Таня приняла болезнь мужа как не подлежащую сомнению, как несчастье, от которого некуда деться, как свое несчастье, как резкую перемену своей жизни к худшему. Не заслуженную ей перемену. Господи, за что ей такое наказание? Такая кара за праведную жизнь!

Три дня она только об этой новости и думала. А потом затеяла объяснение.

– Слушай, Сережа, ты теперь, вроде, считаешься больным, – начала излагать свою боль Таня. – Значит, тебе нужен дополнительный уход. О тебе нужно заботиться, как о больном человеке. Ведь так?

– Это ты про что? Про липовый диабет, что ли? – спросил Сережа. Тогда, несколько дней назад, когда он поделился с женой новостью и не встретил никакого сочувствия, Сережа обиделся. Но теперь обида прошла, затушевалась, а Танька еще на шаг стала дальше от него, еще меньше стало надежды на поддержку этого живущего вместе с ним человека.

– Да, я про диабет. Это не липовая болезнь. Человек, больной диабетом – настоящий хроник. Ему нужно делать уколы инсулина, питаться по часам, соблюдать диету…

– Ну, дальше что? – Сережа не стал объяснять жене, что не диабет – липовая болезнь, а диабет у него липовый, нет у него диабета. Только подумал, что Танька хорошо подковалась, наверное, читала «Справочник фельдшера», по которому они с Андреем Прокофьевичем научно диагностировали болезни детей. Толку от этого справочника было не слишком много, но зато мужчины могли обоснованно возражать теще, которая норовила поставить диагноз без специальной литературы. Раньше Татьяна этот двухтомник никогда в руки не брала.

– Что дальше? – переспросила Таня. – Я же говорю: тебе нужно дополнительное обслуживание, значит, на меня ложатся дополнительные обязанности. А с какой стати?!

Сережа понял, что Таня наконец подошла к самому главному. «Спокойно, – успокаивал себя Сережа. – Такая у меня жена. Буду приводить простые доводы, ни в коем случае не стану обижаться.»

– Ты опасаешься, что из-за моего диабета, если он есть, тебе придется изменить свою жизнь, от чего-то отказаться, чтобы ухаживать за больным мужем?

– Да, именно так, – Таня напряглась, внимательно смотрела Сереже в глаза. Как хорошо, что Сережа понял ее и не стал разыгрывать обиды, ссылаться на благородных и самоотверженных литературных героев, не стал прятаться в непонятное, сложное…

– Но тебя эта дополнительная работа не коснется. Ты в семье не выполняешь и основную работу. Детьми ты занимаешься мало, по ночам спишь. До сих пор стирала и готовила еду твоя мама. Уколы, горчичники, банки, компрессы делал я или твой отец. За продуктами или в аптеку за лекарством, я даже не припомню, когда ты ходила последний раз.

– Да, это так, – сказала Таня. – Я все понимаю и не хочу ничего сказать. Родители и ты во многом облегчаете мою жизнь, даете мне возможность…

«Творить, что ли?» – подумал Сережа. Но Таня не уточнила, какую возможность ей дают.

– Тогда скажи, с какой стати родители за тебя работают? – спросил Сережа.

– Но ведь они – мои родители, они мне помогают, – сказала, как само собой разумеющееся, Таня.

– А я? Я выполняю работу, которая у всех считается женской, потому, что я – твой муж? И мужскую работу с меня никто не снимает. Это с какой стати?

– Ну, ты вошел в семью… Тебе же надо что-то делать. Ведь тебе же было бы неудобно, если бы папа с мамой все за тебя делали. Потом, ведь ты делаешь для своих детей, – без запинки ответила Таня.

– Вот, ты все разложила по полочкам, все хорошо объяснила. При таких объяснениях ясно и то, что тебе не придется выполнять дополнительную работу, связанную с моим диабетом,… если он есть. Все по-прежнему будем делать мы, я и твои родители, – Сережа сдерживался, вел разговор спокойно и называл вещи своими именами.

– Но ведь родители – пожилые люди, а диабет – неизлечимая болезнь, с ним живут всю жизнь.

– Тогда давай договоримся, что когда родители не смогут нам помогать, а я не смогу сам себя обслуживать, то ты на всех нас поработаешь на тех же основаниях: им ты – дочка, мне – жена, – Сережа все-таки повысил голос.

– Ты что, обиделся? – спросила Таня.

– Нет. Но я действительно не могу придумать ничего другого в создавшейся ситуации.

– И не нужно ничего придумывать. Я твою болезнь восприму как данность. Буду все делать для тебя не хуже никакой другой жены. Я же тебя люблю, ты – мой муж. Я просто хотела во всем разобраться, и я очень благодарна тебе, что ты так сдержанно и просто ответил мне на все вопросы! Впрочем, я думаю, что ты прав, и никакого диабета у тебя нет.

«Да… Загадочная конструкция – моя Танька, – думал Сережа. – Что-то Прокофьич с тещей перепутали, когда ее делали. Все на месте, но чего-то не хватает. Хорошо бы Таньку перебрать, как коробку передач»

Но на душе у Сережи стало легче после этого разговора. Да и сам разговор быстро забылся, а диабета никакого и впрямь не оказалось.

Глава 20

Ситуация по двести сорок шестому заказу грозила скандалом. По результатам испытаний оказалось, что ошибка в измерениях, вносимая изделием их предприятия, в два – три раз больше допустимой. Причем испытания проводились в большом московском институте, который занимался моделированием огромного комплекса. В этот комплекс изделие Сережиного института входило, как составная часть. Мнение большого института было решающим для заказчика. Если там скажут, что плохо, то и заказчик скажет, что изделие не годится. Получилось так, что скандал сразу вышел на межинститутский уровень.

Ошибка в измерениях, из-за которой разгорелся сыр-бор, присутствовала всегда и возникала по разным причинам в нескольких устройствах. На самых первых этапах разработки ошибку привычно и традиционно делили на части и раздавали разработчикам устройств так, чтобы изделие, собравшее вместе все устройства, работало с заданной точностью. Так и было во всех предыдущих разработках: каждый блок вносил свою часть ошибки, и все изделие работало как нужно.

На этот раз каждая часть была достаточно точна, а целое изделие ошибалось. Понятно, что искать причину следовало на стыках, на переходах от одного блока к другому. Нужно было выявить не замеченные ранее взаимодействия между блоками. По смыслу задачи решать ее должны были комплексники. Но на совещании у директора, проходившем на повышенных тонах, решили, что виновата Сережина лаборатория. Начальнику приказали в кратчайшие строки разобраться. Начальник сказал, чтобы Сережа занялся в первую очередь этой задачей.

Получив новую работу, Сережа слегка опешил. Не понятно было, с какого боку за нее взяться. Литературы по этому вопросу не было никакой, да и как ее искать, по какому признаку? Сережа пытался читать книжки из смежных областей радиотехники, но прочитанное никакого отношения к его задаче не имело. Стал ходить по другим лабораториям, разговаривать с инженерами. Удивительно, как меняются люди, когда боятся ответственности или дополнительной работы. Сослуживцы, которых он считал приятелями, встречали его расспросы холодно и напряженно: «Ничего не знаем. Это – не наше. У нас этого нет в плане». Правда, чем дальше человек был от проблемы, чем меньшими неприятностями она грозила лично ему, тем более доброжелательно он беседовал с Сережей, сочувствовал и рассказывал истории из собственной жизни.

Сережа уяснил для себя все возможные факторы, которые могут иметь значение для решения задачи. Кроме того, Сережа теперь знал фамилии коллег из других институтов, которые могли иметь отношение к похожим работам. Задача стала если не более понятной, то привычной, Сережа теперь мог четко сказать, что ему нужно.

Сережа увлекся, постоянно думал о проклятой ошибке и дома и на работе. Даже в ранние утренние часы, когда Сережа вел сына за руку в детский сад, мысль о проклятой ошибке шевелилась у него в голове. А в это время нельзя было думать о постороннем. У Сережи с Генкой так было заведено, что по дороге отец рассказывал сыну сказку или историю. Утром сказка и вечером сказка, две сказки в день, или одна длинная с продолжением. Последний год изредка делали наоборот, то есть Генка рассказывал Сереже сказки, ведь он уже был большой, ходил в выпускную старшую группу. Чтобы выдавать такое количество сказочного материала, требовалась сосредоточенная работа ума, а тут эти ошибки, будь они неладны. Сережа отвлекался, что сказывалось на качестве рассказываемых историй. Появлялись нестыковки в сюжетах и противоречия обстоятельств. Рассказывая про Суворова, как он закалялся, чтобы стать сильным и здоровым мальчиком, Сережа один раз сказал, что будущий полководец спал с открытым окном, а другой раз – с открытой форточкой. Гендос таких вольностей не любил. Он потянул папу за руку, остановился посреди дороги и стал выяснять, как же было на самом деле? Сереже пришлось выкручиваться и объяснять, что летом открывали окно, а зимой – только форточку. Мысль о нерешенной задаче вынуждала подправлять исторические факты.

* * *

На середину мая, после всех праздников, была намечена конференция в Москве. Приглашение присылать тезисы докладов на конференцию пришло на предприятие еще в январе. Сережа с начальником отправили свои материалы и с удовольствием ждали открытия. Такие конференции проводились каждые два года, иногда реже. На них собирались коллеги со всего Союза. Можно было узнать новости про знакомых людей, кто защитил диссертацию, кто стал большим начальником, а кто, наоборот, ушел на пенсию. Доклады бывали интересные и на пленарных заседаниях, и на секциях. Можно было определить, кто чем занимается, оценить общий уровень разработок. Но основная цель конференций достигалась в кулуарах. Познакомиться можно было с нужными людьми, договориться о взаимодействии. Сережа ехал в Москву с мыслью о нерешенной задаче, даже собственный доклад, который ему предстояло прочитать на секции, занимал Сережу значительно меньше.

Сережа знал, что ему нужен Николай Гаврилович Сальников, доктор наук, начальник отдела в одном институте, с которым они совсем не были связаны по работе. Вроде бы, когда-то он занимался подобными проблемами. Так как ничего более определенного у Сережи не было, то он сосредоточился на том, что нужно поговорить с Сальниковым.

В первый день конференции Сережа Сальникова не нашел. А на второй день ему показали невысокого кряжистого человека, который одиноко стоял и курил на лестничной площадке.

Сережа подошел, представился и стал объяснять, какая у них возникла задача, и спросил, не сталкивались ли они с таким явлением.

Видно, Сережа слишком торопливо все выпалил и испугал доктора своим напором. Тот напрягся, Сереже даже показалось, что хотел сбежать.

– А вы кто, аспирант? – спросил Сальников.

– Да, нет, – ответил Сережа.

– В чем тогда дело?

– Ошибка в изделии в три раза больше, чем сумма ошибок всех составных частей, – быстро, чтоб не перебили, протараторил Сережа.

– Бывает, – равнодушно сказал Сальников. – А я тут при чем?

– Хотел у вас проконсультироваться, может быть, посоветуете, где искать причину?

– А откуда вы меня знаете? – продолжал прояснять ситуацию Сальников.

– Мне начальник мой говорил, Альберт Тарасович, что вы чем-то подобным занимались. Вы у него были официальным оппонентом, когда он кандидатскую защищал… Потом, комплексник у нас есть Зарезов Евгений Алексеевич, он сказал, что вы можете знать, еще кто-то говорил… – объяснил Сережа.

– Женьку Зарезова знаю. Как он там? Не спился еще? – первый раз улыбнулся Сальников. – Ох, и здоров же он пить! Килограмм двести грамм мог принять на грудь, и ничего. Сам бы не видел, не поверил бы…Так что там у вас случилось?

– По частям ошибка нормальная, а вместе когда собираем, сильно возрастает, – повторил Сережа.

– Антенна какая? – стал наконец вникать в задачу Сальников.

Сережа объяснил. Потом отвечал на вопросы Сальникова про другие блоки и про способы настройки.

– Знаешь, что? По-моему, вы не так фазируете изделие. Действительно, что-то подобное у нас было…давно только… Что ж тебе посоветовать?… – задумался Сальников. – Вот что сделай. Ты найди мою статью в отраслевом сборнике, то ли в семьдесят втором году, то ли позже на год-два, но не раньше. Кажется, там про это… Если нет, то позвони мне на работу, я еще вспомню…

– Спасибо, – сказал Сережа.

– Не за что, не за что пока, – любезно улыбаясь, сказал Сальников. – Думаю, еще встретимся. Ты, это… Зарезову привет передавай, пусть позвонит как-нибудь. Вы вместе работаете?

– Нет, он в комплексной лаборатории, а я в антенной, – удивился забывчивости доктора Сережа.

– А, ну да… Но все равно там, у Купола? Петровичева у нас Куполом звали…Знаешь?

– Спасибо, передам обязательно… – сказал Сережа.

– Ну, пока, а то у меня тут аспирант докладывается, пойду на секцию, – уже на бегу распрощался Сальников.

Сережа довольно легко нашел рекомендованную статью. Она была близка к той задаче, над которой мучился Сережа. Не совсем то, что требовалось, но общий подход Сальникова, неожиданный для Сережи взгляд на причины возникновения ошибки дали толчок, который позволил Сереже быстро разобраться в своей задаче. Как же долго он не мог сообразить! Какой умный мужик Сальников!

Полученное Сережей решение не требовало переделки блоков. Для уменьшения ошибки нужно было изменить методику настройки изделия. Методику комплексники изменили, скорректировали документацию. Нужно было съездить на завод в Киев и показать регулировщикам практически, как настраивать изделие по-новому, чтобы не по одним бумагам, а наглядно. Комплексники ехать побаивались и убедили руководство послать на завод Сережу, как автора новшества.

Сережа был совершенно уверен в правильности своего решения и ожидал, что работы на заводе будет на два часа, ну, пусть, два раза по два часа, для разных смен. Но командировку дали на неделю. Руководство считало, что испугавшая всех проблема не может быть так быстро разрешена. «Хорошо, погуляем по Киеву. Прелесть, начало июня», – подумал Сережа. И тут его осенило, что гулять по Киеву лучше вдвоем с сыном. А что, мальчишке семь лет, осенью в школу. Найдут, чем заняться два молодых и интересных мужчины! Вопрос с заводской гостиницей на двоих уладили по телефону. Сережа и не скрывал особенно, что берет Генку с собой, ведь он ехал в командировку победителем.

Так вот и отец брал его когда-то в командировку в Читу…

Командировка была на диво приятной. Работы на заводе действительно оказалось мало. Почти все время они провели с Генкой в городе: гуляли, катались в парке на всем, на чем можно, играли в настольный теннис, пока не истратили все деньги. Осталось три рубля на обед, два рубля на постель в поезде, еще немного – в Киеве доехать до вокзала, в Москве от вокзала до вокзала, и там на электричку. В обрез. Но отец и сын хотели еще развлечений в эти оставшиеся несколько часов в Киеве! Проблему решил, как в сказке, кошелек. Он лежал на тротуаре у них под ногами. В кошельке было четыре рубля. Сережа и Гена некоторое время размышляли о том, как следует поступить. Потом прикарманили деньги, кошелек положили на старое место и понеслись бегом в парк на аттракционы.

Сережа с Генкой приехали в Москву в субботу утром. С Киевского вокзала – в метро, потом на электричку, там еще от станции пешком… Почему-то эта завершающая часть дороги утомила больше, чем вся дорога. Вошли в квартиру, открыв дверь ключом, так интересней и неожиданней. Первым шагнул в прихожую Генка, неся в вытянутых руках «Киевский» торт. Самый лучший, «карло-марксовский», а не «хлебозаводовский»! За сыном вошел улыбающийся Сережа: «Здрасьте! А вот и мы!» Из своей комнаты вышел Прокофьич: «Здорово, здорово! Заждались!» Анна Петровна на кухне кормила Аську кашей, повернулась к вошедшим, заулыбалась и ослабила бдительность. Аська воспользовалась заминкой, выскочила из-за стола и с перемазанной мордашкой побежала к ним здороваться. Вышла из спальни Таня и сказала, глядя почему-то только на Сережу: «Вот хорошо, что ты приехал – сходи за хлебом!»