Текст книги "Босфор"

Дениз завопил.

Я кинулся на него и повалил.

Он был холодный и слабый.

Скрутил ему руки шнуром от торшера.

И тут позвонили в дверь.

– Вот и все, крышка тебе! – злорадно крикнул Дениз. – Это полиция!

Он хотел плюнуть в лицо, но я вмазал ему промеж глаз.

Дениз заткнулся.

В дверь уже стучали.

Вытащил Дениза на пристань.

У причала стоял катер.

Затащить Дениза на борт оказалось делом нешуточным. Он был тяжелый и упирался. Пришлось стукнуть еще раз.

Кинул его в угол рубки.

В замке зажигания торчал ключ.

«Боже, помогай мне и дальше – это у тебя здорово получается!» – мысленно крикнул я.

Движок завелся с пол оборота. Я чуть не выпрыгнул за борт от счастья и дал задний ход.

Тут только дошло, что остался без оружия.

Денизу каким-то чудом удалось развязать руки. Я стоял у штурвала, когда он набросился сзади, накинул на шею шнур и повис.

Я выронил штурвал и изо всех сил ударил Дениза локтем.

Катер качнуло.

Дениз потерял равновесие, ослабил пальцы и получил еще один удар. Он отшатнулся, но успел приложиться ногой между лопаток. Ножки были короткие и слабые, тычок получился чмошный. С разворота залепил ему кулаком в висок. Он отлетел к стене, стукнулся головой и упал.

Я выровнял катер, подошел к Денизу. Он был без сознания. Из ссадины над ухом сочилась кровь.

Вернулся к штурвалу, переключил скорость и дал полный ход вперед.

Катер набрал скорость.

Я обернулся.

Позади темнела гладь пролива, пустынная, как по заказу.

Миновали Кыз Кулеси.

«Если еще пять минут не появится патрульный катер, буду каждый день ходить в церковь и ставить свечку Николе Угоднику, – думал я. – А если Коля найдет способ сообщить, что мало – не вопрос! – стану ставить, сколько он попросит…»

Через минуту я услышал вой сирены.

Две светящихся точки – красная и синяя – замигали в темноте.

Полицейские огни приближались быстрее, чем можно было ожидать.

«Что же они, на торпеде летят что ли?»– думал я, поглядывая на спидометр.

За окном рубки ожили желтые огни грузового порта. Портовые краны, как гигантские металлические цапли, шевелили клювами, перетаскивая разноцветные контейнеры с борта крупного судна, замершего у причала.

Пролетели железнодорожный вокзал.

Впереди виднелись огни набережной Мраморного моря.

– Внимание! Остановите катер! – неслось в мегафон. – Немедленно остановитесь! Будет открыт огонь!

Никогда не слышал, чтобы турецкий язык звучал так зловеще.

Я увидел, что с берега на перерез движется еще один катер.

Мы вырывались на простор открытого моря.

Я повернул вправо. Нацелившись в темноту, закрепил руль.

Дениз лежал в углу рубки и стонал. Вокруг его гомосексуальной головы скопилась лужица крови.

– Ну что, Дениз, ты как? – крикнул я.

Он не ответил. Скорее всего, находился без сознания. Или оглох. Какая разница? Важно, что теперь мы были с ним одни, лицом к лицу с собственной судьбой. Но я при этом оставался на ногах, а он валялся на полу по уши в дерьме.

Я посмотрел на приборы.

Горючего в баках совсем чуть-чуть.

По катеру били лучи прожекторов, они поймали нас в цепкое перекрестье.

Сел на пол.

Надо было на что-то решаться.

Сзади послышался треск.

Пули просвистели над рубкой.

Приоткрыл дверцу и выглянул.

Ледяной ветер ударил в лицо, растрепал волосы.

Рубка наполнилась запахом моря и опасности.

Снова затрещал пулемет.

Посыпалось разбитое стекло.

Захотелось что-нибудь спеть, чтобы все – и друзья мои и враги – услышали.

И сделать глоток вина.

По правде, мои шансы равнялись нулю.

Но не стал тратить время, а только крикнул весело и зло:

– Прощай, Дениз! Прощай все, что с тобой связано!

И с силой оттолкнулся от борта, целясь в маленькую тень катера, последнюю мою надежду, летящую по ледяной воде.

Часть 3

Лежал на песке голый, и рядом голая спала Наташа. Вокруг лежали другие голые люди и не обращали на нас внимания. Солнце палило изо всех сил.

Память медленно возвращалась.

Наконец я вспомнил, что меня зовут Никита, что у меня дом в Марбелье и «долька» в сети русских ресторанов Марокеш на Мальдивах. И тогда я понял, что уже не сплю.

– Наташа, – прошептал я, бережно беря девушку за плечо. – Кажется, мы проспали вечность. Надо бы спросить, какое сейчас число.

– Доброе утро, – сказала Наташа, не открывая глаз.

– Скажи лучше – добрый день. Посмотри вокруг. Мы попали в общество нудистов. Или людей, лишившихся в жизни всего. Если, конечно, это не одно и то же.

Наташа открыла глаза, потянулась. Она с удовольствием посмотрела вокруг, как будто была основателем новой секты. И радостно рассмеялась.

– Вот это да! – прошептала она, спохватившись. – Похоже, они решили, что раз мы голые, значит это специальное место и можно никого не стесняться.

– Похоже. Но лучше уйти. Я не настолько свободен и современен, чтобы раскрывать все свои секреты.

– Кажется, раньше ты относился к этому проще.

– Это было твое влияние. Или у меня не было от людей секретов.

Оделись.

Я проводил Наташу до отеля.

– Что будешь делать? – спросила она, прежде чем уйти.

– Что может делать праздный путешественник, имеющий сутки на осмотр местных достопримечательностей? Возьму машину и на поиски приключений. Мы отходим в двадцать два. Так что время есть.

– Здорово! Я тоже хочу!

– Поехали.

– Я не могу без Поля.

– Какие разговоры? Конечно, мы поедем втроем.

– Русский язык удивительный! Я тоже хочу на нем говорить и участвовать в вашем разговоре.

Обернулись.

– Диана! Вот здорово! – обрадовалась Наташа. – Значит мы едем вчетвером?

– Мы с Дианой пока возьмем автомобиль, – сказал я. – А ты, Наташа, сходи за Полем. Только не задерживайтесь. Надо еще позавтракать. Я голодный, как волк. Или как заяц, думающий, что он волк.

1

Через месяц сидел в кафе на берегу Средиземного моря. Был небрит, космат и добродушен.

Шрамы на лице затянулись.

На душе тоже.

Передо мной лежали свежие газеты. Пил кофе и просматривал их. Это вошло в привычку. Весь месяц я внимательно следил за газетами, чтобы не пропустить информации о происшествии на Босфоре.

Газеты ничего об этом не писали.

Через три часа из Анталии на греческий Кипр отходил мой турбоход. Я собирался купить там визу и задержаться.

В Анталии было уже тепло. Правда, купаться отваживались немногие. Я не купался, но с утра до вечера валялся на пляже. Отсыпался после ночных бдений, спрятавшись от ветра за фанерным забором, ограждавшим лодочную станцию.

Солнце было нежное, оставляло ровный золотистый загар.

Память стала похожа на солнце.

Она не обжигала и не причиняла боль.

А только поднималась в определенное время и в определенное время заходила, давая возможность дышать.

В Анталии я торчал уже несколько дней, следя за расписанием турбоходов и перемещением по городу патрульных полицейских машин.

Я добрался сюда автостопом, проделав путь вдоль всего юго-западного побережья.

Иногда работал.

Мне удалось собрать немного в дополнение к отложенному на черный день еще в Стамбуле, что умудрился не утопить.

– Скучаешь?

Обернулся и увидел Володю.

– Завтра будем на Кипре, – мечтательно сказал он, словно стоял где-нибудь в Тундре, по колено в вечной мерзлоте.

Я должен был Володе триста американских долларов.

Он проведет на палубу и спрячет в каюте.

Триста долларов за свободу.

Копейки!

– Какие здесь девушки! – Володя прищелкнул языком. – Целый день снимал.

Он потряс видеокамерой.

– Это курорт, старина, – сказал я. – Здесь отдыхает полсвета. Есть, из чего выбирать.

– У меня в круизе есть девушка, – нахмурился Володя. – Даже три… Выбирать – не мое.

Подошли к кораблю. Это был большой белый лайнер Федор Шаляпин с украинским флагом на трубе.

У трапа стоял грузовик. С открытого борта торговали пивом и сигаретами. Вокруг выжидали пассажиры.

– Подожди, – сказал Володя.

Я примкнул к очереди, чтобы не бросаться в глаза.

Володя вернулся сияя, как медный таз.

– Все нормально, старик. За мной!

Мы взошли по трапу мимо дежурного офицера. Я кивнул. Он даже не посмотрел. Как будто я не шел, а летел в виде облака из сигаретного дыма и алкогольных паров, накопленных Володей за неделю путешествия.

Володя жил в двухместной каюте, которую занимал целиком. Койки располагались одна над другой. Сквозь засаленный иллюминатор с трудом проникал свет.

– Верхняя полка твоя, – распорядился Володя. – Извини, что не нижняя. Боюсь высоты. И давай рассчитаемся.

Я протянул Володе приготовленные доллары в мелких купюрах. Он пересчитал.

– Здесь только сто…

– Окончательный баланс, когда отчалим. Мало ли что.

– Верно, – согласился Володя. – Ну, ты пока располагайся. А я посмотрю, как обстановка.

– Купи чего-нибудь покрепче, – сказал я, протягивая Володе несколько турецких лир.

– Давай, – обрадовался он, взял деньги и исчез.

Остался один.

До отхода турбохода час.

Вечность! Особенно, когда есть угроза, что развернут на причале портативную турецкую виселицу, возьмут под белы рученьки и образцово-показательно вздернут на глазах у изумленных соотечественников, стоящих в очереди за пивом.

Лег и закрыл глаза.

Шумно работал вентилятор.

Кто-то легонько тронул за плечо.

Я подскочил, как будто в койке сработала катапульта.

Володя держал в руках бутылку рома и был счастлив.

– Отходим! – сказал он и чуть не заплакал. Похоже, вторая бутылка рома уже кипела у него внутри.

– Значит, можно выйти на палубу?

– Можно, только осторожно, родной ты мой! Дай, я тебя поцелую…

Мы вышли из каюты, миновали череду коридоров и лестниц, и, наконец, очутились на воздухе.

По бортам стояли пассажиры. Они с немым восторгом наблюдали, как Федор Шаляпин удаляется от берега.

Почему-то это приводят большую часть пассажирского человечества в состояние, близкое к помешательству. Они с трогательным трепетом замирают у никелированных поручней и вглядываются, вглядываются, вглядываются вдаль, словно обречены никогда больше не увидеть суши. Или как будто именно там, на этой чужой земле, у них прошли лучшие годы жизни.

Я смотрел на огни порта, на маяк, короткими вспышками озарявший небо и воду, и догадывался, что в эти мгновения в моей жизни заканчивается необыкновенная полоса, окрашенная всеми цветами радуги. И даже больше, ведь черного цвета у радуги нет.

В моей истории отсутствовал эпилог. Можно было придумать его, если бы речь не шла о реальных людях, к которым я был бесконечно привязан и которых любил. То, что они оставались там, за этим с каждой минутой увеличивающимся пространством разделяющей нас воды, и то, что я не мог теперь приблизиться к ним, было трагическим развитием сюжета. Сюжета, автором которого в определенном смысле был я сам.

Я посмотрел вокруг.

Ни одного лица, вызывающего ощущение, что где-то когда-то мы уже встречались.

Хорошо!

Можно попробовать начать с начала.

– Что-то стало холодать… – сказал я, оборачиваясь к Володе.

– Верно, пора! – подхватил он, словно слышал от меня эту фразу, по меньшей мере, раз в неделю на протяжении ста лет.

Мы спустились в каюту.

– Разберись с закуской, – сказал Володя. – В тумбочке сыр, колбаса, шпроты…

Он запер меня и ушел.

Развернул пакеты. Похоже, они путешествовали от самой Одессы. Уже год не ел ничего родного. Второсортного и скоропортящегося. Не сказал бы, что соскучился. И все равно возиться с российской едой было приятно. Это напомнило времена студенческой картошки. И субботников. Тогда казалось, всю жизнь можно прожить в одних ботинках и на три рубля. И некоторые прожили.

Володя вернулся с тремя девушками.

Люба и Лена были одесситки. Ика – из Сухуми.

Девушки смотрели так, словно десять минут назад я попался в браконьерскую сеть шеф-повара и должен быть съеден на ужин.

– У тебя красные глаза, – сказала Ика, когда мы уселись рядом на койке. – Ты много пил?

– Да, – ответил я. – Преимущественно кровь.

Девушки улыбнулись.

Мы выпили за знакомство.

И снова выпили.

И еще.

Через открытый иллюминатор в каюту проникал соленый запах моря, слышался плеск воды и отдаленный гул турбины.

Люба и Лена оказались большими болтушками и соревновались друг с другом, рассказывая, как прошел их день на берегу. Все много смеялись, и мы с Володей многозначительно переглядывались.

Я чувствовал себя очень хорошо, словно давно знал этих людей. Не было ни отчуждения, ни подозрительности. Конечно, они были на отдыхе, а когда люди отдыхают, они становятся добрее к другим людям. Но я все же избегал рассказывать о себе, ограничиваясь шутливыми намеками на любовь к южным женщинам.

Ика говорила мало, с легким акцентом. Иногда глаза ее вспыхивали, как будто в них отражались два горна, где закаляли сталь для клинков. Это волновало. Ика напомнила мне Ламью.

Девушки сходили на ужин и принесли еду.

– Какие вы хорошие! – сказал я. – Если бы можно было – женился на всех троих.

– Что же тебе мешает? – вызывающе спросила Люба.

– Однопартийное строение мужского организма. И собственный характер.

– Бедненький, – Люба погладила меня по голове. – Наверное, тяжело тебе живется в мире, где так много хороших девушек.

– Не стану кривить душой, – в тон ответил я. – Живется нелегко.

В каюту постучали. Это был тот парень в морской форме, что дежурил у входа на корабль.

– Игорь, – представился он, протягивая широкую сухую ладонь.

Игорь был белокурым и загорелым. Он держался как хозяин, хотя сам пришел в гости. Чувствовалось, ему нравится корабль и работа.

Игорю налили «штрафную». Он молча выпил.

Лена пересела к Игорю.

– Как боевое дежурство, матросик? – шутливо спросила она.

– Только начинается. А если серьезно, трое не вернулись на борт. Как вам это нравится? В былые времена корабль не ушел бы до выяснения. И кое-кто поплатился бы должностью. А сейчас передали паспорта береговым властям и все. Пусть сами разбираются. Мы уже пятнадцать человек растеряли за этот круиз.

– Да, свобода, – понимающе кивнул Володя. – Хорошо.

– Как сказать… В прошлый рейс один сошел на Мальте и не расплатился со мной за карточный долг.

– Это он из-за долга и сошел, миленький, – сказала Лена. – В следующий раз не играй, пока не предъявят деньги.

Когда ром закончился, мы выдвинулись на дискотеку. Я заказал бутылку армянского коньяка. Бармен был молод и приветлив.

– Не видел вас раньше, – казал он, открывая бутылку.

– Я был беспробудно пьян.

– Понятно, – кивнул бармен. – Поздравляю!

– С чем?

– С первым выходом в свет.

Спустя некоторое время я снова подошел к бару.

– Коктейли делать умеешь? – спросил бармена.

– Конечно, профессия такая.

– Сколько?

– Чего сколько?

– Сколько умеешь делать коктейлей?

– Да я не считал, – парень замялся. – А какой вы хотите?

– «Секс сандвич» можешь приготовить?

– Нет, у меня к нему нет компонентов, – не моргнув глазом, ответил он. – Вот фруктовый могу. Еще могу «Молибу» и «Сафари».

– Тогда смотри и учись.

Я перебрался на другую сторону стойки и занялся приготовлением «Секс-сандвича». Когда коктейль был готов, к бару подошел Игорь.

– Что это? – спросил он, заворожено глядя на голубое пламя.

– Попробуй.

– Потуши.

– Надо пить с огнем.

Игорь бережно взял рюмку и держал в пальцах, не решаясь.

– Пей, а то лопнет!

– Ну-ка, давай ты…

Я взял рюмку.

– За Федора Шаляпина во всех его ипостасях!

Я показал три экзотических коктейля – «Колипсо» и «Яйца черепахи», которым меня научил Нисо, и «Проснись и пой», который придумал сам.

– Ты работал барменом? – спросил Игорь, потягивая через трубочку «Яйца черепахи».

– Приходилось.

– Наверное, ты дорого стоишь?

Я догадывался, к чему он клонит.

– Жаль, – продолжал Игорь. – А то бы остался? Платим, конечно, не так, как там, но зато работа интересная. Многие страны видим. Подумай.

Я посмотрел на танцевальную площадку. Там происходило то же, что происходит в это время на дискотеках в Стамбуле, Анталии, Измире, в Риме, в Мехико, у пингвинов на земле Франса Иосифа, на Хайфе у Христа за пазухой и черт знает, где еще.

Вдруг мне пришла в голову безумная мысль.

Это были одни и те же лица.

Клоны.

В десятках, сотнях, тысячах экземпляров.

По количеству земных дискотек.

Везде одни и те же…

Еще одна попытка бога заполнить пустоту…

Заиграла медленная музыка.

Стало грустно, и я решил уйти.

Ика пригласила.

Мы закружились среди прожекторов.

Она робко прижалась.

И я подумал, что память дана не затем, чтобы тайно тосковать о прошлом. А чтобы ценить в настоящем любую кроху тепла и света.

– Почему ты часто становишься грустным? – спросила Ика.

– Ошибаешься. Это игра теней на лице.

– Ты говоришь, словно в этом разбираешься. Ты фотограф?

– Когда-то был актером.

– В каких же фильмах ты играл?

– Ни в каких.

Ика погладила меня по плечу.

– Ничего, все еще впереди!

Темнота ее глаз завораживала. Хотелось смотреть и смотреть, находясь между тем, что Ика произносит вслух, и что интересует ее на самом деле.

– Чем же ты зарабатываешь на жизнь? – спросила Ика.

«Действительно, чем?» – подумал я и вдруг вспомнил.

– Ты сможешь всю жизнь прожить с художником? – как-то в шутку спросил я Наташу.

– А что, по-твоему, художник? – спросила она.

– Это тот, кого все норовят обидеть, и кому никто не хочет помогать материально, – избито пошутил я. – Он перед тобой…

Не те слова!

Надо было сказать, что это занятие детей, в том числе и стопятидесятилетних.

Что это способ ежесекундно признаваться в любви.

Что это форма разговора с Небом и Землей.

Что это следствие неизлечимой болезни сердца, имя которой – Неравнодушие.

Надо было сказать Наташе, что я готов целую жизнь подстригать, поливать и оберегать от вредных насекомых рядовой куст шиповника, получая за это лишь еду и крышу над головой, чтобы однажды на глазах у всего дотошного и видавшего виды света этот куст вдруг вырос из моей натруженной шершавой ладони и на нем распустились простодушные живые цветы.

Должно быть, в моем ответе Наташе имели бы место некоторые красивости.

Но с женщиной и надо говорить красиво.

Чтобы она верила тебе и шла за тобой до конца.

– Видишь ли, Ика, я бесстыдно транжирю жизнь. Я изгой, хулиган, моральный калека… Я кладбище собственных пьяных надежд… В кармане у меня ни гроша…

Ненавидел себя, что так говорю с ней. Лучше уж совсем заткнуться, чем нести девушке такое. Только я не затыкался.

– Да и вообще…, – продолжал я, с грохотом ворочая затопленными меланхолией пьяными мозгами. – Настройщики деревьев редко бывают богатыми.

– Что-что? Как ты себя назвал?

Ика от души рассмеялась.

– В первый раз слышу об этой профессии. Настройщик деревьев, да? Ну и как, интересная работа?

– Да. Только никому не нужная. Особенно в последнее время.

– Расскажи, как ты это делаешь. Очень хочется знать!

– В другой раз. Давай будем просто танцевать…

Она взяла меня за руку. Мы вышли на палубу над носовым баром.

Внизу, вокруг бассейна сидели туристы.

Вода в бассейне была освещена, как сцена или эшафот. Если это не одно и тоже.

Захотелось нырнуть на глазах у всех.

Или умереть.

– Обленились, – сказала Ика. – Покажи им!

– Позже. Когда напьюсь.

– Хочешь напиться?

– Не знаю.

Я смотрел на пассажиров.

Пьют вино, играют в карты, смотрят на море.

Спят.

Морские котики.

Нет, я не морской котик.

Я дельфин.

И я все переживу.

– Идем со мной, – сказала Ика.

По верхней палубе обошли корабль и спустились на бак. Здесь было ветрено и непривычно.

Ика спряталась за мою спину.

Вокруг не было ни души.

Над головой горели звезды.

Звенело в ушах, от чего казалось, что это звезды звенят, задевая в темноте друг друга.

– Эй, ты где? – крикнула Ика.

Она развернула меня и заглянула в глаза. Ее тонкие длинные пальцы крепко держали за ворот рубахи. Губы ждали. Я чувствовал в теле Ики напряжение. У нее было стройное спортивное тело. Оно возбуждало. Но еще тревожило воспоминания. Глупо, но в тот момент было трудно с этим совладать.

Не найдя ничего лучше, я стал насвистывать идиотский мотивчик, что придумывал на ходу. Наверное, если Бог в тот момент за нами наблюдал, он очень смеялся.

– Почему? – спросила Ика. – Разве я тебе не нравлюсь?

– Нравишься.

– Что же мешает?

– Море. Если я начну, корабль перевернется.

Ика не улыбнулась.

– Когда мужчина так говорит, значит, женщина ему не нравится, – сказала она, как будто все еще чего-то ждала.

– Неужели не может быть других причин?

– Нет.

Я обнял Ику. Она была очень хорошая. Я не хотел ее обижать. Женщину вообще обижать нельзя. Ни при каких условиях. Как бы она к тебе ни относилась, и сколько бы ей не было лет. Но что я мог поделать? Любой новый шаг, любое неосторожное слово могли превратить нас в неодушевленные разноименно заряженные частицы, что, как известно, притягиваются. И еще как!

Конечно, я был полный кретин. Но в тот момент близость грозила разрушением того, что я бережно хранил от всех, а порой, и от самого себя. Чему не торопился давать названия. Что потихоньку выстраиваешь внутри и пытаешься нести среди идущих рядом. Что в конечном итоге отличает нас от животных и предметов, составляющих пейзаж вокруг. И друг от друга.

Ранним утром корабль пришел в порт.

Игорь помог мне быстро получить визу. Остальным пассажирам на руки выдавались туристические карточки с правом пребывания на острове в течение дня.

Я попрощался у трапа.

– Мы снова будем здесь через месяц, – сказал Игорь. – Если что, приходи, поможем.

Володя бегал вокруг и снимал на камеру. Я никогда не видел его после и не имел возможности посмотреть кассету. Было бы интересно.

Одна ночь вместе. А мне было жаль с ними расставаться, честное слово. Это были первые русские, к которым я вернулся после Турции. И они не отбили охоту возвращаться домой.

Возможно, тогда, в то утро, я вдруг понял, что в моем случае возвращение – это как ныряние в кусочек моря, в котором больше акул, чем в других местах, и электрических скатов больше, и вообще всякого дерьма. Но ты все равно стараешься попасть именно туда, ведь когда-то именно там ты научился смеяться, любить и время от времени обводить весь этот мир вокруг пальца.

И поэтому теперь надеешься, что все обойдется.

А еще потому, что слишком любишь дышать.

В связи с чем в области предполагаемого ума у тебя тоже кусочек легких.

Ика чмокнула в щеку и вложила в ладонь записку.

– Ты хороший, – сказала она. – Там сухумский телефон. Позвони.

В тот момент я не мог предположить, что однажды вновь увижу Ику. Это произойдет в когда-то любимом миллионами россиян хлебосольном абхазском городе Сухуми, теперь жестоко израненном войной. За спиной у меня будут ручной противотанковый гранатомет и долгая дорога в одиночестве и растерянности.

Ика останется прежней, несмотря на войну и быстрое взросление. Она будет смотреть на меня темными сосредоточенными глазами, как будто внутри у нее огромная сжатая пружина, с которой жить не просто.

Присутствие Ики в этом городе оправдает мое пребывание там и все, что с тем пребыванием будет связано. По крайней мере, в глазах деливших со мной солдатский хлеб.

2

Месяц на Кипре оказался новым испытанием. Деньги быстро закончились. Постоянную работу я не нашел. Все места давно заняли студенты, приехавшие из Афин на летние каникулы. Ночевал на пляже.

Иногда сотрудничал с грузовиком, собиравшим мусор. Водитель грузовика Саша был грек, смотавшийся из России. Он мечтал однажды стать скаутом модельного агентства и в свободное время фотографировал на пляже. Так мы познакомились.

Я знал когда и куда подойти, чтобы выяснить, нужен ли. Получалось работать два-три раза в неделю.

Саша был жадный, как шакал. Он платил, как если бы мы жили в начале века, когда за пару сотен зеленых можно было купить автомобиль. То есть, я работал за пакетик фисташек…

Он обещал продать меня в качестве модели в Париж. Но за его фотосессию мне пришлось бы пахать на грузовике ближайшие сто лет.

За два дня до истечения визы и моего терпения вернулся Федор Шаляпин.

Игорь встретил тепло, хотя и не так, как провожал.

Это понятно – мы знали друг друга меньше суток.

Главное, он помог. Меня приняли помощником бармена.

– Не расстраивайся, – сказал Игорь. – В Одессе старшего спишем и поставим тебя. Много пьет, собака. Не просыхает. У тебя как с этим?

– Нормально.

– Вот и хорошо. Ближайшие недели – испытательный срок. У нас тоже фирма, кого попало не берем.

У меня теперь был свой угол и постоянная работа.

Не надо было решать, чем заниматься, когда проснусь.

Корабль шел своим путем, и я стал частью этого движения.

Дни были наполнены до краев солнцем, морем, золотистыми телами юных путешественниц, что сбегали от родителей, мужей и любовников на бак – место отдыха членов экипажа. Там был глубокий и чистый бассейн, в котором не плавали куски сандвичей и собачья шерсть.

В каюте нас было трое – Сэм, Джек и я. Сэм и Джек работали крупье в казино. И спекулировали в иностранных портах американскими сигаретами, купленными в Одессе оптом, за бесценок.

Они стали приобщать меня. В день, когда судно прибывало в очередной город, мы надевали облегающие трико и рассовывали пачки по всему телу.

Лучше всех получалось у Сэма. Он был здоров, как мамонт, и умудрялся спрятать на себе до тридцати блоков. Затем одевали широкие спортивные костюмы.

К моменту, когда туристам выдавали гостевые карточки, мы были готовы. Вливались в праздную толпу нетерпеливых соотечественников и преодолевали таможенный пост.

Я нервничал, опасаясь, что таможенники захотят меня раздеть, найдут контрабанду и тогда посадят в тюрьму или даже расстреляют. В такие минуты прибегал к испытанному способу – заранее обижался на них, насвистывал что-нибудь, придуманное на ходу и делал вид, что на все начихать. Таможенники это чувствовали и отвечали тем же, словно я не существую и сам себе приснился.

Дальше начиналась работа. В каком-нибудь Богом забытом переулке содержимое одежды складывалось в спортивные сумки.

Мы занимали точку на одной из оживленных улиц или площадей и приступали к торговле.

Нужно было смотреть в оба, чтобы не увидел кто-нибудь из пассажиров или членов экипажа.

Иногда везло – какой-нибудь местный контрабандист покупал всю партию. Но чаще мы не находили оптовика. Либо он не хотел покупать крупным оптом. Хотя цены были как в детском саду. Тогда целый день мы стояли под палящими лучами, жизнерадостно выкрикивая: «Сигареты, сигареты! Кому американские сигареты? Очень дешево!»

В конце шли на переговорный пункт. Ребята звонили в Одессу сказать женам, сколько заработали.

После переговоров возвращались на набережную, выбирали кафе у моря.

Мы садились лицом к воде, заказывали пиво и отдыхали, вытянув гудящие ноги.

В такие минуты мне уже было все равно, откуда я и куда.

За день до Одессы Федор Шаляпин проходил Босфор. Он сделал остановку в Стамбуле в начале круиза, поэтому теперь не собирался останавливаться.

Я вышел на верхнюю палубу задолго до входа в пролив. В руках был бинокль, одолженный Сэмом.

Вдоль берега Мраморного моря за дорогой тянулись жилые дома.

На балконе одного из них стояла седая турчанка и держала на руках малыша, показывая на корабль.

Я помахал им.

Женщина заметила и радостно помахала в ответ. Еще долго я видел в бинокль ее поднятую руку…

Корабль вошел в Босфор.

Аксарай.

Артакей.

Бещикташ.

Нишанташ.

Таксим.

Темная громада Президентского дворца.

Голубиные стаи над Голубой мечетью…

В этом городе жила Наташа.

В этом городе меня ждала тюрьма.

3

Через две недели отдохнувший в Одессе Федор Шаляпин отшвартовался у причала Стамбульского пассажирского порта в устье залива Золотой Рог.

Стояло ясное летнее утро.

Синий воздух звенел над пологими куполами мечетей.

На волнах за бортом беспечно качались чайки.

День обещал быть жарким.

– Сегодня беру выходной, – сказал я, когда ребята принялись загружаться контрабандой.

– Почему? – удивился Сэм. – Не нужны деньги?

Не стал объяснять. Оделся и вышел на трап.

Толпа медленно продвигалась сквозь аппендикс контроля.

Я вгляделся в тяжелое лицо таможенника, проверявшего документы.

Не паспорта, а карточки туриста, выдаваемые на сутки.

Без фотографий.

Попробовать проскочить?

Или не рисковать?

Она так близко…

Лицо таможенника показалось родным.

«Это хорошо, – практично подумал я. – Когда человеку симпатизируешь, он чувствует и не рычит. Воистину, возлюби своего врага!»

И решился.

Таможенник взял документы.

– Мерхаба, насыль сыниз?[32]32
  Здравствуйте, как поживаете?


[Закрыть] – бойко проговорил я, приветливо глядя на таможенника.

Он поднял латунные глаза и, не торопясь, улыбнулся.

– Турча бильерсунуз?[33]33
  Вы знаете турецкий?


[Закрыть] – спросил он.

– Эвет, бу кент чок севьерум.[34]34
  Да, я очень люблю этот город.


[Закрыть]

– Таммам, тамам,[35]35
  Ладно, ладно.


[Закрыть] – облегченно сказал таможенник, словно именно это доказывало мою невиновность. – Гюзель. Лютфен.[36]36
  Хорошо, проходите.


[Закрыть]

– Да ты, приятель, чешешь по-турецки, как на родном, – сказал Сэм, когда вышли в город. – Будешь назначен Чрезвычайным и Полномочным Послом в эту страну представлять наш бизнес. Сейчас я покажу помещение, где разместим посольство.

– Я тороплюсь.

– Потерпи, это важно…

Мы прошли несколько прокопченных до кишок приграничных с портом кварталов, где ремонтировали все, что в этом мире можно сломать. Пересекли по мосту Золотой Рог. Углубились в узкие грязные переулки старого города.

Там, в одной из тысяч дремучих лавчонок, набитых второсортным товаром и скучающими усатыми торговцами, мусолящими в черных скрюченных пальцах вековые усталые четки, у Сэма работал друг. Он иногда покупал сигареты и недорогие безделушки, привезенные из Одессы.

Один Сэм мог найти эту лавку, и один Бог знал, как Сэм это делает.

Ребята переоделись и сложили сигареты в сумки.

Друг Сэма угостил нас чаем, расспросил про жизнь и купил несколько блоков сигарет, сторговавшись до минимальной цены, которая только может быть в природе.

– Больше не могу купить, – сказал он. – Денег сейчас нет. Дам адрес одного человека. Он купит.

– Дальше сами, – сказал я, собираясь ловить такси.

– Хоть объясни, в чем дело? – возмутился Сэм. – Напекло вестибулярный аппарат?

– Старые долги, детка. Если не вернусь, не поминайте лихом…

4

Я отправился в офис Жана на Нишанташ.

– Он болеет, – сказала секретарша. – Поезжайте домой. Знаете, где?

Жан жил в Бакыркее,[37]37
  Район Стамбула.


[Закрыть] неподалеку от международного аэропорта.

Взял такси и назвал адрес.

Проезжали знакомые места.

Улица, где мы чуть не заночевали на газоне.

День рождения друзей.

Не могли найти дом.

Тот, серый, четырехэтажный, с парикмахерской внизу.

Хозяйка окликнула с балкона.

Оказалось, мы бродили вокруг. Одна из цифр на стене отлетела и получилось другое число.

Как просто заблудиться, даже с точным адресом.

Это не страшно, если ждут.

Найдешься.

Итальянский Луна-парк.

Рекламные фотографии на тарзанке, в пещере ужасов, на каруселях…

Кофе в фургоне бродячих шпагоглотателей.

Путешествующих в зависимости от движения праздника по земле.

Праздника под названием «Аттракционы».

Мы танцевали с Наташей в зеркальном лабиринте.

Фотограф Сарп продолжал снимать.

Увлеклись.

Я чуть не разбил головой зеркало.

Хотел взять Наташу на руки, но уперся в ее отражение.

Это бывает с мужчинами…

Миновали Галерею. Помимо щопинга там можно поиграть в кегли, покататься на коньках, съесть огромную миску салата из всяких вкусных экологически чистых вещей. И тебе за это ничего не будет.