Текст книги "Штрихами по воде наискосок"

Булочки для поэтов

…Посвящается фильму

«Мелодия белой ночи»

 
Я ищу Это в прошлом, вот только понять не могу,
что же именно там позабыл, чем так держат меня
сладковатые крошки, которые спрятал в фольгу…
В моём паспорте штампы потёртостью тихо звенят.
Где изюминки счастья? Я их ковырял не спеша,
невзначай раскусил и орешки – учёный балбес.
Болтуны не кичатся в сердцах о минувшем бреша.
Звук как будто взбесился, с дождём низвергаясь с небес.
Но пока тот поток не потоп, я не стану грустить.
Тонок стан у печалей. Движения плавны. Уста
на запоре. Фольга ли в карманах хрустит,
или под башмаками разбитый на счастье хрусталь?
Не тоска и не страх… если только – желанье понять.
С верхней полки, как прежде,
                                           смотрю, замечтавшись, в окно.
Что таится в кустах, томный взгляд заставляет поднять?
Не подскажет ответ… правда… молча зарницей сверкнёт.
 
 
Убегать от грозы и стремиться навстречу опять,
не приметив, кто новые булки поэтам печёт.
Тонок стан у печалей, их тянет фривольней обнять,
а они словно ждали – щеке подставляют плечо.
Но непрочен союз. Крепче разве предутренний сон.
И ищу я не тлен, не людей, не слова, не мосты.
Там готовы ловушки для слишком дотошных персон,
так и ждущих, как кто-то их в спины окликнет на «ты».
 
 
Я ищу, невзирая на скрипки, что плачут навзрыд,
и на трубы, из жерл у которых плывут облака.
Тротуар не расколот, газон вдоль него не изрыт,
и пейзаж состоит из кривых, как я их «обликал».
Мой пиджак выходной на локте полусогнутом смят.
Я седее чуть-чуть (не увидеть). Я так же горяч.
Из фольги просыпаясь, неслышно за мной семенят
крошки… Булочки новые сетуют: «Спрячь!»
 
 
Я ищу не ответы, не правду, не юность, не ложь,
не тоннель (поезд так же на свет вечным зомби летит),
не умение верить надежде, не крошек галдёж,
и не страхи (их было и будет на каждом пути).
Черно-белые образы… (вряд ли их Эшер писал).
Болтуны мне подскажут. Что именно? Инь или ян.
Выгорает трава, но зато вырастают леса.
Если счастье отыщешь – ступни об него не порань.
 
 
Не пытаюсь себя, а тем более вас обмануть,
всё гляжу на листы, что за годы не стали белей.
Всё трудней поднимать из колодца прозрачную муть,
но всё так же весной пух кружится, слетев с тополей.
Не учу забывать, не учу назидать, не учу сожалеть.
Ковыряю изюм, покупаю с запасом фольгу.
Я в окно не смотрю, не грущу и не слушаю плеть,
и ищу Это в будущем, стекла кроша на бегу.
 

2009 – 23 мая 2011 года

На шёлке…

художнице Марии Каминской

 
На этом снимке Вы почти что клоунесса.
На этом снимке Вам немножко не хватает
на заднем плане журавлей над лесом,
и жёлтых листьев, что с волос слетают.
Я не горазд выдумывать сюжеты,
хотя горазд мечтать… Я сам, как клоун,
на этом снимке. Я б надел на Вас манжеты.
Мне очень стыдно. Я совсем не избалован.
 
 
А дождик падает, как карандаш: со скрипом,
и где-то в отдалении играет
мелодия: совсем уже охрипла,
а светоч вечера моргает и моргает.
Я не о том пишу, о чём хотел бы.
И спрашивать меня не надо – не отвечу.
На подоконнике в стакане ветка вербы,
и дальних фар опять танцуют свечи.
 
 
Но возвращаюсь от дождя к запавшей теме:
на этом снимке Вы, как самый младший ветер,
целующий меня хотя бы в темя,
проращивая там букет соцветий.
А дождик – он без устали всё строчит.
Ему б стучать, а мне глядеть в дверную щёлку.
Там на пороге наступившей ночи
на этом снимке Вы художница по шёлку.
 
 
А дождик наконец затих, уснув в сиянье
луны. На занавесках город мой, как соткан.
Не Вами ли рисованы все зданья,
провалы парков, заросли высоток?
Есть фонаря на улице светильник
и ожидание пустого кабинета.
На этом снимке я почти что именинник,
хотя меня на этом снимке нету.
 

25 мая 2011 года

Без лонжи… (На две сажени)

Вере Полозковой

 
Девочка выросла. Девочка стала известной.
Девочке стало так многое неинтересно.
Девочке, к счастью не всё ещё в Мире понятно.
Как и для нас, есть в её картографии белые пятна.
 
 
Девочка мудрость зажала в одной из ладоней.
Строчки её на две сажени стали бездонней
(как и глаза). А слова? …Она ими владеет.
Я же, внимая, к утру становлюсь бородее.
 
 
Девочка та – глубиной меня старше. А впрочем…
(Там неразборчиво. Тут —
                           многозначащий прочерк…)
Девочка просто творит. Как творит? Как и дышит.
Что ей до нас?.. Ну, а мы…
                                  Запасаем кубышки?
 
 
Девочка, что не случится, не скажет «довольно».
Хватит ли совести нам и ума догадаться, как больно
ей на экране, со сцены, страниц улыбаться.
Каждый четвертый (ну пятый) из нас – папарацци.
 
 
Что ж до того, что во многом я с ней не согласен?
Может, я прав. Даже с этим всё так же прекрасны
строки стихов (и другие её проявленья).
И наплевать на формации и на поколенья.
 
 
Девочка просто живёт и творит так, как любит.
Кто-то её ненавидит, а кто-то из куба
стереотипов внимает любому движенью.
Свойственно острым умам (и обратному)
                                                             это брожение.
 
 
Девочке тягостны знаки вниманья —
                                                    они как оглобля.
Девочка учится не принимать
                              ни восторги, ни злобу.
Девочке есть чем заняться вне этих проекций.
Где ты?.. Под купол (без лонжи) летит на трапеции.
 

26 мая 2011 года

Кульбит

 
Два мальчика глядят на первый снег,
как я на них в дарованном нам сне,
как ты, нагая, за движеньем глаз
моих. Как будто в первый раз,
слежу я за паденьем платья на пол.
Везувий, украшающий Неаполь,
страшит неотвратимым: ведь кальдера
напоминает каску гренадера,
чай пьющего в преддверье новых битв.
Один из нас готов свершить кульбит.
 
 
Снег засыпает город, словно пепел.
Нет ничего смятения нелепей.
Лепя свой легион под зонги зим,
шепчу, как твой наряд неотразим,
неотделим от шелеста белья…
Опять мой дом покинул стапеля,
взлетел, а может, погрузился в день,
на крыльях платья полетел в «нигде»,
двум мальчикам неся снежинок рой,
а мне лекарство справиться с хандрой.
 
 
Два мальчика… который – мой двойник?
Они к окну, а я к тебе приник.
Снег осыпается опять с ресниц на грудь.
Я снова влез в рисковую игру,
хотя,.. признаться, влез уже давно.
Когда? Когда… Когда смотрел в окно.
Когда сказал мне тихо старший брат
«Скорей бежим глядеть на снегопад.»
Когда мы с ним не знали этих слов.
Когда не ведали, что есть добро и зло.
 
 
Пока они бегут к окну, крича:
– Смотрите, – и на кухне стынет чай,
мной недопитый – платье будет падать…
Пока?.. Пока мне это будет надо.
Мне это надо… Это ли не сон?
Чтоб падал снег, вращаться колесо
должно. Застыл в руке моей рычаг.
Паденье платья, кровь разгоряча,
притягивает, замедляя бег…
Два мальчика глядят на первый снег.
 

2010 – 29 мая 2011 года

Мир одуванчика (На молоке)

«Тихий шелест трав. Только шелест трав.»

Д.

 
Взглядом скользить по горам и верхушкам
и ничего не спросить —
                   лишь скользить, словно струны
                                          учить тихо скрипнуть.
Палец отдернуть и дунуть без страха
                                                разрушить.
Мир одуванчика.
Дунуть,
      ответив «ожог».
Ночь по щекам и макушкам и…
Где-то рожок
      предвосхищает заливистый лай:
                                               чу,.. охота.
Мальчик толкает болванчика пальцем.
                                                 Кивок головы.
(Что еще ждать от него – доброхота).
                                     Молвы?
Лишь пожеланье «седлай» и доступно скитальцу,
как продолжение скрипа натянутых струн.
Вновь никого. Только выросший в рунах валун.
Выросший?
Вросший?
Боишься – они удручат?
Руны молчат. Нет – кричат,
                      что сравнительно близко, не так ли?
 
 
Можно охрипнуть, играя спектакль в театре теней.
Горы могучи, но небо зачем-то сильней.
Небо, как холст
              (только краски подвластны не нам).
Кто наблюдатели?
      Мы – одуванчика семя.
На молоке…
    Потому и парим над водой,
               взглядом скользя по горам и верхушкам.
Игрушки.
       Горы игрушки у времени…
                      Лес лишь орнамент.
И никого за спиной пять веков уже нет?
Небо…
    Что небо – раскрученный древний пергамент.
Шепот плаща и
          ещё один ангажемент.
 

5 – 6 июля 2011 года

Парадигмы (А впрочем)

 
Он – это я, а я – это кто-то незваный
или названный, а то и однажды забытый,
на перекрёстке в тени девяти изваяний,
в центре двенадцати сросшихся цепко событий.
Впрочем, все цифры до безобразья условны,
как и аллюзии, как и намёки. А впрочем,
каждому – реку и лодку и даже весло в ней.
Сложно с одним и вперёд и не раскурочив
зеркало неба… Без выбора. Снова беседка.
Снова клубок из желаний, ветвей и намёков.
Я – это он, только он ухмыляется едко.
Я же, как путник, пришедший вчера издалёка.
Так и живём, тайный смысл пытаясь постигнуть.
От двойников и теней ожидая подсказок.
Не дожидаясь, спрягаем себя парадигмы,
чтоб в настоящем и будущем прибыло сказок.
 

7 июля 2011 года

Две стороны

 
Я стою под дождём и смотрю на Восток.
Льёт настолько, что в метре не видно огней.
В стороне, захлебнувшись, хрипит водосток:
– О, безумец, уймись, не усиливай гнев!
К нам на дно, как не тужься, рассвет не дойдет.
Будь мудрее, как младший твой Западный брат.
Он себе на уме. Он рассветы не ждёт.
Отражает закат без особых затрат.
Он сверкает, как золото ста магарадж.
Ну, а ты? Навлекаешь проклятье богов.
Хочешь треснуть? Трещи. Осыпайся в гараж,
но сними эту боль с моих мятых боков.
 
 
Да, он прав, эта ярость нисходит в меня.
Он страдает за то, что я Ночь не люблю.
Моя совесть чиста: ведь в преддверии дня
наши слёзы, как водится, я пригублю.
Он забудет к обеду, что был этот дождь.
Он не скажет ни слова – он нем без воды.
Если свистнет от ветра, что вызовет дрожь
у меня… Нас рассвет оградит от беды.
А мой западный брат? Да – богат и красив,
но не утром, когда его роскошь в тени.
Капли света прекраснее капель росы.
Угадайте, которая тихо звенит?
 
 
Все бы мне ничего, но зажат я в бетон.
Когда высохнут капли, я вновь, словно раб.
Не давайте советов валить за кордон.
Здесь и там сей бетон – мой единственный скарб.
Распахните меня, если нету Зимы,
если кончился ливень, и зной отступил.
Меня можно разбить, меня можно помыть,
меня можно замазать ведерком белил.
В вашей власти сослать меня зеком в гараж,
но пока даден шанс мне смотреть на Восток,
Каждой ночью мне свойственен будет кураж.
Да простят мне дожди, брат мой и водосток.
 

8 июля 2011 года

Одна строка, лишённая пропорций

 
Вы скажете, что предрекать легко.
Я возражать не стану, заикаясь,
застрявши в горле лёгким ветерком,
и проскочу средь туч, слегка толкаясь.
Там, разглядев Планету с высоты,
почувствую, как грузом облегченья
я вниз ныряю в поле, и… Цветы
посмотрят в небо все без исключенья.
Изобразив себя одним из них,
я потянусь в ночи навстречу солнцу,
и горло разорвёт не то чтоб стих —
одна строка, лишённая пропорций.
                     Да здравствует нарушенный размер,
                     квартиры без углов и без лекал.
                     Я не сторонник мер и полумер.
                     Я задремал в потоке ветерка.
                     О, Господи, куда меня несёт?!
                     Я и река, и цапля в камышах,
                     и водомерка, и рассвет… Я это всё,
                  когда «дышать» срифмуется с «решать».
 
 
Вы спросите, откуда я такой…
(Вода тогда внезапно засверкает).
Не верьте мне, что ветром быть легко.
Что правда – он проворней проникает
в укромные места (но не души).
Выходит, ветром быть мне мало толку?
Смотрите: цапля там же… Камыши.
Рисунок древний, вышитый на шёлке.
А может, это к нам явился стерх?
Садитесь на меня – пора в дорогу.
Вы скажете, – пришла пора утех,
а я – что за излучиной пороги.
                     Штрихами по воде наискосок:
                     не грифелем, не клювом, не ногой.
                     И в реку, и в реке опять песок,
                     невидимый над полем и тайгой.
                     Не водомерка, не осока, не камыш,
                     и (можете не верить) – и не грусть.
                     Не я. Не ветер. Кто? Услышь «услышь!»
                     Повтор? Нет – не повтор. Не наизусть.
 
 
Вы за своё,.. что, дескать, я внушать
пытаюсь. Что жонглирую неважно.
Что образ белой цапли в камышах
достаточно расплывчат (пусть и слажен).
Что даже если я и ветерок —
«добро» и «зло» роняю то и дело.
Любую мудрость заглушит курок
взведённый. Щёлк… и речка затвердела.
Всё это так. Но вспомните цветы
и солнца луч, пронзивший ночью тучи.
Мы в этот шёлк давно уже ввиты.
Вы не пугайтесь. Вас никто не учит.
                     Нет! Я совсем не перешёл на крик.
                     (Кричат порою птицы, но не ветры).
                     Я островок раздую в материк,
                     а материк сожму до километров.
                     Я не промолвлю – так тому и быть,
                     что время не стоит, что время лечит,
                  когда «дышать» срифмуется с «любить»,
                  (когда мне возразить вам будет нечем).
 

26 июля 2011 года

Секреты пряденья (Бетховен. 17-я соната. Третья часть)

С. Т. Рихтеру

 
Как гладь океана в затишье волниста…
В дыхании клавиш таится дорога.
Не надо смотреть на лицо пианиста.
Не надо пытаться услышать в нем Б-га.
 
 
Постичь тайну пальцев? Как душу? Не стоит.
Секреты пряденья сильней пониманья.
Но воли не хватит промолвить: «пустое».
И бег… По волнам? Это вовсе не мания.
 
 
Лицо запрокинуто к небу. Простите.
Сквозь музыку вы не услышите хруста.
Нет, он не страдалец. Не демон. Не мститель.
Он звук? Он повсюду, где было бы пусто.
 
 
И бег по волнам, что огня полыханье.
Простите: сегодня погашены свечи.
Так легче расслышать, как льется дыханье
сквозь плавную темень на кисть от предплечья.
 
 
Не тешьте надеждами скорой разгадки.
Не раньте себя, осознав невозможность.
Ведь в шторм океан ослепительно гладкий.
Прекраснее нет слова… Слова «тревожно».
 
 
Но бег по волнам – он всегда возвращенье.
От боли до боли. От счастья до счастья.
И те, кто не понял – достойны прощенья.
И в этом прощенье срастаются части.
 
 
Портреты любимых останутся в тайне.
На кончиках пальцев одна только Вера.
Нет слаще подарка, чем Выбор скитаний,
застыв лишь на миг в темноте у барьера.
 
 
Не надо смотреть на лицо пианиста:
он, дав нам свободу, собой недоволен.
Прощальный подарок дрожаньем тернистым,
от счастья до счастья, от боли до боли.
 

13 августа 2011 года

Ce que j’ai vu ce que je vois2727
  «Что я видел, что я вижу» [скё же вю скё жё вуа] (фр.)


[Закрыть]

С их синевою я богаче Крёза.

Без – славный пленник вечной мерзлоты.

Цвет неба обезболит без наркоза,

сменившись… Не хочу, чтоб мёрзла ты.

И, айсбергом у горизонта тая,

не твой, не свой, но… и не истукан,

я, всматриваясь, слышу птичьи стаи,

я, вслушиваясь, вижу океан.

Тот самый, что не делается мельче

в жару,.. не промерзающий до дна.

Он – плед, сейчас наброшенный на плечи.

Мой плед, а ты как будто в нём одна.

Добро и мглу, любовь и зло – он всех поглотит.

и этот страх, сховавшийся в углу.

Он состоит из наших слов. Он плоть от плоти

из нас с тобой. Звук вцепится в иглу,

чтоб поскорее соскочить с пластинки

и намотаться на всё тот же плед.

Схватиться б за него, как за тростинку.

Но кто здесь? J’ai. К вам можно? S’il vous plait2828
  Пожалуйста (фр.)


[Закрыть].

Прошу простить меня за мой французский.

Игла? Ушко? И?.. Значит, дело швах?

Похоже, что наброшенный на блузку,

он повод присмотреться. J’ai vu, ah!

Твои глаза синеют от мороза.

Мне этот цвет не даст спокойно спать.

Диск крутится. Трике поёт «Ви роза»,

и я Вироз букет принёс опять.

И, собственно, одет я чаще в серый.

Ну, что с того? Нет! Не из-за меня.

Полны и так добром мои пещеры,

да караваны ниткой семенят.

И что мне Крёз, когда, обняв за плечи,

в глазах я вижу тот же серый плед.

Тебе тепло. Я сам от счастья клетчат,

и синий океан глядит нам вслед.

2 сентября 2011 года

За ширмой из бамбука

 
Человек идёт сквозь заросли бамбука.
Кто подскажет, что его влечёт?
Острый меч, как флаг, сжимают руки.
Человеку нет иной науки,
как рубить и как валить плечом.
 
 
Человек идет, как будто твёрдо знает,
что там за… Как…
                          можно это знать?
И ухмылка у него не злая.
И не слышит воя он и лая,
в свой бамбук вгрызаясь допоздна.
 
 
В спину взгляд, с воды взметнётся
                                         чёрный ворон.
Человек идёт. Идёт навзрыд.
По колено в жиже? Значит, торен…
Плечи в кровь? Путь сквозь бамбук просторен
за спиной.
           А кем?
                   Ну, взрыт и взрыт.
 
 
Стихло. И не канонада, и не грозы…
Отрыдали эхом крикуны.
Он идёт – поэт житейской прозы.
Он случайно выглядит серьёзным.
Из-за снега ранней седины.
 
 
Снег не седина… Они всегда на месте.
Снега струны, тот же самый лес.
Человек идёт сквозь лес к невесте.
Неуклюжий здесь и неуместный
средь прохожих… Не поможет пресс.
 
 
Человек смешно так двигает руками
и плечами, словно был зажат…
На душе у человека камень:
он в бамбуке рыскает веками,
а над той, что ждёт – снега кружат.
 
 
Там, вдали, за занавеской из бамбука,
Щёку положив на года нить,
ждут его удача и наука,
слово, дело,
                             и, конечно, руки,
чей удел хранить, а не рубить.
 
 
Что несёт им человек?
                                      Да что имеет.
В сердце горизонт, в ладонях снег.
Он решился.
                           Он сейчас посмеет.
Не сбежит и
                     не окаменеет.
Прорастет пред нею, как побег.
 
 
Смех людей и меч оставлены снаружи,
a бамбук колышется в двери
в комнату.
             И человеку нужно
просто сделать шаг.
                              Так просто.
                                              Ну же?
Счастье ждёт.
                   «Шагни ко мне… Бери…»
 

декабрь 2010 – 1 октября 2011

Лицо, подставленное свету

Галине Хомчик

 
Свет лунный сплетается с солнечным в жгут,
и капли вскипают, касаний дождясь,
ладони и лица без умысла жгут,
печальными блёстками в косы впрядясь.
И всё – ничего. И не ночь, и не день.
Ни выдох не сделан. Не задан вопрос.
Нигде не заметить мельканья недель.
Орган папирос незаметно подрос.
И кто объяснит, почему так болит
(почти незаметно, незримо для лиц)?
Свет лунный и солнечный, словно болид,
рутину внезапно прорвёт верениц.
По Вере отпустят и спросят по ней.
Ты вышел на край – так покрепче держись.
Схватился? Тогда не пугайся огней,
и ветра не бойся, что бьётся во ржи.
 
 
Внизу, затаившись, уснул океан:
во ржи, и в лесах, и в людских волосах.
Однажды опишет полёт Лукиан.
Напуган? Тем более жгут не бросай.
Роса засверкает, листва задрожит.
О, радость моя, появись не спеша.
Прошу, сбереги от личины ханжи.
Не выйдет «не сразу» – не дай ни шиша.
Не ночь и не день. Впрочем, всё – ничего.
Та боль не проходит – так лучше для всех.
Свет лунный и солнечный в виде снегов
баланс не нарушат сугробом потех.
По Чувству одарят, с него и возьмут.
Не стоит жалеть ни улыбок, ни слов.
Путь млечный на лоб повяжи, как тесьму,
но жгут не бросай, чтоб тебя не снесло.
 
 
От Звёзд до Земли – как от песни до строк,
Но каждая строчка – над бездной мосток.
И всё – ничего. И всему есть свой срок.
И свет наполняет собой лепесток.
Какого цветка? Да не всё ли равно.
Он плавно спускается вниз на ладонь.
Боишься обжечься? Сомненье верно.
Болит?.. Ты, пожалуй, о том не долдонь.
Он несправедлив? Он коварен, наш Мир?
Сомненья и чувство, как капли, бегут.
Чтоб дверь отворилась, чтобы скрипнул шарнир,
свет лунный сплетается с солнечным в жгут.
Что дальше? Шагнем мы от счастья и бед.
От них или к ним? Это новый вопрос…
Зачем ты лицо запрокинул на свет?
Чтоб к звёздам взметнулся сверкающий трос.
 

~ 2008/9 – 4 октября 2011 года

С листа

…А.

 
Как дарится тепло? Откуда брать?
Не спать две ночи? Две недели? Месяц?
Высасывать из слова «созидать»
нектар флажков сигнальных, скрежет лестниц?
Слагать сей звук (как складывают пазл
в рисунок рваных линий дней недели)?
Нет, чтобы о себе сказать «шлимазл»,
ладонью прикоснувшись сквозь метели.
 
 
О, я теперь изысканный молчун.
Не телепат. Не антикашпировский.
Я, засыпая, к вам опять лечу
с моим блокнотом в мелкую полоску.
Мне, честно, очень страшно говорить
так нужное – «Вы как? Я так волнуюсь…» —
пока мои (мои?!) богатыри
из строк моих бредут, слегка тушуясь.
 
 
Поверьте мне – они несут слова
моей любви. Приказ – Всем спать! (То – шутка).
Они несут частички волшебства,
хотя цена ему – всего минутка.
Всего минутка. Максимум!.. Хотя,
для каждого из вас, мои родные.
А дни летят. Ко мне и к вам летят:
года, недели, будни, выходные.
 
 
Частицы всех сомнений, суеты.
Частицы недосказанного чувства.
Так хочется дарить сейчас мосты,
взлетать над бездной, совершать безумства.
Вот так писать: с листа, с себя содрав
прикид изыска, мудрости и цели…
И я наивно верую, что прав,
что и без слов слова мои согрели.
 
 
Но кто-то плачет. Как унять мне плач?
Я нарисую солнце на экране.
И накажу себе – Переиначь! —
и стану кем-то новым утром ранним.
И я спрошу – Как дарится тепло?
Кого? – Не знаю… (Лето? Осень? Зиму?..)
С богатырями соберем мы плот
и поплывём. (Зачем тянуть резину)?
 

29 октября 2011 года