Текст книги "Штрихами по воде наискосок"

Гавот

 
Снег возникает внезапно в конце поля зренья.
В нашем пространстве явленья имеют начало.
Щедрой рукою, совсем не боясь разоренья,
кто-то неведомый хочет засыпать печали.
Ах, как приятна бывает такая забота.
Мало-помалу снежинки становятся илом.
Вкрадчиво вторя старинным движеньям гавота,
мне под ладонь сквозь него проступают перила.
 
 
Кто-то прикроет глаза – снег посыплет быстрее.
Вновь приоткроет – уже не умерить сближенье.
Снег помогает сомненьям впиваться острее.
Расположенье снежинок – что звёзд положенье.
Но им не хочется верить, предчувствуя слякоть.
Музыка свяжет сердца через пару мгновений.
Вы не стесняйтесь – поплачьте…
сейчас можно плакать.
И не гадайте: а кто безымянный тот гений.
 
 
Спрячутся за мельтешеньем звоночек трамвая
и незатейливый долгий троллейбуса присвист,
не от снежинки к снежинке: от ада до рая
или обратно… под кашель пришедших хористов.
Мир подготовился к празднику. Ждут дирижера.
Правда, смешны, кто метели считает ненастьем?
А чудодей сам себя всё считает стажером.
Ну а глаза закрывает мечтательно Настя.
 
 
Настя? Ну, да. Так зовут её в нашем пространстве.
Звёзды так выпали, ноты сложились и рифмы.
Мир – это комната в белом волшебном убранстве.
Эти снежинки – хранящие музыку нимфы.
В комнате этой волшебной всегда много света.
Он помогает прогнать все сомненья и страхи.
Виолончели и скрипки, рояли и флейты…
Наше пространство не сможет вращаться без Баха.
 
 
Мы у всех Насть на сегодня попросим прощенья.
Медленный танец Гавот режет души на части.
Очень нелепо уверовать вновь в превращенья.
Большей нелепицей станет уверовать в счастье.
Любящий кто-то нас щедро одарит печалью.
Снег возникает внезапно в конце поля зренья.
Пусть антураж этой комнаты в танце мельчает:
тем, кто умеет любить, не грозит разоренье.
 

31 октября 2011 года

Один из них

Дмитрию Кутовому

 
Слывут поэты чудаками,
                     а я, прости, один из них.
Крадётся полночь чердаками,
                     и город наш почти притих.
И если кто сейчас и бродит,
                     ломая плавность тишины:
коктейль прозрачнейшей природы
                     да строфы, что пока смешны.
И я – смешной, вдвоём с тревогой,
                     спасаясь от своих безумств,
ту тишину тесню немного,
                     топчась под полночью внизу.
Со стороны – давно мне зябко,
                     а изнутри я весь горю.
Такой не вбитый гвоздь без шляпки,
                     такой молчащий говорун.
 
 
Наш город. Третий и не лишний.
                   Спасибо, город, что ты есть.
Спасибо за твои афиши,
                    За то, что смог на них прочесть,
как струны бельевых верёвок
                     под парусами простыней
провисли, ожидая шорох
                     метнувшихся в дворы теней.
Наш город притворился спящим,
                     как притворился, что он наш.
Я обращусь к гидранту – Спляшем?..
                     Но ринусь вдруг на абордаж
готовой к плаванью скамейки
                     в морях грядущих октябрей.
Она – как мозг мой: вся в линейку,
                     мой флагман в порт твоих дверей.
 
 
Но как мне плыть? Погасли окна,
                    определяющие курс.
Маяк – фонарь понуро мокнет,
                    лишь я один с дождём дерусь.
Стою внизу, машу руками.
                    Смеётся город наш: – Жених!..
Слывут поэты чудаками,
                    а я, прости, один из них.
И никого… Приподнят ворот.
                    Две – три строфы, хранящих смех.
Есть только ты, и я, и город.
                    Наш. Спрятанный сейчас от всех.
Наш город… Третий и не лишний.
                    Не разболтает, не соврёт.
Надуманные скроет мысли.
                    С асфальта чувства подберёт.
 

2 ноября 2011 года

Про…

 
Господи, сколько проседи я получу без спроса,
как грант от Фонда Сороса,
прежде чем до меня дойдет,
что никто не ждёт,
ни что я поумнею,
ни когда подарю камею,
ни когда посмею…
 
 
Никогда?…
 
 
Toy…
 
 
Постой…
 
 
Вишлист, он как стол пустой,
хотя на столе беспорядок, который месяц.
Перекрой все проёмы
                               покрытых обрывками лестниц,
ведущих к малюсенькой клетке
                                                с прозрачным окном…
Пусть грязным, но всё же прозрачным
                                                  хотя бы для света…
О, боже, не дай… Да, не дай мне просить.
                                         Не давай мне совета…
Вот если какой-нибудь знак,
               что я вычеркнул нужный вопрос…
 
 
А Сорос пусть гранты даёт самым умным ученым.
Мой грант —
      быть в любимых глазах навсегда увлеченным.
И странным – в любимых и…
                             в разных, случайно скользящих ….
I see you. O «Kей.
 
 
Мне так застывать не впервой, углядев на руке
созвездие из мириады незримых былинок…
Созвучие,
                    соизмерение замшевых спинок,
пустующих кресел и тщетных попыток бежать
вприпрыжку и шепотом,
                       плавно скользя между листьев,
взрывающих почки и залпом слетающих вниз.
Отдельных,
                  присевших на миг на тот самый карниз
окошка той самой площадки, с которой не видно
ошибки побед и победы ошибок,
                                                      и снег,
и окна кофейни внизу, и счастливых влюбленных,
а может, несчастных любовников…
                                                        Пыльно вокруг…
 
 
Воркуют.
 
 
Площадка в проёме под самою крышей,
а может, чуть ниже…
                                резонно – не выше.
                                                                Нервишки.
Усталость. Желанье связать, и сказать, и молчать…
 
 
О, Господи, нам не дано замечать, понимая…
Я знаю,
         я знаю, я знаю,
                              я знаю,
                                             я знаю,
что честным не веря, что умных держа за не тех,
лишаю не только себя… и не только утех…
 
 
                                   ***
И все же не те,
                    говорящие мудро,
                                                   ведут…
Ведут… Может быть, мы и сами в охотку введемся…
 
 
Слонята, а хвостика не было…
                                                   Нет – значит, нет.
 
 
Но где то окошко, сквозь пыль нам несущее свет?
Я, кажется, сам попросил перекрыть все подходы…
Резонно.
 
 
Да мне всё равно из подъезда на волю к озону…
Хотя он почище в грозу, а я вышел на снег…
О господи, но почему мне так стыдно краснеть,
Краснеть оттого, что мне стыдно.
                                           Мне стыдно?
                                                          Мне стыдно…
Ведь было бы хуже с обратным порядком вещей.
 
 
Откуда такое желанье?
…
                                          похлеще…
Я вам не мерещусь? И Вы мне совсем не мереще…
 
 
Я сам (было дело) просил не давать мне совет
 
 
                                   ***
Я утром,
          собравшись с умом,
                                          запишусь в дураки.
Не надо истерик, усмешек,
                                 советов…
                                           Отвечу лишь: «Дудки.»
 
 
(С нуля, так с нуля).
                         Не они протрубят мне побудку?
Кто крайний? Где бланк? Не подскажете, как
                                                                заполнять?
Я снова один?
                      У кого же я буду учиться?
 
 
О, Господи, только, пожалуйста, вновь промолчи.
Я сам отыщу, как других задевать за живое…
Я слышу, как кто-то за стенкой утробно так воет…
Я очень надеюсь, что это сегодня не я…
 
 
Вам не показалось?
                              Хм, хм?
                              Немного бледнее?
 
 
А что в кулачке?
                   В кулачке?
Для кого-то камея.
Кому-то былинки.
Кому-то бардак на столе.
Кому-то окно и кафешка внизу, и в ней двое….
Не слушай меня, не скрывай, я найду и отмою
(вот только не стану гадать, кто те двое внизу)…
Вот только не стану себя я учить наизусть.
Вот только искать то окно я, увы, не устану…
А Сорос?
Он тут непричём, не с него – с меня спрос…
 
 
И стих этот просто о про…
(и совсем не про проседь).
 

9 декабря 2011 года

Потомкам Гондваны (Неотектоника)

 
Города вырастают, как мы, вылепляясь из камня.
Города вырастают из нас, словно мох из скалы.
Оказалось, вчера раскололась неслышно Гондвана,
но не зная об этом, я вёз за удачу калым.
 
 
Всё, что было, отдал,
                               позабыв заложиться на случай,
и швырнул нас разлом врозь,
                                          ресницы слегка опалив.
Мне достался большой материк
                                     без руля и уключин…
Так внезапно приходит вполне регулярный прилив.
 
 
С полусогнутых рук
                 брызги волн, от локтя до запястья,
побегут на, песок и осока ужалит ступни.
Капли тихо сползутся в одну,
                            и неназванной страстью
мир проявится сквозь, как позднее —
                                                       зима из лепни.
 
 
Там, где мир, там и город,
                всходящий под пристальным взглядом:
от локтя до запястья. Ладони взывают к снегам.
Капли к каплям стремятся:
                     числа нет отважным отрядам.
Я припрячу одну. Я не жадный. Я город отдам.
 
 
День за днем. Зародятся дома и поселятся люди,
привнося головастиков чувств и микробы надежд.
Город, словно пирог
          на волшебном базальтовом блюде.
Вместо сахарной пудры —
          снежинки с потупленных вежд.
 
 
Отросли – пуще прежних —
                      за сотни столетий ресницы.
Потому ли над крышами царствует снова метель?
С боку на бок вращается тот, кому это приснится.
Тишину нарушая, хрустит, откликаясь, постель.
 
 
День за днем мир и город дозреют до Нового Года.
Невзирая… сработает шифром удачным геном,
и удачною названа будет такая погода,
и не сон это будет, а таинств встревоженных сонм.
 
 
Дети камня, потомки Гондваны, творцы и сатрапы —
мы теряем и строим, и мхом порастает наш путь,
непонятно зачем поделённый, как кекс, на этапы.
Час поздравить, дождаться отлива,
                                     и камень копнуть.
 

2009 – 29 декабря 2011 года

Пуантилизм

Памяти Виталия Калашникова

 
Это было буквально вчера.
Я любил и я знал, что любим.
Улюлюкали в ночь кучера:
– Ты, приятель, непо
                                  колебим.
И, счастливый, летя через лес,
повторяя слова наугад,
в саму вечность по плечи бы влез,
как бесёнок… Не ради наград,
ради чьих-то чуть слышных «Ау»,
ради слез, позволяемых смыть.
Прутик медленно месит золу.
Я – мечты, и сердца, и умы.
Я так жду, что опять в спину мне
Вечность, долг возвратя, прокричит:
– Эй, приятель… И ночь не темней,
и совсем не скуднее харчи.
Ну и что: нет карет да ракет.
Есть дороги, и память, и та,
разобравшая неба паркет
неподвластная, но красота.
Звёзды сложены в цепь домино.
Звёзды в пригоршнях, словно пшено…
Я придумаю дом, пусть иной.
Я приду. Раз сказал – решено.
 
 
Это было. Давно. И со мной.
Я забыл, но я знал, что любим.
За стеною сопит стременной.
Конь свободный пасется.
                                         Рябин
красный пу
                  антилизм режет слух:
– Ты, приятель, непо…
                              Тает дым.
Я опять заслужил оплеух.
Я бы мог оказаться седым.
Щелкнет эхом под пяткой сучок
или кучера хлыст (не фантом),
непопавшихся в детский сачок…
Эй, по курсу: Любовь за бортом!..
 
 
Подобрать? Ну а вдруг не твоя…
Не тревожься: ей вплавь – не впервой.
Всем поможет добраться маяк.
Только сердце, как небо – открой.
 

15 января 2012 года

Диптих с каплей

Навеяно Концертом для двух скрипок

Андрея Дидоренко

Андрею Дидоренко

I. Ощущение капли

 
1
Скала.
Далеко внизу
у подножия —
бушует океан.
Венчает скалу
идеально плоская
круглая большая площадка.
 
 
Тучи.
Вечер.
Сумерки.
Будто из ниоткуда
брызгами дальнего света,
как снаряды, «налетают» редкие машины.
 
 
То и дело вспыхивают зарницы..
 
 
Сгущается всё.
 
 
Брызги прибоя подлетают всё выше и выше.
 
 
Сумерки становятся ночью, густея и сползая потёками вниз, как чернила,
по стенкам перевернутой полупрозрачной темно-синей чернильницы.
 
 
Загораются огни.
Сотни окон домов,
но домов не видно.
Огни-окна висят в воздухе.
 
 
Страх и красота – неотделимы.
 
 
Прибой стих.
 
 
Повсюду снуют огромные белые чайки.
 
 
Порывы страха и порывы желаний.
 
 
Становятся заметными отдаленные молнии.
 
 
Ощущение скорого дождя.
 
 
Но всё спокойно. Нет шторма.
 
 
Ощущение капли.
 
 
2
Капель становится больше.
Их ещё нет. Они приближаются.
 
 
Скала (ее плоскость) начинает плавно покачиваться.
 
 
Машины – тоже. Они не летят, а плывут вокруг.
Свет фар отделился от них и «подвис» сам по себе.
 
 
И тогда материализуется Капля.
Капля зависает над всем и вращается на месте.
 
 
При взгляде снизу в ней «мелькают» отраженные и преломленные огни,
бегущие вдоль ее поверхности, как радужная иллюминация вдоль борта «НЛО».
 
 
Протягиваю руку. Беру каплю кончиками пальцев. Бережно, как Землю.
 
 
Она (Земля—капля) дрожит в руках. Бьётся, как сердце.
 
 
3
Стучит.
Стучит сильнее и… исчезает.
 
 
Машины снова летят. «С места» начинают быстро сновать в черноте.
Молнии бьют уже совсем рядом, как частоколом, окружая это место.
 
 
Озираюсь, но мне не страшно.
 
 
Всё – убыстряется.
 
 
Я кручусь с убыстряющимся пространством и «там»… кручу-верчу головой.
 
 
Начинаю взмахивать руками, как дирижер, ощущая причастность ко всему.
 
 
Вдруг всё зависло.
 
 
Тишина.
 
 
Сверху медленно планирует,
                    порхает белое перо чайки.
Превращается в шарф, потом в ленту,
                                          потом в тунику.
Как манта, машет плавниками.
 
 
Я хватаю её, и…
       в моих объятиях оказывается женщина.
Я не успеваю опомниться —
               она «уводит» меня в ритме танго.
Машины окружают нас, выстраиваясь радиально,
как рисунок на циферблате гигантских часов.
 
 
Огни «невидимых» домов сливаются
с огнями звёзд.
 
 
Огни «смотрят на нас».
 
 
Мы танцуем.
Бешенее и бешенее.
 
 
Её глаза оказываются ближе и ближе.
В них отражаются фары, звёзды и молнии.
 
 
Раздается оглушительный раскат,
и после очередной вспышки молний
вдруг
появляюсь я.
 

10 марта 2010 года – 26 января 2012 года

II. В ожидании капли

 
Я с самим собою спорю. Вам виднее – чья берёт.
Я смотрю в грозу над морем
                          (это значит, что вперёд).
Я, как Ойстрах и Менухин2929
  Однажды великий скрипач Давид Ойстрах спросил другого великого скрипача – Иегуди Менухина, какой по его мнению он – Ойстрах – скрипач. Менухин, не моргнув глазом, ответил, что второй. Ойстрах в замешательстве спросил, кто же тогда первый. Первых много, уточнил Менухин. (Другой источник утверждает, что Ойстрах задал этот вопрос Исааку Стерну…)
  Также я слышал, что однажды Менухин и Ойстрах исполняли Концерт Баха для двух скрипок и, чтобы никому не было обидно, в процессе игры менялись партиями первой и второй скрипки. Как они это делали, я (не имея музыкального образования) не поясню, но сам факт такой многократной рокировки бесспорен.


[Закрыть], уступаю… Кто второй?
 
 
Мне бы врезать оплеуху или сделать ход турой.
Далеко ли? До обрыва.
                  Мир, мной созданный – скалист.
Сдерживать учусь порывы
                                  у штормов.
                                            Да… приколист.
У меня в воображенье Мир сужается в утёс,
где вокруг идёт сраженье
                         молний, чаек, брызг, и звёзд.
Где над ним из чаши неба сумерек стекает страх.
Фары вспыхивают чаще слов в пылающих кострах.
Росчерками искр к тучам,
                            тучным чайкам на прокорм.
Чайкам… так и ждущим случай
                                   задираться с ветерком.
 

От подобной мешанины стихнет самый лютый шторм.

Меж летающих машин я цепь окон создам: без штор,

без домов, без стен. Квадраты. Перекличку перфокарт.

(Слышал я неоднократно – не к добру такой азарт).

Мало, что машины могут у меня парить в ночи —

Звёзды, лижущие йогурт, остаются здесь ничьи.

Я, расхаживая цаплей, раскачаю тот утёс

в ожиданье первой капли так давно текущих слёз.

Капля… Мириады капель. Знаю – движется одна,

знаю – вырезает скальпель коридор от звёзд до дна

океана, чтоб, вращаясь, вся в огнях, как НЛО,

капля плавно опускалась, чайки зацепив крыло.

 
Растопырив к небу пальцы – ветви дерева зимой,
я дотронусь до скиталицы,
                        словно шар беру земной.
Вздрогнет капля и исчезнет.
                        Только сердца громче стук.
Сквозь решетку молний бездне
                      угрожать нам недосуг.
Страх исчез. Свет фар длиннее.
                   Всё вращается быстрей.
Окна – звёзды зеленее. Восприятие – острей.
Белой шалью, белой мантой чайки сбитое перо
замечаю доминантой… Дирижер или Пьеро?
Чу. Ужели я помешан. Средь затишья пара глаз
самой неземной из женщин,
                чайкой ринувшейся в пляс.
В них мелькает свет продольный,
         звёзды – окна в них рябят,
и в внезапной вспышке молнии возникаю в них и я.
 
 
Я с самим собою спорю. Вам виднее…
Я с самим собою спорю…
Я…
 

10.3.2010 года – 26.1.2012 года

Глаза моих ночей

 
Не отрывая ручку от бумаги,
я проживаю жизни, как в кино.
Возникнет орхидеей из коряги
влюбленность, как японка в кимоно.
Точёная, изящная брюнетка —
та, о которой столько лет мечтал.
Останется в пруду лежать монетка.
Мне хорошо, хоть вспомнился Тантал.
Мне хорошо, хотя и очень зябки
раскосые глаза моих ночей…
Стучит в окошко ветер лёгкой цапкой.
Я вчитываюсь в стук до мелочей.
Рука устала. Точка стала жирной.
Пора уже продолжить карнавал.
Струна строки взведённою пружиной
дрожит. Я вновь не тех короновал.
Ах, грань… Ей Б-г велел остаться тонкой.
Любимые, я всех в охапку сгрёб,
и всё равно повсюду взгляд японки
меня преследует. Тоска, как небоскрёб,
растёт. Как этажи, мелькают кадры.
Я улыбнусь и назову её Печаль,
и рассветёт. И поплывёт эскадра.
Я вглядываюсь в тающий причал,
в полутона размытой акварели.
Японочка моя кричит: – Вернись!
И машет веткой орхидеи, еле-еле
заметной. Дует тёплый летний бриз.
 

2009 – 30 января 2012 года

PS: Эффект Присутствия

(новые стихи для нового сборника)

Плиссе (А что ещё?)

 
Вода плескалась о каменья,
луна плыла над морем вдаль,
и заменял местоименья
цветущий за спиной миндаль.
 
 
Звук. Запах. Запад. Заиканье.
Волна в движеньях завралась,
но воды…
           неба не зеркальней,
чувств прежних отражая власть.
 
 
Слились спокойствие и ропот,
и на плиссе лёг лепесток —
корабль, откроющий Европу,
и следом призрачный Восток.
 
 
Тарелкою лежат полмира
и ждут. И ждут… Луною полн
сон,.. от Пальмиры до Пальмиры
дрейфующий по воле волн.
 
 
А чувства? Видимость бесспорна:
промеж стихий дрожащий шёлк,
луны разбившимся фарфором
присыпанный. А что ещё?
 
 
Давно знакомые сомненья,
переродившие печаль,
изгнавшие местоименья
и научившие встречать.
 

17 января 2012 года

И всё-таки город…

К 90-летию Юрия Левитанского

 
Как томик стихов,
                         постоянно лежащий
                                                       у края стола,
открою наш город,
                          хотя наизусть помню
                                                         двери и окна.
Я вырасту
              на перекрестке печалей
                                                   листом из ствола.
Ты штору слегка отодвинь…
                                       Не узнала?
                                                    Промокли волокна.
Дрожу.
         И никак не унять мне дрожанья,
                                                           и тем дорожу.
Дороже сейчас
                    не сыскать днём с огнём мне
                                              меж строчек дорожек.
Из прутьев дождя,
                      из несказанных слов
                                                        возникает ажур,
и в выпавших сумерках
                                 через него
                                                 примерещатся рожи.
Так вот почему
                       затаившимся гномом
                                                      во взгляде испуг?
 
 
Родная… Не слышит.
                         Я томик захлопну
                                                в припадке отчаянья,
и город сотру,
                и вгоню в черноземы
                                            свой девственный плуг.
Но память не даст
                          (как ни хлопай об стол)
                                                   изменять окончания.
И все-таки город…
                         Он был. И исполнен он
                                                           мной и тобой.
Наш томик созвучий
                           немым доказательством
                                                             зыбкого края.
Не сумерки. Память.
                              Охота на тигров.
                                                      Во льдах китобой.
Я помню, что было.
                          Мне хочется мокнуть,
                                                     где окна сверкают.
 

22 января 2012 года

Человек, строящий муравейники

«Не мешайте ему, он занят.»

Юрий Левитанский

Памяти Александра Николаевича

Житиснкого

 
Человек лежит и строит муравейник.
Он лежит себе и строит муравейник.
Он лежит себе
                     на животе.
Под сосной
               на берегу
                            над морем.
Человек, не ведающий горя.
До поры не ведающий горя.
                                   Под сосной
                                         себе на берегу.
 
 
1
Человек берёт одну иголку,
а потом берёт ещё иголку,
и ещё одну берёт иголку
человек, лежащий под сосной.
«Ах, ну почему иголки колки?!»
Человек иголками исколот,
но кладёт иголки друг на дружку,
муравейник строя под сосной.
 
 
Муравей куда-то убегает.
Человек его едва поймает,
и опять поверх кладёт иголки…
«Муравей! Тебе я строю дом.»
Облака над морем набегают.
Человек прекрасно понимает,
если мама сладко обнимает —
время уходить.
                      И он, с трудом
сдерживая слёзы, обещает,
что когда он съест омлет и щавель,
что когда допьёт компот
                                     и после
                                       отоспит как надо
                                                   два часа…
Он вернётся
                  и тогда
                           достроит
муравейник —
                 дело-то простое:
на иголку класть ещё иголку.
Очень просто.
                    Через
                            два часа.
 
 
2
Через два часа начнётся дождик.
«Мама, ну давай хоть на немножко?
Мама, я там строю муравейник.
Мама…»
       Мама смотрит и молчит.
«Мама!..»
       Мама смотрит и вздыхает.
Мама сына крепко обнимает.
Мама лучше всех – она не злая.
Просто вот – вздыхает и молчит.
 
 
За окном закат опять пылает.
Как вчера в обед закат пылает.
Да, в обед —
              и всё-таки пылает…
 
 
Человек вцепился маме в бок.
Человек вцепился и судачит.
Человек не может жить иначе.
Раз решил построить муравейник —
значит, должен,
                      и в кратчайший срок.
 
 
Дело в том, что накануне в полдень
кто-то незнакомый с палкой в полдень
муравейник уничтожил в полдень:
палкой разбросал, потом поджёг.
Он его сперва облил бензином,
а потом поджёг, облив бензином:
«Я живу в том доме с мезонином.
Я испробовал, что мог и что не мог.
Так случилось: некуда мне деться —
искусали моего младенца.
    Чудо, что ребеночек не умер.
    Искусали
                  до смерти почти.»
 
 
Так сказал он и развёл руками.
И ушел он.
               И развёл руками.
Вроде сбросил с совести он камень.
Или нет?..
              Он всё равно ушёл.
 
 
3
Щелкает будильник, отбивает…
дробь,
        не дробь?..
            Наш человек зевает.
            Сладко так наш человек зевает.
                       Сладко так.
                                Его встречает сон.
 
 
Он счастливый, он пока не знает,
что такое «бьют» и «убивают»,
что война бывает, он не знает:
человеку нет еще шести.
Ничего плохого он не знает.
До поры плохого он не знает,
(если только, что собака злая:
лает, если близко подползти).
 
 
Он лежит и строит муравейник.
Засыпая – строит муравейник.
И построит он его (наверное).
Не, наверное!
                  Его построит он.
А ещё построит дом и город.
Он всегда найдёт построить повод.
Человек рождён чего-то строить.
Он не лишь бы кто,
                             а Человек.
 
 
Он не лишь бы разрушать и спорить.
Он сегодня под сосной у моря
                        так упорно строил муравейник,
                                       он сегодня был на высоте.
 
 
Он на Мир глядит благоговейно.
Он достроит утром муравейник.
Зная, что на свете верно,
                                лёжа просто так на животе.
 

27 января 2012 года