Текст книги "Идиотка"

Глава 16

Осень 2001 года, Санкт-Петербург.

… Закончилось лето. Петербургское низкое небо заволокло тучами. Северный ветер швырял полные пригоршни дождя в окна квартиры, с утра до ночи барабанило по железной крыше застекленного балкона.

Родные Евгения прислали денежный перевод и две неподъемные посылки с продуктами. К весне звали в гости…

Евгений ежедневно шагал по квартире, нарезая запланированные им километры. Мечтал выйти из дома, как только закончатся дожди. По три раза в день слушал прогноз погоды по радио.

Он теперь сам управлялся на кухне, встречал Татьяну с дежурства, облачившись в ее красный, с аппликацией Микки-Мауса на груди, фартучек и с кухонным полотенцем через согнутую в локте руку, как заправский официант. Серьезный и смешной.

В первый же погожий выходной они, не спеша, шагая по одной ступеньке, спустились вниз по лестнице, под одобрительными взглядами соседей вышли из подъезда и прогулялись вокруг дома.

Евгений озирался по сторонам, будто и не бывал никогда в этом тихом, отгороженным от проспекта домами, дворике, словно в первый раз его увидел.

Поднимался по лестнице тяжело, отдыхая на каждой площадке. Во сне стонал, вздрагивал больной ногой.

Татьяна казнила себя за то, что поторопилась с прогулкой, а он с самого утра потянулся к окну. Собрался, видно, опять на улицу.

Но на смену единственному в череде ненастья погожему деньку опять зарядил мелкий, противный дождичек.

Прогулки пришлось отложить…

* * *

Ретроспектива. Февраль 1999 года, Санкт-Петербург.

Без четверти семь Татьяна уже сидела в прокуренном коридоре тридцать девятого отделения милиции ГУВД по Санкт-Петербургу напротив двери кабинета с табличкой «13». Когда-то бежевые, а теперь скорее грязно-серые, обшарпанные стены коридора, так же, как и дверь кабинета, давно уже нуждались в покраске. Пол покрывал вытертый посередине линолеум неопределенного цвета. Вдоль стен стояли откидные кресла, секциями по четыре, какие раньше были в кинотеатрах. Лампа «дневного света» гудела, как трансформатор, и мигала через равные промежутки времени. В отделении пахло табаком, уборной, хлоркой и сконцентрированным людским несчастьем.

Вначале восьмого дверь выпустила из кабинета ярко-накрашенную заплаканную женщину, и в коридор вышел молодой быстроглазый парень в милицейской рубашке с погонами младшего лейтенанта.

– Вы ко мне, – он скорее констатировал, чем спросил и, не дожидаясь ответа, распахнул дверь:

– Заходите…

Все пространство малюсенького, пыльного, окрашенного той же серо-буро-малиновой масляной краской кабинета занимал конторский двухтумбовый письменный стол, высоченный стальной сейф, отчего-то красного цвета, и несколько стульев у стены, напротив стола. На широком подоконнике пылился в горшочке кустик столетника.

Милиционер показал рукой, присаживайтесь, мол, и, с трудом протиснувшись мимо сейфа, плюхнулся на точно такой же стул, как и тот, на краешек которого опустилась Таня. Руки она сложила поверх сумочки на коленях, ноги в давно уже требующих замены сапогах поджала далеко под стул.

– Вы по какому делу, девушка? – младший лейтенант положил руку на кучу загромождавших стол картонных папок.

– Я – Кораблева, вы мне назначили сегодня на семь… – ответила Таня.

– Кораблева, Кораблева… а, Кораблева?! – милиционер выбрал из стопки и открыл папку. Кораблева Татьяна Алексеевна, рождения тринадцатого октября одна тысяча девятьсот семьдесят пятого года, уроженка города Ленинграда, проживающая в настоящее время по адресу: Мытнинская, двадцать семь, квартира четыре, – опять с утвердительной интонацией спросил милиционер.

– Да, все пр-р-авильно. – кивнула Таня.

«Проклятое «р»!

– Очень хор… – милиционер, как и давеча, в телефонном разговоре, хотел сказать, что очень хорошо, но вовремя остановился. Он боролся с этой своей привычкой.

Младший лейтенант достал из верхнего ящика стола бланк протокола и стал его заполнять, время от времени задавая Тане уточняющие вопросы. Он был совсем молоденький, держался строго, наверное, хотел произвести на девушку впечатление, но когда писал, то по-мальчишески наклонял к плечу голову и оттопыривал нижнюю губу языком, помогал себе выводить буквы.

Закончив заполнять шапку протокола, милиционер поднял глаза на Таню.

– Вы не могли бы сказать, проходил ли в ближайшее время автомобиль вашего родственника какой-либо ремонт или, скажем, сервисное обслуживание?

Таня пожала плечами. Странно, она вдруг подумала, что ни капельки не боится этого молодого милиционера. Он так забавно напускал на себя строгий вид, морщил лоб, сводил брови… Интересно, он знает о своей лопоухости?

«Так надо было… – еще раз, как заклинание, повторила про себя девушка. – Он виноват во всем».

– Может быть, гражданин Еланский доверял управление другому лицу? Ну, покататься там, на дачу съездить, к примеру?

– Я не знаю, – еще раз пожала плечами Таня.

А где автомашина стояла?

– Сначала у дома, а потом в гараже.

«Ну вот, и буква «р» выговаривается», – Таня на секунду утратила бдительность и улыбнулась.

Милиционер внимательно посмотрел на девушку, и она почувствовала, как от груди по шее к лицу стала подниматься горячая волна. Таня старалась четко выговаривать слова, но со своей привычкой краснеть поделать ничего не смогла.

«Все же боюсь», – запаниковала девушка.

– Значит, о том, давал ли пострадавший кому-либо автомобиль во временное пользование, вы от него не слышали? Так и запишем…

Таня, в который уже раз, пожала плечами.

– Хорошо, – вздохнул младший лейтенант. – Он все же произнес это слово. – Подпишите протокол. Вот здесь пишем: «С моих слов записано верно, число и подпись». И на обороте. До свидания… – он заглянул в протокол, – Татьяна Алексеевна. – Потом добавил:

– Можете быть свободны.

Таня встала, приоткрыла дверь в коридор и бочком просочилась в щелочку, чувствуя спиной внимательный взгляд милиционера.

Оказавшись в пустом коридоре, она шумно выдохнула воздух и несколько секунд постояла, опираясь на спинку кресла…

Глава 17

Осень 2001 года, Санкт-Петербург.

… Прогулки пришлось отложить на потом. Он дулся на погоду, как мышь на крупу, а Татьяна с трудом скрывала радость. Поторопились они первый-то раз, пускай нога окрепнет, как следует…

По вечерам Татьяна читала ему книжки, он еще не мог – сам, строчки перед глазами расплывались. Устав слушать, Евгений рассказывал о родных местах, истории, которые с ним случались на трассе. Чувствовалось, что ему не терпится «встать на ноги» и заняться наконец делом.

Татьяна его успокаивала. Всему, мол, свое время…

Как только распогодилось, они обошли свою пятиэтажку опять, и он уже устал не так сильно, как в первый раз.

Они теперь ежедневно гуляли во дворе…

* * *

Ретроспектива. Февраль – март 1999 года, Санкт-Петербург.

В справочной приемного покоя отвечали односложно:

– Состояние стабильно тяжелое.

В отделении никто и не догадывался, что «мужчина с черепно-мозговой после автоаварии» – Танин отчим. Фамилии у них разные: он – Еланский, она – Кораблева, а на адрес никто не обратил внимания.

В одно из дежурств Таня, придумав повод, зашла в отделение интенсивной терапии. Он лежал сразу у входа, как и все – голый. Голова забинтована. Правая нога – в гипсе. Из носа тянулись кислородные трубки, к присоскам на груди были присоединены проводами приборы, контролирующие состояние его организма. Они тихонько попискивали и мигали зелеными огоньками. Руки и ноги больного были пристегнуты к кровати ремнями. Он тяжело дышал и все время дергал ими, словно хотел взлететь. Его большие белые руки с темными от въевшегося металла широкими ладонями и в самом деле походили на крылья попавшей в силок и обессиленной от борьбы птицы…

* * *

Недели через две после посещения реанимации она гуляла с Чарли во дворе. Сергей Сергеевич себя неважно чувствовал, и Таня помогала ему по хозяйству. С утра несколько раз начинался дождь, Чарли носился как угорелый и сразу же вымок насквозь, хоть выжимай. Из-под черной, зловещей, занимавшей половину небосклона тучи, налетел порыв ветра. Окружавшие сквер деревья, согнулись чуть ли не до земли.

Таня, аккуратно обходя лужи, брела по тропинке, тянувшейся вдоль ограды детского садика. Еще издали она заметила большую серую ворону. Та сидела на ограде и смотрела на приближающуюся с собакой девушку с интересом и совсем без страха, даже не пытаясь взлететь. Когда Таня подошла ближе, то увидела прыгающего по мокрому снегу вороненка. Его светлые, с темными концами крылья были раскрыты, и он то и дело ими взмахивал, пытаясь подняться в воздух. Ворона одним глазом внимательно смотрела на большого уже птенца, а другим следила за девушкой.

«Наверное, выпал из гнезда, – подумала Таня, – как бы Чарли не схватил его…»

Шагнув к собаке, она взяла сеттера на поводок и обошла стороной воронью маму с птенцом. Когда они с Чарли, нагулявшись, возвращались той же тропкой, Таня с ужасом увидела лежащего недвижимо на снегу птенца и ворону, расклевывающую его внутренности. Ворона взлетела, тяжело опустилась на ограду и стала вытирать клюв о металлический угольник.

«Железом по железу…» – поморщилась Таня.

Только сейчас девушка опомнилась, какие же могут быть в феврале вороньи птенцы?! И разве может быть у вороны светлый птенец?

«Это был молодой голубь, – сообразила Таня. – Ворона утащила его с чердака, собиралась заклевать, а я ее спугнула…»

Таня вдруг вспомнила пытающегося оторвать привязанные к кровати руки отчима, и ее стошнило…

Бледная, с красными заплаканными глазами, она отвела к соседу собаку и, не отвечая на его взволнованные вопросы, побежала на автобусную остановку, торопясь в больницу.

Ближе всего – через сквер. Дождь хлестал, как из ведра. Черное небо то и дело вспарывали зигзаги молнии.

В тот момент, когда Таня уже выбегала на проспект, перед ее глазами полыхнула ослепительная вспышка, земля ударила в ноги, и девушка провалилась в темноту…

Огромная черная воронка закружила Таню и потянула ввысь. Она отчего-то знала, что там, далеко, где мерцал ослепительным светом выход из туннеля, по которому ее несло, ждут папа, бабушка и мама. Оттуда тянуло теплом и покоем. Таня подалась вперед, но вдруг вспомнила его большие белые руки с темными загорелыми запястьями, которыми он поминутно всплескивал, будто хотел взлететь с больничной койки, его вздрагивающее в ознобе, опутанное разноцветными проводами, забинтованное и загипсованное, беззащитное в своей наготе тело… и она вернулась.

* * *

Очнулась Таня на больничной койке. Над ней склонилось встревоженное лицо Мамедова.

– Магомед Файзуллаевич, – прошелестела едва слышно Таня, – больной Еланский – мой отчим.

Заведующий прижал палец к губам, запрещая Тане говорить, и отдал распоряжение дежурному врачу.

Пока еще Таня не провалилась от укола в сон, успела подумать: «Он считает, я не в себе…»

Два дня спустя, когда Тане разрешили вставать, она сидела в кабинете заведующего, нервно комкая в руках носовой платок.

Зав. отделением, отложив в сторону бумаги, внимательно посмотрел на девушку.

Шея Тани уже была красная, а лицо, белое, как накрахмаленный халат Мамедова, покрывалось пятнами.

– Как вы себя чувствуете, Татьяна? Голова не кружится? – он протянул через стол руку и посчитал пульс на ее запястье. Сухие сильные пальцы хирурга были теплыми.

– Хорошо, – ответила Таня.

Заведующий помолчал, привычно пожевал губами…

– С вами, Таня, сейчас все в порядке. Вам повезло, что удар молнии вас настиг в людном месте и то, что рядом случайно оказался медицинский работник. Ну, и ваша молодость, естественно. Надо же, в середине марта – гроза, что-то с природой творится…

Мамедов встал и прошелся по кабинету.

– У вас остановилось сердце, Таня. Молния ударила в дерево, а вы оказались слишком близко. Такое бывает… Вы родились в рубашке. Долго жить будете. Вот так вот… – он вернулся на свое место за письменным столом.

– Что касается больного Еланского, вашего родственника… вы же из-за него ко мне пришли?! – он заглянул в историю болезни. – Тут гораздо хуже. Гематома лобных долей мозга, перелом основания черепа, ну и по мелочи: раздроблена правая коленная чашечка, закрытый перелом голени, сломаны два ребра… Травматологи свое дело сделали, из шока его мы вывели, сегодня будем оперировать. – Он пожевал губами, посмотрел в окно на заснеженный двор больницы и, хлопнув поросшей черным волосом рукой по столу, заявил, глядя прямо в Танины глаза:

– Шансы на благополучный исход – пятьдесят процентов.

– Магомед Файзуллаевич, я могу… заплатить, – Таня покраснела еще гуще.

– Нэчего нэ нада, – когда хирург обижался или сердился, в его речи сразу же проявлялся акцент. Он встал из-за стола, всем своим видом давая понять, что аудиенция окончена.

Глава 18

Осень 2001 года, Санкт-Петербург.

… Они теперь ежедневно гуляли во дворе. После долгих уговоров он согласился-таки ходить, опираясь на палку, пообещав Татьяне выкинуть «подпорку» в мусоропровод в самое ближайшее время. А она и не спорила. Пускай храбрится, сколько хочет, а пока будет выходить на улицу только вместе с ней, Татьяной, а она уж позаботится о том, чтобы он не натрудил ногу.

Осень выдалась на славу. После продолжительного ненастья установились погожие деньки. Ласковое солнышко, с трудом пробиваясь сквозь багряные кленовые кроны сквера, согревало усыпанную опавшими листьями землю.

Соскучившиеся за время непогоды по общению бабушки оккупировали скамейку у подъезда.

– Гляньте, идут, голубки… – заметив возвращавшихся с прогулки Евгения и Татьяну, закатила ввалившиеся глаза Лида из сороковой квартиры. Евгений что-то оживленно рассказывал девушке, и та смеялась, прижимая к груди разноцветный букет из кленовых листьев. – Ни стыда, ни совести у теперешней молодежи. Захомутала старика, что в отцы ей годится, и рада-радехонька. Вы только гляньте…

– Язык у тебя без костей, Лидия! – оборвала ее тираду бабушка Никитина. – И как тебе только не совестно? Все ты знаешь, всем ты косточки перемываешь… Татьяна – правильная девушка. Не бросила человека, выходила, с ложечки, считай, выкормила. И к людям она – с чистым сердцем. Меня тут радикулит скрутил, так узнала, сама пришла, уколы десять дней делала. И денег не взяла, дай Бог ей здоровья!

Лида открыла было рот, чтобы возразить, но под строгими взглядами бабушек прикусила язык…

– Здравствуйте, бабули, – Татьяна, пропустив Евгения вперед, остановилась у скамейки. Модный бежевый плащ распахнут, на шейке – красный, оттеняющий ее белокурые локоны шарфик. В глазах девушки светилось счастье. – Все ли здоровы?

– Здравствуйте, Татьяна Алексеевна, – хотя и вразброд, но дружно ответили бабушки. – Слава Богу, скрипим пока, что с нами сделается?!.

* * *

Ретроспектива. Март – Сентябрь 1999 года, Санкт-Петербург.

Оперировал Евгения сам Зав. отделением. Все невыносимо долгие шесть с половиной часов Таня просидела в коридоре под светящейся табличкой: «Не входить! Идет операция». Мамедов вышел в общий коридор первым и бросил на ходу замершей в ожидании Тане:

– Кораблева, зайдите ко мне.

Таня засеменила следом за широко шагающим хирургом. Открыв кабинет, он уселся за стол, аккуратно оторвал от пачки бланк рецепта и стал его заполнять. Потом достал из ящика стола личную печать, и, помяв ею чернильную подушечку, приложил к бланку. Все это заведующий проделал, не проронив ни слова и даже не взглянув на Таню, будто ее и не было в кабинете.

– Операция прошла удачно, – наконец поднял глаза хирург. – Но это только половина дела, – он потер глаза, и Таня только сейчас увидела, как он устал. – Надо выкупить лекарство. Вот этот препарат. Адрес аптеки на обороте, – заведующий показал Тане, как маленькой, лицевую и оборотную сторону бланка и протянул рецепт. – Лекарство дорогое. Его надо прокапать по схеме: два курса с перерывом в месяц. Два курса, то есть шестьдесят ампул, – уточнил хирург, – стоит порядка трёх тысяч долларов. – Он внимательно посмотрел прямо в глаза девушке. – Но лекарство, поверьте мне Кораблева, стоит этих денег. Вы знаете, какое у нас финансирование, – он развел руки и уронил их на стол. – Если достанете препарат, и будет хороший уход, больной встанет на ноги. Я свою часть работы сделал, Кораблева, теперь все зависит от вас…

Таня за весь разговор не проронила ни слова. Она сидела на краешке стула, смотрела благодарными глазами на усталое лицо Мамедова и кивала на каждое его слово. А в голове билась одна единственная мысль:

«Жив!..»

Дома Таня бросилась к телефонной книге. Открыла страничку с литерой «З», там было только две записи: местный и московский номера телефонов подруги…

– Я тебе перезвоню вечером, – пообещала Соня, выслушав Татьяну. Соня, почувствовав состояние подруги, не стала в этот раз тараторить, как обычно.

С Соней Зеленецкой Таня дружила с раннего детства. Девчонки жили в соседних домах: Кораблевы – в блочной «хрущевке», а Соня с родителями – в доме «сталинской» постройки, в квартире с высокими потолками, огромной прихожей и паркетными полами. Они с Соней ходили в один детский садик во дворе и учились вместе в школе до пятого класса. Сонин отец, Донат Семенович Зеленецкий, любил пошутить:

– Сонькин горшок был под номером пять, а Танечка восседала на соседнем, шестом.

Танька, которая с самого детства дичилась детей, отчего-то привязалась к этой непоседливой худенькой и смугленькой девочке с прямым тонким носом и большущими глазами, какие рисуют на иконах у Богородицы. Соня и Витька – вот и все друзья детства.

Отец Сони – лысый, полный Донат Семенович работал в то время закройщиком в ателье верхней одежды. Он носил очки в позолоченной металлической оправе на вислом носу, широкие брюки на подтяжках и рыжий вытянутый портфель с двумя замками в руке. На работе задерживался, но, как бы он ни устал, всегда останавливался, завидев Таньку. Обязательно интересовался здоровьем мамы, расспрашивал об учебе… Все ему было интересно. Папу Лешу как специалиста уважал, заказывал ему мебель и говорил, что руки у Алексея – золотые. Его пристрастие к спиртному не одобрял. Не раз заводил с Алексеем воспитательные разговоры на эту деликатную тему.

Мама Сони, Белла Александровна, вела «музыку» в детском садике, учила детишек петь. Соня – в маму. Такая же бойкая. За словом в карман не полезет.

С шестого класса Соня перешла в музыкальную школу, стала учиться играть на скрипке. Встречались подруги реже. А с тех пор, когда Соня поступила в столичную консерваторию, и не видались. Но все равно с удовольствием болтали по «межгороду». Собственно, болтала одна Соня, немногословная Кораблева больше слушала. Но даже если бы она и захотела вставить в Сонин монолог хоть слово, вряд ли бы ей это удалось.

Тетя Белла и по сей день продолжала работать в садике. А Донат Семенович дома сидел, на пенсии. Ателье закрылись, ширпотреба сейчас что на рынках, что в магазинах – пруд пруди. Бутики на каждом шагу. Так, шил немножко на дому для старых клиентов.

Соня жаловалась: болеет папа, давление у него, и «сахар повысился».

* * *

Как Таня ни отнекивалась, а тетя Белла все же посадила ее за стол пить чай.

– Вот, Додя, скажи, отчего у одних людей – всегда все в порядке, а у других – что ни год, то новое несчастье? Я про отца уже и не говорю, – Белла Александровна пододвинула Тане вазочку с ежевичным вареньем. – Давно ли девочка маму похоронила, и вот – новая беда. И у Израэля Моисеевича – тоже, одно за другим, одно за другим…

– Белла, золотце, но при чем здесь Израэль Моисеевич?

Тетя Белла посмотрела на мужа так, будто рублем одарила. Открыла, было, рот и набрала в грудь воздуха, чтобы возразить, но, взглянув на девушку, сдержалась.

«Как Соня похожа на маму», – подумала Таня.

– Донат, ты должен помочь бедной девочке, – долго молчать Белла Александровна не умела.

– Белла, – еще раз с нажимом повторил Сонин папа. – Он промокнул губы салфеткой и бросил ее на стол.

– Пойдемте, Татьяна, ко мне, – Донат Семенович вежливо пропустил девушку вперед.

Половину небольшого светлого кабинета, или скорее мастерской Доната Семеновича, занимал большой стол, заваленный лекалами для кройки и обрезками материала. Рядом со столом на тумбе возвышалась электрическая швейная машинка фирмы «Веритас», чуть поодаль, слева, – гладильная доска с утюгом.

Донат Семенович усадил Таню в единственное кресло, открыл застекленную дверцу старинного книжного шкафа и достал из его недр толстый желтый конверт.

– Соня мне звонила, – Донат Семенович принес от швейной машинки стул и, вздохнув, уселся напротив Тани. Коленки старого закройщика скрипнули, и Таня с огорчением заметила, как он постарел за те годы, что они не встречались.

«А тетя Белла – все такая же», – мелькнуло в голове девушки.

– Здесь ровно три тысячи американских рублей, – Донат Семенович протянул Тане конверт. – Я собрал Сонечке на свадьбу, – лицо его потеплело. – Возьмите, Татьяна, вам сейчас нужнее.

– Спасибо, я продам бабушкин дом и верну, – прошептала Таня, у нее вдруг пропал голос.

Донат Семенович улыбнулся девушке.

– Желаю успеха в вашем благородном начинании.

Таня почувствовала, как горячая волна залила шею…