Текст книги "Красный нуар Голливуда. Часть II. Война Голливуда"

Но репрессии вырвались за рамки рацио. Едва ли не у каждого из авторов открытых писем были друзья, связь с которыми вдруг оборвалась: Киршон, Кольцов, Мейерхольд, Сац, Стенич.

Тухачевский, беседовавший о музыке с Робсоном. Ирландский экспат-коммунист Патрик Бреслин: в его переводе Робсон пел «Широка страна моя родная». Пинкевич, выговаривавший Ларднеру за глупую шутку. Чаттопадайя – бывший муж Смедли. Святополк-Мирский, изливавший душу Уилсону. Серебряков, восторгавшийся Бурк-Уайт. Редакторы «Интернациональной литературы» Динамов и Амдур – знакомцы Драйзера. Ольга Каменева и Александр Аросев – руководители ВОКС. «Негритянский казак» Форт-Уайтман. «Нарком кино» Шумяцкий, изучавший Голливуд, чтобы создать его утопическую копию в Крыму.

Пильняк, Третьяков, их жены – актриса Кира Андроникашвили и Ольга Третьякова, сотрудница английской редакции «Интернациональной литературы». Не менее восьми актеров Kolonne Links и театр «Скатувэ» в полном составе: с ними работал Алекс Норт. Айно Куусинен, «завербовавшая» Лоузи, и американские финны, создавшие Карельский театр.

Микитенко с простреленным виском найдут на окраине Харькова 4 октября 1937 года, после возвращения с мадридского конгресса. Зинаида Райх, жена Мейерхольда и прима его театра, вскоре после ареста мужа зверски зарезана в осиротевшем доме юными ворами-отморозками. Расстрелян в ссылке Давид Рязанов: его книги переводил Кьюниц.

Кстати, о Кьюнице.

Я знал польского писателя Ясенского. ‹…› Его польская жена, которую он привез с собой, оказалась шпионкой. Его самого в партию рекомендовал шпион. Он, в свою очередь, рекомендовал еще двух шпионов. Однако убедительных доказательств того, что он сам шпион, не нашлось. Его не арестовали, хотя, естественно, исключили из партии. Другого поляка, Вандурского, я часто встречал в редакции «Интернациональной литературы». ‹…› Он был святее Папы Римского – нетерпимый, непримиримый, бескомпромиссный, вечно обвинявший других в отсутствии преданности партийной линии. Он не пропустил ни одного собрания. Он всегда приходил вовремя. Он трудился тяжелее всех. Он был шпионом. Был еще немец Эрнст Оттвальт, улыбчивый, дружелюбный, жизнерадостный, чьи причудливые рассказы публиковала «Интернациональная литература». Когда его арестовали, людей осенило, что рассказы отражали нездоровый интерес к психологии шпионов. Перечитывая его автобиографию, люди так же внезапно осознали, что он сам признавался, что шпионил среди рабочих, когда ему было всего шестнадцать или семнадцать лет. – New Masses, 19 октября 1937-го.

Черт дернул Кьюица привести в пример Ясенского. Когда вышла статья, поляк уже полтора месяца сидел в тюрьме. Пример Вандурского притянут за уши: страстный пропагандист Мейерхольда, поэт, драматург и режиссер погиб еще в гуманные времена. Его арестовали в сентябре 1933-го, расстреляли в 1934-м. Незадолго до ареста он – вместе с Пискатором и Леоном Муссинаком – возглавил секцию драматургии Международного объединения революционных писателей.

Усомнившиеся в виновности друзей держали сомнения при себе.

 
Мой учитель Третьяков,
Огромный, приветливый,
Расстрелян по приговору суда народа.
Как шпион. Его имя проклято.
Его книги уничтожены. Разговоры о нем
Считаются подозрительными. Их обрывают.
А что если он невиновен?
 

– Брехт.

Но знаете, что не менее иррационально, чем повальные аресты в Москве? Антикоммунистическая пропаганда. В свое время комиссия Овермена не оперировала подтвержденными данными о жестокостях Гражданской войны, а рассказывала сказки, лишь убеждавшие мыслящих людей, что никакого террора в России нет.

Большой террор – подарок Сталина антикоммунистам. Но они как были, так и остались сказочниками. Марджори Дэвис рассказывала, что в Москве ей не давали уснуть стоны и вопли жен и детей арестованных и неумолчные пулеметные очереди. Бесчувственного мужа редко, но удавалось разбудить: «Джозеф, они опять казнят много людей».

Посол ворчал, поворачиваясь на другой бок и снова засыпая: «О, нет – они прокладывают новую линию метро».

Пожалуй, посол был ближе к истине, чем его жена. Если, конечно, они ночевали в Спасо-хаусе, а не на Бутовском полигоне.

Ну и как после этого верить антикоммунистам?

* * *

Третье письмо (14 августа 1939 года) – «Ко всем активным сторонникам демократии и мира» – алармистский призыв к «большему единству антифашистских сил и укреплению фронта против агрессии путем тесного сотрудничества с СССР». Разгромлена Испания, сдалась Чехословакия, расширяется трещина между коммунистами и либералами. Это все результат интриг фашистов, сеющих раздор и между антифашистами, и между СССР и другими миролюбивыми нациями. Фашисты поощряют «фантастическую ложь о том, что СССР и тоталитарные государства по сути подобны друг другу».

Некоторые честные либералы попали в эту ловушку, подписав манифест Комитета за культурную свободу, созданного 14 мая 1939-го тем самым Дьюи и тем самым Хуком. Манифест расплывчато осуждал «все формы диктатур» и утверждал, что СССР, как и Германия, угрожает институтам и демократическому образу жизни США. Авторы письма, подчеркнув, что не представляют никакие организации, напомнили о базовых отличиях СССР от фашистских государств: противодействие войне и агрессии, существование 24-миллионых профсоюзов, эмансипация женщин, культурная свобода.

Писатели и мыслители, чьи книги сожгли нацисты, публикуются в СССР. Лучшая литература от Гомера до Томаса Манна, лучшие философские труды от Аристотеля до Ленина доступны широким массам советского народа, который и сам активно участвует в созидании культуры.

Экономические системы СССР и США разнятся, но их идеалы, цели и достижения сами по себе – основа для сотрудничества.

Soviet Russia Today обнародовала имена 164 из 400 подписавших.

Не удивительно, что среди них Блицстайн, Миллен Бранд, Оррик Джонс, Каспари, Клёрман, Крайтон, Лейда, Лоусон, Риггс, Ром, Хестер Сондергаард, Стэндер, Стрэнд, Хьюз, Хэммет, Шевалье. Удивительно, что контингент друзей СССР значительно расширился.

Среди «пополнения» – писатели (на этот раз их больше, чем людей театра) Клаус Манн, Рут Маккенни, выдающийся литературовед Фрэнсис Маттисен, Уильям Карлос Уильямс, Элла Уинтер, опомнившийся Уолдо Фрэнк, Хемингуэй, Бесси Битти, Альберт Рис Вильямс, драматург Артур Кобер – первый (1925–1932) муж Хеллман.

Одна из руководительниц театра «Гильдия» Анита Блок.

Сценаристы Дональд Огден Стюарт, Таскер, Виола Бразерс Шор.

Актеры Бромберг и Сэм Джаффе.

Продюсеры Кирстайн и Шамлин.

Ряды художников пополнил Рокуэлл Кент.

Подписал письмо и «автор года» Пьетро Ди Донато, посвятивший бестселлер «Христос в бетоне» памяти отца-рабочего, в 1923 году заживо погребенного в бетоне при обрушении строящегося здания. Дмитрик экранизирует его («Даждь нам днесь», 1949). Рядом с подписью этого «маргинала» – подпись Джорджа Кауфмана, баловня Бродвея.

* * *

Письмо трагически запоздало. До подписания советско-германского пакта оставалось девять дней, до начала войны – восемнадцать. Эти события обесценили не суть, но риторику призыва, а коминтерновский мораторий на антифашистскую пропаганду, наложенный во исполнение пакта, дискредитировал компартию как независимую от СССР силу и попросту убил Народный фронт. Романтика Коминтерна играла слишком большую роль в красном выборе интеллигенции: пожертвовать манихейским пафосом борьбы во имя тактических интересов СССР было невыносимо. Пакт лишил СССР его «немыслимости». Одним из самых первых шагов большевиков был отказ от тайной дипломатии и публикация тайных договоров о разделе мира, заключенных царской Россией с партнерами по Антанте. Сталин же повел себя как буржуазный политик-прагматик.

Коминтерн не изменил диалектическому подходу к действительности, но кому нужна диалектика, когда рушится действительность? Все произошло слишком неожиданно. Чуть ли не в ночь на 23 августа Биберман на митинге АЛГ грохнул кулаком по столу, назвав сгущающиеся слухи о пакте фашистской пропагандой. Чуть раньше Браудер на митинге в Виргинии иронизировал: «Советско-германское соглашение так же вероятно, как избрание Эрла Браудера президентом Торговой палаты».

23 августа Браудер куда-то запропастился, а Голд, чтобы переварить случившееся, ушел в незапланированный месячный отпуск. Внятные объяснения пакта так запоздали, что реакция интеллектуалов оказалась исключительно эмоциональной. Ее формула – запись, сделанная Одетсом весной 1940-го:

[Я пребываю] в нерешительности, поскольку, честно говоря, сам не знаю, что чувствую и чему верю.

Трагическая пауза объяснялась не только ступором. Партии, входившие в Коминтерн, вовсе не стояли перед Кремлем по стойке «смирно». Уже наступил октябрь, а Димитров все увещевал того же Браудера, сгоряча назвавшего нападение Гитлера на Польшу «варварским актом империалистической агрессии»:

Дорогой товарищ Браудер! Несмотря на то что вами были предприняты некоторые шаги к исправлению ошибочной позиции партии в отношении европейской войны, тем не менее вы продолжаете ‹…› оставаться в плену тех установок, которые до начала европейской войны были правильны, а сейчас являются ошибочными… Сейчас речь идет не только о фашизме, а о существовании всей капиталистической системы. Вопрос о фашизме играет второстепенную роль, главное и основное – это борьба против капитализма.

Только в феврале 1940-го американский ЦК сформулировал свою позицию:

Отклонять программу милитаризации. Бороться против любых действий президента, Госдепартамента и Конгресса, направленных на продолжение войны путем оказания помощи той или иной империалистической группировке держав.

Коммунисты, естественно, не принялись восхвалять фашизм, но – и это было самое страшное обвинение, брошенное им либералами, – их обуял слишком неожиданный, чтобы быть искренним, «пацифизм». Строго говоря, о пацифизме речи не шло, Коминтерн выступал не против любой войны, а только против империалистической, каковой Вторая мировая и являлась до июня 1941-го, и обвинял ФДР во втягивании США в империалистическую войну в интересах монополистического капитала. Из оплота ФДР партия превратилась в яростного оппонента «узурпатора», похоронившего Билль о правах, предавшего лучшие американские традиции.

Фостер признает, что позиция партии стала ошибочной уже летом 1940-го: с падением Франции империалистическая война обрела антифашистский, освободительный характер. Коммунистам Франции меж тем пакт нанес самый тяжелый урон. С началом войны правительство запретило компартию как агента вражеского влияния и бросило в тюрьму депутатов-коммунистов.

Фостера опередил Клаус Манн, равнодушный к коммунистической риторике:

Особенно отчаянно положение ‹…› французских коммунистов. К скорби, которую они делят со всеми, должно добавляться горькое чувство раскаяния. Ибо если в катастрофе виноваты в первую очередь крайне правые, все же нельзя упустить из виду со-ответственность, со-вину крайне левых. ‹…› Будет ли Третий Интернационал ‹…› стоять на том же, игнорируя и саботируя войну, ведь ‹…› дело идет о свободе? ‹…› Америке тоже необходимо принять участие в этом споре: Рузвельт это знает, мы все знаем это; почему этого не хотят понять американские коммунисты? Их партийные органы сосредоточивают всю свою ненависть на «поджигателях войны в Вашингтоне», обнаруживая в то же время в миротворцах Берлина «революционные черты». Разве Гитлер не высказался за «ломку налоговой кабалы»? И кстати, есть немецко-русский пакт о ненападении… Неужели в сталинских кругах полагаются на то, что нацисты именно этого пакта не нарушат? После всего, что мы пережили, такая слепота кажется почти непростительной!

В тот же день, 29 июня 1940 года, он продолжил запись:

Непростительной? Да, теперешнее поведение спутников Кремля труднее понять, еще труднее простить. Однако не будем забывать, что «демократической» стороной совершено все, чтобы вынудить Советский Союз и его друзей к этой гибельной позиции! Подумаем об Испании! Подумаем о Мюнхене! Из страха перед коммунизмом взрастили фашизм, а теперь, когда обнаруживают, что на них напал собственный протеже (то есть фашизм), ожидают содействия от коммунистов!

Ирония ситуации в том, что новая позиция компартии отразила самые что ни на есть народные чаяния: «Америка прежде всего». Коммунисты никогда не были большими американистами, чем в дни пакта. ФДР, напротив, взял курс на подготовку (или втягивание) США в войну. Если вспомнить, что именно тогда началась кромешная военная экспансия США, трудно не пожалеть об отказе ФДР от изоляционизма.

* * *

Впервые крупная группа интеллектуалов демонстративно порвала со «сталинцами»: Маклиш, Каули, Томас Манн, Ван Вик Брукс и даже редактор New Masses Грэнвилл Хикс, только что подписавший «призыв четырехсот». Оформился лагерь «либеральных антикоммунистов», сыгравший двусмысленную, если не предательскую роль в эпоху черных списков: в момент экзистенциального выбора антикоммунизм перевесит либерализм. Обитатели писательской колонии Ядду едва разняли «сталиниста» Блицстайна и поэта Делмора Шварца (будущего, кстати, наставника Лу Рида), сошедшихся из-за пакта почти в рукопашной.

А тут еще подоспела финская война, вынужденный характер которой опять-таки не был растолкован. Части попутчиков Финляндия казалась второй Испанией.

Сопротивление маленького, но гордого народа воспела Марта Геллхорн, только что прошедшая Испанию. Хельсинки под советскими бомбами она описывала с той же интонацией, что Мадрид под немецкими, хотя в Финляндии речь о тотальном авиатерроре не шла.

Роберт Шервуд, живой классик («Мост Ватерлоо») и спичрайтер ФДР, получил в 1936-м «Пулитцер» за пацифистский гротеск «Восторг идиота» (экранизирован в 1939-м). Его пафос – обличение плутократов, готовых утопить мир в крови, – был созвучен новым лозунгам компартии. Но, как и коммунисты, Шервуд (за что его почему-то никто не клеймил позором) совершил идеологическое сальто.

Его новая пьеса «Да сгинет ночь» (апрель 1940-го) повествовала о трагической судьбе семьи доктора Каарло Валконена, лауреата Нобелевской премии, христианина и мужа американки Миранды. Альфред Лант, постановщик пьесы, игравший доктора, был загримирован под Томаса Манна. Сражаясь с русскими агрессорами, погибал сын доктора, потом и он сам. Оставшись в одиночестве, Миранда готовилась с ружьем в руках умереть на пороге родного дома. И герои, и автор были уверены, что линию Маннергейма штурмовали не советские, а немецкие войска.

Было бы логично, если бы Голливуд присоединился к кампании против СССР. Но магнаты промолчали: лишь несчастные три фильма 1939–1941 годов можно назвать антисоветскими. Да и то: среди них безусловный антисоветский характер носил лишь «Лыжный патруль» (премьера – 10 мая 1940-го). Соперничество двух лыжников, советского и финского, начавшись на Олимпиаде 1936 года, продолжалось на фронте.

Два других фильма – комедии: «Ниночка» (реж. Эрнст Любич, 6 октября 1939-го), снятая еще в эпоху НФ, и «Товарищ Икс» (реж. Кинг Видор, 13 декабря 1940-го). В «Ниночке» играли левые либералы Мелвин Дуглас, Бела Лугоши, Александр Гранах. Двое из них знали жизнь в СССР не понаслышке.

Любич провел в Москве медовый месяц, апрель 1936-го – не столько из политического, сколько из этнографического любопытства: родители новобрачных вышли из черты оседлости. Несмотря на сугубо приватный характер поездки, новобрачных чествовал начальник Главного управления кинопромышленности Борис Шумяцкий. В Москве жил Густав фон Вангенхайм, давний – со времен учебы у Рейнхардта – друг Любича, актер двух его фильмов, исполнитель главной (но не заглавной) роли в «Носферату», коммунист, политэмигрант. Приезд Любича совпал с его звездным часом. Вангенхайм готовился к съемкам «Борцов» – единственного фильма, созданного силами немецких эмигрантов. Они видели в «Борцах» первую ласточку «кино в изгнании» как антагониста нацистской киноиндустрии, но фильм оказался и последним шедевром «Межрабпомфильма», и просто последним для многих участников, жертв Большого террора. Сам Вангенхайм не пострадает, но в том же 1936-м окажется причастен, хотя и косвенно, к аресту и гибели Каролы Неер.

Но пока что Густав и его жена, актриса Инга, полны радостных надежд. Любич с Ингой встретились, очевидно, впервые. Во всяком случае, надо было не иметь ни малейшего представления о его темпераменте и жизненной философии, чтобы так пылко призывать на бой за рабочее дело, как делала это Инга. Впрочем, она не зря растрачивала красноречие. Возможно, именно она – прообраз Ниночки.

Расставаясь, Любич спросил Густава – «только честно», – счастлив ли тот. Да, Густав был счастлив. Любичу в СССР не понравилось.

Еще меньше понравилось там Гранаху, хотя само правительство СССР пригласило его сыграть в «Борцах». В ноябре 1937-го его арестовали, но быстро освободили – очевидно, по ходатайству Фейхтвангера.

Однако Россия что у Любича, что у Видора, вопреки общественному мнению, уравнявшему «два тоталитарных режима», предпочтительнее Германии.

Хорошо: Любич по своему темпераменту добр. Из «его» СССР нагрянули в Париж чудные комиссары, ничем не отличающиеся от послов опереточных балканских деспотий из голливудских сказок.

Другое дело – Видор: суровый, эпический режиссер умел быть жестоким. Но «Товарищ Икс» – самый легкомысленный его фильм, интонацию задает уже вступительный титр: «Сказочная страна степей, самоваров и шпионов, бородачей, медведей, бомб и борща, где может случиться все что угодно. И, как правило, случается».

Жизнь в этой стране нелепа, неудобна, абсурдна, но не ужасна. Комиссары не столько жестоки, сколько взбалмошны, а то и трогательны. В отличие от нацистов, они не угрожают Америке. Американского корреспондента и администратора гостиницы, безусловно, работника НКВД, объединяет отвращение к нацистскому журналисту. Наконец, коммунистки – Гарбо в «Ниночке», Хеди Ламарр в «Товарище Икс» – божественно хороши. Ну а то, что они выбирают жизнь на свободном Западе, – это в конечном счете голливудское правило игры.

* * *

Только Сталин владеет правильным марксистским пониманием истории. – Дональд Огден Стюарт.

Коммунистов финская война – в отличие от пакта – смутить не могла. Благодаря обширной и традиционно крайне левой финской диаспоре они были осведомлены об изуверском «белом терроре» 1918 года и считали эту войну безусловно антифашистской. Хеллман разругалась с труппой «Лисичек», запретив благотворительный спектакль в пользу Финляндии.

Финляндия? Я там была. Выглядит как маленькая пронацистская республика. – Хеллман.

Как можно не понимать, что откровенный фашист барон Маннергейм ‹…› открывает прямую дорогу для вторжения в СССР? – Коул.

Ветераны Испании (о чем злорадно писал Бесси) не забыли, что в одном из зданий, арендованных финским посольством (оттуда периодически обстреливали патрули), сорвиголовы Григулевича захватили 4 декабря 1936 года ни много ни мало две тысячи испанцев из пятой колонны, включая 450 женщин. Там же располагалась мастерская по изготовлению ручных гранат. Постояльцев, плативших, как выяснилось, финнам от 150 до 1 500 песет в месяц, не расстреляли, а депортировали во Францию, откуда большая их часть вернулась на франкистскую территорию. К чести США, их посольство отказалось укрывать на своей территории «оппозиционеров».

В декабре 1939-го Филип Данн предложил Демократическому кинокомитету осудить СССР, но остальные девятнадцать членов правления проголосовали против. Данн и Мелвин Дуглас покинули комитет.

Отделения ЛАП в Вашингтоне и Чикаго прекратили свое существование, зато в голливудском отделении лишь Ирвинг Стоун, автор знаменитого романа о Ван Гоге «Жажда жизни» (1934), и Шеридан Гибни осудили СССР. В результате Дональд Огден Стюарт сменил Гибни на посту председателя.

Томаса Манна на посту почетного президента ЛАП сменил Драйзер, еще в январе 1940-го создавший Комитет за недопущение участия Америки в войне.

Он поносил англичан еще больше, чем корпорации, и сочувственно отзывался о нацизме. ‹…› А в 1939-м ‹…› хвалил мудрость и доброжелательность Гитлера. Когда началась война и Рузвельт принял сторону союзников, Драйзер записывал: «Я начинаю подозревать, что Гитлер прав. У президента, вероятно, имеется доля еврейской крови». Драйзер также укрепился в мысли, будто фирма, которая в то время имела несчастье быть его издателем, «Саймон и Шустер», состояла в еврейском заговоре, запрещающем публикацию его произведения. ‹…› После многих трудностей ему удалось наконец найти издателя для своей неистовой и невнятной книги «Америку стоит спасать» (заглавие, выбранное в последний момент вместо «Стоит ли спасать Америку?»). Экземпляр книги со своей подписью Драйзер послал Иосифу Сталину. При известии о нападении Гитлера на Россию писатель слег в постель. – Роберт Пенн Уоррен.

Другой живой классик, патриарх американской поэзии Карл Сэндберг, только что получивший свой второй «Пулитцер» (1940) и выпустивший каноническую биографию Линкольна (1939), лично явился в редакцию New Masses, чтобы морально поддержать Джозефа Норта и Магила. Не со всеми публикациями он был согласен, но общую линию коммунистического журнала поддержал.

Созданный 5 ноября 1938-го Европейский кинофонд оттеснил АЛГ от работы с беженцами. Его «мотор», видный голливудский агент Пол Конер, инициировал в октябре 1939-го широкую операцию по спасению антифашистов из французских лагерей. Он сумел уговорить Уорнеров и Майера выдавать клиентам фонда письменные гарантии постоянной работы в Голливуде. Только благодаря этому Брехт, Деблин, Леонгард Франк и Генрих Манн – среди прочих – получили американские визы. Гарантии, конечно, носили липовый характер: реальную работу на MGM получил лишь сценарист Ян Ластиг. Остальные счастливчики довольствовались почти символическим, хорошо если сто-двухсотдолларовым пособием, которое Конер выбил из магнатов.

Успех Кинофонда принято считать моральной победой либералов над коммунистами, дискредитированными пактом. Да, возглавлял его Любич, расставшийся с АЛГ именно из-за «засилья красных». Но в число основателей входила Залка Фиртель: в ее доме чаще всего собиралось правление. В число активистов – Дороти Паркер и Дональд Огден Стюарт. Так что фонд никак не назвать однозначно либеральной институцией. Скорее – хитрой формой фронта.

Приток новобранцев в компартию затормозился, но не иссяк. Артур Миллер, писатель Джон Сэнфорд и его жена, самая дорогая сценаристка MGM Маргерит Робертс, вступили в партию как раз в период пакта.

В общем, дела в Голливуде обстояли не так плохо, как могли бы.

Диалектика правила бал-маскарад.

АЛГ теперь звалась «Американской мобилизацией за мир». Блэнкфорт возродил «Живую газету» – отныне «Живую газету за мир». Эндор сочинил памфлет – «Давайте пропустим следующую войну». Трамбо произнес, как всегда, блестящую речь на митинге «Америка объявляет мир» 6 апреля 1940-го. Биберман, Орниц, Уэксли выступали с лекциями от «Голливудского форума мира». В ревю «Булавки и иголки» первые леди блюза Билли Холидей и Хэйзел Скотт исполняли хит Рома:

 
Боже, спаси короля. Янки не идут.
 

Имелось в виду, что янки не идут на войну. Никуда и никогда.

Песня стала официальным гимном митингов в защиту мира и нейтралитета.

Time брезгливо назвал «лживыми московскими мелодиями» диск «Песни для Джона Доу» (май 1941-го) неизвестной доселе группы Almanac Singers. Этим альбомом дебютировал самый блестящий фолк-коллектив Америки, «коллектив мечты» – Вуди Гатри, Пит Сигер, Ли Хейс, Миллард Лэмпелл. Барды НФ и профсоюзные трубадуры, «внуки» исконной национальной традиции и «дедушки» протестного рока, они встретились в самый неудачный для демократического движения момент. И в первом же альбоме блестяще переложили на язык баллад последние решения ЦК.

Через несколько лет никто уже не мог припомнить, почему песня Лэмпелла, открывавшая альбом, называлась «Балладой о 16 октября». Между тем 16 октября 1940 года Америка сделала, как расценили это современники, решающий шаг к войне: ФДР добился принятия «Закона о частичной [военной] подготовке и службе». Фактически это был первый в мирное время закон США о воинской повинности, которую ФДР всегда считал благом для государства.

Президент – главный антигерой «Песен». Лицемерный ставленник морганов и дюпонов, маньяк, жаждущий кровушки простых парней, обреченных, «спасая демократию», «умереть за Сингапур», став – бог весть ради чего – Джонами Доу: так в Америке обозначают неопознанных мертвецов.

 
Он сказал: «Ненавижу войну,
и Элеонора ее ненавидит тоже.
Но мы не будем в безопасности,
пока все не умрут».
 

– Лэмпелл.

Сигер и Хейс хором вправляли ФДР мозги:

 
Франклин Ди, слушай сюда,
Ты не пошлешь меня за моря.
 

* * *

Трамбо уличал в лицемерии печальников за Финляндию, бесконечно безразличных к судьбе Китая, Испании, Эфиопии, Австрии, Албании, Чехословакии.

Для меня и для человечества кровь германских солдат так же драгоценна, как кровь финнов, русских, французов, англичан или поляков. ‹…› Если вам скажут: «Мы должны участвовать в этой войне, чтобы сберечь демократию», ответьте: «В военное время такой вещи, как демократия, не существует». Это ложь, умышленный обман с целью довести нас до самоуничтожения.

Доказательством беспринципности Трамбо антикоммунисты считают его романы «Джонни дали винтовку» (1939) и «Замечательный Эндрю» (1941).

«Джонни» – величайшая антивоенная книга на земле. Ее герой – обрубок империалистической бойни, безногий, безрукий, безглазый, безъязыкий, но не бесчувственный и не безумный. Начавшаяся война вообще казалась современником дурным дежавю Первой мировой. А страшнее ее для «потерянного поколения» и его «детей» не было ничего.

Я вспоминаю кое-какие сочинения, предшествовавшие нашему вступлению в прошлую войну, и мне ненавистна мысль, что я окажусь в числе людей, которые пишут подобное, – как, кстати, многие из тех писателей теперь ненавидят себя. Мы живем в эпоху столь отвратительных компромиссов, что лишь немногие выйдут из нее, сохранив свою честь. Что касается меня, то я вижу достойных, безмерно талантливых и глубоко искренних – не чета мне – людей, которые компрометируют себя, разделяя господствующие чувства потому, что откровенно напуганы. Я полагаю, они горько пожалеют о своей позиции. Я полагаю, многие из них уже погубили себя. И я не могу присоединиться к ним. – Трамбо, New Masses, 11 февраля 1941 года.

Позиция Трамбо благороднее и человечнее позиции Маклиша, обвинившего Дос Пассоса и Хемингуэя в том, что, акцентируя бессмысленный и безумный характер Первой мировой, они лишили американцев бойцовской воли, желания защищать свою страну.

Дата публикации первых глав «Джонни» – 3 сентября 1939-го – доказывает, что вдохновлялся Трамбо отнюдь не обновленными инструкциями Коминтерна. Не говоря уже о том, что отношения с партией он оформит лишь в 1943-м. Хотя отрицание империалистической войны ни к пацифизму, ни к Молотову вкупе с Риббентропом отношения не имеет, Трамбо десятилетиями приходилось объясняться.

Как любой интеллигентный человек, я был против войны ‹…› но быть против войны вовсе не означает желать, чтобы мир превратился в концлагерь под управлением сжигателей книг и «газовщиков» евреев.

В 1940–1941 годах «Джонни» дважды читали по радио. Кэрол Ломбард и Кларк Гейбл приобрели 97 экземпляров с автографами автора и послали их ФДР и всем сенаторам. Уильям Холден загорелся идеей экранизации, но натолкнулся на отказ Paramount. Иначе как превеликой удачей Трамбо это не назовешь – трудно представить, что оставил бы от шедевра Голливуд образца 1941 года. Зато в 1971-м Трамбо сам поставит конгениальный книге фильм.

С «Замечательным Эндрю» (январь 1941-го) Трамбо повезло куда меньше: роман привел руководство Paramount в восторг. Один из своих самых забавных и непредсказуемых сценариев Трамбо завершил ровнехонько 19 июня 1941 года.

Эндрю Лонг, муниципальный казначей из штата Колорадо, не намерен мириться с тем, что коррупция «отцов города» продырявила годовой баланс. В комнате охваченного душевным смятением клерка материализуется дух его кумира Эндрю Джексона, первого президента-демократа (1829–1837). Хлебнув ржаного виски, дух сообщает Лонгу, что его прапрадед некогда спас ему жизнь – теперь он выручит праправнука. Потустороннее вмешательство создает Лонгу репутацию лунатика, разговаривающего с самим собой, а затем и приводит в тюрьму. Джексон призывает на помощь целую толпу духов: Вашингтона, Джефферсона, председателя Верховного суда (1801–1835) Джона Маршалла, легендарного бандита Джесси Джеймса и никому не известного солдата Генри Бартоломью.

Совместными усилиями они разоблачают коррупционеров, заодно поправив пошатнувшуюся личную жизнь Лонга. Но, что самое главное, объясняют ему суть демократии (если угодно, американизма) как ответственности. В романе и в первом варианте сценария Джексон предостерегал Америку, которой ничего не угрожает, от втягивания в европейские – чужие, корыстные – войны:

«Вы же не хотите сказать, что британцы и гессенцы[16]16
  Немцы.


[Закрыть] стоят друг друга?» Эндрю кивнул. «Наконец-то, Боже всемогущий!» – возликовал генерал Эндрю Джексон, его жесткое, старое лицо расплылось в улыбку. «Вашу руку, сэр – и да сметут они друг друга с лица земли!»

Когда нации выясняют отношения, мораль безмолвствует, разговоры о моральной ответственности США за состояние дел в мире – лицемерие.

Я предвкушаю, с каким смаком буду читать критиков, восхвалявших «Джонни дали винтовку» за антивоенное содержание, которые теперь вывернутся наизнанку, прочитав «Эндрю». Это они, а не я, переменились.

Умница Трамбо не ошибался – критика иронизировала:

Мнение генерала Джексона не удивит никого, кто наблюдал, как в последние годы Джордж Вашингтон и Авраам Линкольн усердно следовали линии коммунистической партии.

Пока готовился фильм, Гитлер напал на СССР, а Япония – на Перл-Харбор. К тому моменту, как он вышел в прокат 5 марта 1942-го, из него – в ходе последовательных конъюнктурных «хирургических операций» – исчезли любые намеки на проблему войны и мира.

Единственная, помимо «Эндрю», попытка красных протащить в сценарии «пацифистские» идеи также состоялась с таким опозданием, что ее обессмыслил сам ход истории. Из «Женщины года» (19 января 1942-го), комедии о войне полов в жанре «Укрощения строптивой» – по блестящему сценарию 28-летнего коммуниста Ларднера-младшего, заслужившему «Оскара», – вычитать политическое послание было можно без труда. Но с началом войны оно растворилось, утратило всякий смысл.

Спортивного журналиста-мужлана (Спенсер Трэйси) невероятно бесит, что его жена, звезда политической журналистики (Кэтрин Хепберн), наводнила дом опереточными беженцами из Европы. Выставить их на улицу удается, лишь призвав на выручку толпу своих корявых собутыльников, но брачная ночь героев бесповоротно испорчена.