Текст книги "Мазиловские были"

Страшилки и клады Мазилова

Каждый район Москвы, вобравшей в себя десятки, а то и сотни подмосковных деревень с момента своего самого радикального расширения в начале шестидесятых, после строительства МКАД, имеет свои «страшные истории» – страшилки, свои ужастики, свои загадочные места, где человек сталкивается с необъяснимыми, непонятными вещами или явлениями.

Всяк интересующийся Москвой эзотерической, мистической, наверняка, слыхал про Волесов (Велесов) овраг в Коломенском, где люди попадали во временную петлю, оказываясь в условиях тумана ненадолго в совершенно иных столетиях. Или про ночные приведения в районе Сухаревки, которые разбежались по району из снесенной башни, где чернокнижник Брюс занимался всякой чертовщиной, в том числе и вызыванием мертвецов. Или про добрых призраков Введенского кладбища, помогающих просящим у них помощи. Или про не-упокоенные души казненных Петром стрельцов, которые пугают в ночи своими криками влюбленных, засидевшихся у Новодевичьего пруда. Или про блуждающие огни в Измайловском парке.

Или про дом Берии на Малой Никитской, возле которого иногда появляется призрак хозяина. Или про дом купца Игумнова на Большой Якиманке, где, по преданию, тот замуровал в стене свою любовницу-танцовщицу, уличив ее в измене. (В этом особняке сейчас одно из помещений посольства Франции в РФ). Или про сокровища тамплиеров, якобы вывезенных русскими войсками после взятия Парижа и сокрытых в стенах Данилова монастыря. Или про целебные воды близ усадьбы «Царицыно».

Ну а уж про всякого рода останкинские аномалии (недаром писатель Орлов «поместил» своего героя – демона на договоре, альтиста Данилова именно в этот район) слышали многие! Кстати, утверждают, что телецентр возведен аккурат на месте бывшего кладбища самоубийц, рядом с т. н. Актеркиными прудами, где почему-то традиционно топились несчастные крепостные актрисы из труппы Шереметьевых (их усадьба была неподалеку)…

В общем, немало всяких баек и рассказок у каждого московского уголка!

Разумеется, были свои страшилки и у пятиэтажного Мази-лова. Самой главной из которых (а если разобраться, то никакая и не страшилка, а самая что ни на есть «реалка») была про местное кладбище. На старых картах оно называлось либо Мазиловским, либо даже Кунцевским. Именно этот погост, к слову, изображен на картине передвижника Ясновского «Кладбище в Мазилово под Москвой». Располагалось место последнего приюта мазиловских селян в конце Овражной улицы – нынешней Олеко Дундича, начинаясь от современного пешеходного мостика через линию метро, и заканчиваясь ближе к станции «Филевский парк».

То есть занимало довольно большой прямоугольник: нынешние высотки у гаражей и сами гаражи, склон к речке Фильке, а ныне к линии метро, проходящей точно над заключенной в трубу речкой, несколько доживающих свой век пятиэтажек 58-го квартала на противоположной стороне улицы, а также территорию детского сада за бывшим магазином «Стрела». Незаметно снесенный памятник Ильичу в виде лысой головы вождя на постаменте внутри дворов, у которого мазиловскую ребятню, бывало, принимали в октябрята, стоял аккурат на границе бывшего погоста с южной стороны.

Когда в начале шестидесятых деревянное Мазилово начали сносить и возводить тут методом «быстростроя» типовые хрущевские пятиэтажки, селянам предложили перенести прах родственников на другие московские кладбища. В результате, странным образом большинство мазиловских покойников оказались перезахороненными на Головинском. Но, разумеется, много могил осталось «бесхозными», и их нещадно, без сантиментов, пустили под бульдозер…

Не знаю, как сейчас живется новым мазиловцам в высотках, возведенных на стыке веков на Олеко Дундича, а во времена моего детства мы старались по ночам без дела там не шастать. Оно и немудрено, ведь, будучи еще дошколятами, играя в упомянутом детском саду, мы иной раз находили такое, что отбивало охоту шутить даже у завзятых циников. Поскольку помимо пряжек и форменных пуговиц с орлами, попадались и человеческие зубы, и фрагменты костей…

Как-то раз шестилетний Дрына рядом с песочницей откопал вполне сохранившиеся фаланги пальцев и бегал, пугая этой пятерней девчонок, пока воспитатели не отобрали у него жуткую находку и не всыпали маленькому проказнику по первое число!

Особо мистически и символично выглядело это место, когда хоронили кого-нибудь из умерших жильцов соседних пятиэтажек. А, надо сказать, в годы государственного атеизма покойных было принято провожать в последний путь весьма торжественно: с пышными процессиями, венками, музыкой, речами. (Это некоторым образом, заменяло обряд отпевания). Гробы с лежащими в них востроносыми покойниками (бр-р!), бывало, выносили прямо из домов, и несли на руках через дворы до улицы, куда подъезжал забиравший их похоронный ПАЗик.

Сия практика продолжалась аж до Олимпиады, пока не вышел негласный приказ партийного начальства – «показную печаль» в образцовом коммунистическом городе прекратить! И вообще, хоронить надо, как можно скромнее и незаметнее – после морга сразу на кладбище. А то соседи о крышки гробов на лестничных клетках, понимаешь, спотыкаются. Да и интуристов неча пугать Шопеном! А то еще свяжут, чего доброго, процессии с начавшимся накануне олимпийского года Афганом…

В описываемые же времена, как медь оркестра начинала выдувать первые торжественные и печальные аккорды великого польского композитора, казалось, сам воздух над бывшим кладбищем дрожал и наполнялся пронзительной скорбью, но в то же время величием и торжественностью. Будто мазиловские мертвецы-«старожилы» «приветствовали» своих новопреставленных земляков, которых по иронии судьбы увозили хоронить вдаль от этого, еще в средние века освещенного для погребения места…

…Уже школьниками, сидя под вечер в Овраге – у костра, или просто «на бревне», в сгущающейся тьме мы пугали друг дружку страшилками про мазиловский погост…

– Слыхали, пацаны, – сплевывая «по-шпански», между верхних зубов, лениво цедил мой одноклассник Юрка, – а детсадовский-то сторож, дядя Костя, рассказывал, что ночью к ним опять Дед Митяй приходил!

– Это какой-такой Дед Митяй? – уточнял кто-нибудь.

– Какой, какой? – передразнивал Юрка. – Тот самый, которого до революции бандиты на Звенигородке убили. Забыли, что ли? Которого похоронили точно, где детсадовская спальня! Дядя Костя говорил, дед всё руками махал и бородой тряс. Наверное, не доволен, что его могилу разорили…

– А ты бы разве был доволен?

– Не знаю… – пожимал плечами Юрка.

– Да ладно! – скептически махал рукой Петька из второго подъезда. – Мамка говорит, что дядя Костя этот – в стельку пьяный всегда, как сапожник! Вот, ему с пьяных глаз чего ни попади и мерещится!

– А почему говорят, «пьяный, как сапожник»? – спрашивал Колька из соседней пятиэтажки. – Разве все сапожники всегда пьяные?

Но пацанам никак не хотелось съезжать со страшилочной темы, и, зашикав на Кольку, «чего, мол, не с тем лезешь!», в разговор вступали братья Уховы:

– А слыхали, в выходные-то Жиба пошел для рыбалки червей копать на склон, так, говорят, череп откапал! Настоящий, белый, как новенький!

– А вы разве видели «новенький»? – спрашивал кто-то, и все как-то натужно и нарочито громко начинали смеяться, чтобы отогнать страх…

– Это что! – вставлял и я свои «пять копеек». – У тридцать девятого дома, рассказывали, в том году, как трубу перед зимой ремонтировали, так вообще целый гроб целехонький выкопали!

– Да, да! – соглашались голоса. – Была такая история!

– И куда ж дели? – сомневался Дрына.

– Куда, куда – за Кудыкину гору! На грузовик погрузили, да увезли! – отвечал я со знанием дела, будто сам лично присутствовал при происшествии.

– А слыхали, пацаны, палатка-то утильсырья у гаражей опять сгорела… – продолжал «тему» Санька-Голубятник.

– А кто поджог нашли? – вопрошали заинтригованные братья Уховы.

– Как же, найдешь их! – ухмылялся довольный произведенным эффектом Санька. – Не догадались, что ли, кто поджог-то? Покойники! Не довольны они, что шум такой – совсем народ одурел, как за макулатуру талоны на дефицитные книги выдавать стали, всё тащат и тащат дотемна бумагу – вот и жгут палатку-то!

…Заведясь, мы стращали друг дружку до самой ночи, когда уже надо было расходиться по домам. Иной раз после таких историй натурально боялись идти в одиночку через Овраг! Старались идти (как бы невзначай) по двое-трое, хотя были уже совсем взрослыми – лет по десять-двенадцать…

Среди ребячьих страшилок нельзя было, конечно, разобрать правду и домыслы. Но на стыке веков, когда на кладбищенском пустыре между улицей Олеко Дундича и Филевской линией метро возводили первые районные «попугаи» (так, меткие на язык мазиловцы враз окрестили эти домины) бывший мазиловский погост вновь напомнил о себе. При рытье котлованов, говорят, из-под земли просто массово полезли полуистлевшие гробы, скелеты, из ковшей экскаваторов посыпались кости…

Сам при этом не был, но соседи сказывали, будто экскаваторщик один – просто натурально упал в обморок, увидав эту картину «не для слабонервных»! В отличие от рабочих хрущевских времен – сплошь коммунистов и атеистов, и считавших, что со смертью тела кончается бытие, а посему с останками можно поступать не по-христиански, нынешние оказались людьми верующими и наотрез отказались дальше работать на данном объекте.

Вместо наших работяг с других строек срочно вызвали азиатов. (Тогда строительная отрасль еще не состояла на сто процентов из жителей Средней Азии). Гастарбайтеры тоже поначалу заартачились, но застройщики, якобы, пообещали им двойную или тройную оплату, и вопрос был решен. Куда вывезли «всплывшие» останки, спросите вы? История об этом умалчивает.

…Были у старого Мазилова, конечно, и другие страшилки. Например, про ночные голоса и гул колоколов на Пасху в бывшей Знаменской церкви на Большой Филевской, где большевики сначала устроили какой-то военный штаб, а потом разместили армейские спортивные секции. (Несколько соседских пацанов бегали туда заниматься борьбой и боксом).

Или про утопившуюся с горя в Мазиловском пруду местную крестьянку Марфу. Её, якобы соблазнил кто-то из графов Нарышкиных (их усадьба стояла как раз напротив церкви), и обесчещенная девушка от стыда и позора нырнула в омут…

Или про призрак самого графа, бродившего неподалеку от усадьбы в парке. Но мы этому не верили, справедливо считая, что раз в одном из графских флигелей разместили отделение милиции, гудевшее днем и ночью, привидениям там некуда спрятаться. Разве что внизу, на спуске к Москва-реке, в усадебном гроте? Или подальше – в сторону Крылатского, среди сухих деревьев «Проклятого места» – бывшего языческого капища, описанного Загоскиным и изображенного Саврасовым. На том месте потом, якобы, построили церковь, и, по преданию, во время польской оккупации, она ушла под землю… Кстати, никакой мистики, скорее всего это был оползень, которые периодически случаются в этих местах.

Но не обходилось и без необъяснимых вещей. Так, у нашего Мазиловского оврага имелись некоторые аномалии: например, припрятанную вещь – скажем, пачку сигарет, можно было не найти завтра, но она оказывалась на том же месте послезавтра или, что, судя по стрелкам секундомеров, купленных для эксперимента в магазине «Турист», время наверху и внизу, у воды, текло немного по-разному, или что внизу оврага стрелка компаса начинала вращаться, как сумасшедшая…

Аномалии и то, что долгие годы там не велось никакого строительства, наш дворовый философ Лешка Воробьев объяснял просто: Овраг сам себя охраняет. Почему? Потому что на дне Фильки, которая, запрятанная при строительстве метро в коллектор, только в этом месте и проступает наружу, глубоко в вековых иловых отложениях лежит… потерпевшая тут некогда крушение летающая тарелка! Для нас, мазиловских пацанов, начитавшихся ходивших в рукописях лекций уфолога Ажажи, объяснение было более, чем убедительным…

Ходили среди мазиловской детворы и рассказки про здешние сокровища – «клад Леваневского» и сундук золота и драгоценностей, зарытый детьми купца Солдатёнкова (тот приобрел усадьбу еще перед революцией). Мы знали даже место, где купеческие потомки припрятали добро от большевистской экспроприации – у скульптуры «Похищение Прозерпины» в Нижнем парке.

Так и представляется живописная картина в стиле одного из первых советских сериалов «Тени исчезают в полдень»: одетые в кожанки комиссары с красными бантами и звездами на фуражках отбирают усадьбу, описывая имущество, лихой матрос забирается на верхотуру и прикладом винтовки сбивает фамильную надпись «Солдатёнков и К» в обрамлении двуглавых орлов. А затем ночью, под покровом темноты купеческие дети в кафтанах и кепках с обрезами и лопатами, озираясь, тащат сундук с заранее собранными ценностями вниз к Москва-реке…

Самое смешное, что периодически землю вокруг скульптуры и вправду (неужто верили в эти байки?) кто-то рыл! Кончилось тем, что после свержения советской власти и саму скульптуру, и даже постамент куда-то умыкнули! Но золота и бриллиантов, знамо дело, так и не нашли…

Я почему-то больше верил в т. н. «клад Леваневского». Кто не знает – на нынешней улице Полосухина у знаменитого летчика, одного из первых Героев Советского Союза, спасителей челюскинцев, в тридцатые годы была дача. Практически на месте построенной в конце пятидесятых богадельни, совсем рядом с графским Верхним парком. Во время перелета через Северный полюс самолет Сигизмунда Леваневского «СССР-Н-209», сконструированный на базе четырехмоторного дальнего бомбардировщика ДБ-А, со всем экипажем пропал…

Всякое, конечно, бывало при покорении человеком полярной неизведанности, но на дворе-то стоял уж очень тревожный во всех отношениях год – тридцать седьмой. И черной змеей поползли слухи о контрреволюционном заговоре, вредительстве, о плохой готовности экипажа… А кто-то выдумал и вообще нечто невообразимое – мол, экипаж-то вовсе и не сгинул во льдах Арктики, а долетел-таки до Америки, где переметнулся к классовым врагам. Отмечали, что Сигизмунд Леваневский – из шляхетского рода. Припомнили, и что брат его Юзеф был военным летчиком возрожденной Польши, воевал в двадцатом против большевиков. Намекали и на немалое количество золота, якобы загруженное на борт ДБ-А для продажи в США…

При этом знающие люди отмечали и немного странноватый разворот на предполетном инструктаже в Кремле.

– Экипаж к старту готов! Снаряжение – в порядке. Настроение хорошее! – доложил руководителям партии и правительства командир воздушного корабля.

Сталин, рассказывали, покивал, походил по кабинету, выбил трубку и, прищурившись, как-то очень подозрительно поинтересовался, выговаривая слова со своим характерным акцентом:

– Товарищ Леваневский, а что, помимо почты, вы везете с собой на борту в Америку?

– Сибирские меха, осетровую икру, сувениры, сувениры русских умельцев…

– Ну, ну, – снова покивал вождь и пожал летчику руку. – Желаю вам, Сигизмунд Александрович, хорошего полета!

…При подобных обстоятельствах жена авиатора – красавица Рахиль, в ожидании ареста, «на всякий случай», и зарыла барахлишко (побрякушки, камушки, столовое серебро, меха и всякую разную рухлядь) то ли на дачном участке, то ли близ него – в графском Верхнем парке. Да потом, по причине потрясений (в самом деле, и потеря мужа, и бессонные ночи от визга тормозов любой машины!) забыла, мол, точное место «схрона»…

Но, вероятнее всего, экипаж, действительно, погиб (в конце концов, американцы ведь так и не предъявили общественности «беглецов из советского рая»!). Поэтому Леваневскую, можно сказать, не тронули, оставив после нескольких допросов, проведенных прямо на даче, в покое. Старожилы рассказывали, что Рахиль Павловна жила в Мазилове и в сороковые, и даже угощала послевоенных мазиловских ребятишек яблоками из своего дачного сада…

В общем, местные клады еще ждут своего счастливчика-«находчика»! Мне же повезло: я еще в детстве находил тут клад, прямо в своем дворе! Играя в ножички с соседской ребятней, как-то отковырял из-под корней… медную монету 1902 года выпуска – целые полкопейки! Которая и заняла достойное место в моей мальчишеской нумизматической коллекции.

2022

Артистка

– Я не буду с ним сидеть! – закапризничала светловолосая девочка с косичками в белых бантиках.

– Ну, что ты, Леночка, Миша – хороший мальчик, кого не попадя первый звонок давать не выберут… – стали уговаривать девочку наша учительница Мария Михайловна и кто-то еще из учителей, зашедших поздравить первоклашек с их первым в жизни уроком.

– С кем же ты хочешь сидеть? – продолжали суетиться у парты взрослые.

– Не знаю! – закусила губки девочка.

А я стоял, зажав в руках портфель с учебниками и тетрадками, и хлопал глазами, не зная – садиться мне за парту или подождать, чем разрешится девичий каприз?

…Накануне, действительно, Клара Григорьевна, директор нашей школы на собеседовании отобрала из будущих первоклашек приглянувшегося ей кучерявого мальчугана, который по сценарию будет звонить в колокольчик после речей учителей, родителей и общественности. На школьной линейке 1 сентября Клара Григорьевна тщетно искала глазами отобранного, но никак не могла найти… Дело в том, что накануне родители отвели меня в парикмахерскую, где мне сделали стрижку «под шведского мальчика». То есть, очень аккуратно, но коротко, как у Малыша в мультфильме про Карлссона.

– Да вот же этот Миша! – подсказал ей кто-то.

Директорша разочарованно охнула: она-то хотела кудряша в стиле «а-идише киндер», а тут какой-то «русак-лысак». Но ничего не поделаешь – сценарий-то сверстан! Не импровизировать же… И после приветственных речей меня подхватил на руки здоровенный десятиклассник, который вручил мне увесистое звонило. И я, как и было велено, отчаянно затряс им, что было сил…

Краем глаза я заметил, что другой десятиклассник подхватил еще и какую-то девочку, которая просто, без звонка, стала махать всем ручонкой. Как выяснилось через несколько минут, это и была юная капризунья.

Между тем в классе появилась еще одна женщина – учительница из параллельного первого «Б» Лидия Васильевна, как оказалось, мама девочки Леночки. Она-то и уговорила дочку сесть со мной за парту и стать на всё время начальной школы моей соседкой…

…Лена Костерева, как и большинство моих новых товарищей – одноклассников и одноклассниц, жила в мазиловских пятиэтажках. Ее дом, если не ошибаюсь за давностью лет, стоял, на Дундича, ближе к метро «Филевский парк». Соседка по парте была девочкой «знающей себе цену» – а что, мама-то учительница! Но вела себя, в общем-то прилично: в детских шалостях особого участия не принимала, училась хорошо – на «пятерки», «четверки».

Несмотря на то, что мы сидели за одной партой, между собой не подружились (тогда, в младших классах, всё-таки девочки общались больше с девочками, а мальчики – с мальчиками), контактировали, скорее, по необходимости. Но, вроде, и не ссорились, поддерживая вполне комфортный «нейтралитет».

Лишь раз, помню, у нас произошел крупный конфликт, который вполне мог окончиться моим отчислением из школы. Как-то на перемене Лена и ее подруга Таня Покровская стали оказывать мне своеобразные девические «знаки внимания» – облили чернилами, побили руками, а соседка вдобавок стала тыкать в меня острием перьевой ручки. (В те времена дети еще писали деревянными стило с прикрепляемым металлическим пером на конце, которое надо было макать в чернильницу. Чернильными ручками, которые сами набирали чернила, нам разрешили писать чуть позже, чтобы у нас сформировался почерк, а шариковые еще не вошли в широкий оборот).

Я поначалу опешил, зная, что трогать девочек нехорошо, а в общем-то, и нельзя. Но подруги наступали. А Лена, видимо, войдя в раж, тыкала пером уже не просто в мои руки и туловище, а подбиралась к лицу! Она была ближе ко мне, и я толкнул соседку. Как на грех, стенка была рядом, и девочка ударилась о нее своими косичками. Не знаю, может, действительно, сильно, может, она «сыграла роль». Короче, кончилось дело истерикой, появлением у места инцидента учителей, включая Ленину маму, и школьной медсестры. Меня схватили за руки и повели в кабинет директора – «выгонять из школы»…

Клара Григорьевна, выслушав мои объяснения, сделала внушение и отправила домой, а сама срочно вызвала мою маму. Не знаю, какой уж разговор там у них получился с прибежавшей мамой (она тогда была в декретном отпуске), только в школе я был оставлен. Может быть, потому что у меня вновь отрасли кудряшки, и директорша, как встречала меня на переменах, всегда как-то чуть грустно улыбалась и ласково трепала за них… (Много лет спустя я узнаю, что в войну немцы сожгли ее маленького братика).

На следующий день, когда я пораньше пришел к классу и встретил Лену, то первым делом принес совершенно искренние извинения, так сказать, за «превышение пределов необходимой самообороны». Самое удивительное, что девочка тоже извинилась. Нас, впрочем, для острастки хотели рассадить. Но мы оба попросили Марию Михайловну не делать этого, заверив классную руководительницу, что мы помирились.

В общем, парадоксальным образом, этот неоднозначный инцидент подружил нас, и по-детски «сблизил». Больше мы с соседкой никогда не ссорились, стали даже угощать друг дружку нехитрыми конфетно-мандаринными «запасами» из дома. А когда перед празднованием 50-летия СССР нам дали задание подготовить наглядные материалы о дружбе народов, Лена помогала мне делать альбом про УССР, в который мы аккуратно вклеивали открытки, в том числе и с видами Киева, которыми меня выручил сосед-украинец Дядя Толя…

К слову, разбирая барахло на даче, я полвека спустя найду этот альбом и с умилением увижу, что на его обложке означены наши фамилии вместе с другими членами нашей октябрятской «звездочки». (После приема младшеклассников в октябрята классы разбивали на пятерки, которые во всем соревновались друг с другом – по успеваемости, дисциплине, общественной нагрузке, внеклассной активности).

…После празднования юбилея, а на школьном представлении в честь этой памятной даты Лена изображала украинку (до сих пор помню, как в ее волосы вплетали цветочки и ленточки), она вдруг надолго пропала. От учителей я краем уха услышал: «Лена-то наша, Костерева, в кино снимается!» Но не придал этому никакого значения. Ну снимается и снимается. В школе между тем тоже произошли перемены. Помимо Лены, куда-то исчезла и Ленина мама – в «Б» классе сменилась классная руководительница. А вскоре поменялась и директор. Клару Григорьевну «ушли» за то, что наш одноклассник, сбежав с продленки, попал под машину на Кастанаевке. Увы, насмерть. Помню, как все потом плакали по несчастному мальцу…

А в третьем классе вернувшаяся на занятия Лена сразу же стала нашей школьной и районной знаменитостью – на экраны страны вышел художественный фильм «Мачеха» с Дорониной в главной роли. Лена там сыграла падчерицу. Пересказывать содержание кинокартины – дело неблагодарное. Кратко скажу, фильм хороший. Неспроста он стал одним из лидеров советского проката начала семидесятых, а по опросам читателей «Советского экрана» – лучшим фильмом 1973 года. Если кто не видел, посмотрите, оно того стоит. Ленина роль там довольно заметная. И хоть девочка на экране и не говорит практически до самого конца фильма (когда героиня Дорониной заболела, она назвала-таки её «мамой»), но ведь и молчать в кадре тоже надо уметь!

Надо сказать, что после явного успеха «Мачехи» и киноафиш и журналов с ее портретами Лена абсолютно не зазналась и не изменилась. Вела себя всё так же, как и раньше, может, даже «строже». И как-то неуловимо «повзрослела» что ли. Училась наша знаменитость, как я уже отметил, неплохо, соревнуясь с явной отличницей с первого до десятого класса Яной Ковалевой из «кооперативных» девятиэтажек. Яна тоже была не чужда искусству – с детства занималась танцами. (Это ей, кстати, пригодится в жизни: когда в «обновленной» России инженерные дипломы потеряют ценность, она, по рассказам соседей, уедет в Италию на заработки танцовщицей).

Лену же как-то я «по-соседски» спросил: как, мол, попадают в артисты? Лена, без обиняков, помню, ответила:

– Ой, Миш, да всё случайно произошло. Мы с мамой по Калининскому проспекту гуляли. И к нам киношники подошли. Мол, не хотите в кино сняться?

Лидия Васильевна Костерева, кстати, тоже ведь снялась в «Мачехе»! По сути, она сыграла саму себя. В эпизоде, где падчерица идет в новую школу, там ее встречает учительница. Это и есть Ленина мама. (Кадры эти, между прочим, снимали у нас, в Мазилове, в 98-й школе на Малой Филевской. Там же, где Митта снимал свой неплохой «детский» фильм «Точка, точка, запятая»).

Удовлетворенный ответом, я рассказал Лене, что точно так же, в пятидесятые годы, мою маму на улице Горького остановил режиссер Станислав Ростоцкий. Он искал тогда типажей для своего не менее хорошего, чем «Мачеха» фильма – «Дело было в Пенькове». В результате, моя мама там сыграла в нескольких эпизодах, и потом еще в ряде фильмов, тоже ненадолго, буквально на какие-то секунды, появляясь на экране.

– Ой! – обрадовалась Лена «коллеге». – Надо обязательно посмотреть!

– Знаешь, Лен, а ведь и я прошлым летом в кино снялся!

– Да ты что?! – заинтриговалась девочка.

– Но не в художественном, а в документальном фильме. «Река Истра» называется… К нам в бабушкину деревню съемочная группа приезжала, и нас, ребят, сняли, как мы с обрыва на велосипедах в речку съезжаем! Я, правда, еще не видел… Но, говорят, вроде, фильм вышел уже.

– Надо тоже посмотреть! – покивала тогда Лена…

Не знаю, посмотрела ли моя соседка-артистка ту документальную ленту, а мне довелось познакомиться с ней только полвека спустя! Совершенно случайно моя деревенская знакомая переслала ссылку на этот, довольно познавательный, краеведческий фильм. А уж как любопытно было посмотреть со стороны на себя и своих товарищей-селян полвека спустя!

…Лена между тем снова стала пропадать с учебы – съемочные командировки. Девочка снялась еще в нескольких фильмах, самый известный из которых – довольно неплохой советский детский «экшн» «Про Витю, Машу и морскую пехоту». Мазиловская знаменитость проучилась с нами до пятого класса. Лену еще вместе со всем нашим классом успели даже принять тут в пионеры – в панораме «Бородинская битва». А затем Костеревы из Мазилова переехали. Рассказывали, им дали квартиру где-то в новых «башнях» в Новогиреево…

Когда наши мальчишки чуть повзрослели, классу к седьмому-восьмому, и стали поглядывать на одноклассниц и однокашниц по-другому, то многие, как оказалось, были влюблены в Лену Костереву. Помню, наиболее одержимые идеей отыскать свою «любовь» даже снарядили целую «экспедицию» в Новогиреево. Несколько раз ездили, ходили все выходные напролет по тамошним дворам. Куда там! Разве найдешь! Район-то отстроили огромный! Поиски завершились банально, по-старомосковски: нашим «экспедиторам» надавали кренделей тамошние подростки…

А Лена-артистка, сама как-то приехала в Мазилово. Дело было, кажется, в классе восьмом. Помню, весенним вечером шел я в заброшенный детский сад, где мы собирались со сверстниками – обсуждали наши нехитрые школьные новости, учились играть на гитарах, перебрасывались в картишки, покуривали, а иной раз баловались и пивком. В тот раз Дрына обещал показать мне какие-то новые гитарные аккорды…

И вдруг передо мной возникла Костерева в сопровождении еще одной своей мазиловской подружки детства – рыжей Оксанки Ивановой. Лена была очень модно одета – в какую-то яркую куртку, на которую ниспадали ее красивые распущенные волосы.

– Привет, Миш! Как дела? – услышал я знакомый голос.

– Ой, привет! – обрадовался я. – Да всё путем! Ты как?

– Да, тоже, вроде, нормально…

Мне бы, дурачку, расспросить, что да как поподробнее, телефончик бы взять, да товарищам-одноклассникам, «ездокам» в Новогиреево, передать, но я чего-то постеснялся. Девушка (это была однозначно уже не девочка с косичками в бантиках, а именно девушка, входящая в самый свой девичий сок, девчата-то взрослеют пораньше ребят), вдруг поинтересовалась:

– А чего один-то, без подруги?

Может, она так спросила, а, может, с каким-то «прицелом», «умыслом», кто ж теперь скажет? Но только я, как-то не среагировал на вопрос, неопределенно пожав плечами. Лена поняла это, видимо, по-своему – что я не проявляю особого интереса к дальнейшему общению, потому протянула мне руку:

– Ну, ладно, пока! Увидимся!

Но вот «фигушки»! Не увиделись мы больше с ней. Не довелось… Может, не приезжала больше Лена на свою «малую родину» в Мазилово, а, может быть, и приезжала, но я просто не встречал ее на мазиловских улицах. Более того, и фильмов с её участием после тоже уже не было. То ли не вышло из нашей одноклассницы профессиональной артистки, то ли сама она не захотела артистической карьеры (такое, кстати, говорят, частенько бывает у снимавшихся в кино в детстве). Кто знает?

Много лет спустя, к какому-то юбилею фильма «Мачеха» в документальной ленте, по ТВЦ, кажется, показывали и рассказывали, как сложились судьбы у артистов, там сыгравших. Про Лену оказалось известно мало – мол, закончила институт (какой?), вышла замуж, родила дочь. На контакт со съемочной группой не пошла…

Помню, в конце девяностых, когда еще был опером, мелькнула мысль – найти нашу Лену, узнать, как сложилась ее судьба, передать многочисленные приветы от мазиловцев… (Оперативнику это было сделать, как вы понимаете, проще простого). Да чего-то так и не собрался. А потом прочитал в интернете, что Лена, оказывается, никогда не общается ни с бывшими коллегами по съемочной площадке, ни с журналистами, ни с телевизионщиками, никаких интервью никому не дает…

Я, помню, подумал: а может, это и правильно? Вдруг, Лена хочет, чтобы все мы, кто ее знал в детстве, помнили девочку именно такой, какой она была тогда? А всё остальное, ее «взрослость» и, как говорят англоязычные, privacy, есть неприкосновенная «частная жизнь». И ее нужно уважать!

Такая вот история про нашу школьную знаменитость Лену Костереву, мою одноклассницу и соседку по парте…

Были, у нас по соседству, конечно, и другие «знаменитости». Дрына, вот, к примеру, мог мизинцем доставать сразу на десять ладов на гитаре. Серега Алтухнов – чесать ногой за ухом, на собачий манер, а Саша Шоркин – умножать в уме трехзначные цифры. В старших классах учился улыбчивый и добрый увалень Боря Фельдман, папа которого стал потом фигурантом громкого «Рыбного дела»…

А на год постарше нас были и вовсе телезвезды семидесятых, без которых не обходился ни один значимый концерт – Лариса Туровникова, Ира Волкова и Катя Гаврилина. Они выступали в Большом детском хоре Центрального телевидения и Всесоюзного радио, подпевая солисту Сереже Парамонову – «советскому Робертино Лоретти» про «Чебурашку», про «раненную птицу»… Надо ли говорит, что, все мальчишки помладше были поголовно влюблены в этих школьных и районных знаменитостей…