Текст книги "Песнь торжествующего плебея (сборник)"

Вступив по смерти отца жены во владение майоратом и получив от короля Ричарда в 1196 году титул барона, в дальнейшем он фигурирует под усеченным родовым именем, где отброшены конечные «фф», не произносившиеся по-французски – на языке, который два века был придворным и официальным языком Англии (Генрих Плантагенет не знал английского вообще); это усечение переставших произноситься окончаний характерно для процесса слияния французского языка с английской разновидностью старогерманского, что продолжалось до конца ХIV века.

Последний раз Иванкхуе упоминается в хрониках середины ХV века; вероятнее всего, мужская ветвь его рода пресеклась в ходе войн Алой и Белой Розы.

Такова связь между славянским дружинником Ярослава и правнуком этого дружинника, приближенным Ричарда Львиное Сердце, героем всемирно знаменитого романа – доблестным рыцарем Айвенго.

Повесть эта вполне лестна для русского национального чувства и способна – пусть малым, однако же – украсить и обогатить собою отечественную историю, которую мы, благодаря вековой редактуре, знаем до печали скверно. Преуспев в закрашивании родимых пятен собственного прошлого, мы тем самым выковыряли и весь изюм из каравая своей истории, со скукой превратив его в черствый и пресный хлеб без поджаристых завитушек и аромата, которые составляют особенную его прелесть.

4. Малер.

«Плач замученных детей»

Редактор (вставая из-за стола навстречу автору). О, рад вас приветствовать! Располагайтесь пожалуйста… вот вешалка. Ну, как дела? (Рукопожатие.)

Автор (манкируя предоставленной ему возможностью повеситься сразу; пытается одновременно улыбаться и снять пальто). Добрый день! (Усомнившись в своих словах): Э-э… простите, если заглянул раньше, чем, э-э… у вас сформировалось окончательное мнение.

Редактор. Ну что вы. Я ведь вас пригласил, как вы понимаете, не просто так. Есть предметный разговор. (С приглашающим жестом, шутливо): Пожалуйте к барьеру! в смысле – прошу к столу!

Автор (про себя: «За которым будут есть меня самого»). Я, э-э… со своей стороны… всегда рад сотрудничать с вами… (Боится дышать, чтобы неосторожным словом или жестом не порушить хрупкое равновесие карточного домика: кажется, редактор дает ему надежду на вожделенное сотрудничество.)

Редактор (потирая руки). Ну что же. Не буду вас томить. Руководству вы понравились. Редколлегия утвердила… хотя споры и были, ну это так. Так что я вас поздравляю, хотя поздравлять, конечно, еще рано, но я надеюсь, что все будет в порядке.

Автор (скромно вспыхивая майской невестой). Спасибо!.. Это замечательно!..

Редактор (потирает руки, садится удобно, по-рабочему утверждает локти на столе). Ну что же, давайте работать!

Автор (опускается в креслице, и голова его оказывается в уровень с крышкой стола, что сразу создает сковывающее чувство зависимости). Конечно. Я готов. Спасибо.

Редактор (с угрожающим проблеском подозрения). Или, может быть, вы из тех, «мраморных», как мы их называем, которые вообще желают не дать прикоснуться? отвергают любые рекомендации (сжимает губы).

Автор (изображает лицом готовную радость охотничьей собаки кинуться по первому сигналу хозяина в болото за палкой). Ну что вы! Любой нормальный автор только благодарен за квалифицированную помощь! Никто, как мы понимаем, не совершенен.

Редактор. Страшно приятно это слышать. Не все думают так, как вы. Уверен, что у нас с вами все хорошо получится. Да и работы, честно говоря, немного.

Автор (со всей мыслимой сердечностью). Спасибо. Это лестно слышать.

Редактор. Итак?

Автор. Итак! (Не совсем надежно скрывая восторженной улыбкой тоску обреченности, настраивается сражаться за свое кровное. Колеблется, следует ли расценивать пепельницу с окурками на редакторском столе как безусловное позволение курить и посетителям.)

Редактор. По порядку. Рост у вас неплохой, но немного великоват. Как вы смотрите на то, чтобы уменьшить его на четыре сантиметра.

Автор. Да, конечно… Но, видите ли… У меня вся одежда на этот рост. И жена уже привыкла, и знакомые как-то… Это мой рост, один из важных признаков конкретного человека, характерная деталь. И он в рамках нормы, ничего страшного…

Редактор (с твердостью интеллигентного наставника). Согласитесь, что торчать поверх толпы не очень уместно. Излишнее обращение на себя внимания мешает разглядеть ваши истинные достоинства: вы ведь скромны, тактичны, умны. На четыре сантиметра ближе к земле – это будет гораздо лучше, уверяю вас. Это мелочь, но из таких мелочей складывается художественная гармония. И замглавного обратил на это внимание, и завпрозой. Для вас что, это так важно?

Автор (мучительно колеблется, памятуя про увязший коготок). Ну хорошо…

Редактор. У вас очень выразительный профиль. Профиль удачен. Но вот нос немного подкачал. Я бы назвал ваш нос не совсем обдуманным, может быть. Вы же не римский полководец, не «конкистадор в панцире железном». Вам свойственна такая легкость, изящество даже, я бы не побоялся сказать. И вдруг на общем фоне – такой, простите, как бы таран. Нет, нос решительно требует замены на греческий, даже чуть-чуть курносый.

Автор. Видите ли, это один из моментов моей индивидуальности.

Редактор. Понимаю. Но уверяю вас, ваша индивидуальность от этого ничуть не пострадает. Даже выиграет. Вы знаете, этот вопрос мы даже дома с женой обсуждали, и она тоже сказала, что так ей понравится гораздо больше.

Автор. Но ведь тогда изменятся все пропорции лица!

Редактор. Совершенно нет. Мы просто уберем лишку. (Убирает. Автор хранит стоическую выдержку.)

Автор. Я не уверен, что так лучше.

Редактор (с теплой доброжелательностью). Через какое-то время сами поймете, что так гораздо лучше. Так… что у нас дальше?.. здесь все хорошо… Ага, вот: у вас узковаты плечи.

Автор. Да ни к чему писателю изображать из себя супермена или культуриста.

Редактор. Не могу тут принять вашу точку зрения. Кулаки молодцу не помеха. Добро должно быть с кулаками. Сравните хоть с классикой: «Раззудись, плечо!». Или к народным истокам припадем, к фольклорной сокровищнице: «Косая сажень в плечах». (Заговорщицки): Скажу еще вам по секрету, хоть это и нехорошо, может быть, но – ладно… Нашему главному очень нравятся широкие плечи. Возможно, он иногда склонен чересчур… Но в данном случае я с ним согласен. Это не обязательно, в общем… Но это было его личное пожелание; вы понимаете? Я рекомендую вам согласиться. Он к вам очень хорошо относится…

Автор (неожиданно для себя подмигивает: у него нервный тик). Хорошо. Дальше.

Редактор (ободряюще кивает; ему тоже нелегко). Так… ноги чуть-чуть попрямее… вы не против? ну и хорошо. Где ножовка? Протяните мне, пожалуйста. Спасибо… так… Здесь… гм… а, ладно, оставим как есть, в конце концов лично мне тоже нравится. Да… А вот здесь уже момент принципиальный.

Автор (с беспокойством). Где?

Редактор (указывает). Ну вот, смотрите сами. Это явный перебор.

Автор (в холодном поту). Но автор имеет право!

Редактор. Право подразумевает обязанность следовать литературным законам. Нравственные традиции русской литературы предписывают известную стыдливость, целомудрие. Вы посмотрите… ну что это такое?..

Автор. Но это сознательно, я так хочу! Известны случаи, когда вообще (показывает руками, как рыбак размер пойманного леща).

Редактор. При всем моем уважении к вам – согласитесь, ну вы же не Казанова, этот элемент был бы уместен разве что в порнотриллере. Здесь же не эротическое шоу, не стриптиз для женщин, верно? Кстати, все в редакции, и в первую очередь наши дамы, обратили на это внимание. Это вызывает нездоровую реакцию, не имеющую ничего общего с задачами литературы. Возникает впечатление попытки какой-то дешевой сенсационности.

Автор. Но этого почти никому не видно!

Редактор. Тем более я не понимаю, почему это имеет для вас такое значение. Это явное нарушение законов жанра, который вы сами избрали. Это искажает гармоничность вашего образа.

Автор. Но это традиционно – символ мужественности, плодородия, презрения к врагу. Это нравится женщинам! Это, в конце концов, внушает определенное уважение – причем без страха, а так, с юмором, весельем… элемент удивления, опять же.

Редактор. Я понимаю, что вы гордитесь этим как своей творческой удачей. Но в случае нашего, э-э, сотрудничества это совершенно неуместно.

Автор. Но вы сами говорили о связях с классикой, с фольклором!

Редактор. Именно. Что?

Автор. «Эх, дубинушка, ухнем!» Барков!

Редактор. Это вопиюще выпирает из контекста.

Автор. Пусть выпирает.

Редактор. Как сказал тонкий стилист Станислав Ежи Лец, «Не все то лебедь, что торчит над водой».

Автор (непримиримо). Пусть торчит!

Редактор (закуривая). Если вы чем-то меня и удивляете, то только неожиданной несговорчивостью. Я не думал, что мы так заострим внимание на этом моменте.

Автор (сжигая сигарету в две затяжки). Нет, это я прошу оставить.

Редактор (сухо и кротко). Хорошо. По-человечески я могу вас понять. Но и вы меня поймите: оставить это так я просто не имею права. Если нам с вами не удалось найти общий язык, я передаю вас Алевтине Васильевне. Она опытный редактор, изъявляла желание работать с вами, но я подумал, что мы с вами сумеем легче и с минимальными взаимными потерями обо всем договориться. Только учтите, что она будет кастрировать сразу.

Автор (приходя в сознание). Ну зачем же так… сразу…

Редактор. У вас есть выбор.

Автор (скорбно). Ну… может быть… чуть-чуть…

Редактор (дожимает ситуацию). На восемьдесят семь.

Автор. Что-о???!!!

Редактор. Процентов.

Автор. Но что же останется?!

Редактор. Тринадцать. Это неброско, скромно, и одновременно создает нужные, богатые ассоциации.

Автор. Да почему же всего тринадцать!! Если даже взять статистику, средний заурядный уровень, и то больше!!

Редактор. Ну вы же талантливый человек, почему мы с вами должны ориентироваться на заурядность. Ну хорошо, я иду вам навстречу. Оставим вот так… шестнадцать.

Автор. Это пятнадцать!

Редактор. Так… Протяните мне, пожалуйста… нет, вот здесь. Не стоит так волноваться, это не больно, такие вещи мы делаем под наркозом… Вы потом даже не заметите, что что-то было.

Автор (приходя в себя, тонким голосом). А все-таки вы были неправы.

Редактор. Теперь следующее. У вас трое детей, причем все трое – девочки…

Автор (вскакивает и замахивается настольной лампой). Ни за что! Есть же предел!..

Редактор (удивленно, миролюбиво). А чем хуже двое – мальчик и девочка?

Автор. Это мои дети, вы понимаете? Я их рожал, растил. (Плачет.) Они болели, температура была… в коляске возил… потом они начали ходить… так радовались всему!.. За что же…

Редактор. Я вас понимаю. Конечно… честно говоря, я сам когда-то хотел иметь детей… Но потом понял, что у каждого своя судьба. Это, вероятно, и к лучшему.

Автор. К сожалению, я не могу на это пойти. Это невозможно.

Редактор (дружески, ласково). Вы зря так болезненно реагируете. Вот мы с Набоковым работали – о, вы не представляете, сколько было мучений! По секрету – там было пять детей, причем от трех женщин. И нам удалось убедить автора, что гораздо лучше будет оставить только одну девочку, причем почти взрослую девушку, хотя еще несовершеннолетнюю. И в результате мы получили прекрасную книгу, которая переведена на все языки, бестселлер, фильм по ней в Голливуде поставлен. В общем, я вам решительно советую довериться мне.

Автор. Но вы понимаете, что это для меня значит?

Редактор. Конечно. Конечно. Что уж я, по-вашему… Я все это могу сделать без вас. Самому вам тяжело, я понимаю, подняться над собственным произведением, так сказать. Ну хорошо… (Делает отметки красным карандашом, берет телефонную трубку): Корректорская? Наденька, мы тут с автором работаем, кто у тебя на подчитке сегодня? Скажи, чтоб съездила сейчас быстренько туда на квартиру и вычеркнула двоих. Да, только аккуратно, без опечаток, чтоб грязи не было, ну вообще чтоб не страшно, как ты умеешь. Спасибо, умница. Да, а сама сейчас сгоняй в детский дом, возьми там хорошенького мальчика лет шести, и привези туда. Да, отдай матери. Только не перепутайте, ради Бога. Да! Да! Я же сказал! Двух девочек убрать, а одного мальчика на их место! Все.

Автор (достает из портфеля бутылку дешевого коньяка; угасшим голосом): Вы не откажетесь со мной выпить?..

Редактор (вынимает из ящика стола стаканы). Только по глотку. За ваше здоровье! Вот – у меня тут есть пирожки из буфета. Хватит, хватит… Ну – за успешное завершение нашей работы. (Угощает автора сигаретой из своей пачки и подносит зажигалку.) Так, только это последняя. За вашу успешную публикацию!

Автор. Как вы думаете, на какой номер это планируется?

Редактор. Пойдет в последнем квартале этого года. Ну, мы с вами почти завершили. Ногти вы подстрижете сами (автор краснеет). В парикмахерскую сходите… галстучек купите новый.

Автор. Конечно.

Редактор. Ну, теперь мелочи. У вашей жены слишком маленький бюст, мы его увеличим. Не против?

Автор. Но это уже дело вкуса! Мне не нравится большой бюст!

Редактор. Мы все-таки должны считаться и с читательскими вкусами тоже. Посмотрите: разве вот так плохо? А?

Автор. Это что? Реклама молочной фермы или чемпионата мира по футболу? Давайте лучше оставим как было.

Редактор. Уверяю вас, читателю это будет совершенно непонятно. Вы можете спросить у кого угодно, если мне не доверяете: большой бюст лучше маленького. Вот посмотрите потом свежим взглядом – и сами согласитесь. Просто пока вы писали – что называется, «замылили глаз». Так… Так… Ага – вот. Ей необходим любовник.

Автор. Что-о?! Кому? Моей жене?! Вы с ума сошли! И кроме того – вы просто неправы.

Редактор (со вздохом опыта). Обычно все так говорят – сначала. Ну – взгляните на вещи шире. Учитывая всю работу, которую мы над вами… простите, с вами уже проделали… Молодая еще женщина, очень темпераментная… согласны?

Автор. К сожалению, нет. Это неправда, видите ли.

Редактор. Что же, мне повторять, что есть правда жизни и есть правда литературы? Как говорил Станиславский, «Не верю!»

Автор. Он говорил это, работая следователем НКВД. И от спектаклей, поставленных по этой системе, остался только автомобиль «Чайка» и песня «Пусть дядя Ваня купает тетю Груню».

Редактор. Ваш рост, некоторые мужские особенности, изменения в семье, изменения в ней самой… у женщины стресс, ей необходимо как-то отвлечься, переключиться. На любовнике я настаиваю категорически! Вы должны быть счастливы: в душе она продолжает любить вас и мучится своей неверностью. Ну-у, будьте мужчиной!.. после того, как мы с вами обо всем так договорились. (Снимает трубку): Секретариат? Мы тут работаем с автором… в одиннадцатый номер… Пусть Збруев завтра до обеда съездит на квартиру, да, к нему, и трахнет жену. Ничего, потом сверстает… это его работа, дизайнер для макета есть! Стой, не клади! Чуть не забыл. На той неделе надо Елина – пометь, это четвертая глава, – сунуть под трамвай. Что значит – насколько? навсегда! Да, вот прямо на месте. Да. Теперь все. Пока.

Автор. Да вы что?! Елин – мой друг. Зачем?

Редактор (сочувствует). Это уже вызвано техническими требованиями. У нас ведь есть ограничения по объему. Больше двенадцати листов просто не помещается. Здесь мы с вами, к сожалению, совершенно бессильны.

Автор. Я с Елиным в одном дворе рос.

Редактор. Вы давно выросли, не живете в одном дворе, без него будет даже лучше. На самом деле он давно вас тяготит. Скучный человек, неудачник, вечно пытается занять в долг. А так – красивые похороны, можно проявить свои глубокие чувства, произнести впечатляющую речь… И вдова у него молодая будет, ей еще любви хочется, а вы ей всегда нравились. У вас будет чудесная любовница, вам все завидовать будут! Ну что, плохо?

Автор. Я не хочу его убивать! Не надо!..

Редактор. А кто ж вам велел выбирать такую профессию? Вы что же думали: служение литературе – это розы нюхать? Нет, дорогой мой – это через тернии к звездам на груди и погонах. Вспомните Слуцкого: «И стихам пролагая путь прямее к рублю – я им ноги ломаю, я им руки рублю». А уж он понимал.

Автор. После работы с редактором любовница уже лишняя. Тебе нечего ей дать. Зачем мне после редактора любовница?..

Редактор. Любовница – муза писателя. Где я вам возьму другую музу?

Автор (вываливаясь на улицу, перекошенный, с дрожащими губами). Суки… гады… падлы… чтоб ты сдох!.. (Заходит в винный): Бутылочку водки, пожалуйста! Нет, лучше две.

Редактор (заходя в кабинет завотделом). Ф-фух!.. Ну, я думаю, теперь это все подчищено, довели до ума. Но иногда вот так фактически переписываешь графоманов, и думаешь: вот печатать все как есть, чтоб все видели этих Шекспиров в полном блеске их таланта. Седьмой час уже!

Завотделом. Сдай оружие и иди домой. Полковнику скажи, что я разрешил взять тебе завтра библиотечный день.

Редактор (вынимает наган из кобуры и финку из ножен, кладет на стол). Служу русской литературе, товарищ полковой комиссар! (Отдает честь, поворачивается через левое плечо и выходит.)

Завотделом (оставшись один, печально). Как печальна вечерняя земля. А талантами не скудеет.

* * *

Редактор (в темном подъезде руки его примотаны проволокой к стояку отопительной батареи). Ты что же делаешь!.. тварь неблагодарная, неуч, козел… графоман хренов! За убийство ответишь, психопат, гадина!

Автор (в экстазе и помрачении бьет его кирпичом по голове). Я т-тебе поредактирую! Я т-тебе покажу академическую грамматику! С-сам пиши, с-сволочь бездарная! (Сопит в соплях и слезах.)

Редактор (в агонии). Какую песню испортил… дур-рак!

Эпилог

Памятник Красному Редактору высится на Поклонной Горе – месте, незабываемом для тех, кто еще хранит на себе следы былого редактирования. Он поставлен в девяносто третьем году, в ознаменование семидесятипятилетнего юбилея с начала славных и грозных событий, уже стирающихся из сознания новых поколений. Но никто не забыт и ничто не забыто.

Конная статуя простерла копыта над городом, а шинель на плечах всадника развевается как кавалерийская бурка или античный плащ. В руке всадник зажал копье, похожее на ручку, или ручку, напоминающую копье. Остро отточенным пером он поражает корчащуюся под копытами рукопись, похожую на растрепанного дракона. На лице дракона застыла бессмертная бронзовая мука.

Здесь любят играть дети и прогуливаются влюбленные пары, вдохновляясь открывающейся панорамой. На хвосте и крупе коня протерта светлая дорожка – шалуны разбегаются и вскакивают верхом, но на гладком металле невозможно удержаться, и они съезжают обратно.

По традиции пятого мая, в День печати, молодые писатели возлагают здесь цветы. Хорошей приметой считается выпить и разбить стакан о копье.

Как меня редактировали

Сначала беглая справка. До изобретения книгопечатания никто не помышлял о редактировании текстов. Античная литература создана без участия редакторов, как ни горько это сознавать.

Равно и средневековая. Наемному переписчику немало вломили бы за отсебятину. Правда, на устных этапах она «обкатывалась» пересказителями-исполнителями, но с обретением письменной формы – шалишь. («Редактирование» истории монахом-летописцем – отдельная песня из области пиара.)

Книгопечатание родило издателя-публикатора, издателя-тиражиста. Это был бизнесмен-культуртрегер. Изменять текст? а что, автор плох? это повысит спрос, увеличит прибыль? нет, в текст издатель не лез. Шекспир, Диккенс, Пушкин, Толстой редактирования не знали.

Редактора родили масс-медиа – газеты и журналы в конце XIX века. Изначально редактор был руководителем процесса по превращению рукописи в печатный растиражированный текст. Он оценивал рукопись, при одобрении засылал ее в типографию, определял место ей и объем в издании, мог указать метранпажу, каким шрифтом набирать, мог заказать иллюстрации художнику. Одновременно мог писать в номер «письма от наших читателей» или редакционные статьи.

А вот к концу XIX века редакторы коммерческих изданий, имея задачей повышение тиража, начинают править: сократить объем, поддать слезы или динамики, залепить «ударную концовку». Редактор лучше знает, что потребно его изданию.

Едва ли не первый случай редактирования как изменения авторского текста в русской литературе – это торопящийся Горький помогает офицеру Куприну по-быстрому закруглить «Поединок», присобачив нашлепку на место несостоявшейся последней части. (Заметим – Горький был к тому времени сам писатель маститый и знаменитый, а Куприн – никто, и рекомендацию он принял, сказав «спасибо».)

Но когда речь шла об издании отдельной книгой – текста касался лишь корректор (а автор бывал и ядрен, малограмотен) да цензор – ежели была в стране цензура.

А вот когда в первую сталинскую пятилетку в СССР призвали в литературу «ударников» из рабочих и крестьян – классово своих! – редактору вменили в обязанность их переписывать, а вернее писать заместо ихней абракадабры. Исходя из чего создали в редакциях немалые штаты.

Ну-с, со временем выросла целая прослойка грамотных писателей-профессионалов – и одновременно по законам бюрократии разбухли еще более редакторские штаты. Редакторский стол превратился в ристалище. Волчий вой стал любимым музыкальным жанром писателя.

Почему редактор за ту же скромную зарплату не отсылал с ходу рукопись в набор, а мотал нервы автору и себе, меняя «дорожки» на «тропинки» и обратно? Потому что по закону человеческой психологии человеку непереносимо признавать себя бесполезным – но потребно влиять на все, на что он может повлиять. Это его самореализация, самоутверждение, дело жизни и след на земле.

Из любимых профессиональных шуток советских писателей: «Что такое телеграфный столб? Это хорошо отредактированная елка».

Уж они из меня кровушки попили. Более всего меня бесили две вещи. Во-первых, в глубине души почти каждый редактор хотел быть писателем. Но, как сказали бы сейчас, «креативного начала» не хватало. Ну, так других учили – в дуэте с писателем редактор автоматически становился главнее, влиятельнее напарника. А во-вторых, я до сих пор помню наизусть свои первые рассказы: фразы отрабатывались и шлифовались днями и неделями – и вот со своим конским рылом и свиным копытом они норовили влезть в мой калашный ряд.

«Пострадал старик, пострадал, – говорили пассажиры». Гайдар.

1. Я тогда учился на IV курсе. Филфака Ленинградского университета. А Валера Мокиенка, славист, для нас был Валерий Михайлович – аспирант, кандидат в КПСС, куратор факультетской стенгазеты.

Рассказ я принес. «Поживем – увидим». Он потом вошел у меня в первый сборник, «Хочу быть дворником». До сих пор переиздаю.

Господа – 71-й год. Уже застой. Крамольно – все. Критика святого – чудится во всем.

И был у меня такой вполне невинный оборот: «…мурлыча под нос крутой мат солдатской песенки». Мокиенко вытянулся лицом, задумался и вздохнул. Представитель парткома! Какой на хрен «крутой мат»!.. Только комсомольская клятва!

Зайдя в комнату, где печаталась и выклеивалась наша огромная и знаменитая стенгазета, перед выпуском – я увидел отредактированный вариант: «…мурлыча под нос веселенький мотивчик».

Я взбеленился. От злобы меня заклинило. Не найдя собственных слов в цензурном регистре, я упал до плагиата. «Это уместно, как павлинье перо в свинячьем заду», – процитировал я Гюго, не упомянув фамилии автора.

Девочки-машинистки захихикали. Мокиенко немного побледнел от унижения. «Какой кретин это придумал?» – спросил я и только потом взглянул на его лицо.

– Если вы не согласны, можете забрать свой рассказ, – сказал он, глядя в сторону. И, в ответ на мое злобное сопение, протянул пачечку листов.

– А чо брать, это была рукопись для вас, – грубо сказал я, порвал листы начетверо, демонстративно кинул в урну и вышел гордо и по возможности высокомерно.

…С тех пор прошло двести лет, или по крайней мере тридцать. Мы давно приятели с профессором Валерием Михайловичем Мокиенко, хорошим, умным и образованным человеком. Просто должность у него на тот день была такая.

– Помню, вы еще в студенческие годы требовательно относились к своим текстам, – сдержанно одобрил он годы спустя при возобновлении знакомства и перед тем, как мы перешли на ты.

2. Единственная в мире ежедневная газета обувщиков «Скороходовский рабочий» (тираж 10 000!) делалась золотой командой «с головами, но без штанов». Анкеты у нас были подмараны национальностью, беспартийностью и долгими перерывами в стаже, плюс разводы и проблемы с пропиской.

Люмпен-интеллигентский сброд был укреплен ответсекром коммунистом из рабочих, добродушным компанейским пьяницей Адиком Феодосьевым. «Мэм, а дай-ка я тисну тебя по-партейному!» – весело гаркал Адик, тиская за задницу все равно кого женского пола.

Он и редактировал мою первую заметку (зарисовку? очерк?) в этой редакции. Редактировать было нечего, но очки уже были вздеты на нос в прожилках, и авторитет требовал.

Адик покряхтел, поводил карандашом, зачеркнул «грузовик» и написал «грузоавтомобиль». Речь шла, кстати, о войне.

Это был первый и последний случай в моей жизни, когда вместо слова «грузовик», «машина» или «грузовая машина» – ну, можно еще «бортовая», – я видел в тексте практически неупотребляемое слово «грузоавтомобиль».

…Главный редактор отраслевой газеты «Речник», Адик умер от утомления организма расщеплять и выводить промышленные объемы напитков «Солнцедар», «Хирса», «Ала-Башлы» и «Портвейн №777». Кто их помнит? Выпивали в его редакции по-быстрому в темном закутке с земляным полом, среди инструментов и хлама. Гены.

Он был адекватен, нормален, приветлив и доброжелателен, шутник такой. Сделал мне когда-то командировку от своей газеты на грузовой пароход Ленинград – Баку. Я отписал серию очерков с дороги. По возвращении пили. Перед отходом тоже пили, конечно. Но потом я уехал, а он остался пить.

– Мишка, – сказал он, – но должен же я был что-нибудь поправить салаге, согласись. Я ведь бережно.

Я согласился.

3. Аркадий Спичка, «толстый Аркашка», сиял одной из главных звезд филфака. Он был что называется неистощимо изобретателен в шутках, полиглот, стихоплет, юморист, фельетонист милостью божьей – лучший в Ленинграде, обожаемый друзьями, женившийся на первой факультетской красавице, любитель и знаток крепко выпить и мощно закусить. Да, еще он замечательно пел и любил озорные до дикости розыгрыши.

Он тоже прошел через «Скороход». Дежурной шуткой применял подскочить к машинке (пишущей, для ясности новому поколению) на миг отлучившегося коллеги и впечатать дикую (лучше матерную) фразу, закончив тем же казенным оборотом, как было в предыдущей. Гоня строку, этого обычно не замечали. Лишь «мамка», наша редактриса, вычитывая номер, начинала верещать, словно ее насиловал орангутанг. Талантливому Аркашке все прощалось. В то время… «К новому году опытный обувщик взял на себя повышенные обязательства – не писать в женские туфли, не блевать при начальстве и е. ть только работниц с тридцатилетним стажем». В другой газете за это могли отдать под суд.

Его приняли в Союз журналистов, потом – в партию, потом взяли заведовать отделом юмора в областной «Ленинградской правде». Ему я и принес один из юмористических рассказиков, написанных с целью «набрать публикаций». (Хотя и эти две страницы я писал четыре дня и, опять же, перепечатываю до сих пор не краснея.)

Аркашка напечатал – в субботней литстранице. Я ждал субботы. Это была моя первая публикация! Мне было тридцать лет. Вашу мать…

Газету принес утром мне брат, сменившийся с дежурства на «скорой», и швырнул двусмысленно и презрительно.

– Минька! – сказал он с укоризной. – Это какого же хрена?

Не тронуто было ни слова. А подпись стояла такая: «В. Михайлов». Вместо, стало быть, «М. Веллер».

Ответ подразумевался. Еврееподобные фамилии категорически не приветствовались. Хватало выше крыши и тех, что уже в прессе укоренились. А на той же полосе была еще пара рабиновичей. И сам Аркашка тоже совершенно не ариец. А меру и пропорцию блюсти надо.

Я смаковал свой мед с дегтем до понедельника и пошел выяснять.

– Аркаша, – сказал я, – что же ты даже… не позвонил, не сказал… хоть спросил бы… как-то это, ну…

Аркаша покраснел и поклялся, что этого не видел, не знает, не исправлял!

Я так и не узнал – может, и верно это кто над ним фамилию поредактировал. Из лучших побуждений. Чтоб легче напечатать.

4. В упор не помню, как звали (двадцать лет прошло) ответсекра «Молодежи Эстонии» – незатейливого мужика с внешностью жилистого Дуремара, привыкшего запивать жареных пиявок разведенным спиртом.

– Веллер! – окликнул он меня, новичка, проходящего по коридору, через открытую дверь своего кабинета. – Тебя как зовут? Имя твое как?

– Михаил.

– Вот так и надо писать – Ми-ха-ил, – с высот опыта научил он, демонстративно вписывая недостающие буквы под моим материалом. – А то что это значит – «М.»?

– Я так подписываюсь – «М. Веллер», – сказал я.

– Неправильно подписываешься! – грянул он. – Так в газете не подписываются.

– Почему?

– Потому. Потому что!

– Почему?

– Иди сюда. Вот сюда. Смотри сюда. Видишь, как все подписываются? И ты так же чтоб.

– Зачем?

– Что – зачем? Чтобы красиво. Правильно. Полностью. В газете должно быть о-д-н-о-о-б-р-а-з-н-о! Понял? Иди. Теперь знаешь, как подписываться.

Сейчас я уже не могу понять, почему был знаком с таким количеством пьяниц. Избирательность памяти – или прихоть судьбы? Или просто у Господа не было для меня другого народа?

Ответсекр потом ушел в тюрьму – на повышение. Редактором газеты Республиканского управления исправительно-трудовых учреждений. Типа «Красный концлагерь». Всех бы моих редакторов туда.

Через несколько лет мы столкнулись на улице: он был в майорской форме, жеваной, как промокашка, но с лицом не выше прапорщика. Лицо выражало трудовые двести пятьдесят граммов после ежедневной тюремной вахты. Я подарил ему только что вышедшую первую книгу.

– «М. Веллер», – огорченно прочел он. – Так ты и не научился правильно подписываться, Веллер!..

Так для меня и остается загадкой, почему столь многие редакторы хотят научить меня написанию моего же имени. Ведь прописано в авторском праве и право автора на любой псевдоним – отдельной статьей! Вот захочу – и буду подписываться вообще «АЛСУ»! Большими буквами. Или «ДеЦл». Или «МкКормик». Но пристрастие редактора к общепринятости и е-д-и-н-о-о-б-р-а-з-и-ю неистребимо.

5. О первая книга! О многонедельные муки дефлорации, переходящей в перфорацию! О сладость грез о садистском убийстве!

Его звали Айн Тоотс, и я любил его, как стокгольмский заложник любит своего террориста. Бесконечно терпеливый – он улучшал мой язык в полную меру своего разумения и в полном объеме Академической грамматики. И он таки заставил меня научиться манипулировать теорией русского языка до уровня изощренной казуистики – когда аргументировать и доказать можно любое написание.