Текст книги "Приложение к клятве Гиппократа"

– Так что же – мне что-то подмешали? Что за история?

Григорий вяло махнул рукой:

– Это нас город наказывает за своих любимцев. Меня за Катю, а тебя за Сергея и за Джека. Знала бы ты, что он со мной проделывал, когда я заезжал.

– Получается, не так уж он их и любит: Сережа погиб, а Катя одна.

– Они остались собой, Сергей жизнь отдал за Родину, а Катя людей спасает – она для многих свет в окошке. Они жили, любили и были счастливы, а что мы с тобой? Кто мы? Почти никто. Пустышки.

Григорий зажег сигарету, тяжело вздохнул:

– Ты ведь не любишь меня…

Ирина пыталась возразить, но муж остановил ее, подняв ладонь:

– Не пытайся лгать и не бойся остаться без всего – я тебя не брошу, хотя я тебя тоже, наверное, не люблю.

Помолчав, он вдруг просиял лицом и задумчиво сказал:

– Когда Катя пришла в наш класс, и я увидел ее, мне показалось, что все вокруг наполнилось ароматами цветов. Когда я понял, что и она ко мне неравнодушно, я попал в какой-то другой мир и ходил по нему, не веря в свое счастье.

Ирина молчала и думала: «Все верно, так оно и было у меня с Сережей».

– Но почему же мы не с ними? – спросила она.

– Наверное, мы вообразили, что может быть еще лучше. Когда я приезжал в город, он не дал мне ее увидеть.

Он задумчиво пускал дым, а Ирина как завороженная смотрела на него. Перед ней был не знакомый человек. Она считала его недалеким, думала, что он для нее открытая книга, что его легко обмануть. Ирина стала вспоминать историю их отношений, брака. Неужели между ними ничего не было? Они проговорили всю ночь, сидя, как только что познакомившиеся по разным сторонам стола. Когда окно окрасилось вначале синеватым, а затем розовым светом, Ирина произнесла:

– А знаешь, я не уверена, что ты мне не нужен.

Она с тревогой смотрела на мужа, с изумлением понимая, что влюбилась в него. Григорий тяжело поднял веки, пристально посмотрел на нее, но затем уголки его губ приподнялись и он сказал:

– Я тоже.

Через два месяца Григорий принес черного щенка. «Город простил мне Джека, а скоро простит и Сережу – уже три месяца тошнит, слишком сильно тошнит!» – подумала она, наблюдая, как маленький Джек перемазался молочной кашей. Зажав ладонью рот, она бросилась в ванную.

Каждый любит, как может
О. Померанцева

Наши отношения с матерью никогда не отличались теплотой. Она меня воспитывала одна, много работала, как и большинство матерей одиночек, и была ко мне очень строга. Я никогда не чувствовала материнской жалости или ласки и с ранних лет имела обязанности, которые с возрастом прибавлялись. Я никогда не залеживалась в постели, в 7:00, каждый день я должна была быть на ногах. С дошкольного возраста я готовила себе завтрак, разогревала обед, который варился матерью на три дня, убирала постель, стирала пыль с мебели, протирала полы, стирала на себя. Мать приходила поздно, еле живая. Кроме основной работы на заводе – она мыла подъезды (два участка) и подрабатывала курьером.

Она не разрешала мне приводить подруг, не разрешала самой их посещать. Когда я робко говорила о дружбе, мать мне отвечала одно и то же: «Дружи на улице, ты же ходишь гулять». Гуляла я тоже только определенное время, должна была приходить во время или раньше. Она была раздражительна и скора на расправу – я часто получала тычки и подзатыльники. Результаты всего этого были и плохие и хорошие. Плоха моя замкнутость, сниженная общительность, а хорошие стороны – я трудолюбива и поэтому окончила школу с золотой медалью, и я чистоплотна.

Получение золотой медали, мое шествие по красной дорожке, цветы, поздравления сделали меня честолюбивой, и где-то внутри даже шевельнулась благодарность к матери, к ее строгости. Во время вручения она стояла в толпе и вся дрожала от волнения и радости, ее лицо было бледным и очень молодым. Потом я подслушала разговор мамы и ее подруги. Наблюдая мое строгое воспитание, подруга сказала: «Смотри, Галя, вырвется из дома, кинется во все тяжкие». Мать тогда ответила: «Моя дочь ничего плохого не сделает». У меня тогда перехватило дыхание, от гордости мне хотелось подняться на цыпочки, чтобы быть выше. Эти события примирили меня с мамой, стерли мои некоторые обиды. Но не все.

Медаль дала мне возможность поступить на специальность, где конкурс зашкаливал. Я стала жить в общежитии. Жизнь мне показалась приятной и веселой. Я, как все ходила на дискотеки, кокетничала с парнями, пила вино. Но в какой-то момент все это стало банальным и скучным, комната из богемной превратилась в грязную. Я отдраила комнату, стала следить за порядком и засела в библиотеке. Мама приезжала несколько раз, привозила сумки с продуктами. Характер ее оставался трудным, хотя со мной она стала проще, общались мы без большого напряжения. Но я считала, что только мои успехи делают ее отношение ко мне хорошим. Бескорыстную любовь, когда любят ни за что-то, а просто любят я знала только от бабушки, но она умерла, когда мне было десять.

Однажды мама приехала без сумок и даже без личных вещей. Она была бледна, ее глаза – тусклы. Когда я хотела ее обнять, она отшатнулась и даже оттолкнула меня. Я спросила, не больна ли она? На что она сипло ответила, что больна и боится заразить меня и нужно, чтобы я держалась подальше. Я была обеспокоена, предложила вызвать врача, но неприятный осадок от ее поведения остался.

Что это была за болезнь, она не сказала, но комнату наполнил неприятный запах, который заставил сжаться мое сердце. Я подумала, что болезнь довольно серьезная. Ночью мама не спала, она неподвижно стояла в оконном проеме, просыпаясь, я видела ее силуэт. Время от времени я слышала, что она что-то шепчет, но что, – я разобрать не могла. Я не знаю, ложилась ли она на кровать, которую ей уступила моя соседка, перебравшись в другую комнату.

Было еще одно обстоятельство, заставлявшее меня грустить. Вечером следующего дня намечалась знаменательная для меня вечеринка, я очень хотела пойти, но стыдно было оставлять мать одну, и я втайне желала, чтобы она к тому времени уехала. Сказать ей о своем желании я боялась – она умела так обижаться и находила такие слова, что опомниться потом бывало трудно, а главное – она почти всегда оказывалась права. Но на эту вечеринку должен был прийти парень, который мне очень нравился, можно сказать, что я дико в него влюбилась. Поэтому, после долгих раздумий и вздохов, я решилась поговорить с ней.

Утром она выглядела изможденной, ее лицо было сероватого оттенка, губы побелели. Я возобновила свои уговоры насчет врача, больницы, но она сказала, что просто устала и ей нужно отдохнуть.

– Врача вызывать не нужно, – тускло, без интонаций произнесла она, и я поняла, что не смогу ее переубедить. Слова прозвучали как будто даже угрожающе.

Затем я стала выведывать, сколько она пробудет у меня. Мать сказала, что будет столько, сколько требуется. Тогда я стала совершать подходы по поводу вечеринки, и тут разразился грандиозный скандал. Мать обычно вежливая и суховатая, жалящая словами, не повышая голоса, стала грубо упрекать меня во всех грехах. Она говорила, что я плохая дочь и вспоминала все проявления неуважения к ней. Я от такой несправедливости плакала, кричала и высказала ей все, что накопилось. Упрекала ее в отсутствии любви ко мне, в том, что ей от меня нужны только достижения, а если бы не они, она бы вообще не обращала на меня внимания. Злость моя разгоралась, у меня даже появилось чувство неприязни к матери. Я хотела назло ей пойти на вечеринку, но куда уж! Лицо опухло, платье не приготовлено.

Мою истерику мать наблюдала с каким-то непонятным выражением. Я бы сказала, что это было удовлетворение. Когда я немного успокоилась, она, снова же, без выражения, без эмоций произнесла:

– Ты так ничего и не поняла, но скоро тебе все будет ясно.

После этого она не сказала ни слова. Я пыталась помириться, заговаривала с ней, но она только смотрела. Обессилев, я, наконец, уснула. Последнее, что я видела – это мама в оконном проеме на фоне лунного света. Камень на сердце был так тяжел, что всю ночь мне снились кошмары с участием мамы.

Утром в комнате ее не было. Я подумала, что она отлучилась по нужде или умыться. Но прошло полчаса, а она не вернулась. Спустившись в подвал, где был душ, я увидела длинную очередь, но и там ее никто не видел. На «вахте» сказали, что выходили только парни и девушки студенты, а женщины не видели. Доверия это не вызывало, так как лицо у вахтерши было заспанным и даже на щеке отпечатался рубец от ткани.

Я решила выйти из общежития и поискать ее в ближайших магазинах, а если не найду, то дозвониться до ее единственной подруги. Но когда я уже спустилась на следующий этаж, женщина-вахтер спохватилась, окликнула меня и подала мне телеграмму. Это была телеграмма от маминой подруги с невероятным содержанием. Судя по ней, моя мать умерла уже два дня назад, а сегодня должны состояться похороны. Я возмутилась – это что за шутки? Вчера я ссорилась с ней, она была жива! Я выбежала из общежития и опрометью кинулась на телеграф, позвонить ее подруге. Из здания телеграфа я вышла ошеломленная, – подруга уверяла, что мамы действительно больше нет. Все мои доводы, что она вчера была жива, разбивались о недоумение. На похороны я не успевала, нужно было попасть хотя бы на поминки, потому что кроме меня у мамы не было никого. Как и у меня.

Я вернулась в общежитие, чтобы взять деньги, паспорт и кое-какие вещи. Лицо мое было залито слезами, как и вчера, только по другой причине. Я постучала в дверь комнаты, где ночевала моя соседка, чтобы передать ей ключ, но мне никто не открыл – они, наверное, крепко спят после развлечений, подумала я. к моему стыду, меня, даже в этой ситуации, не оставляла мысль о парне, который мне нравился. Я хотела узнать – был ли он на этой вечеринке, спрашивал ли обо мне, с кем танцевал и так далее. Постучав в другую комнату, я также не получила ответа.

Я поспешила на вокзал, чтобы успеть на второй рейсовый автобус, который шел до моего городка. При покупке билета у меня возникла мысль, что мама со своей подругой сговорились, чтобы таким образом вызвать меня. Это было похоже на нее. Человек угрюмый, таящий свои мысли и эмоции, она иногда шла обходными путями, чтобы добиться чего-нибудь. Сейчас, возможно, ей нужна помощь, так как она болеет, а попросить по-человечески – никогда! Вероятно, она уехала первым рейсом, а подруга обеспечила мой приезд. Но это все-таки было слишком – заставить меня так страдать, это подло.

Так думала я, не принимая весть о ее смерти. Я очень боялась, что это правда. Помимо того, что я ее люблю, была еще одна причина: как ответить на вопрос о том, кто был у меня две ночи? Или я сошла с ума? Тут я вспомнила, что моя соседка, уступившая маме кровать, заходила взять свой халат, и они поздоровались. Я спрошу у нее, но только в том случае, если моя мама умерла.

Когда я приехала домой, то, как я и думала, похороны уже прошли. Я увидела цветы, отмечающие последний путь от дома до кладбища. Во дворе была суета, оканчивались последние приготовления к поминкам. Ноги мои стали как чугунные, я их еле переставляла, направляясь в дом. Ко мне с криком и рыданиями подбежала мамина подруга. Мы плакали на плече друг у друга, а вокруг шелестели голоса: «Кто это?», «Дочка приехала», «Не успела…».

Когда мы обе немного успокоились, я почти в ухо ей прошептала:

– В гробу правда была мама?

Лидия (так ее звали) вздрогнула, немного отстранилась, ее лицо снова сморщилось, полились слезы.

– Бедная детка, – только и сказала она.

Ну почему у меня все так трудно? Детство какое-то безрадостное, молодость проходит в трудах, отношения с парнями не складываются, а тут еще это. Мало того, что мама умерла и оставила меня одну, так еще, получается, навестила меня после своей смерти. Зачем?

Через три дня я отправилась в обратный путь, взяв с собой маленькую подушку, с наволочкой, незадолго до смерти вышитой мамой. Надела ее цепочку с кулончиком, который стучал мне в грудь как мамино сердце.

В общежитии ни на кого не глядя, прошла по коридору, открыла ключом дверь своей комнаты. Моей соседки не было, но не было и ее вещей. А кровать зияла голой сеткой. Она, наверное, переселилась в другую комнату. Я села на свою кровать и зарыдала. Мы со Светой не были подругами, но на сердце было так тяжело, что хотелось хотя бы слова участия. Долго оставаться здесь я не могла и вышла в коридор. Он был пустынен. Я стала стучать в комнаты – никого нет. В одной дверь была приоткрыта и я увидела, что на полу лежит куча постельного белья, а матрасы сворачивают. «Наверное, будет ремонт», – подумала я.

Я решила прогуляться. Надев шляпу с полями и надвинув ее на лоб, я отправилась в путь. Проходя через вахту, увидела всхлипывающую вахтершу тетю Машу. «Не у меня одной беда», – подумала я. Выйдя из общежития я не обернулась и не знала, что у меня за спиной, но возвращаясь, я увидела… На двери была фотография с извещением – на вечеринке погибло больше половины моих знакомых, приятелей и друзей. Я потом узнала как, мне рассказали.

В квартире, где веселились студенты, случился пожар от замыкания, так как на проводку попала вода. Когда началась вечеринка, горячей воды не было, краны открутили до предела, а потом она хлынула, но огонь не потушила. Некоторые погибли, некоторые успели надышаться дымом, но сумели спастись – лежали по больницам.

Вот зачем приходила, мама! Чтобы защитить меня. Тревога, снедавшая ее всю жизнь, не оставила ее и после смерти. Каждый любит и выражает свою любовь как может. Даже так.