Текст книги "Одержимые войной. Доля"
Автор книги: Михаил Журавлев
Жанр: Книги о войне, Современная проза
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 11 (всего у книги 54 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]
– Комитет Государственной Безопасности СССР. Прислали разнарядку на меня. Но у меня… В общем, я нашёл возможность отказаться. Медсправочка… Ну, это армянские дела! – отшутился профессор, – Я просто хочу, чтоб моё дело продолжал молодой специалист.
– Вы им назвали мою фамилию? – округляя и без того широко распахнутые серые глаза, шёпотом спросила Таня. На неё, как и на большинство советских граждан, три магические буквы «КГБ» оказывали сильное впечатление. Оно и понятно: не было в стране ведомства, располагавшего большим влиянием, нежели это. И возможности соответствующие. Если экспедицию организовывал КГБ, это должна быть экспедиция высочайшего уровня обеспечения. Но с чего это вдруг всесильный Комитет заинтересовался хазарскими древностями?
– Да, – коротко ответил Агамирзян.
Так Татьяна Кулик неожиданно оказалась в составе секретной экспедиции, цели которой никто ей не объяснил и задачи которой были сформулированы лишь по прибытии на место. Полевой лагерь, разбитый по последнему слову техники в 150 километрах севернее города Гурьев посреди казахской степи, был снабжён всем необходимым, включая даже спутниковую связь, и походил скорее на военный объект, чем на археологическую экспедицию. Лагерь охраняли солдаты внутренних войск. Для проникновения на территорию требовалось предъявить специальный пропуск с фотографией и гербовой печатью, а выход с неё разрешался участникам экспедиции только по личному разрешению коменданта. Вольнолюбивая Татьяна с трудом выполняла правила внутреннего распорядка. Только ради того, чтобы своими руками прикоснуться к полным для неё мистического смысла древним святыням, которые, как она надеялась, будут извлечены из земли этой экспедицией. Азарт охотника за древностями подогревал её нетерпение в ожидании начала полевых работ. Но стояли уже третий день, а ни работы не начинались, ни инструктаж не проводился. Странное время праздности затягивалось. Наконец, около часу пополудни третьего дня по лагерю прошла ощутимая волна возбуждения. Люди забегали от палатки к палатке. Все, включая гражданских специалистов, которых, как удалось узнать Тане, в экспедиции, кроме неё, было семь человек, объявили об общем сборе в штабной палатке. Пока люди собирались, послышался гул приближающегося вертолёта. Очевидно, прилетал какой-то большой начальник, без которого работы не могли быть начаты, как поняла Татьяна. И в самом деле, вскоре в штабную палатку вошёл в сопровождении двух невзрачных мужчин в штатском полнеющий человек средних лет с важно посаженной крупной головой, окаймлённой пышной седой шевелюрой, и крупными чертами лица. Вглядываясь в его внешность, Татьяна отметила про себя, что этот человек, очевидно, с ранних лет привык командовать. А услышав его тон, отметила ещё одно неприятно поразившее его свойство – при всей важности фигуры, властной походке и жестикуляции, суровой целеустремлённости взгляда, голос выдавал плебейскую породу. Как молодая девушка смогла отыскать именно такое определение? Сразу найденное точное слово прилепилось в её сознании к этому человеку намертво, и с тех пор, сколько бы раз ни сталкивалась она с людьми, подобными ему, она никогда не ошибалась в этом определении. Смутно различаемый родовой голос, голос крови подсказывал ей, если не с первого взгляда на человека, то, уж во всяком случае, с первого звука его голоса, кто потомок всадников, воинов и волхвов, а кто – ростовщиков, барышников и рабов. И откуда в голову пришло такое разделение людей? Но с той экспедиции она разделяла людей только так.
– Меня зовут Валентин Давыдович Целебровский, для тех, кто не знает, – отрекомендовался вошедший начальник и сразу приступил к изложению задач экспедиции. – В течение месяца вы будете отрабатывать территорию, где, по нашим данным, должны находиться около семи захоронений скифско-хазарского периода.
Таня поморщилась, услышав это: спутать скифов и хазар, смешав их в одно составное словцо, да ещё и обозвать это непонятным словом «период», когда скифы вообще не название народа, а обозначение рода деятельности[26]26
Скифы – скотоводы, слово родственно слову «скуфья» – шапка из овечьей шерсти, которую скифы носили во время переходов по степи.
[Закрыть], обычной здесь и до хазар, и после, да и поныне, мог только малограмотный человек. И этому «специалисту» они должны подчиняться? Начальник, тем временем, продолжал:
– Нас, в первую очередь, интересуют предметы из золота и драгоценных камней, представляющие историческую и государственную ценность, которые, после соответствующей научной обработки и классификации, вы должны будете передать на ответственное хранение офицеру, которого я вам представлю позже.
«Ах, вот оно, что! – сообразила Татьяна, – они тут нашли золото и решили пополнить казну! Фу, какая пошлость! Я-то думала, серьёзная наука!».
Валентин Давыдович продолжал:
– Разумеется, кроме этих предметов могут быть и другие. Каждый извлекаемый вами предмет должен быть предъявлен для идентификации капитану Дворецкому, – вперёд вышел и слегка поклонился в знак приветствия объявленный Валентином Давыдовичем офицер, – после чего вы получите распоряжения относительно того, как поступать с предметом дальше. Вопросы?
Один из «гражданских» поднял руку и спросил:
– Скажите, пожалуйста, а какие могут быть распоряжения относительно находок?
– Докладываю, товарищи, – подавив слабую усмешку, отвечал Валентин Давыдович, – первый вариант: находка имеет археологическую ценность. То есть, отвечает требованиям современной науки и может быть отобрана для дальнейшего изучения или передачи в музей. Тогда поступает команда внести в реестр, упаковать и подготовить к транспортировке. Второй вариант: находка не имеет археологической ценности, но представляет исторический интерес в связи с исследованием истории Хазарского Каганата, на территории которого мы с вами находимся. Тогда команда: внести в список осмотренных, сфотографировать, сделать тщательное описание и отложить. В случае наличия свободных мест такая находка также может быть транспортирована для дальнейшего изучения. Третий вариант: находка представляет собой археологический мусор. То есть, противореча объективным историческим данным, является позднейшим напластованием, преднамеренным вбросом, либо случайно занесённым объектом. В этом случае поступает команда об изъятии и уничтожении на месте. Ясно?
– А как отличить археологический мусор от артефакта? – не удержалась Татьяна. Валентин Давыдович бросил на неё короткий колкий взгляд ничего не выражающих карих глаз и быстро ответил:
– Вы, кажется, наш практикант Татьяна Александровна Кулик? Вам, по вашей неопытности, вопрос вполне простителен. Консультируйтесь со старшими товарищами. Они вам пояснят. Ещё вопросы?
– У меня вопрос относительно зарплаты, – подал голос долговязый мужчина из числа «гражданских», получив ответ с саркастической улыбкой:
– Уверяю вас, все останутся довольны. Деньги вам привезут 27 мая. Если вопросов больше нет, я, с вашего позволения, отбываю.
«Смешно, – подумала Татьяна, услышав последние слова начальника, – попытка изъясниться с употреблением вежливого оборота из дореволюционной практики в устах этого деятеля выглядит просто топорно. Такие люди не умеют ни просить, ни извиняться».
Валентин Давыдович покинул собравшихся, и вскоре застрекотал взмывающий в небо вертолёт, поднимая клубы пыли над степью. «Даже в том, как он прибыл и убыл, – продолжала размышлять Татьяна, – все признаки невежества и хамства. Ни поздороваться, ни попрощаться не смог, нашумел, напылил… Обязательно надо было вертолёт приземлять так близко, чтобы всем пылищи досталось?»
С утра следующего дня начались раскопки. Разведанные места захоронений были определены достаточно тщательно, и уже за первый день у каждой из работающих в поле групп имелось по нескольку артефактов. Принесла в штабную палатку для идентификации свои находки и Татьяна. Среди нескольких черепков, монет, пуговиц типично хазарского происхождения были пара странных предметов. Один – кусок рукояти кнута, на котором прочитывалась часть вытравленной по чёрной коже надписи. Незнакомые Татьяне буквы по своему очертанию напоминали одновременно славянские и греческие, но никак не походили на хазарские. Кроме того, сама выделка кожи была не такой, как у обычных для хазар изделий. Судя по всему, кнут принадлежал человеку не бедному. Но малый размер сохранившегося куска не позволял делать определённых выводов. Второй предмет – самая что ни на есть обычная деревянная ложка. Но откуда она могла оказаться здесь, в хазарской степи, где и деревьев-то нет совсем? К тому же, здешние жители никогда не пользовались деревянной посудой, всегда бывшей предметом обихода славян. Капитан Дворецкий внимательно осмотрел находки, повертел в руках и изрёк:
– Археологический мусор. Изымается.
Поздним вечером чуть в стороне от лагеря заполыхал костёр. Горели облитые керосином вещи, объявленные археологическим мусором. В том числе, кусок рукояти кнута и ложка. Наблюдая издали за пламенем, Татьяна с ужасом постигала ранее сокрытую от неё истину: параллельно с беспристрастной наукой, честно исследующей лабиринты истории, постигающей тайны человеческого бытия и законы природы, в мире действует отдающая средневековьем сила, повинующаяся неведомым профанам командам и объявляющая дозволенными человечеству лишь те знания, на которые милостиво ниспосылает своё разрешение, а остальные безжалостно истребляет. Не на таком ли костре горели книги Томаса Мора, Фаддея Воланского[27]27
Фаддей Воланский – польский учёный, подтвердивший исследования Е. Классена в середине 19-го века, за что был приговорён католиками-иезуитами к сожжению на костре в 1839 году. Император Николай заменил аутодафе на сожжение тиража его книги, изъяв из тиража для личной библиотеки десять экземпляров, благодаря чему труд сохранился до настоящего времени.
[Закрыть]? Не так ли полыхали костры из книг, объявленных вне закона в гитлеровской Германии?
Этой ночью Татьяна поклялась себе во что бы то ни стало найти возможность сохранить какой-нибудь «археологический мусор», если ей доведётся его найти. Случай выпал через две недели поисков. И какой случай! Она работала с одним напарником из «гражданских» на северном склоне небольшого кургана, предпоследнего из списка тех, которые им поставили в качестве задачи. Бережно, слой за слоем счищая вековую пыль с древнего захоронения, уже подарившего «советской казне» дюжину золотых изделий и слитков с изображением Тельца[28]28
Телец, Золотой Телец – символ денежного могущества, один из главных предметов культа у хазар.
[Закрыть], она наткнулась на довольно крупный предмет, стоящий почти вертикально и своими очертаниями напоминающий ларец. Затаив дыхание и оглядевшись по сторонам, она продолжила неторопливо счищать с предмета слежавшиеся пласты земли только после того, как убедилась, что её напарник увлечённо вгрызается в землю в противоположном направлении и не видит, чем она занята. В течение получаса высвобождая находку из земного плена, она мало-помалу убеждалась, что это не ларец. Когда же она поняла, что перед нею самая настоящая сшитая из множества тончайших кожаных листов книга, ею овладел восторг, и она едва не забыла о предосторожности. Вовремя спохватившись, она остановилась, встала во весь рост, даже приподнявшись на цыпочки, и внимательно осмотрелась по сторонам. Не обнаружив ничьего подозрительного присутствия или взгляда, она снова присела на корточки и продолжила работу. Ещё минут через сорок она смогла разлепить несколько страниц и замерла в восхищении. Перед нею был выцарапанный белым по чёрной выдубленной коже убористый текст на том же самом языке, на котором красовалась вытравленная надпись на обломке рукояти кнута. И теперь она уже не сомневалась, что этот язык – русский. Более того, тот русский письменный язык, что существовал задолго до появления на Руси греков Кирилла и Мефодия, приспособивших упрощённую ими письменность под переводы Евангелий. Так вот что они объявляют археологическим мусором! Не уничтожение ли этого мусора и есть истинная цель экспедиции? Но как сохранить реликвию? Как уберечь и Книгу и себя?
Решение пришло внезапно. Простое до нелепости. Аккуратно завернув Книгу в полиэтиленовый пакет, один из тех, что заготовлен для артефактов, она отложила её в сторону и, взяв в руки лопату, принялась усердно копать яму в полуметре от места, где нашла сокровище. Попутно накопав несколько черепков и пару золотых монет, старательно положенных в соответствующие пакеты, она за четверть часа вырыла достаточно вместительную «могилу», в которой, шепча придуманное тут же заклинание, схоронила реликвию, после чего, продолжая шептать, насыпала над захоронением самый настоящий могильный холм. Потом внимательно огляделась по сторонам, достала из кармана свою личную реликвию, с которой до сих пор никогда не расставалась – алюминиевый стаканчик, что стащила в поезде у Григория, и, продолжая шептать, бросила сверху на холмик, припорошив сухой глиной.
«Ты, Рода Мати! Не дай утеряти!
В руце сдержати! Во землю сховати!
Ра в небеси пути испроси,
Птицею Сва пролети по Руси,
Слово во Славу утай от Немого
Ворога, жгущаго Вещее Слово!
Ты, Рода Мати! И княжии рати!
Тайною силою крепи держати —
Крепи небесны и крепи земные —
Я умоляю, во славу России!»
Завораживающе наивные, как лепет ребёнка, слова самочинной молитвы, соединяющие церковно-славянский язык Кирилла и Мефодия с русскими дохристианскими символами и корнями, по наитию пришедшие в юную голову, поддержали и укрепили девушку. Лихорадочно подбирая вокруг своего тайного захоронения совсем не интересные ей археологические «безделицы» – для отчёта, она укреплялась в уверенности, что обязательно вернётся на это место, разыщет реликвии, из которых одна будет ей своеобразным маячком, по зову которого отыщется и вторая, тем самым, сохранив священную Книгу. Не могла знать в те минуты Татьяна, вдруг ощутив боль в давно, казалось бы, сросшейся кости ноги, что путь к заветному месту будет долог. Не знала, что на этом пути будет подстерегать её столько тяжёлых потерь. Сначала – любимый профессор. Незадолго до защиты диплома Агамирзян скоропостижно скончается от сердечного приступа, и на главную профессиональную битву его ученица выйдет без наставника. Учуяв возможность поглумиться над внезапным «сиротством» воспитанницы Агамирзяна, на её защиту прибудет капитан Дворецкий, ко всему вдобавок, кандидат исторических наук и доцент какого-то университета. Вести себя он будет так, точно защищается не потенциальная краснодипломница и круглая отличница, а провинившийся двоечник. Завалить её ему не дадут. Но «красного диплома» Татьяна Кулик не получит, и про её работу на тему «Персидские, тюркские и славянские аспекты в истории Хазарского Каганата» будут ходить анекдоты. А всего через два года после неудачной защиты выпускницы Ташкентского Государственного Университета из его библиотеки исчезнут оба экземпляра этой работы. И никто по этому поводу не только сокрушаться не будет, даже не спохватится. А пройдёт ещё немного лет, и сами воспоминания о том, что когда-то в этих стенах учились студенты по направлению из Москвы, будут затираться и объявляться чьей-то досужей выдумкой. И наступит время, когда свой диплом Таня не сможет даже предъявить при устройстве на работу, поскольку это будет «никчёмный диплом второсортного иностранного государства».
Но до тех времён ещё далеко, Татьяне предстояло пережить несколько напряжённых месяцев, до новой весны, прежде чем она сможет, наконец, выехать в Северный Казахстан, где отыщет в степи заветный вскопанный собственноручно курган, извлечь свои заветные святыни, и, со всеми предосторожностями, на случай возможной слежки, перекладными, через Оренбург, добираться домой. И ещё как нескоро сможет она приступить, наконец, к расшифровке древних текстов. Коротая за ними весь свой досуг, таясь глаз, шаг за шагом приближаясь к разгадке языка и пониманию заложенных в нём смыслов. И в волшебную новогоднюю ночь, когда цифры 1989 будут сменяться цифрами 1990, придёт озарение, благодаря которому сможет она, наконец, прочесть Книгу, овладев ключом к древнему языку, на порядок превосходящему по своему богатству современные, вместе взятые. И поймёт она важную истину: что все они, эти позднейшие языки – по сути, производные от одного древнейшего.
Глава 8. Игры с «памятью»
– И спрашивается, кому помешал мий оливець? – Костя Кийко, извлекающий из мусорного ведра под столом свой любимый огрызок карандаша, напоминал слона в посудной лавке.
– Зрелище не для слабонервных, – заметил Долин, – космонавт-исследователь, гражданин Хохляндии Кийко обнаружил космический мусор.
– Костя, – подал голос сухопарый Краевский, получивший в редакции журнала воинов-интернационалистов «Память» прозвище «Шило» за неумение спокойно сидеть на стуле дольше минуты и за рост. Он нервически шевелил пальцами, водил плечами, подергивал шеей, закидывал то одну, то другую ногу на колено. Но удивительным образом располагал к себе собеседниц, чем в редакции пользовались, когда надо было «влезть в душу» несговорчивых. – Скажи, почему самые большие люди питают слабость к самым маленьким предметам? Твой карандашик иначе, как в микроскоп, и не разглядишь.
– Досыть вам трепаться! Хватит, – добродушно отмахнулся Костя, разглядывая огрызок, будто проверяя, всё ли не месте. – Я ж не пристаю до вас, що курите. У мене своя слабость; верчу в руках тии огрызки, тай мысли до головы приходят.
– Мысли? Это сильно, – отозвалась недавняя выпускница факультета журналистики Надя Чукина. Она всегда принимала участие в перекурах, в пику Локтеву, называемых «информационными обменами». Дима не вмешивался в способ работы подразделений возглавляемого им фонда, считая главным результат. Но стиль работы редколлегии журнала его раздражал. «Гоп-шарага, а не редакция! – восклицал он, обнаруживая группу в полном составе на прокуренной лестнице во время очередного «информационного обмена». Впрочем, тем, как правило, и ограничивалось. «Гоп-шарага» выдавала очередной результат, выходил очередной номер, и Локтев лишний раз убеждался, что прав, не вмешиваясь, не понукая, а, если надо, подсказывая.
Всеобщий любимец, редактор журнала Костя Кийко не заканчивал ВУЗов, не умел грамотно писать и непонятно, почему стал редактором. Но милым румянцем, каким заливался по много раз на дню в ответ на любую шпильку в свой адрес, былинными габаритами медведеобразной фигуры, поистине богатырским аппетитом, любовью к огрызкам карандашей и фантастическим умением засыпать в любом положении и в любое время суток не только снискал симпатии всех вокруг, но и непонятным образом стимулировал деятельность редакционного коллектива в нужном русле.
Костя повертел в руках горячо любимый огрызок и нечаянно сломал. Мощные пальцы, которыми гвозди бы гнуть, неловко сдавили хрупкий предмет, и тот жалостливо хрустнул.
– Обормоты! – буркнул Костя. – Из-за вас сломав гарную вещь.
– Теперь думать нечем будет, – обронила Надя, и под общий смех Кийко залился краской, столь же стремительно схлынувшей с пухлых щек, как залившей их на миг.
– Досыть вам, обормоты! Думать треба. А мы языками чешем!
Народ затих. Раз Кийко повышал голос на своём суржике[29]29
Суржик – просторечная смесь русского, украинского и белорусского языков.
[Закрыть], значит, дело серьёзное.
– Слухайте, – начал Костя, – редакция в полном составе переходит в новое ведомство. Сечёте, хлопцы?
– А дивчины? – кокетливо переспросила Надя, но её не поддержали. Молча переглядывались. Новое ведомство, или смежники, как однажды их окрестил Долин, это то, чего каждый из присутствовавших меньше всего хотел и больше всего опасался.
Когда полгода назад Андрея Долина привели в редакцию, о нём было известно мало. Говорили, у него было нервное заболевание, от которого вылечил «сам Беллерман». Говорили, у него, как и у редактора, нет образования, соответствующего профилю работы, но есть редкая хватка. О его военном прошлом сведения были ещё более туманны. Как оказалось, никто из городских «афганцев» не только не проходил службу в его Части, но и ничего толком не мог сказать о ней. Какой-то отдельный батальон специального назначения, приписанный не то к ВДВ, не то к КГБ. Первое время вокруг Долина в новом коллективе образовалась стена недоверия. Её устранил Кийко, вопреки мнению остальных, сразу воспринявший новичка из кооператива «Шурави» по-свойски. С тех пор они стали «неразлей-вода», и всякий раз, как у «хохла» возникали затруднения с шутками ли в его адрес, с деньгами ли, с работой ли, Андрей приходил на выручку.
– Насколько я понимаю, мы со своими журналистскими расследованиями вляпались в какое-то особое дело, и к нему проявили интерес «смежники». Так? – спросил Андрей, быстро перехватив инициативу. Кийко кивнул. – Всю команду берёт под крыло Контора. Так? – Кийко снова кивнул. – И отказываться нам права не давали. Так?
– Не знаю, – ответил Костя и взглянул на Чукину, что-то сосредоточенно искавшую в сумочке, – ультиматумов не ставили, но за жабры взяли.
– В чём это выражается? – спокойно осведомился Долин. Надя продолжала рыться в сумочке, остальные молчали.
– В том, например, що як тильки я попробовав спихнуты дело с погромами на кладбищах, наткнувся на Логинова. А у того и вошь не проскочит. Не дал! Казав, що колы начали расследование, нарыли дерьма, – вам и слава.
– Ну и что? – спокойно возразил Долин. – Нормальное дело. Журналисты передали дело ментам, те не взяли. Я понимаю.
– Вот, нашла! – радостно возгласила Надя, извлекая из сумочки газетную вырезку, – Слушайте! «В ночь с 5-го на 6-е марта вновь подверглись осквернению могилы Свято-Владимирского православного кладбища. Группа неизвестных вывернула 13 крестов, разрыла 2 могилы и разрисовала часть надгробий рисунками непристойного содержания. Как и в предыдущих случаях никто не задержан. Напомним читателям, за истекшие три месяца это уже не первое покушение на святыни…»
– А Локтев-то что по этому поводу думает? – не слушая, продолжал Андрей свою мысль, обращаясь к Косте. Тот, слушая Надю, отмахнулся. Краевский ответил невпопад:
– Жираф большой, ему видней, – и, разводя руками, смахнул с полки стопку брошюр, которые посыпались ему на голову.
– А трохи понежнее можно с имуществом, Шило?!
Краевский виновато пожал плечами и, расставляя потрёпанные книжицы обратно, пояснил:
– Это дело исключительно редколлегии.
– Как так? – возразил Долин. – Кем, по-твоему, мы созданы? И для кого, значит, работаем?
– Для народа, Андрей, для народа, – прервалась Надя. – Ребята, дайте дочитать. Так вот… «Возникает справедливый вопрос, почему до сих пор не найдены преступники? Не является ли явное бездействие правоохранительных органов молчаливым пособничеством глумлению над тем, что нам дорого? Может, мы сталкиваемся здесь с некой новой формой политического заказа, конечной целью которого является растление наших душ и превращение нас в то самое агрессивно-послушное большинство, о котором говорил покойный академик…»
– Нет, я что-то не понял, мужики! – подал голос Сорокин, 35-летний вислоусый мужчина с потухшим взглядом будто бы навечно обращённых внутрь себя глаз, полуприкрытых веками. Он был в редакции на особом счету, во-первых, как старший, во-вторых, как действующий сотрудник прокуратуры. Через него добывалась для отработки наиболее «перчёная» оперативная информация, что делала страницы издания привлекательными в широких кругах читающей публики, которая, как известно, любит детективные фильмы и книги. Невозмутимый, никогда не спешащий, Сорокин делался страшен в редких приступах гнева. Как-то допрашивали подонка, взятого за растление несовершеннолетних мальчиков, содержание притона и торговлю наркотой. Отчаянно выкручивавшийся кавказец умудрился лихо и вполне правдоподобно оговорить Сорокина. Лишь разработка показаний целой группы свидетелей позволила опровергнуть напраслину. Когда Сорокин впервые после снятия с него подозрений появился на допросе, артистичный кавказец завопил благим матом, замахал руками и, биясь головой о стенку, стал требовать немедленного задержания «опасного гада». Тот поначалу опешил. Затем резко изменился в лице. Лицо посерело. Губы превратились в узенькую бесцветную полоску. И без того постоянно прикрытые веки, словно закрылись окончательно. Глаз не стало, только из-под неплотно прикрытых век заблестел фосфоресцирующим огоньком потусторонний свет. В классических триллерах так выглядят вампиры и оборотни. Пока чернявый юноша корчился в истерике, вампир Сорокин медленно приблизился к нему, легонько взял за ухо и, развернув к себе лицом, прошипел: «Ещё слово обо мне, удавлю в сортире». Потом брезгливо отряхнул руки, будто от налипшего дерьма, и неспешно покинул кабинет. Через четыре дня кавказец загремел в изолятор, а ещё парой дней спустя его обнаружили повесившимся на ремне над отхожим местом. Сорокина долго обходили стороной. Позже выяснилось: покойный был наркоманом, суицид списали на «ломку». Год спустя зампрокурора вызывал Сорокина для доверительной беседы. О чём говорили, к чему пришли, осталось тайной. Но в редколлегии «Памяти» Сорокин с тех пор занял особое положение. Шило предпочитал не встречаться с ним взглядом, даже когда общался один на один. Председатель фонда Локтев всегда здоровался в первую очередь с ним, и только за руку, объясняя тем, что Сорокин старший из всех. Даже Беллерман, похоже, больше интересовался не бывшим пациентом Долиным, а Сорокиным. Когда сотрудник прокуратуры заговорил, все головы оборотились в его сторону. А он, не глядя ни на кого в отдельности, продолжил:
– Вопрос. К чему тут жёлтая газетёнка? Раз. Какая связь между ней и нашим переводом к «смежникам»? Два. И с чего вы взяли, что нам меняют крышу? Может, мы и ходили под ними, да не знали. Три.
– Мальчики, дослушайте! Вот, читаю… «Мы провели своё журналистское расследование, в котором нам помог специалист по ритуальным преступлениям кандидат исторических наук, доктор юридических наук профессор Знаменцев. В течение ряда лет профессор Знаменцев консультировал органы Государственной Безопасности, благодаря его глубочайшим познаниям и тонкому аналитическому мышлению, чекистам удалось предотвратить несколько тяжелейших преступлений в разные годы, в том числе, два убийства. Вот, что нам удалось выяснить. Все происходящие в последние месяцы события, главным образом, на православных кладбищах, действительно носят ритуальный характер. График преступлений чётко вписывается в лунный календарь и соответствует числовому ряду…» Так, это пропустим…
– Нет уж, начала, так читай все, – хором возразили все.
– Нет, тут всякая чушь про мистику, про Каббалу… Вот! Дальше интересно. «…Кроме того, абсолютная связанность географии событий с тем же числовым рядом позволяет предсказать, где и когда будет совершено очередное. Очевидные для специалиста вещи, тем не менее, не привлекают внимания сыщиков, будто нарочно уходящих в сторону и имитирующих следствие, вместо того, чтоб вести его. Может, настало время передать славно запутанное следователями прокуратуры и прикормленными ею журналистами из «Памяти» дело в руки настоящих специалистов, в КГБ?».
– Дай-ка прессу, – протянул руку Сорокин, пробежал глазами несколько строк, взглянул на подпись и спросил:
– Откуда? И почему наши ничего не знают?
– Наши, это ты имеешь в виду кого? – переспросил Краевский, – Локтева? А может, Беллермана?
– Тоже мне, нашел нашего! – фыркнул Сорокин. – Хотя бы Саид Баширов. Есть же хлопцы. Дело-то стратегическое.
– Газета чистая случайность, – ответила Надя, – малотиражка заводская. Их тысячи теперь, и не углядишь. Соседка принесла, собственно, не из-за этой статьи даже. Она её и не читала, наверное. Тут кое-что полезное о домашних растениях. Я просила ее подыскивать мне. Вот здесь, смотрите, на последней странице.
– Соседка, – недоверчиво покачал головой Кийко. – Малотиражка, говоришь. И когда принесла?
– Вчера. Мы давно на одной лестничной площадке живем.
– Ладно. Тогда вопрос…
Вопрос не прозвучал. Дверь с табличкой «Память. Информационно-публицистический журнал» широко распахнулась, и возникший на пороге председатель фонда долгим внимательным взглядом из-под насупленных бровей обвел взглядом присутствующих.
– Так. Информационный обмен не в курилке, а на рабочем месте. Значит, уже в курсе последних событий?
Шило-Краевский дёрнул шеей, что означало: «Прошу слова». Долин не обратил внимания на его жест и спросил:
– Дима, это правда?
Кабинет затих. Пять пар глаз впились в Локтева с такой сосредоточенной цепкостью, что тот даже на полшага отступил.
– Развели самодеятельность, – пробурчал он с раздражением. – Что это за бред о погромах на кладбищах? У нас мало тем? Пенсии инвалидам! Жильё афганцев! Спортклубы подросткам! Целина для расследований, громких публикаций! С каких кропалей[30]30
Кропали – катыши гашиша, используемые курильщиками этого наркотика в Афганистане. Выражение «с каких кропалей» равнозначно выражению «белены объелся».
[Закрыть] вы влезли в это?
– У нас курят табак, – обронил Кийко, но шутку не оценили. С новым огрызком в руках он несколько секунд молчал, потом отшвырнул – точно в урну под столом и выругался:
– Парван ист!
– Это ты правильно подметил, – зло усмехнулся Локтев, – только мне не парван ист! Я, в отличие от вас, не могу бросить всё и сказать: «Ухожу от вас!». У меня десяток подразделений, люди, средства. Вас прикроют, а пострадает моё дело! Вы-то найдёте себе новое приложение сил. А у меня в фонде дырка будет!
Долин удивленно рассматривал председателя. Такого тона Дима раньше себе не позволял. Кооператив «Шурави», где Андрей исправно трудился до перехода в редакцию, хоть и был также учрежден фондом, прежде всего, был конторой по зарабатыванию денег, и проблем типа нынешней там просто быть не могло. На публике само собой исключался подобный тон. А заседания правления, если и бывали напряженными, не давали повода упрекнуть Локтева в некорректности. То, что он говорил, коробило. И не из-за повышенного тона. Что это ещё за его дело? Какие такие его средства? Что за собственничество???
Надя Чукина, часто моргая, переводила взгляд с одного на другого и, в конце концов, вдруг взорвалась:
– Дмитрий Павлович! Объясните же, наконец, всем нам, что за тон? что за намёки? Я лично никакой вины за собой не чувствую! Если в вашу спаянную, чисто мужскую компанию затесалась женщина, я могу и уйти не потому, что мне всё равно, где приложить свои силы. У нас не 37-й год, и мы имеем право…
– Перестань, – оборвал Кийко. Не мог он откровенно признаться товарищам, что элементарно попался на провокацию, зачем-то подстроенную не кем-нибудь, а Беллерманом, однажды невзначай подсунувшим ему интересный материальчик и намекнувший на отсутствие конкурентов в прессе. Сейчас Костя готов был себе локти кусать, что купился на сладкую конфетку. К профессору какие могут быть претензии! Он лицо не ответственное, а мало ли источников информации! Тем более, информация быстро получила подтверждение, стала обрастать подробностями. Уже два номера журнала уделяли ей по несколько полос. Были душераздирающие фотографии, свидетельские показания, была прокурорская проверка, этим занимался Сорокин. Что же теперь получается? Все затеяно с одной-единственной целью – выдернуть журнал из-под фонда и отдать в лапы «смежникам»? Костя пробасил оправдывающимся тоном:
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?
