Текст книги "Одержимые войной. Доля"

Они миновали несколько кварталов, пересекли наполненный ароматами первой весенней зелени сад, где набухали первые ветки сирени, и оказались у подъезда Настиного дома. Окна её квартиры на 4-м этаже с балконом были темны. Поскольку времени было за полночь, Гриша резонно предположил, что её домашние спят, и приготовился галантно раскланяться и бежать домой, к матери: она уж точно не спит! Но Настя, загадочно улыбаясь, взяла его за плечо и громко спросила:

– Ты куда-нибудь торопишься?

– Вообще-то, детское время закончилось…

– А взрослое ещё не наступило, – с лукавой искринкой в голосе закончила девушка, – Ты не беспокойся, никого не потревожим, – и мягко потянула молодого человека в сторону подъезда.

– В каком смысле? – задал глупый вопрос Гриша, а сам подумал: «Чертовщина какая-то! За несколько дней на гражданке второй раз сталкиваюсь с проявлениями активности со стороны женского пола и не знаю, что с этим делать!» Настя пояснила:

– У меня никого. Мои в отъезде, вернутся нескоро. А одной мне страшно. – Последняя фраза прозвучала на редкость убедительно, даже представилось, какие ночные кошмары посещают бедную Настю в пустой тёмной квартире. Забавно!

– Пошли, – решительно сказал Гриша, перехватывая девушку под руку и решительно направляясь в подъезд. В конце концов, не повторять же давешней глупости в поезде! Тоже мне, «бухарь-собеседник». Всему своё время! Дело молодое…

Настя проследовала за ним в сумрак подъезда, который, как это частенько и бывает, не освещался ни единой лампочкой, и Гриша не мог видеть, как за его спиной почти хищным сладострастным блеском сверкнули её глаза.

Они поднялись на этаж молча. Девушка отперла дверь и первой вошла, на ходу скидывая плащ, который, по её замыслу, должен был подхватить на лету следовавший за нею молодой человек и повесить на крючок гардероба. Выключатель щёлкнул только тогда, когда входная дверь захлопнулась, и Гриша с плащом своей спутницы в руках застыл, пытаясь в кромешной тьме прихожей сориентироваться, куда деваться дальше. Вспыхнувший свет больно ударил по глазам, и оба зажмурились. За время прогулки по ночному городу и подъёма по темной лестнице пятиэтажки и он, и она отвыкли от яркого освещения, а бра на стене выдавала ватт сто пятьдесят, не меньше. Настя улыбнулась, проводя рукою по глазам, точно отгоняя лишний свет, и сказала:

– Раздевайся, я сейчас, – и скрылась в полумраке комнаты.

Григорий скинул ботинки, нашарил тапочки, наверное, Настиного отца, а может, брата, и, повесив свою куртку на её плащ, медленно направился в сторону комнаты, где только что скрылась девушка. Из глубины незнакомого пространства послышался её голос:

– Я сейчас, подожди меня, проходи на кухню.

Послушно развернувшись, Гриша побрёл в противоположном направлении, туда, где в стандартной планировке хрущовских «двушек» со смежными комнатами и совмещённым санузлом безошибочно можно было найти 5-метровую кухоньку, как правило, заставленную так плотно, что больше двоих за столом в ней ну никак не может поместиться. На столе возвышался невероятных размеров подсвечник, на котором вместо свечек весело располагались засушенные еловые шишки. Уставясь на это нелепое зрелище, Гриша пропустил момент, когда в тесное пространство кухоньки вплыла Настя. На ней был розовый шёлковый халатик, манерно перевязанный на слабый узел белым кушачком с кружевной окантовкой, пушистые самодельные шлёпанцы на босу ногу и, кажется, больше ничего. Только грудь украшала тонкая нить жемчужного ожерелья, которого до этого на девушке не было, да из-под белокурых прядей на мочках ушей поблёскивали жемчужные же серёжки. Это было одновременно и восхитительно и смешно.

В руках у юной хозяйки были бутылка какого-то дорогущего красного вина не из наших и два бокала на длинной тонкой ножке. Она протянула их Грише и произнесла:

– Ну что, рыцарь! Будем ухаживать за дамой?

– Разумеется, мадемуазель, – подыграл молодой человек, хотя опять в голове пронеслось: «Всё-таки лучше бы молчала!». Принял из рук девушки бокалы, поставил на стол, поискал глазами штопор и, не найдя, вопросительно глянул на неё. Она понимающе кивнула и достала искомый инструмент из ящичка под столом. Со словами «Ах вот оно, что!» Гриша принялся откупоривать вино и, пока делал это, разливал кровавого цвета напиток королей по бокалам, наблюдая, как начинают играть живые разноцветные блики в благородном хрустале, ни разу не бросил взгляда на Настю, она же впилась глазами в своего гостя и сантиметр за сантиметром ощупывала его внешность, точно примеряя её к своей. Когда он закончил ритуал и поднял свой бокал, она удовлетворенно откинулась на спинку стула и молвила:

– За настоящих мужчин!

– …и женщин, – тихо добавил Гриша и с прищуром во взгляде неторопливо пригубил фантастический напиток. Ничего подобного он не пробовал, даже не представляя себе возможности существования в природе такого букета ароматов. На миг аж дух перехватило. Но, быстро совладав с собой, он вернулся к условиям светской игры и произнёс:

– Какое дивное вино, герцогиня! Не из знаменитых ли погребов мэтра Рошаля?

– Ах, граф! – потупила глазки скромница-графиня, – после неурожая и засух последних лет правления нашего незабвенного Луи… Луи… э-э… Ну, как там его!.. В общем, этого недоумка последнего Луи …кроме, как у мэтра Рошаля, ни у кого не осталось в погребах настоящего вина. Впрочем, – она загадочно улыбнулась, – у меня для вас, мой дорогой граф, есть ещё кое-что.

– Что же? Я весь в нетерпении, – живо подхватил Гриша-граф, подавшись вперёд всем корпусом и подумав про себя: «Что ж, когда она играет, совсем даже ничего, не глупа, по крайней мере». Настя-графиня отвечала своему визави с тем же потупленным взором, однако внимательно следила за каждым движением Григория. Настоящей женщине ведь совсем не важно, в какую сторону обращены её глаза; то, что ей надо, увидит – и не только глазами.

– Для вас, мсье граф, как для подлинного рыцаря у меня есть горячее сердце и тысяча и один безе.

– Тысяча и один? – смутился граф, – Это впечатляет. Но для них нужна тысяча и одна ночь. У меня, кажется, нет столько.

– Это вам, дорогой мой, только кажется, – тоном начинающей светской львицы при французском дворе Людовика Солнце протянула Настя и жеманно подёрнула плечиком. Гриша отметил, что белокурая бестия положительно начинает ему нравиться. Пока она говорила от себя, своим голосом, не играя ни в какие игры, он находил её внешне привлекательной, но пустой и глупенькой. Сейчас же девушка раскрывалась ему новыми гранями, в которых угадывался и талант, и настоящая индивидуальность, и даже глубина. Подумать только! Ещё каких-нибудь два часа тому назад он и подумать не мог бы, что окажется наедине с этой соблазнительной юной красоткой, будет пить вино, болтать и предвкушать восхитительную ночь любви! Эта щекочущая воображение мысль вытеснила другую, садняще неприятную. И, в конце концов, он же не жених и не возлюбленный бедолаги-археолога! Настя же, улыбаясь и закатывая глаза, потягивая душистую влагу из бокала или вспоминая всё, что знает об обычаях при французском дворе эпохи куртуазного маньеризма, размышляла на тему, нужен ли по-настоящему ей этот милый молодой человек для долгих отношений или довольно с него будет одного флирта. Попутно она придирчиво оценивала производимый ею эффект, отмечая каждый положительный балл в свою пользу и моментально делая выводы из подмечаемых отрицательных. Так она обратила внимание на то, что её игра нравится молодому человеку больше её естественности. Заметила и то, что мочки её ушей, украшенные миниатюрными жемчужинами, интересуют его несравнимо больше её глаз, от которых чаще всего он отводит взгляд, если посмотреть ему прямо в глаза. Не ускользнуло мимо её внимания также и то, что в Гришином сознании постоянно присутствует какая-то своя, параллельная происходящему мысль. Ей безумно хотелось расшифровать эту мысль, понять, о чём же, кроме неё, такой юной и прекрасной, может думать этот вчерашний солдат. Но она удерживалась от прямых вопросов, прекрасно отдавая себе отчёт в том, что мужчины, как правило, очень пугливы, если к ним пытаются проникнуть в душу. Откуда могла знать это девятнадцатилетняя девушка, одному Богу было известно, но красавица это знала и отлично пользовалась своими знаниями. Она чутко уловила момент, когда её собеседник захочет предаться пагубной привычке и, не дожидаясь вопроса, молча поставила перед ним пепельницу и выложила на стол отцовскую заначку – пачку «Кэмел». Ошалев от такого внимания, Гриша не успел подумать, что эта девушка способна предугадывать его желания, он просто начал медленно, но верно терять голову. А она всё ещё для себя так и не решила, нужен или не нужен он ей.

Гриша сидел напротив девушки, затягиваясь крепким дымом американского табака и с удовольствием молча разглядывал Настю. Они прервали игру в графа и графиню, быстро пресытившись этим баловством, и сейчас молчали оба. Она – с бокалом вина, прислоненным к щеке с видом томной задумчивости, он – с сигаретой, рыжий огонёк которой отражался у него в глазах магическим блеском. Этот блеск притягивал девушку, как свечка мотылька. Ей показалось, что она часами могла бы сидеть и наблюдать, как курит её молодой человек с крупными карими глазами… Её? Ого! Она сейчас мысленно назвала его своим молодым человеком?! Ничего себе! Это уже что-то…

За несколько лет самостоятельной жизни, с тех пор, как она, из учащейся техникума стала студенткой ВУЗа и пошла на работу по другой специальности, не из-за интереса к ней, а из-за возможности начать зарабатывать себе на жизнь, не прибегая к помощи родителей, Настя успела усвоить несколько основных правил женщины, использование которых гарантировало ей относительный успех и независимость. Первое: все мужики дети, с ними надо играть. У неё было несколько скоротечных романов, ни один из которых не переходил в сколь-нибудь глубокие отношения. Начав играть, она с разочарованием наблюдала, как большинство её ухажёров так и оставались в тенетах игры. Второе правило – как в картах – никогда не выкладывать сразу всех козырей. Если уж они есть у тебя, прибереги. После понадобятся. Раз отношения с мужчинами игра, то, играя, нужно иметь в запасе сильные карты. В одних случах книжные знания, до коих, оказывается, многие охочи. В других – заразительно звонкий смех, а Настя умела смеяться так, что смешила большинство окружающих. В третьих – слёзы, которые девушка также могла вызвать у себя практически по первому требованию, и даже прочувствовать настоящую обиду. Имелись у неё в загашниках и другие козыри, нужно только правильно просчитывать игру и прибегать к тем, что в данном раскладе настоящие козыри, а не просто карта. Сейчас она видела, что её смешливость для Гриши вовсе не козырь, и первая часть вечера – в компании с Веркой и Гришиной матерью была ею скорее проиграна. Теперь в любом случае требовалось отыграться. Но чтобы отыграться по-настоящему, необходимо помнить третье правило – никогда не увлекаться мужчиной первой, сначала надо вскружить голову ему, а там уж, по усмотрению… Но вот это третье правило в последнее время стало давать странные сбои. Дело в том, что, кружась по жизни беспечным мотыльком, радуясь скоротечным победам и мимолётным увлечениям, живя в своё удовольствие, свободная и от излишней родительской опёки, и от ревности какого-нибудь единственного, Настя оставалась девственницей, что начинало её тяготить. Специальность парикмахера, полученная, можно сказать, по случаю, привела её в парикмахерский салон, куда приходили стричься мужчины от 5 до 75. В этом ремесле есть что-то глубоко интимное. Прикосновение к клиенту, работа над его внешностью обязательно оставляют след и в душе того, над чьим обликом трудится цирюльник, и в душе того, чьи руки творят это волшебство. С первых шагов в новой профессии Настя уловила безотчётное притяжение мастера к клиенту, вспыхивавшее всякий раз, когда она начинала прикасаться к его голове. Когда она обмолвилась об этом одной из своих подруг, узнала, что чуть ли не все работницы салона испытывают такие же ощущения, и им это нравится. Но они все были старше и уже вполне искушены в отношениях между полами. Настя же оставалась, как она сама себе иногда говорила, ничья. В кругу подруг-сверстниц считалось едва ли не зазорным оставаться в невинности в такие годы. Больше половины одноклассниц и однокурсниц и по техникуму и по институту повыскакивали замуж, многие растили детей. Подруга Верка встречалась аж со вторым или даже третьим парнем и иногда презрительно фыркала на Настю, когда та заговаривала о парнях. Любимой её присказкой было: «Как ты можешь рассуждать о них? Ты же ни с кем ещё не спала!». Мало-помалу это начало Настю раздражать, и накануне возвращения Гриши из армии подруги договорились, что сестрица устроит так, чтобы братец был у подруги первым. Хороший вариант, говорила Верка. Нормальный парень, он тебе понравится, не забулдыга какой, не прожженный бабник, умница. А вдруг у вас выйдет роман? А может, замуж выйдешь? Так я с удовольствием у вас на свадьбе погуляю… Надо ж было случиться, что в первый же вечер по его возвращении домой всё сложилось столь благоприятным образом! И родители уехали, и званый вечер организован, и время у неё для занятий любовью самое что ни на есть безопасное, это она вычислила, пока шли до её дома. В общем, всё хорошо! Только немножко боязно.

Разумеется, Гриша, медлительно пуская кольца сизого дыма второй подряд сигареты, не предполагал, сколь тщательно рассчитанным и подготовленным был сегодняшний вечер. Он перестал вообще думать о чём-нибудь, а просто любовался сидящей напротив девушкой, что она тотчас заметила и словно высветилась изнутри, щеголяя перед ним малоприкрытой прелестью своего тела. Она уже готовилась к тому, как поведёт его в пряный полумрак спальни, как он начнёт развязывать её кушачок, а тот, и не думая сопротивляться, тут же упадёт к их ногам, и распахнувшиеся полы халата обнажат перед горячим взором юноши все её сокровенные изгибы, и уже ничто не остановит ни его, ни её. Волны восторга накатывали, щекоча мочки ушей, на которые внимательно посматривал желанный Гриша. Они сидели друг против друга долго, и каждый внутри себя готовился к первой встрече тел.

Впрочем, было ещё одно обстоятельство, которое Настя знать не могла, но которое могло перечеркнуть её планы. Неведомая Таня. На самом донышке памяти теплилась мысль о ней, и если бы Гриша мог вычерпнуть её из тёмных недр сознания, она могла отбросить его прочь. Он бы спешно собрался, выскочил бы из уютной квартирки, бешено сжимая кулаки, зашагал бы прочь – скорее, скорее домой, а там… завтра же на поезд и мчаться во весь опор к несчастной, которой, быть может, нужна помощь, тёплое слово поддержки. А главное – глаза, его глаза, которыми он сможет передать целебную волну, и её удивительные глаза, впитав эту волну, благодарно засверкают, и ничего нет в мире прекраснее этого блеска! Ни матовый блеск жемчужин, ни разноцветная игра дорогого красного вина в хрустале бокала не сравнятся с живым блеском неповторимо серых глаз! Но Гриша уже был во власти иных чар, прелестница в нужное время и в нужном месте подловила воротившегося с войны солдата. Слепая мужская сила медлительно наливалась в нём, готовая к проникновению сквозь любую возможную преграду. Два года дремала – и теперь могла высвободиться в полный рост: окружающий мир гражданской жизни обрушился на Гришу сразу всеми красками, запахами, звуками и ощущениями, не давая ни мгновения для передышки, осмысления происходящего. Всё было свежо, возбуждало желания, манило, притягивало. Всё складывалось в его пользу, словно говоря: «Не медли! Бери полной пригоршней от жизни всё, что она может дать тебе! Это твоя жизнь! Она одна, и будет такою, какою сам сделаешь её. Так не останавливайся, не трать драгоценного времени! Наслаждайся полной мерой!»

И он взял. Лишь краткий приглушённый девичий вскрик, в котором сочеталась и радость, и боль, и восторг, и страх, а потом – все звуки и краски мира переплелись так, что не различишь. Неописуемое безумство физической близости настигло двоих, наивно полагающих, что оно само в себе ценность. Да, оно ценно, и бурные восторги первой ночи, пока длилась она, и ещё даже некоторое время утром действительно казались самым ценным, что есть в этой жизни. А потом были будни. Торопливое объяснение с матерью, которая, конечно же, всё поняла. Оформление документов, восстановление в консерватории, поиск временной работы, чтоб деньги в кармане водились. И были лукавые веркины взгляды, попытки расспросов – ну до чего ж все женщины любопытны! Верка не смогла выудить из брата ничего. Но нутром чуяла – случилось! И нетерпеливо ждала продолжения, как пенсионер ждёт-пождёт очередной серии «мыльной оперы». И была всепоглощающая страсть, наполняющая эти будни особым смыслом, давая силы на любую докучную и рутинную работу, потому что за днём наступит вечер, посвящённый страсти. Анастасия, познав, наконец, что это такое, не мыслила теперь существования без Гриши. Он стал частью её самой. И уже не до игр и расчетов! Жаркий омут страсти поглотил без остатка начинающую светскую львицу, от которой не осталось ничего, а выходила трогательная заботливая хозяйка, жгуче страстная любовница, приятный собеседник, скорее, слушатель, готовый часами слушать избранника, даже если ни слова понять не может в том, что он говорит…

Только один свой поступок, не понятный даже ему самому, Гриша скрыл он Насти. Он написал и послал Татьяне письмо на шести страницах. Ничего не рассказав о себе, он долго расписывал красоты природы, рассуждал о житейской суете, а в конце письма пожелал здоровья и подписался: «Нежно целую, Григ»…

Когда знойным утром 1 июля Гриша и Настя подавали документы в ЗАГС, от чего Анна Владиславовна отговаривала сына столь же горячо и тщетно, как и Настина мама свою дочь, только будущие молодожёны знали, что торжествующие законы природы уже через семь с половиной месяцев должны будут подарить им сына или дочку.