Текст книги "Одержимые войной. Доля"

Глава 11. Отдых в августе

Август был любимым временем года для всех обитателей известной всему городу клиники для душевнобольных, в просторечии «Дурки». Значительная часть медперсонала предпочитала это время для отпуска, потому что хронические больные, жившие в изоляции под надзором врачей в «Дурке» годами, именно в это время испытывали облегчение, некоторых даже выписывали, а число острых госпитализаций сокращалось до минимума. Видимо, природные ритмы благоприятствовали тому, недаром римское слово «август» означает благословенный.

Клиника располагалась в корпусах барачного типа, выстроенных на обширной огороженной территории вдоль пустынной Берёзовой улицы на окраине города. С незапамятных времен жители района высаживали по ней длинные ряды берёз, откуда и пошло название. При советской власти традицию решили сделать официальной, раз в год проводились ленинские коммунистические субботники, горожане убирали накопившийся за зиму мусор, озеленяли город. Праздничный бесплатный труд на собственное благо приносил людям ощущение полноты жизни, и случаев недовольства субботниками не бывало. А вот попытки властей изменить облик улицы, начав высадку красных революционных клёнов, успехом не увенчалась. Жители нарочно проводили посадку таким образом, чтоб деревья не приживались, либо, высадив по приказу районного начальства клёны на Березовой улице, через день-другой тайком пересаживали их на другое место. В течение пяти-шести лет такой партизанщины появилось немало клёнов вдоль другой улицы, ограничивающей территорию клиники с северной стороны. Эта улочка, в отличие от Берёзовой, была кривой и тупиковой, использовалась как транспортный проезд для машин, въезжающих на хоздвор «Дурки». У проезда отродясь не было названия. Никому и в голову не приходило именовать тупиковый переулок без домов. Однако прижившиеся клёны сами собой дали название и ей. Тупиковый проезд стал именоваться Кленовой улицей. Во время войны в разных концах города много деревьев порубили, чтобы использовать в качестве дров. Городские власти сквозь пальцы смотрели на это почти во всех районах, кроме центрального и, почему-то, района улиц Кленовой и Берёзовой. Потому долгое время берёзы и клёны оставались нетронутыми.

В те времена территория между двумя улицами ещё не была медучреждением. На месте нынешних корпусов клиники стояли деревянные склады горюче-смазочных материалов, технического инвентаря садово-паркового хозяйства района, запчастей для специального транспорта и ещё чего-то. Как и следовало ожидать, в один прекрасный день на деревянных складах случился пожар. Хозяйству района был причинен ощутимый ущерб. Кого-то судили за разгильдяйство, кого-то за диверсию, кто-то схлопотал срок аж за шпионаж. Но, поговаривают, вскоре всех отпустили, признав отсутствие события преступления. Какая-то умная голова в горсовете философски заметила, что вредителей и диверсантов надо искать среди тех, кто придумал устроить склад ГСМ в деревянных строениях. А поскольку, мол, произошло это так давно, что и концов не отыщешь, то неча искать виноватых среди тех, кто сегодня исправно трудится на пороховой бочке. Иными словами, людей выпустили, дело закрыли и отдельным решением постановили: склады ликвидировать, выстроить каменные бараки и разработать программу использования того, что будет построено. В благословенные времена не очень развитого, но уже победившего социализма нередко сначала строили, а потом только ломали голову, как использовать.

Решение пришло не сразу. Сначала хотели открыть здесь нечто вроде зоны отдыха трудящихся района – с клубом, библиотекой, спортивными залами, танцплощадками и прочими необходимыми для полноценного отдыха советского труженика заведениями. Хотя берёзы и клёны, гордость и украшение городского закоулка, сильно пострадали во время пожара, часть деревьев всё же сохранилась и продолжала радовать глаз. В общем, идея открыть в тихом, огороженном со всех сторон месте зону отдыха многим показалась заманчивой. Уже начали соответствующие изыскания и подготовительную работу, как опять нашлась некая умная голова в горсовете, иронично заметившая, что район-то, хотя и зеленый, тихий, да больно уж удалённый и от жилых массивов и от любого транспорта, так что добираться в зону отдыха трудящемуся будет проблемой. Работы приостановили, стали искать новое назначение зоны. А строительство бараков, тем временем, шло полным ходом. Новые корпуса вырастали стремительно, и пока депутаты исполкома с членами бюро горкома судили-рядили, что бы такого сделать на заветной территории, эта самая территория все более приобретала вид далеко не рекреационной, а самой что ни на есть зоны, только сторожевых вышек не хватало.

И вот однажды кто-то кому-то шепнул, что в городе катастрофически не хватает медицинских мощностей «для борьбы с умалишённым контингентом». Прямо такими словами и сказал. Не принято было в советские времена лишний раз вспоминать о сумасшедших, и проблема с их размещением и лечением время от времени возникала в разных местах необъятной Родины, требуя решения. И оно было найдено. Всех «дуриков» города – в «Дурку», пущай любуются берёзками, да клёнами, авось им это поможет, в конце концов! Примерно так аргументировали решение чиновники, размещая в бараках на огороженной территории медицинское оборудование, технику, устанавливая решетки на окнах, а для пущей важности и придания «зоне» законченного «зоновского» вида, протягивая колючую проволоку поверх высоченного кирпичного забора, огораживавшего территорию с незапамятных времен. То есть, с одной стороны медицина, с другой – всё же «зона»!

Едва открывшись в качестве специализированной городской больницы, сразу получившей свое, даже и не обидное, прозвище, «Дурка» привлекла в свой штат ведущих психиатров, психологов, психотерапевтов, которых, как, на удивление, оказалось, в стране победившего социализма вовсе не всех перестреляли и пересажали. Злые языки ещё долго чесали: «Кого не кончили в 37-м, в 67-м в «Дурку» упекли». Парадокс! К концу 60-х, когда клиника торжественно отмечала десятилетие, её контингент немало пополнился теми, кто прежде тут же врачевал.

Настоящие светилы советской науки сделали «Дурку» лучшим лечебным заведением данного профиля в стране. Ежедневно в клинику приезжали делегации: кто за повышением квалификации, кто для обмена практическим опытом, кто на конференцию. К 1971 году на территории больницы появился учебный корпус, и здесь стали проходить практику студенты медицинского института. С появлением студенчества возникла необходимость в читающей лекции профессуре. Медперсонал «Дурки» разделился на практиков и теоретиков. А в 1974 году в больнице возникло новое подразделение. К двенадцати действующим корпусам добавился ещё один. В отличие от остальных, на его фасаде не было вывески. Таинственный корпус так и называли – «13-й». Его внешний вид резко отличался от остальных в «Дурке». Поодаль от других, вокруг вырублена вся зелень, отчего он легко просматривался отовсюду, «13-й» имел перед входом будку с охранником, поперёк дорожки ко входу – шлагбаум с круглосуточным часовым. Никто из служащих таинственного корпуса не покидал его в светлое время суток. Как никто из служащих остальных корпусов никогда не попадал внутрь «13-го».

Поговаривали, спецкорпус построен для психов, направленных в «Дурку» решением суда. Во всяком случае, кое-кому из персонала клиники удалось распознать в форме часовых у корпуса внутренние войска. Это, само по себе, могло и не значить принадлежности всего «13-го» к системе исполнения наказаний. Но с момента, как среди работников «Дурки» пошёл слух о тюремном назначении «13-го», охотников разузнать поподробнее, что же там делается, поубавилось.

Так или иначе, корпус жил отдельной жизнью, плотная завеса тайны окутывала его деятельность. Даже главврачу не дозволялось приподымать её сверх меры, определенной товарищами в белых халатах поверх военной формы из 13-го управления. Опытный врач, администратор и хозяйственник, Глеб Викторович Бессонов, пытался было настоять на том, что он, дескать, ответственное лицо на своей территории, а, значит, не может не вникать во все дела внутри больничной ограды. Ему отвечал средних лет гладко выбритый и коротко стриженый мужчина неопределённого возраста. По его словам выходило, раз учреждение исправно вносит на счёт клиники все полагающиеся арендные платежи, не имеет и не может иметь нареканий по технике пожарной безопасности, санитарному состоянию территории, соблюдению внутреннего распорядка, при этом, является абсолютно самостоятельным, к тому же, режимным учреждением, со своими правилами и со своим штатным расписанием, нет необходимости проникновения туда посторонних, хотя бы даже занимающих «соседнюю территорию». Последние слова взбесили главврача, и на другой день он отправился в горздрав с намерением подавать в отставку. За годы службы во всевозможных медицинских учреждениях, ещё с войны, он не сталкивался с подобным «хамством арендаторов». В горздраве его приняли сдержанно, выслушали, напоили кофе, после чего предложили путёвочку в Чехословакию. «Отдохните, развейтесь, – молвило ответственное лицо круглой формы, – по приезде и думать забудете о каких-то там арендаторах. Тем более, и не арендаторы вовсе, а смежники. Правильнее так называть». Главврач покинул горздрав с досадой, сжимая в руках портфель, в одном из отделений которого покоилась синенькая путёвочка, и горестно размышлял, как на своём рабочем месте постепенно лишается всякого влияния и способности отвечать за ситуацию.

«Ладно, – думал Глеб Викторович, – поеду в Чехословакию. Тем более, скоро август, как раз мой отпуск. Две недели в Карловых Варах с посещением Праги, Брно и пещер Моравского Рая – поистине царский жест. С чего бы им так меня одаривать? Не иначе, хотят уговорить не просто остаться, а ещё и этих «режимных хамов» терпеть. Дороговато оценивают мою лояльность! Ну и хорошо! Попробую быть лояльным. Хотя никогда особенно это у меня не получалось. Тем более, на своём рабочем месте». Но именно там главного ждал сюрприз. Едва он пересёк ворота территории, к его машине подошёл человек в форме и попросил принять конверт.

– Что такое? – недоумевающе воздел бровь Бессонов и получил однозначный, но оттого не более вразумительный ответ:

– Мобилизационное предписание.

Влетев к себе, прежде, чем скинуть плащ и облачиться в белый халат, Глеб Викторович разорвал конверт, вынул оттуда сложенный вчетверо листок, на котором красными чернилами было выведено: «В случае военной тревоги, сигнала стихийного бедствия, опасности природного или техногенного характера, а также в случае объявления чрезвычайного положения в городе, районе, республике или стране в целом, в связи с военными, политическими, экологическими, биологическими и иными угрозами, предписывается прибыть в Корпус № 13 с пакетом № 1 документации клиники в распоряжение подполковника медицинской службы профессора В. Я. Беллермана».

– Чепуха какая-то! – в голос подумал Главный и, разорвав предписание на клочки, выбросил его в урну под столом. – Какие политические и экологические угрозы? Двадцатый век на дворе, мы в самой передовой и спокойной стране! О чём они?! Вечно дармоеды в погонах из штабов гражданской обороны понапридумывают чепухи, потом отдувайся! То противогазы проверяют, то состояние наглядной агитации, то еще какую-нибудь хреновину… Мне делать больше нечего, как противогазы перекладывать или…

– Напрасно вы так, Глеб Викторович.

– Кто вы? Почему без стука? – побагровев, вскричал Бессонов, видя, как в его кабинет бесцеремонно вплыл неприятный тип в толстых очках и с важным носом наперевес посреди мясистого лица, напоминающего буханку плохо пропечённого хлеба.

– Ваш коллега, Глеб Викторович. Майор медицинской службы начмед спецкорпуса Смирнов, – представился незваный гость и уселся в кресло у стола главного. – Вы вот бумажками разбрасываетесь, а того не ведаете, что в этой бумажке, быть может, вся ваша дальнейшая карьера. И судьба.

– Мне до пенсии всего чуть-чуть. И не вам меня учить, уважаемый… как вас там, э-э-э…

– Смирнов, майор Смирнов, – участливо помог наглец в кресле. – Только не бред это, ох не бред! Вы и представить себе не можете.

В кабинете воцарилось душное безмолвие. Только негромкий ход часов нарушал тишину. Глеб Викторович Бессонов, доктор медицинских наук, заслуженный работник здравоохранения, главный врач специализированной горбольницы № 39, кавалер орденов Красной Звезды и Знак Почета, 63-летний врач, прошедший огонь, воду и медные трубы, знававший всякое и в системе военной медицины, и в системе гражданского здравоохранения, впервые столкнулся с такой нелепой наглостью. Как понимать слова этого солдафона, сказанные ему, уважаемому представителю «белой кости» советской медицины, ученику самого Иоффе?

– Вы, вот что, э-э… – начал Бессонов, подыскивая слова, чтобы не скатиться на вульгарный мат, – потрудитесь сейчас проследовать к себе в этот ваш идиотский корпус, который у меня как бельмо на глазу, и больше без надобности не отвлекайте меня вашими военно-полевыми фантазиями.

В ответ мясистое лицо майора Смирнова расплылось в добродушной улыбке, став от этого еще противнее. Майор пропел низким баритоном, подобным какому, наверное, пел соблазняющий цыганку Хозе. «…Или, нет, у того, кажется, тенор? Тьфу ты, ну ты! Какая чертовщина в голову лезет!». А баритон пел вкрадчиво и тепло, параллельно источая аромат дешёвого одеколона, попрысканного на пышущий чрезмерным здоровьем сангвинический организм в военной форме.

– Вы, Глеб Викторович, напрасно волнуетесь. Нам с вами предстоит много совместных дел. Вы ведь, кажется, воинское звание имеете. И как врач вы в запасе, а не в отставке. Разные вещи, так сказать. Что же до военно-полевых фантазий, позвольте возразить. У нас с вами не просто клиника, а оборонный объект, и относиться к нему надо соответственно. Как вы знаете, началась операция по оказанию братской интернациональной помощи афганскому народу. Операция сугубо военная, но есть и гражданский аспект. Не просто гражданский – медицинский. И не просто медицинский, а по нашей части – психиатрия.

– Что вы имеете в виду?

– Простые вещи. Призывники, «косящие» от армии по нашему профилю, например. Это полбеды. А вот всякие диссиденты, что толкутся у посольств и протестуют по поводу войны. Или вернувшиеся оттуда наши раненные, у которых не только травмы рук и ног, а и душевные. Их надо лечить. Сами понимаете, секретно лечить, что уже вопрос оборонный. И в компетенции госбезопасности. Не так ли?

– К сожалению, так. Я вас понимаю. Но какое это имеет отношение ко мне? Я ж не могу влиять на вашу работу, контролировать. А я привык отвечать за то, что делается на вверенном мне участке работ.

– Наше подразделение не ваш участок. Не возражайте! Посудите сами. Мало ли, где существуют «первые отделы». Ни в одном КБ директор не вправе отдавать распоряжения «первому отделу».

– Это не совсем так, товарищ майор. Во всех институтах «первый отдел» входит в кадровую структуру предприятия, и уж хотя бы приказы по кадрам распространяются и на эту структуру.

– Какой-то у нас с вами схоластический диспут, – вздохнул майор. – Вам что, так хочется отдавать распоряжение по кадрам нашему подразделению?

– А как вы думаете! Я отвечаю перед горздравом за всё, что делается на моей территории, а на такую мелочь, как какой-то спецкорпус, повлиять не в состоянии!

Майор усмехнулся, и его уродливое лицо сделалось поистине безобразным. Бессмысленный кусок печеного теста с глазами и ртом помялся несколько мгновений и, наконец, вымолвил:

– Ладно, доктор. Будет у вас ответственность и за этот, как вы изволили выразиться, участок работы. Только уж не обессудьте, ответственности будет много.

– Ну, этого-то я никогда не боялся, – поспешил заметить Глеб Викторович, чувствуя, что одержал верх в разговоре, и оттого испытывая некоторое облегчение.

– Как знать, как знать, – уклончиво заметил Смирнов, зачем-то пошарил по карманам, после чего встал и произнес:

– Надо доложить по начальству, получите коды доступа, но тогда придётся делать очень много несвойственной вам работы. Вы к этому готовы?

– Я пока не понимаю, о чем вы говорите, поэтому не могу ответить на ваш вопрос. Если вы мне разъясните, то…

– Отчего ж не разъяснить! Это можно. Но после. Я пока пойду. Кстати… Зачем я приходил-то… Знаете, что у вас в пакете № 1? – уже у двери произнес майор, повернувшись к главному.

– Вскрывать пока не приходилось, войны-то нет.

– Может, и нет. В общем, знайте, хотя это и секретно. Но вам можно, не проболтаетесь. Там списки – кого на эвакуацию, кого на выписку, кого на ликвидацию. Контингент и персонал.

– Как вы сказали, майор?! – даже в годы войны, на которые пришлось становление врача Бессонова, ему не приходилось решать вопросы ликвидации.

– В этом ничего особенного нет, доктор. Вам знаком термин «эвтаназия»?

– Буржуазное извращение медицины. Кстати говоря, незаконное в большинстве стран мира.

– Тем не менее, существующее. И весьма успешно. И потом… Какое ж извращение? Вполне гуманная форма окончательного излечения от всех болезней, – майор отвратительно расхохотался, Бессонова аж передернуло. «Не может так рассуждать врач, хотя бы и в погонах! – подумалось ему». Но майор был подтверждением тому, что это может быть, несмотря ни на что. Отсмеявшись, он продолжал:

– Разумеется, то, чем занимаемся мы, не совсем эвтаназия, часто даже наоборот.

– Ну, это уж слишком! – тоже вставая со своего места, заявил главный, показывая, что разговор закончен.

Смирнов будто не замечал жеста, невозмутимо продолжая:

– Психиатрия вообще, как мне кажется, имеет очень далёкое отношение к медицине в чистом, так сказать, виде. Если так можно выразиться, она ближе к системе ГУИН, чем к медицине. Часть контингента идёт к нам не по медицинскому направлению, а судом, не так ли?

– Это ничего не значит, и я всегда протестовал против незаконного использования психиатрии в карательных целях. Одно дело, преступник оказался невменяем, другое – нашими халатами прикрывать чью-то неспособность обезвреживать опасных для общества лиц.

– Да-да, – согласился майор и медленно отошел от двери обратно к столу, за которым стоял главный и, не мигая, смотрел ненавидящим взглядом. – Кстати, для психиатра вы слишком эмоциональны, Глеб Викторович. Не питайте чувств к тому, что не стоит внимания.

– Это вы о себе? – обронил главврач, и майор снова расхохотался.

– Шутить изволите! Ну-ну, ничего, я оценил. Но не всё так просто, не всё так просто. Возможно, я и не достоин внимания такого выдающегося специалиста в своей области, но мы не на луне, кое-что вам придется откорректировать, иначе могут возникнуть кое-какие проблемы.

– Какие проблемы? – насторожился Глеб Викторович.

В 1968 году он, только что получив назначение на должность заместителя главного врача, был вынужден вступить в партию, к чему никогда не стремился. Его вызвал к себе второй секретарь райкома и, поигрывая желваками, сказал: «Вы, конечно, знаете, что происходит в мире. Я имею в виду события в Чехословакии, а также московские отголоски этих событий». Бессонов отвечал в том духе, что, разумеется, пражский инцидент ему известен, это весьма досадный эпизод в отношениях братских государств, а вот, что касается московских событий, то о них он ничего не знает. Партработник укоризненно покачал головой и, выждав паузу, грустно произнес: «Есть люди, понимаете ли, которые на всё в природе реагируют неадекватно. Это, в общем-то, по вашей части. Вы же у нас профессионал. Так вот, несколько наших советских людей посчитали, что они в буржуазной стране, и решили сыграть в оппозицию. Короче, была попытка демонстрации на Красной площади». «Да, но разве человек, высказывающий, хотя бы и в самой резкой форме свои, пусть даже и идущие вразрез с общепринятой точкой зрения, суждения, является обязательно ненормальным?». Взгляд партработника был не столь укоризненным, сколь полным досады. Ответная реплика последовала безо всякой паузы: «Я удивляюсь, и как вас в партию-то рекомендовали!».