Текст книги "Одержимые войной. Доля"

Потом было несколько месяцев нервотрёпки, анонимная жалоба, каким-то чудом удалось выпутаться. От того, чтобы освидетельствовать диссидентов, ему удалось уклониться, вовремя случился гипертонический криз. Но и в Горздраве, и в партийных кабинетах ещё долго на него смотрели косо.

И вот теперь опять приходится иметь дело с тем же! Как это противно! Эти типы ничего не забывают, и при случае напоминают ему, Бессонову, что могут устроить «проблемы». Майор не стал отвечать на вопрос, пустившись в рассуждения на общие темы.

– Обратите внимание, Глеб Викторович, – молвил он, – по мере развития человеческого общества процент неполноценных людей увеличивается. Инвалиды-опорники, слепые, глухонемые, и наш с вами контингент. Общество берёт на себя бремя заботиться о них, обеспечивая мало-мальски сносное существование этим несчастным, но тем самым и лишает остальных своих членов определённой части материальных и духовных благ. Вот, что важно. Цивилизация становится цивилизацией неполноценных. Какое-то время люди будут послушно жевать эту жвачку, но когда численность нормальных и ненормальных уровняется, будет взрыв. Как профессионал вы не видите в этом опасности?

– Вы фашист, – только и смог выдавить Глеб Бессонов, советский врач, помнящий ужасы войны, зримо представлявший себе то, о чём талантливо повествует кинокартина «Мёртвый сезон»: группе маньяков в белых халатах, проводивших опыты на людях в германских концлагерях, противостоят мужественные советские люди, ведущие непримиримую борьбу с античеловечными научными направлениями и их страшными представителями. Особую силу фильму придают вмонтированные в картину хроникальные кадры, запечатлевшие бессмысленных существ о двух ногах, пораженных тяжелейшими формами мозговых болезней. В фильме их выдают за обработанных некими психотропными веществами прежде вполне нормальных людей, но Бессонов знал: уродцы из фильма – носители наследственных недугов, к сожалению, пока не поддающихся лечению. Тем не менее, создаваемый авторами картины художественный образ действовал безотказно на всех, и на доктора Бессонова, в том числе. То, что ему вещал сейчас боров в майорских погонах, было отвратительно, и если такие монстры наполняют пресловутый 13-й корпус, это просто чудовищно, невозможно с этим смириться, нужно как-то противодействовать!

– Не горячитесь, коллега, – мягко отвел в сторону вскипающую ярость Бессонова Смирнов. – Вам известно о постановлении ЦК, согласно которому в ряде крупных городов олигофрены, дауны, ещё несколько патологических групп получили жильё и социальный статус в качестве дворников?

– Что-то такое слышал, – уклончиво ответил Главврач. – Но в чём здесь, собственно, проблема?

– А вы не понимаете? Грустно. Тогда послушайте. За первые три года действия постановления численность патологических лиц только в Москве увеличилась на одиннадцать процентов. Угадайте, почему? – Смирнов выждал паузу и продолжил: – Не гадайте. Элементарно, некоторые из них способны к деторождению. А что может быть лучше, чем пусть ведомственное, пусть дворницкое, но своё жильё для продолжения рода? Рода уродов, заметьте.

– Несчастные люди, – обронил Бессонов, у которого опять по спине побежали мурашки.

– Да, конечно, несчастные. Но государство, точнее, загнившая в дешёвом либерализме партийная верхушка множит этих несчастных. Вы только вдумайтесь! Появились дебилы во втором поколении!

Глеб Викторович поморщился и развернулся к собеседнику с миниатюрной кофеваркой в руках.

– Может, кофе? – спросил он, превозмогая отвращение к майору, но чувствуя потребность в продолжении разговора.

– Вот это уже теплее! – усмехнулся тот. – Вы всё-таки умница, доктор, хотя и гнилая интеллигенция.

– Вы-то сами кто? – обиженно бросил Бессонов, насыпая порошок в кофеварку.

– Я солдафон. Немного подучившийся. А вот вы интеллигент, и ничегошеньки с этим не сделать. Ладно. Не об вас речь. Нашему руководству не удалось убедить политбюро в том, что данное постановление принесёт стране ущерб, не сопоставимый ни с каким Афганом. Кстати, то, что мы туда полезли, я имею в виду ДРА, для нас не так уж и плохо. Но это так, в сторону. Так вот, до сих пор постановление остается в силе, хотя на местах его уже стараются игнорировать. Втихую, спускают на тормозах. Но дело-то сделано. А как вам избирательные урны, что разносят по палатам во время голосований по выборам в Верховный Совет? Идиотам всё равно, как голосовать. Но это делается. И делается повсеместно. По некоторым участкам число проголосовавших шизиков – до трети всех голосов. А подумайте, при некоторых усилиях, кого можно этак протащить в верховную власть в стране?

– Ужасные вещи вы говорите, майор, – холодно заметил Бессонов, продолжая держать в руках уже включенную в сеть и заправленную содержимым кофеварку, начавшую источать непередаваемый аромат «Арабики», но не замечая этого. Взгляд застыл на невидимом предмете, витающем в пространстве. Верный признак того, что слова собеседника зацепили душу и сознание начало работать в заданном направлении. Смирнов отметил это и продолжил:

– В конце двадцатого века надо говорить не только об исцеляющей конкретного больного медицине, но и о социальной медицине. В век атома и генной инженерии, модифицируя вирусы и производя тонкую селекцию практически всех видов живого, мы забыли, что законы эволюции действительны как для инфузорий, так и для человека. Вам никогда не казалось, что люди сами себе роют яму? Полвека назад были сформулированы основы евгеники, науки, способной предложить человечеству путь для выхода из этого тупика! Но кто о них знает, об основах этих, да и о самой евгенике?

– Да, но вы забываете, что этой, как вы её изволили назвать, наукой воспользовались национал-социалисты, провозгласившие на этой базе свое чудовищное учение о высшей расе.

– Американцы использовали ядерную энергетику в Хиросиме. Повинны ли учёные в открытии миру этих знаний?

– Сложный вопрос, – задумчиво произнес Бессонов. – Думаю, всякий учёный, подступаясь к чему-то глобальному, должен отвечать за то, чем обернутся результаты его исследований для всех.

– Ещё раз, умница! А скажите мне, коллега, разве исследования Менгеле не имеют практического медицинского значения, хотя его и назвали военным преступником? И потом, кто вам сказал, что теория расового превосходства лишена реальных научных оснований? Идиоты из аппарата Третьего рейха превратили чистую науку в политический фарс. Любой гистолог скажет, что некоторые препараты, годные к использованию европеоидами, оказываются бессмысленными для монголоида, а негроида могут свести в могилу. Чем не верный признак того, что расовые различия имеют под собой не только социальную почву? И ещё. Есть популяция, вокруг которой вечно ахи-охи. Сами себя считают богоизбранным народом, но – статистика! Наибольшее число психических болезней – до пятнадцати процентов наибольшее число физических вырождений, плоскостопий, заячьих губ, сухорукости и тому подобное – девятнадцать процентов, чудовищный процент сексуальных отклонений всех форм и видов – до тридцати пяти процентов, и, наконец, катастрофический процент социальной неустойчивости, от склонности к бунтам, революциям до суицидов, от патологического честолюбия до патологического же комплекса неполноценности, а то и букеты из всех этих нравственных уродств – до шестидесяти процентов от общей численности! Я о евреях.

– А-а! Вот поэтому в КГБ их не любят?

Майор снова расхохотался и сквозь смех пробормотал:

– А в народе к ним прямо-таки питают нежную любовь! Умора! – потом, отсмеявшись и опять резко оборвав смех на полузвуке, рявкнул:

– Бросьте, Бессонов! Посмотрите, сколько их лечится у вас, и сравните проценты. Сколько их от численности населения страны и сколько – от численности населения «Дурки». И вопросы отпадут сами собой.

Воцарилось молчание. Пока хозяин кабинета разливал кофе, манипулировал ложечкой, ставил на место кофеварку, лишь ход часов на стенке наполнял тишину. Никто из собеседников не стремился прервать паузу. Психологически важная, она установилась сама собой, и каждый обдумывал разговор со своей колокольни. В душе Бессонова царило смятение. Он уже не знал, как понимать происходящее. Делают ему предложение? Загоняют в угол? Провоцируют на какую-то глупость? Предостерегают? Самое ужасное: во всём, что говорил «боров» относительно социальных язв общества, включая пассаж о евреях, Глеб Викторович безотчётно улавливал долю правды. У него, как и у почти всякого советского человека образца 80-х годов, цельности мировоззрения не было и быть не могло. Прекрасные идеи коммунизма, усердно внедрявшиеся в сознание масс, если и находили благодатную почву у «работяг», не привыкших задумываться над вещами глобальными, то никак не могли найти отклика в среде думающей интеллигенции. Особенно после того, как дряхлеющий вождь со своей маразматической командой затеял войну, из-за которой под угрозой оказалась московская Олимпиада, пошла в раскрутку новая гонка вооружений, со всех сторон неслось: страна живёт в долг, истощает запас прочности, и это закончится плохо. Как всякий коммунист, Бессонов был вынужден принимать участие в политучёбе, проводить и слушать политинформации, поневоле анализируя наблюдаемые в стране и за её пределами процессы. Он не мог не испытывать неприязни ко многому из того, что яростно впихивали сверху. Но при этом у него не было и тени сомнения в правильности «линии» в целом. С теми или иными отклонениями, но как надо! Строим коммунизм, которого до нас никто не строил, главное – честно исполнять свой долг на своём рабочем месте. Не мы, так дети наши вкусят плоды трудов своих отцов! Один из любимейших писателей Глеба Бессонова Иван Ефремов, отчаянный мечтатель, верил, что светлое будущее создаётся сегодня, и идеальное коммунистическое общество не только возможно, но и созидается – на наших глазах, по крупицам вырастая сквозь ошибки, перегибы, досадные метания влево-вправо. А раз так, то и во главе этого созидаемого общества стоят если и не величайшие и гениальнейшие, как треплется радио, телевидение и братья-вожди соседних государств, то, по крайней мере, честно делающие свое дело руководители. А получается, вожди – маразматики, озабоченные какой-то своей внутренней проблемой, государственными делами никто всерьёз не занят, принимаемые решения часто наносят обществу вред, вдесятеро превышающий возможную пользу. Не так давно трубили о проекте переброски части стока Северных рек в Среднюю Азию. Тоже мне, проект века! И малограмотному понятно: это нельзя! Слава Богу, нашлись специалисты, свернули разработки. А БАМ?! Трубят о нём на каждом углу, но кажется, что магистраль не столько стройка века, сколько гигантская потёмкинская деревня. Не верится во всё, что пишется и говорится об этом проекте, как не верится и в то, что «Малая Земля» написана лично генеральным секретарем. А тут ещё, оказывается, указ ЦК о заселении страны идиотами. Это же явная диверсия! Но как знать, нет ли каких тайных врагов рода советского, кто, числясь в советниках вождей, подсовывают им такое, а те, не вчитавшись как следует, «подмахивают» не глядя. А ещё «еврейский вопрос»! Зачем только зараза-майор поднял его! И так тошно! Что и говорить, Бессонов не жаловал евреев, но и неприязни к ним не питал. Ну, есть себе и есть. У нас и татары есть, и казахи, и осетины… И вообще, в семье единой братских народов живёт и трудится страна!

– Ладно, доктор, – прервал горестные размышления Бессонова майор, – вернемся к нашим баранам. У вас в сейфе предписание в пакете № 1. Его надлежит исполнить. Разумеется, при наступлении условий, о которых вы уже знаете. Это приказ. Второе. Получите доступ в корпус, более того, специально для вас там будет оборудовано помещение, где Вы сможете беспрепятственно находиться, но согласовав время своих посещений со мной, либо с профессором Беллерманом…

– Тоже еврей? – усмехнулся Бессонов.

– Не имеет значения. Впрочем, отвечу: нет, у нас евреев не держат. Как не держат гомосексуалистов, психопатов, олигофренов, – сказав эту фразу, майор вновь засмеялся, на этот раз сдержаннее. – И третье, последнее. Ваша деятельность будет под контролем. То есть она и была под контролем. Но теперь он будет более жёстким.

Глеб Викторович скрестил руки на груди.

– После всего, что вы мне только что сказали, как я понимаю, у меня уже нет возможности, например, подать в отставку. Так?

– Возможность есть всегда, но не забывайте: предмет наших сугубо научных бесед может стать предметом анекдотов в профессиональной среде. Жил-был умный честный доктор, который так сострадал своим подопечным психам, что сам тронулся и придумал чёрте-что…

– Ну что ж, будем считать, что и не было такого разговора.

– Да, но пакет-то в вашем сейфе есть. А если вы попробуете предать его огласке в какой-нибудь западной газетёнке…

– Хорошего же вы обо мне мнения!

– Я делаю логические допущения, Глеб Викторович. Так вот, если вы захотите вынести наш маленький сор из избы, то поверьте, вас объявят мистификатором, и всё обратится в анекдот. Жил да был, дескать, тщеславный доктор, пользовал психов, пописывал для них романы. Но захотел славы Пастернака. А вместо Нобелевской получил партийный выговор и… принудительную госпитализацию. Так что…

– Что ж, у вас есть аргументы. Но поверьте, я найду возможность не исполнять приказы, которые считаю преступными. Сорок лет тому многие приказы тоже были бестолковыми, порой преступными. И находились честные командиры, не исполнявшие их либо…

– Время покажет, доктор. Время покажет.

Спустя несколько дней Бессонов получил коды доступа в 13-й. Невидимые записи на магнитной карточке, что ему выдали с утра при входе в его кабинет двое поразительно одинаковых и столь же безликих мужчин, предложив расписаться в получении. Прежде о существовании пластиковых карт, при помощи которых можно куда-либо пройти или оплатить услуги, Бессонов знал только из зарубежных фильмов. Теперь такую держал в своих руках и отчего-то нервничал, будто это ядовитый зверь, а не кусок намагниченного пластика.

Ровно в 10.00 в кабинете раздался звонок и из трубки густым потоком прямо в ухо неспешно потёк знакомый баритон майора Смирнова:

– Поздравляю вас с получением, так сказать, очередного посвящения. Хе-хе! В общем, неважно, как оно выглядит, а важно, как работает. Жду вас в 13-м к двум часа дня.

– Благодарю, – сухо ответил Бессонов и положил трубку на рычаг. Менее всего хотелось тратить время обеденного перерыва на посещение ненавистного корпуса. Но, как он понимал, от приглашений подобного рода отказываться не принято. Потому к неизбежной потере обеда на сегодня следует, по возможности, отнестись с философским безразличием. Однако до чего же наглыми бывают эти «смежники»!

Ровно за минуту до двух часов дня главврач «Дурки» появился возле шлагбаума, разделяющего две территории внутри одной. Достав из кармана пластиковую карту, которую надлежало вложить в соответствующую прорезь, как троллейбусный талон в компостер, Бессонов повертел её в руках и медленно поднёс к нужному месту на опоре шлагбаума. Карточка втянулась в прорезь, мигнула сигнальная лампочка, перекладина поползла вверх, обозначая путь открытым, а стоящий рядом часовой козырнул Глебу Викторовичу по-армейски. Главный улыбнулся, принял возвратившуюся прямо в руку пластиковую карточку и зашагал по дорожке ко входу в загадочный корпус. За его действиями из окна второго этажа внимательно наблюдали глаза, прикрытые дымчатыми стеклами изящных очков в тонкой никелированной оправе.

В фойе 13-го корпуса Бессонова ждал майор Смирнов. Коротко поприветствовав вошедшего, он молча предложил следовать за собой. Сначала прямым коридором, обитым синтетическим материалом, начисто поглощающим звук, отчего казалось, что идут в мягких тапочках по ковру. Затем лифтом, мягкий ход которого не давал понять, едут вверх или вниз. Далее – таким же коридором в противоположную сторону. По ходу движения главный отметил: коридор довольно длинный, а дверей не видно – уж не тоннель ли? Впрочем, окна на лестнице смотрят во двор, значит, они над поверхностью земли, а не под нею. Двигались быстро; замечать подробности было некогда. Остановились вдруг. Бессонов даже наскочил на спину впереди шедшего Смирнова. Вокруг ни дверей, ни боковых коридоров, ни лифта. Майор быстрым движением руки вдоль стены привел в действие механизм, стена поползла в сторону, открыв уютный кабинет: письменный стол, телефон, хорошее офисное кресло, шкаф, книжная полка.

– Прошу вас, доктор, в ваши апартаменты.

Они вошли… Главврач огляделся по сторонам и заметил:

– А что здесь с окнами?

– Обычная мера предосторожности, Глеб Викторович, – отозвался майор, отдёргивая шторы и демонстрируя Бессонову плотно закрытые жалюзи на окошке. – Эта решётка, заметьте, ажурная, я бы сказал, какая-то домашняя. Вы жили когда-нибудь на первом этаже?

Главный отрицательно покачал головой. Он продолжал с плохо скрываемым разочарованием разглядывать открывшееся ему окно, скорее похожее на атрибут одиночной камеры, чем кабинета главного врача. Будто угадав его мысли, Смирнов с улыбкой сделал попытку оправдать увиденное Бессоновым:

– Здесь, конечно, не кабинет главврача, но всё же и не КПЗ[31]31
  КПЗ – камера предварительного заключения (аббр.)


[Закрыть]. Чувствуйте себя, как дома… но не забывайте, что в гостях.

Ирония майора не понравилась Бессонову. Он бросил:

– У кого? – вот вопрос.

– Ну, будем считать, у меня. Располагайтесь. Поговорим о деле, – не обращая внимания на тон собеседника, ответил Смирнов и придвинул к себе одиноко стоящий напротив письменного стола стул. – Сейчас инструктор разъяснит особенности работы в нашем корпусе, ваши права и обязанности. Вы подпишете некоторые документы, после чего вам вручат вашу должностную инструкцию.

– Не понял, – воздел бровь Бессонов. – Кажется, я подписывал её при назначении на свою должность.

– У нас вы будете совместителем. Кстати, – майор двусмысленно хмыкнул, – случай единственный в своем роде, поскольку в нашей системе совместителей называют несколько иначе… Да-а! И уважением в обществе они как-то, сами понимаете, не пользуются.

– Вы имеете в виду стукачей? – в лоб задал вопрос Глеб Викторович, но ответа не получил: в дверь без стука вошел мужчина лет тридцати пяти, начисто лишённый какой бы то ни было растительности на гладком и круглом лице, единственной достопримечательностью на котором был короткий слегка вздёрнутый в веснушках нос. Кивком поприветствовав Бессонова и Смирнова, он протянул первому серую кожаную папку с грифом «Секретно. Из здания не выносить. Копий не снимать».

– Вот, собственно, оно и есть, – нараспев произнёс майор, кивком головы удаляя вошедшего, на что тот беззвучно покинул помещение. – Читайте. Я покуда вас оставлю.

Чтение привело опытного психиатра в забытое им состояние. Будто он снова маленький мальчик. Яблоневый сад, набухший ароматными плодами, манит к себе, но ему не оторваться от книги, оставленной родителями на столе. Книга не детская, оттого ещё более привлекательная, и хотя половину слов он понять не может, он читает её запоем. Строчки прыгают перед глазами, он торопится прочесть как можно больше, пока не вернулись отец с матерью: нельзя, чтобы они застали его за этой взрослой книгой толщиной в два его кулачка. Страсть к чтению, пробудившаяся минувшей осенью, захватила его с такою всесокрушающей силой, что никакая угроза наказания не может оторвать от запретной взрослой книги. Вот он перелистывает страницу, и никак не может понять, напоровшись глазами на красочную картинку: что же это такое делают два человека, изображённые на ней? И почему, несмотря на явную чудовищность положения их тел, их лица, судя по их выражению, свидетельствуют о высшей степени удовольствия. За то хорошо понятен схематизм следующего изображения, представляющего человека в разрезе. Страсть как интересно разглядывать, что там у него внутри. Вот уж никогда бы не подумал маленький Глебушка, что мужчина и женщина в разрезе так серьёзно различны меж собой…

Быть может, именно тогда, памятным летом 1930 года восьмилетний сын земского врача Виктора Даниловича и медицинской сестры Алевтины Кузьминичны Бессоновых осознал свою будущую профессию. Не сразу вышел он на путь, что привёл его в итоге в клинику на Березовой. Была учёба на военного врача, прерванная жестокой практикой. Летом 41-го младший лейтенант медслужбы ушёл на фронт, и до августа 45-го, встреченного им на берегу Тихого Океана, спасать человеческие тела, вырванные из пекла войны было его ежедневным ратным делом. Когда нелепое ранение вывело из строя молодого военврача, до окончания войны оставались дни. Капитан Бессонов был отправлен в запас, прошел курс лечения в Новосибирске, где остался ещё на пять лет. Поняв, что врачевание тел не главная цель, он решил заняться психиатрией. Поступил в Новосибирский медицинский институт, экстерном окончил и получил назначение в одну из областных детских психиатрических клиник. Тяжёлое назначение. Коллеги посматривали с сочувствием и никак не могли взять в толк, откуда такая немилость у начальства к ветерану войны, орденоносцу, имеющему за плечами хороший практический опыт. А Глеб Викторович безропотно воспринял назначение и с головой окунулся в дело, к которому шел годы. Потом была работа в судебно-психиатрической экспертизе, куда его занесло сразу после защиты кандидатской диссертации. Кто надоумил начать исследования и защищаться, Бессонов не помнил. Оторванный от академической науки, всецело погружённый в довольно неприглядную практику, он начал работу над книгой, которую сначала и не хотел отдавать рецензентам. Была осень 1959-го. Страна переживала странное время не то подъёма, не то угара. В воздухе витали невероятные идеи, что и в бредовом сне не привиделись бы ни Жюлю Верну, ни Герберту Уэллсу. Фантастические успехи советской науки на всех направлениях, колоссальный рост промышленности, энтузиазм народа, в полной мере осознающего себя Победителем – это кружило голову, добавляя дерзости почти всякому учёному. Тема, избранная Бессоновым, была никем, как ему казалось, до него не проработана, чрезвычайно, как он считал, актуальна и выводила одним фактом обращения к себе советскую науку о душе на новый уровень. Недавно запретный Зигмунд Фрейд уже становился в определённых кругах модным автором, и многое в диссертации Г. В. Бессонова «Наследственный фактор в природе половых расстройств» было с восторгом почерпнуто им в трудах великого австрийского еврея. Работа над диссертацией совпала с довольно поздней, по меркам современного советского человека, женитьбой. Хотя сорок один – самый сок для мужчины, все сверстники Бессонова, кому посчастливилось уцелеть в горниле войны, уже растили детей. Рождение первенца совпало с днем защиты. А через день свежеиспечённого, но пока не утверждённого ВАК[32]32
  ВАК – высшая аттестационная комиссия, утверждающая учёные степени (аббр.)


[Закрыть] кандидата наук и счастливого папашу пригласили в кабинет партбюро и задали вопрос: «Как могло получиться, уважаемый Глеб Викторович, что вы, фронтовик, орденоносец, кандидат наук, советский врач, до сих пор не коммунист?». Бессонов не нашёлся, что ответить. Просто так получилось!.. И ему предложили, в качестве партийного поручения кандидату в члены КПСС, поработать в системе судебной медицины, где как раз острая нехватка специалистов соответствующего профиля. Как говорится, не откажешься. Пришлось менять только-только налаживающийся семейный быт, переезжать на новое место и начинать всё сначала. Представлений о том, как должны работать судебные медики, у Бессонова практически не было. К счастью, нашёлся хороший наставник, престарелый профессор, кажется, помнивший Керенского, который дал ему почитать Ломброзо, Кьеркегора[33]33
  Ц. Ломброзо, Ф. Кьеркегор – знаменитые психиатры XIX века, специализировавшиеся в области криминологии.


[Закрыть], а также надоумил познакомиться с творчеством Де Сада и почему-то Достоевского, которые, как потом выяснилось, существенно помогли Бессонову в работе на новом поприще. Успешной она, увы, не оказалась. Видно, это оценило и партруководство, ибо предложений о вступлении в партию более не поступало, о нём словно забыли.

Спустя три года неинтересной и тяжёлой работы с теми, кого не лечить, а судить бы, Бессонов под давлением жены решился просить о переводе в профильное лечебное учреждение или научный институт. Казалось, степень кандидата позволяет заняться академической наукой. Но в стране началась новая полоса перемен. Эпоха Хрущева сменилась эпохой Брежнева. На смену лихорадке научных открытий пришла лихорадка «великих строек», и ходатайство какого-то кандидата каких-то наук получило неожиданный отклик. Бессонову предложили ехать на целину. Молодому городу на севере Казахстана требовались медицинские кадры. Если бы не отвращение, к тому времени выросшее у Бессонова к судебной медицине и не лакомое предложение возглавить крупное поликлиническое учреждение с высоким окладом, вряд ли согласился б. Но иных предложений на горизонте не маячило, и, коротко посоветовавшись с женой, врач в который раз сменил место жительства и впервые оказался в должности главного врача. Успешно проработав в Казахстане, ещё через три года был переведён в клинику на Берёзовой. И вот теперь, вчитываясь в строчки удивительного секретного документа, спиной чувствовал, что, похоже, судьба в очередной раз готовит ему резкую перемену.

– Знаете, доктор, – внезапно донеслось до его слуха, – вы удивительный человек. В ваши годы, при вашей биографии оставаться столь впечатлительным, я бы даже сказал, экзальтированным человеком? И это психиатр, кандидат наук!

Бессонов оторвался от машинописных листков. Напротив него стоял невысокий слегка сутулый мужчина средних лет, насмешливо поблёскивая стёклами очков в никелированной оправе…

Знакомство с Беллерманом не оказало на Бессонова того удручающего впечатления, как с его замом Смирновым. Обходительный и мягкий собеседник, умный и глубоко знающий своё дело специалист, владеющий информацией в самых разных областях человеческой деятельности, Владислав Янович показался главврачу скорее даже располагающим к себе. Если бы не его прямая принадлежность к неприятной ему структуре, возможно, Глеб Викторович попробовал бы установить с ним какие-то более или менее нормальные человеческие взаимоотношения. Но всё, что касалось спецкорпуса, явно относящегося к каким-то тёмным сторонам деятельности КГБ, категорически препятствовало человеческому общению с любым его представителем. Тем более, с первым лицом, каковым, судя по всему, Беллерман и являлся. К тому же, первая встреча с Владиславом Яновичем в «новом кабинете», где Бессонову предлагалось отныне трудиться «по совместительству», случилась в последний день перед отпуском. Августовский предосенний воздух и подаренная в горздраве путёвочка на двоих в Чехословакию манили, притупляя остроту восприятия и гася раздражительность. А потом были две чудесных недели с женой. Изумительные виды Златы Праги с её деловитой Вацлавской площадью, дивными звуками старинных музыкальных инструментов на Карловом Мосту, грандиозным шпилем Собора Святого Вита, мягкий курортный аромат благословенных Карловых Вар, о которых столько читано, и вот впервые воочию довелось узреть, таинственная прелесть холодных пещер с колодцами-гротами, внезапно раскрывающими свои дурманящие пустоты навстречу солнечному свету, поросшие по скалистой кромке стройными соснами… Неоднократно бывавший до этого за границей Бессонов, впервые оказался за пределами своей страны в качестве туриста. Он увидел совершенно другой мир, других людей. На какие-то мгновения ему начинало казаться, что всё, чем он занимался до сих пор в своей жизни, ирреальное. Все эти психо-патологические проявления человеческой жизни, вся эта «мозговая грязь», капля за каплей отравляющая бытие всякого, кто с нею соприкоснется. Как же так! Если мир вокруг может быть столь прекрасен и возвышен в своей естественной первозданной величественности, если творения человеческого гения могут вплетать в общую стройность мироздания свою волшебную нить, усиливая его красоту, то почему же он, неглупый, в общем-то, человек, по своей воле избрал путь, на котором нет и не может быть ничего и близкого ни к красоте, ни к гармонии. За годы работы в психиатрии, судебной медицине, а до этого, в начале своего поприща – военным врачом в полевых условиях, восприятие окружающего мира сузилось до анализа его болезненных проявлений. А оказывается, всё может быть удивительно просто и хорошо!

А может, ну их, этих смежников из «13-го»? Чего ради, собственно, забивать себе голову надуманными проблемами, когда всей жизни-то осталось, кто его знает, сколько? И разве не справедлива пословица: «Плетью обуха не перешибёшь»? Оттого, что Глеб Викторович Бессонов, как поляки в 1940-м с шашкой наголо против немецких танков, бросится очертя голову за справедливость против «чёрной спецуры» во главе с Беллерманом, ничего путного всё равно не сделается, а значит, ничего к лучшему и не изменится, за то жизнь себе поломать – это запросто! Как мучили они людей, так и будут мучить. В конце концов, разве сам он, при всей своей щепетильности, разве не имеет за плечами хотя бы одного поступка, который можно было бы оспорить с этической точки зрения – хоть врачебной, хоть общечеловеческой?

Воротясь в сентябре в «Дурку», Бессонов безропотно принял всё, что приготовила судьба. Он спокойно выполнял основную работу и дополнительную – консультанта в 13-м корпусе. Консультации давал по разным поводам. К нему направляли больных строго определённого сорта. Тихие шизофреники с синдромом раздвоенного сознания, нередко с внешним сходством с образами, которые на себя наводили в течение болезни. Никаких других обязанностей смежники не вменяли. Так прошёл год. Бессонов вообще забыл о том, что когда-то получал страшный пакет, мобилизационное предписание, выслушивал провокационные речи майора Смирнова. Научился пропускать их мимо ушей.

Вновь наступила благословенная пора отдыха. Как всегда, в августе. Сыновья, которые уже подросли и могли вполне самостоятельно решать для себя, что и где им делать летом, хотя и жили ещё в родительском доме, на этот раз, наслушавшись их прошлогодних рассказов, решили повторить их вояж, отправившись в Прагу по линии молодёжного турбюро «Спутник». А родители провели всё отпускное время на даче. В одно из дождливых воскресений, когда ничего не оставалось делать, как пить чай на веранде в ожидании солнца или хотя бы прекращения дождя, в их калитку постучались.

– Кому бы это? – переглянулись Глеб Викторович с женой, и он, ворча, пошёл открывать незваному гостю.