Текст книги "Одержимые войной. Доля"

Дима взял листок, скользнул глазами по фотографии, по имени и фамилии, затем споткнулся о строку, в которой внимание зацепило слово «операция», но смысла так и не понял, потом снова перевёл взгляд на фотографию и стал смутно припоминать:

– Это Андрей Долин из «Шурави» и редакции «Памяти»? – председатель вернул листок доктору, и тот его столь же неспешными движениями засунул обратно в стопку, в самую серединку.

– Молодому человеку потребовалась серьезная помощь. К счастью, она вполне в моих силах, я её оказал. Ничего патологического. Так, переутомление, плюс «афганский синдром». Иными словами, у парня застоялись некоторые военные воспоминания и стали накладываться на сегодняшние впечатления. Главное, что нужно было для него сделать, причём, нам обоим…

Локтев вперил в доктора недоуменный взгляд.

– Да-да, не удивляйтесь. Именно, обоим. Нужно было поменять образ жизни и работы этого парня. У него великолепные данные для работы с людьми, о которых он сам не знал, пока не пришёл в «Память». Но там он на общественных началах. А так он работает в кооперативе «Шурави». Так вот. Я провёл с ним полный курс, прошёл почти год, он вполне отдохнул и окреп, полагаю, пора ввести его в вашу штабную команду. Нечего ему пахать в своём «Шурави». Ему лучше действовать головой, а не руками. Подумайте, Дима. Придумайте для Долина должность, связанную с выборами. Кстати, он очень неплохо пишет тексты.

– Мы что, разве будем участвовать в выборах?!

– А не с этой целью, в конечном счете, и создавался фонд? Прекраснодушные филантропические штучки – это я на счёт помощи сирым и обездоленным, – дело прошлого, а не будущего.

– Мне кажется, что задача все-таки несколько иная. Партийное строительство – да, участие в работе обкома, может быть, даже ЦК – да, а вот выборы… Съезд народных депутатов, что ли? Это как-то… Гм!

– Дмитрий Павлович, любезнейший, – поморщился Беллерман, – ну отчего ж вы всё время мыслите такими позавчерашними категориями? Или вы, извините, валяете передо мной ваньку, или гнусно лукавите, или действительно хотите, чтоб я вас принял за недоумка, и в вашем партруководстве вскоре поймут, что поставили не на того.

– Не понял! – рыкнул Локтев, на что доктор добродушно ответил:

– Все просто! Какой год на дворе? Какие партийные строители? Какой съезд народных депутатов? Не сегодня-завтра система прикажет долго жить, и что нам тогда утереться, что ли! Абсолютно не приемлю вашего упрямства, достойного лучшего применения. Оглянитесь: КПСС вымирает, партбилет становится роскошью для того, кто всерьёз думает о своей карьере. Генсек абсолютно ничем реально не управляет. Как президент он ещё что-то значит, и то временно. Первые, кто сольют вашего дражайшего генсека, будут его партийные соратники. Чуть задует иной ветерок, побросают они свои билетики, и шумной стайкой вспорхнут на другое крылечко. Отыгрались в эти ритуальные танцы, пора разучивать новые. У вас же целая готовая структура. Тысячи соратников, капиталы, отлаженная машина руководства, выстроенная вертикаль власти. Чего же ещё-то, не понимаю?!

– Всё-таки, Владислав Янович, вы беспартийный, – выдохнул Локтев и помрачнел. Ему решительно не нравился весь ход разговора.

– Да какое это теперь имеет значение! – всплеснул руками доктор, задев пресс-папье на столе. – Или вы, в самом деле, такой дурачок, что думаете, будто в недавнем прошлом можно было получить учёную степень, звание профессора, высокое положение в обществе и оставаться беспартийным? При моей-то специальности!

– А что особенного в специальности?

– Ну, нет, вы меня потрясли! Дима, так ведь психология!! Понимаете? Пси-хо-ло-ги-я! Не бирюльки, а социальное оружие. Его не всучат в первые попавшиеся руки?! В наших рядах непроверенных нет. Партия десятилетиями успешно справлялась с ролью просеивателя душ. Отбирались определённые, выстраивались по ранжиру, и вперёд! Но мавр сделал своё дело и может уходить. Я понятно говорю?

– Значит, – задумчиво произнес Локтев, – вы склоняете меня к тому, чтоб я был готов резко перестроиться, ибо скоро всё рухнет… Прямо как щелкопёры из «Огонька»? И как я должен после этого относиться к вам, наконец? Тем более, вы коммунист!

– Ах, чёрт вас побери, буквоед! Нахватались! Перестаньте молоть чепуху. Поймите же, наконец, в августе всё рухнет! И не будет никакой проверки из гороно! И никакого пленума горкома! Ничего этого уже не будет! Пройдёт совсем немного времени, и на партийных функционеров, вовремя не пристроившихся в новые колонны, объявят настоящую охоту. Понимаете вы, Локтев, партийный функционер с незначительным стажем?! Вас будут по тюрьмам пихать!

– Это кого же? Секретарей обкомов, секретарей ЦК?

– Да бросьте вы! Эти отсидятся до последнего, если не получат сейчас более выгодного предложения. Выйдут потом, по команде.

– От кого?

– Да хотя бы от президента.

– Он же генсек! Это невозможно.

– Что невозможно?! Совмещение этих двух постов невозможно, однако, как видите, наличествует в полный рост. И кто вам сказал, что завтра у нас будет тот же президент и вообще будет президент?

– Но это же катастрофа! Развал страны! Фантазируете, не иначе, – пробурчал Дима, а у самого заколотилось сердце: «А вдруг прав очкарик? Уж больно похоже на правду. Всё же смешалось в нашем королевстве. Собственно, разве не с теми же вопросами и шёл сегодня к нему? Ан вот, как вышло. Вербует, и не постесняется! Гад!»

– И что с того, что катастрофа? Мало ли их было за последнее пятилетие? Один Чернобыль чего стоит! И впереди будет не меньше. И потом… Откуда такая абсолютная уверенность, что развал страны так плох? Верхи не спо-соб-ны управлять такой большой страной. С развалом жёсткой вертикали, с распадом госплана и госснаба, вусмерть завравшегося госкомстата Союз абсолютно неизбежно разделится на части. Не понимать этого может только очень недалёкий человек.

– Вот, что Владислав Янович, вставая, молвил председатель, – будем считать, разговора не было. Того молодого человека, которого вы мне порекомендовали, я посмотрю. Уж не знаю, почему за него ходатайствуете. Родственник он вам или кто, но решать сам буду. Не подойдёт – не обессудьте… Как к специалисту у меня к вам никаких претензий. Работайте. Что касается помощи мне, спасибо, как говорится, на добром слове. Сам как-нибудь разберусь. Чай, мозги не совсем жиром заплыли. Не нравятся мне ваши разговоры, прямо скажу. Принять ваших суждений решительно не могу. Разные у нас платформы, и всё тут. Время у нас – не тридцать седьмой, плюрализм, и всё такое. Так что расстанемся по-доброму, каждый при своём. Бывайте здоровы!

– Плюрализм – род психического расстройства, при котором человек получает удовлетворение, совершая половой акт в присутствии зрителей, – в спину уходящему бросил Беллерман и тоже встал из-за стола. – Придётся доложить Можаеву о вашей неадекватности.

Уже взявшись за дверную ручку, Дима словно получил разряд вольт этак в 500. Борис Васильевич Можаев, недавно занявший пост первого секретаря обкома, выходец из тех же ставропольских краёв, что и генсек, по слухам, в молодости пересекался с ним, чем, наверное, и объяснялась его стремительная карьера, когда многие внезапно теряли влияние, держался ровно, что некоторых настораживало. Этакий непотопляемый в шторме усобиц новейших времён! Никогда не противореча ни старикам из своего окружения, ни молодым честолюбцам, энергично прорывающимся наверх, Борис Васильевич умудрялся делать так, что каждый получал своё, и парторганизация ловко миновала пучины конфликтов, в которых погрязли соседние. Даже прошедший после последней партконференции пленум, где обсуждались её итоги, в отличие от аналогичных пленумов в других городах и весях, не вызвал резких движений внутри организации. На удивление: никого не исключили, только один, да и тот, как поговаривали, у кого «не все дома», вышел из рядов КПСС, объявлено всего два замечания, ни одного выговора. Присутствовавшая на пленуме «шишка» из Москвы отбыла вполне удовлетворённой. А над полоумным выскочкой, бросившим партбилет прямо на пленуме, уже наутро весь город в голос смеялся. Газеты осветили событие фельетоном или отмолчались: вроде событие внутрипартийное и не заслуживает внимания широкой городской общественности в эпоху отказа партии от диктата. И вот теперь роль второго полоумного в городской парторганизации уготована ему, председателю фонда ветеранов и семей погибших в Республике Афганистан Дмитрию Павловичу Локтеву, кандидату в члены бюро обкома, не имевшему ни одного взыскания?!! Беллерман, словно любовался произведённым его словами эффектом. Локтев продолжал стоять, ещё держась одеревеневшей рукой за дверную ручку, но его энергия иссякала с каждым словом профессора.

– Что вы сказали? – шёпотом проговорил Локтев, развернувшись лицом к доктору и меряя его тяжелым взглядом, от которого тот и не думал увернуться, напротив, с улыбкой приняв прямо в стёкла очков.

– То, что разговор наш с вами далеко не окончен. И поступать вам лучше по уму, а не по сердцу. Так-то вот, молодой человек, – жестяным тоном ответил Беллерман, не снимая улыбки с лица.

– В таком случае, извольте объясниться, откуда вы всё это…?

– О чём вы? О том, что в стране кризис, и привели её к этому кризису коммунисты? А вы этого не знали? – Дима лишь скрипнул зубами. – Или о том, что партия теряет по десятку тысяч членов в месяц, и процесс уже неостановим? Это тоже для вас новость?

– КПСС последовательно очищается от проходимцев и дешёвых карьеристов, – сквозь зубы процедил Локтев.

Беллерман беззвучно рассмеялся:

– Это вы о себе так сурово? Будет вам! – отсмеявшись, он внезапно стёр с лица улыбку и абсолютно ровным голосом без оттенков произнёс:

– Не повторяйте за неумными агитаторами чушь, которой они потчуют быдло. Вы не быдло, а элита, не забывайте. Элита, забывшая о своей священной миссии, заканчивает путь на эшафоте. Вспомните Робеспьера и некоторых романтиков типа химика Лавуазье.

Дмитрий, наконец, оторвался от двери, проплыл к креслу и упал в него, не сводя полного теперь уже отчаянья взгляда с Беллермана. Тот же продолжал ничуть не изменившимся тоном:

– Ваша задача – выжить в изменившихся условиях, сохранить и укрепить организацию и не растерять при переходе людей. Перестройка закончилась. Следующий этап перестрелка. Потом – перекличка.

– Перепись, – брякнул Локтев, на что Беллерман расхохотался:

– Браво! Подскажу. Наверху ценят юмор. Ну не смотрите же на меня так, Дима. Неужели до сих пор не поняли, из чьей я команды?

– Откуда мне знать?! Я человек маленький, все больше по кооперативной части, мне до высокой политики, как до Китая раком. Так что не обессудьте, Владислав Янович, – с желчью в голосе проговорил Локтев и уставился в пол перед собою. Полминуты назад смеявшийся Беллерман резко замолчал, выражение лица изменилось внезапно, как по команде с невидимого пульта управления. Смех профессора по тембру не соотносился с его речевым голосом. Точно в помещении появился посторонний и бесцеремонно вмешался в разговор двоих. Но иллюзия постороннего присутствия прекратилась, как и возникла – Беллерман сурово молчал, вперив взгляд в поникшего собеседника. Глаза, не видные сквозь очки, на мгновение вспыхнули пронзительным огоньком и тут же погасли.

– Видите ли, Дима, я абсолютно не принимаю подобных шуток. Не смешно, когда уважаемый лидер серьезного общественно-политического объединения, управляющий солидными финансовыми и человеческими ресурсами, говорит о себе «маленький». Я понятно объясняю?

– На счет финансов, может, так дело и обстоит. Спорить не стану, разве добавлю, что могли бы быть и побольше эти самые ресурсы. Что до человеческого фактора, то тут вы меня серьёзно переоцениваете, доктор. Если партия доверила мне какую-то скромную роль в своем аппарате, это не значит, что я политик. А непосредственно по фонду больше шуму, чем реальных дел. Это, знаете ли, кампания очередная. Стали из нашего брата делать плакатик, мол, смотрите на афганцев и учитесь мыслить по-новому, вот вам и социализм с человеческим лицом. А кто представляет этот социализм? Реалии-то на пятнадцать-двадцать человек, остальное, как сказал Сахаров, – агрессивно-послушное большинство. Люди просто деньги зарабатывают. И им до высоких материй, как…

– …до Китая раком, – закончил одну из любимых присказок председателя Беллерман и отмахнулся рукой ото всего, что тот только что сказал. – Вот вы, Дима, и диссидента нашего цитировать изволили. Фактик абсолютно характерный, позволю себе заметить. Но то, что говорите, вы уж меня простите, абсолютная чушь! Что ещё за большинство, которое зарабатывает деньги? Оно что, само по себе существует, в отрыве, так сказать, от своего лидера? Откуда бы оно взялось, это самое большинство, если б не было вас? С неба что ли? Нет, милейший, именно вы с вашей, как нынче модно это называть, харизмой, потянули за собой весь эшелончик. Потому и продвигают вас вверх по лестнице, и с каждым шагом всё большее количество людей подпирает вас. А что до денег, то тут у вас, несмотря на экономический ликбез, в голове абсолютная каша. Как по-вашему, что такое деньги?

– По Марксу или…?

– Да хоть по Дарвину! – усмехнулся Беллерман.

– Эквивалент труда. По-моему, яснее не скажешь.

– Экий вы, право, упрямец! У нас тут не партсобрание и не экзамен по диамату. Вы-то сами, Дима, что по этому поводу думаете?

– А что сказал, то и думаю, – буркнул Дима.

– Перестаньте валять ваньку. Вы так не думаете и прекрасно знаете, что деньги не только не являются эквивалентом труда, но никогда им не были, а главное, они вообще не эквивалент чего бы то ни было. Они сами в себе ценность. Поскольку деньги, а я имею в виду не те гроши, при помощи обмена которыми мы покупаем в лавке рогалики и пиво, а именно деньги – капиталы, так вот, деньги – это символ власти. Настоящая власть означает настоящие деньги. И наоборот. Настоящие деньги – это те, что никогда не пересчитывают. Наименьшая единица измерения – один кейс. Там не может быть на сотню баксов больше или меньше. Это всё равно, как если бы скипетр в руках у монарха оказался с отломанной верхушкой или с лишним вензелем на рукояти. Нет. Кейсы с аккуратными пачками в банковской упаковке переходят из рук в руки не в оплату за товары и услуги, и уж тем более не за труд. Ни один человек в мире не может произвести за свою жизнь столько, чтобы его труд был оценен в сотню миллионов раз выше, чем годовой труд фермера, прокормившего небольшую деревню. Исключено законами физики. Но один может располагать единолично соответствующей суммой, обладая соответствующей властью. Я понятно говорю?

– Вполне. Только к чему это вы клоните?

– А к тому, любезный мой председатель, что не кривите физиономию при разговорах о политике, если ничего в ней не смыслите.

– Вот видите, доктор, вы и проговорились. Раз я ничего не смыслю в политике, то на кой ляд мне туда соваться?

– Рейган не смыслит не только в политике, но и ни в чём в жизни. Однако это не помешало ему быть президентом США. Дело не в том, осмысленно или не совсем осмысленно подходит человек к решению стоящих перед ним задач, а в том, чтоб их, в конце концов, решать.

– Вы хотите сказать, что я не решаю?

– Недостаточно осмысленно, хотя именно в вашем случае от осмысления многое прояснится и для вас, и для тех, кто с вами играет, – последнее слово Беллерман произнёс с некоторым акцентом в голосе, чего Локтев не мог не заметить. Председатель насупился и уставился профессору в стёкла очков, ожидая услышать разъяснения.

– Всё сущее игра, – словно отвечая на немой вопрос собеседника, продекламировал профессор, после чего встал, прошёлся по кабинету, и, замерев в противоположном от председателя углу со скрещёнными руками в позе поэта на картине Кипренского, продолжил:

– Вы оказались на своём месте, и играете роль, в которой ни черта не смыслили ещё каких-то пару лет назад. Теперешний Локтев отличается от Локтева образца 86-го года так же, как актер Рейган от президента Рейгана. Задача не в том, чтоб смыслить в политике, а в том, чтоб играть в ней какую-то роль. И потом, Дима, политика такая вещь, в которой необязательно, даже невозможно что-либо смыслить. Абсолютно невозможно.

– Что ж, по-вашему, Горбачёв ни черта не смыслит в политике?

– Как и Ельцин, и Рейган, и все, кто этим занимаются… на глазах у изумлённой публики. Они просто играют свои роли, которые им пишут специалисты. Те владеют вопросом в узкой области каждый, но все вместе кое-что смыслят. И это уже серьёзно. А чтоб играть роль, в неё просто нужно верить, – последнее слово Беллерман произнёс с особым акцентом, нараспев и, блеснув очаровательной улыбкой, какой, наверное, Джеймс Бонд разил своих многочисленных любовниц.

Локтев снова встал с кресла и резко тряхнул головой.

– Я что-то не пойму, Владислав Янович, – молвил он, – или вы меня за дурака держите, или сами не знаете, чего хотите. Сначала вы говорили о том, чтобы я помог вашему протеже…

– Это ваш человек, любезный Дмитрий Палыч, ваш. Не я же с ним вместе кормил мух в Афганистане.

– Хорошо, пусть мой. Но подсовываете его кандидатуру в штаб вы. И лечите от невроза вы. Потом предлагаете самому полечиться…

– Cпаси Бог! Я говорил только о том, чтобы вы как следует отдохнули, подкрепили силы в пансионате. А вы сразу выворачиваете так, будто я лечить вас вздумал. Впрочем, – доктор тоже встал со своего места, неторопливо подошел вплотную к председателю и пропел, не спуская с него цепких глаз, – подлечиться вам тоже не помешало бы. Работа нервная.

– Нервная, – хмыкнул Локтев, – будешь тут нервным. Разговоры-то провокационные. И вообще, доктор, – председатель мягко отстранился от Беллермана, переводя взгляд на стопку бумаг на его столе, – вы говорили что-то на счет денег, что якобы не имеют значения.

– Ни малейшего, – кивнул Беллерман.

– Что конкретно вы имели в виду? Вы что-то хотите мне предложить, как я понимаю?

– Умница! Молодец! – отчего-то обрадовался профессор, и лицо его снова просияло. – Очень точно сформулировано. Абсолютно правильно! Предложить, именно предложить. Я намерен предложить вам власть. Согласитесь, что это много больше просто денег, которые действительно, в этом контексте, ничего не стоят.

– Разве у меня нет власти? Достаточной, чтоб жить по-человечески. Ровно сколько надо, чтоб чувствовать себя на своём месте.

– Вы знаете, где оно, ваше место? Волею некоторого количества людей вы оказались на месте, на котором играете свою роль. Играете, надо сказать, хорошо. Вас продвигают. Вам покровительствуют. Вам позволяют кое-что делать для вашей паствы. Назовём так. Сотни, а то и тысячи людей, кому вы оказали существенную помощь и поддержку, устроили на работу, помогли с жильём, учёбой, лечением, и тому подобное, так вот, все эти люди – ваш политический капитал. Их выбор будет всегда на вашей стороне, нужно лишь правильно распорядиться этим капиталом, приобретая власть. Разве это не стоит того, чтоб, отбросив досужие разговоры о партии, нравственности, сделать шаг?

– Куда?

– Наверх. На настоящий верх. Вот вам модель, – Беллерман достал из кармана 20-долларовую купюру и развернул перед носом у Локтева. – Видите изображение пирамиды? Это ясная модель общества. Тринадцать уровней власти соответствуют четырнадцати иерархиям, каждая из которых охватывает свой круг понятий, свой объём знаний и денег, свой градус посвящения в тайны того, что вы называете политикой. На самом деле, это всё игра. Но цель игры – пройти по всем этажам пирамиды, от тринадцатого вот тут, внизу, – доктор ткнул пальцем в нижнюю часть изображенной на купюре пирамиды, – до первого. И если внизу кирпичиков много, то наверху, в вершине – всего один. Видите верхний треугольный кирпич с глазом посреди? Вот он и есть абсолютно единственная конечная цель игры. Он оторван от всей остальной пирамиды. Его задача надзирать за всем. Потому тут изображён глаз. Вы хотели бы стать «смотрящим»?

– Какой-то тюремный термин, – поморщился Дима, – глаз наверху действительно оторван. Наверное, туда невозможно попасть. Так что, если откровенно, туда я и не хочу.

– Опять молодец! – вновь чему-то обрадовался Беллерман, вернулся за стол, сел на своё прежнее место и запустил руку в кипу бумаг, извлекая из неё какой-то листок. Доллары исчезли в руках доктора, как у фокусника. А была ли купюра?

– Смотрите, – он протянул председателю расчерченный листок бумаги. – Это анкета. Заполните на досуге и принесите мне, как будете готовы. Торопиться с ответами не надо, но и затягивать не стоит. В августе перемены действительно всех коснутся, а в новом году ваша роль должна быть принципиально новой. Если уж играть, то по крупному. И вы правы, на самый верх заглядываться не стоит. Почитайте, подумайте, а я не стану вас больше задерживать. Вы и так перенервничали. Нельзя быть таким напуганным, Дима. – Председатель, разглядывая протянутую ему анкету, не обратил внимания, что доктор в который раз назвал его по имени без отчества, чего не делал прежде. – Вас пугают химеры прошлого. Абсолютно новая ситуация, надо пользоваться. Ковать железо, пока горячо. Удачи!

И Владислав Янович протянул Локтеву мягкую теплую ладонь, слегка влажную, но достаточно крепкую для мужского рукопожатия. Локтев покинул кабинет в смятении. Он чувствовал, что его «обработали». Но как и зачем, понять не мог. Голова кружилась от обилия информации. Но была ли она нужной, полезной или хламом, понять не мог. Выходя от Беллермана, Локтев твёрдо решил больше не возвращаться, но уже через пять минут забыл о решении. Анкета в руке странным образом интриговала, хотелось расспросить психолога, что ещё за штуковина такая, какой смысл. В тот же вечер Локтев её заполнил.

Доктор, тем временем, оставшись один, расхаживал по кабинету, сосредоточенно анализируя проведённую беседу, и отмечал про себя: «Управляем, вполне управляем. Это хорошо. А то, что с гонором, так и ладно! Красивее выйдет. Ценный кадр, если правильно играть…». Подошел к окну, закрыл жалюзи и начал собираться. Время позднее, приличные люди торопятся по домам. И семейным и бобылям надо ночами отдыхать… Хотя, нет. Не всем, конечно. Есть вполне определенные категории людей, что по ночам работают. Во-первых, поэты – с горящими глазами, полными галлюцинаций. Во-вторых, преступники и сыщики, по большому счёту, две половинки одного яблока. В-третьих, спецслужбы и колдуны. Такие же половинки.

Перед тем, как повернуть выключатель, Владислав Янович на миг застыл, неподвижно блестя стеклами в никелированной оправе очков. Всё ли правильно? Нет ли ошибки? Может, подумать о других кандидатурах? На интересующие его объекты можно выйти разными путями. Конечно, «чистая» манипуляция сознанием как искусство, без специальных задач тоже заслуживает всяческого внимания. И уже одно то, что Великий Эксперимент начался, не может не радовать. Но одно дело просто научный результат, а другое – результат практический. От Беллермана не в меньшей степени ждут второго. И если Долин, при всей своей интереснейшей родословной, но и со своими заморочками, как ни странно, достаточно податлив, то Дмитрий Павлович Локтев не столь прост, с характером, может взбрыкнуть, и тогда весь продуманный до мелочей сценарий полетит к чёртовой матери!.. А работать с одним без второго значительно труднее… Нет, других кандидатур не найти. Времени осталось капли, и если отступить сейчас, великого дела не сделаешь никогда. Он, профессор Беллерман, не ошибся в своём выборе. Итак, Локтев и Долин…

Профессор повернул выключатель и вышел из кабинета. А Дмитрий Локтев, тем временем, ехал домой на своём верном «Форде» и, машинально реагируя на дорогу, мыслями ушёл далеко-далеко.

…Итак, их девятнадцать. Больше, чем трое на одного! И, похоже, неплохо вооружены. Выполнить задачу – отнять их груз неповреждённым, при таком неравенстве сил, используя только преимущество внезапности и преимущество позиции сверху, маловероятно. Что же предпримет Угрюмов? Додумать свою мысль Локтев не успевает. Караван из девятнадцати человек, медленно двигавшийся вдоль ручья, вдруг замирает. Как и предсказывал старлей. Интересно, с чего бы? Однако вот-вот последует команда открывать огонь. Локтев медленно, осторожно, чтобы избежать громкого щелчка, передёрнул затвор, досылая патрон в патронник и, щуря глаз, начал брать на мушку замыкающего. Занятый целью, он не обратил внимание на странную суету в голове колонны. Двое бородачей в длинных рубахах и шароварах начинают о чём-то спорить, отчаянно жестикулируя. Один указывает рукой вверх, на склон, где притаилась кучка из шестерых «шурави». Но их-то они не могут видеть! Скорей всего, просто предполагают, что оттуда может исходить угроза для каравана. Второй размашисто машет рукой вперёд по ходу движения. Остальные молча ожидают, пока двое придут к согласию. Рука Локтева, сжимавшая цевьё автомата на щербатых камушках, слегка затекла, и он аккуратно, чтоб не вызвать осыпи, переложил оружие правее, разминая затекшую руку. В этот самый момент раздаётся тихая команда «Огонь!». Чертыхнувшись про себя, что, как всегда, не вовремя, он перехватывает автомат в нормальное положение, снова выцеливает замыкающего и, поймав его с опозданием от команды в несколько секунд, плавно нажимает на спусковой крючок. Послушное оружие издает сухой щёлкающий звук, утыкаясь прикладом в плечо, и смертоносные девять граммов летят к своей жертве. Она нелепо подпрыгивает, теряя в воздухе с головы тюрбан, и валится лицом в ручей. Готов! Тотчас выстрелы раздаются с остальных пяти точек, где засели товарищи, и в рядах вставшей колонны начинается смятение. Один из «духов» стремительно расчехляет хорошо знакомую трубу миномёта и направляет её, кажется, прямо на Локтева. Залп происходит одновременно с выстрелом Габуния, по прозвищу Гоблин. Внимательный грузин засёк миномётчика и положил его, не успев только опередить произведённого им выстрела. Мина с противным свистом падает сверху. По звуку трудно понять, куда именно, но, похоже, рванёт где-то совсем рядом. В ушах звенит голос старлея «Ложи-ись!», но и так понятно, без команды, что к чему. Тем более, никто и не вставал. Смешно… Вот он, автоматизм! Взрыв раздаётся в нескольких метрах от распадка, прикрывающего Локтева. Шестым чувством он понимает, что именно нужно делать, и рывком перекатывается в сторону, прижимая к груди автомат. Так он оказывается на совершенно открытом месте. Казалось бы, глупо! Но интуиция не подвела: именно в эту секунду вторая мина ложится точно в то место, где он только что лежал. Вторая! Откуда? Локтев приподымает голову и видит ещё троих «духов», расчехливших миномёты. Времени на раздумье нет. Не защищаемый более камнями, он привстает и наводит оружие «с колена» одного из миномётчиков. Ещё один точный выстрел, и бородач падает плашмя, пытаясь обнять металлическую трубу миномёта, точно та может удержать его. Мёртв! Пуля раскрошила полчерепа, и рыхлое месиво мозгов сейчас стекает вниз по ручью. Несколько пуль отрывисто взвизгивают по каменным уступам чуть в стороне, из-за одного слышен хриплый мат Прохорова. Локтев кричит:

– Порох! Ты цел?

– Рожу поцарапал, дух паскудный! Мать его раз-так! – отвечает тот же хриплый голос, и тут же Локтев слышит старлея:

– Не болтать! Куда высунулся, Локтев? Назад, дурак!

А он уже и так ретируется на прежнее место. С вечера заготовленное «лежбище» слегка разворотило, от слабо дымящихся осколков несёт зловонной гарью. Но это ничего! Второй раз в одно место мина не ляжет! Перестрелка продолжается. Пока никто из «духов» не предпринимает попыток лезть вверх. Кажется, они ещё не осознали своего численного перевеса. Их осталось 15. Всё равно много! Надо «работать» дальше. Что же, всё-таки, заставило их остановиться? И откуда Угрюмов знал, что они остановятся? Впрочем, задаваться вопросами особенно времени нет. Пули насвистывают свои короткие мотивчики всё чаще и всё ближе. Эх, будет ли обещанная подмога?

Габуния, отличный стрелок, кладёт ещё одного «духа». Но, похоже, только ранил. Тот ползёт в сторону от каравана, волоча за собой автомат. Останавливается и начинает вскидывать его. Кажется, раненный собирается отстреливаться. Локтев выцеливает его лежащую фигуру и добивает. Так, есть! Ещё один! В нём вдруг просыпается странный спортивный азарт. Следя за ходом боестолкновения, он играет в обратный отсчёт: «Пятнадцать… четырнадцать… тринадцать…» Интересно, думает он, доведём ли мы счёт по головам хотя бы до равенства? В тот момент, когда, разя короткой очередью очередного бородача, он додумывает эту мысль, слева раздаётся взрыв разорвавшейся мины, камушки, а может, и осколки, звонко стукаются о каску, Локтев на миг вжимается в склон, а когда подымает голову и глядит туда, где только что рвануло, видит окровавленный кусок туловища в х/б. Неестественно вывернутая левая рука, часть плеча и кусок торса с торчащими в разные стороны розовыми рёбрами, на которых болтаются подвяленные остатки человеческого мяса. Прямое попадание! После такого в живых не остаются. У нас 200-й? Кто это?

Сквозь шум непрекращающейся перестрелки до слуха Локтева долетает выкрик Угрюмова:

– Прохоров, подбери оружие Вятича! Не прекращать боя!

– Товарищ старший лейтенант! – раздаётся голос до сих пор молчавшего Кулика, – Мы их додавим! Всех сделаем!

– Кого не застрелишь, Кубик, животом затрясёшь! – склабится Габуния и, будто не глядя, разит наповал ещё одного «духа». «Всё-таки, он настоящий снайпер! Это ж надо так! Но отчего же эти здесь встали? – продолжает размышлять Локтев, параллельно ведя прицельный огонь и обратный отсчёт оставшихся в живых: – Одиннадцать… Десять… Девять…».

Бой длится уже, наверное, полчаса. Караван не пытается уйти. Понимают, что спрятаться здесь негде. Бежать хуже, чем принимать бой. Так хоть какая-то надежда есть. Но отчего не пытаются штурмовать склон? Думают, что «шурави» здесь целая рота? Сквозь грохот до ушей донёсся раскатистый гул приближающихся вертушек. «Ну, слава тебе, яйца! – мысленно спохабничал Локтев. – Сейчас заберут». В тот самый миг, когда из-за Двух Пальцев показывается вереница грозных винтокрылых машин, тупой удар по каске выключает сознание бойца. Последняя мысль ошалевшего Локтева: «Так 200-й или 300-й?»