Текст книги "Последний год"

ЭТО ГОЛОС ДНЕЙ МИНУВШИХ…

Вам из диких стран принес я

Эту песнь о Гайавате!

Г. Лонгфелло. «Песнь о Гайавате»

Лагерь лейтенанта Брентвуда стоял на склоне высокой сопки, скудно поросшей сосной. Ниже лагеря, у подножия сопки, мощно катил черные волны Юкон. Противоположный равнинный берег лежал пышными пойменными лугами, утопавшими в сочных высоких травах. Сквозь их зелень прорывались красные, голубые, желтые, фиолетовые вспышки цветов. Буйные краски, изобилие, Щедрость природы!

Две палатки – вот и весь лагерь лейтенанта Брентвуда. В его топографическом отряде всего два солдата, капрал и три траппера, на обязанности которых было снабжать людей и собак мясом и охранять лагерь, когда офицер и солдаты уходили на съемки.

Но в охране лагеря необходимости, по сути дела, не было. Индейцам, видимо, не нравилось, что белые идут все глубже и глубже в их страну, открывая ее тайны, но ни разу они не нападали на отряд. Они лишь избегали встреч с американцами. Люди Брентвуда видели краснокожих только издали. Индейцы появлялись внезапно одиночками или небольшими группами и также внезапно исчезали. Это раздражало и беспокоило лейтенанта. Отряд часто нуждался то в лодках, то, при переходе через холмистые местности, в добавочных собаках для летних нарт, нагруженных топографическими инструментами, то в проводниках, когда отряд попадал в болота. Брентвуд, отправляясь в поход, твердо надеялся на помощь местных жителей, а индейцы, не открыто враждебные, но и не дружелюбные, упорно отказывались от встреч с белыми.

Длинный летний день перешел незаметно в такую же светлую солнечную ночь. Лейтенант и солдаты вернулись со съемки и купались в Юконе. Их веселые голоса далеко и звонко неслись по реке. Два траппера готовили ужин на всю партию; один потрошил птицу, другой пек пресные лепешки. Они оба подняли головы, услышав тяжелые шаги в сосняке. К костру подошел третий траппер, длинноногий и грудастый великан, и сбросил с плеча крупного горного козла. Потрошивший птицу рыжебородый орегонец Боб Ламмерс оглядел козлиную тушу ревнивым охотницким взглядом и сказал завистливо:

– Узнаю выстрел Тима. Всегда в голову и всегда между рогов!

– Дайте скорее что-нибудь пожевать, иначе я сдохну с голоду! – сказал Тимоти Уомбл, садясь к костру. Он выбрал из стопки испеченных лепешек самую большую и толстую и начал жадно есть.

– Не завидуй, Боб, – сказал он, макая лепешку в растопленное сало. – Козла застрелил не я. Я стрелял, но промахнулся. Не успел выругаться, слышу второй выстрел, и козел свалился со скалы.

– А кто же был второй охотник?

– Индеец.

– А ты накостылял индейцу по шее и отнял козла? – захохотал Ламмерс. – Здесь ты, конечно, не промахнулся?

– Так поступают с индейцами у вас в Орегоне? – ядовито спросил третий траппер, молодой канадский француз Жюль Каррент.

– Нет, старина, мы расстались с индейцем друзьями, – ответил Уомбл. – Покурили из его трубки моего табаку, и он подарил мне козла.

– А ты догадался спросить у него, почему они, сыны дьявола, не хотят дружить с нами? – заинтересованно спросил Ламмерс.

– Конечно, догадался. Он ответил мне так: «Спроси у твоего друга, Боба Ламмерса, будет он дружить с нами, индейцами, если мы придем в Орегон и начнем разведывать дороги к их поселкам, искать броды через их реки и перевалы через их горы?»

Ламмерс почесал задумчиво рыжую бороду и вскинул на Уомбла простодушные глаза:

– А ты прав, Тим. Мы для них плохие друзья.

– Вот чудо! – сделал Жюль удивленные глаза. – Оказывается и в Орегоне попадаются умные люди.

– Я после отвечу тебе, канадская рысь! – беззлобно показал Ламмерс кулак Карренту. – Скажи, Тим, а почему же тогда индейцы не нападают на нас? Я каждый день жду выстрелов с их стороны.

– Не жди. Им запретил нападать на нас их белый вождь.

– Белый вождь? Белый человек? Американец?

– Русский. Он сказал своим воинам: «Это простые, маленькие люди, они пришли в наши земли не тропой войны, и я не позволю проливать их кровь».

– Он добрый, этот белый вождь, – сказал Каррент.

– И добрый, и умный! – воскликнул Ламмерс. – Правильно делает, что не хочет дразнить сварливого дядюшку Сэма!

– О ком вы рассказываете, Уомбл? Кто запретил индейцам проливать нашу кровь? – крикнул Брентвуд. Он вернулся с реки и стоял около своей палатки.

– Идите сюда, лейтенант! – позвал его Ламмерс. – Уомбл рассказывает нам сказки.

Брентвуд подошел к костру и сел.

– Рассказывайте вашу сказку, Уомбл. Я слушаю.

– Это не сказка, мой лейтенант. Я сегодня встретился и даже разговаривал с местным индейцем-ттыне. Он рассказал мне, что главным вождем у них белый человек, русский.

– Давно?

– Индеец сказал: «Три зимы».

– А вы не спросили у индейца, как выглядит их белый вождь?

– Да, мой лейтенант. Это не старый еще человек, у него большие синие глаза и светлая борода. Белый вождь калека. У него на одной руке совсем нет пальцев, на другой – четыре пальца. Индеец сказал, что пальцы вождя отгрыз мороз. За вождем всюду ходит огромная собака, по словам индейца, тоже русская. У ттыне таких нет. Она никогда не лает, только кряхтит и шипит.

– Помнишь, Тимоти, русского траппера на Береговом редуте? – спросил, блестя глазами, Каррент. – Он был молодой, глаза синие, только очень печальные. И встретились мы с ним тоже три года назад.

– Я тоже вспомнил о нем, Жюль. Но как он попал сюда, за Юкон? Мне показалось, он собирался удрать с Аляски. Помнишь шкипера Пинка?

– С воспоминаниями после, Уомбл, – перебил их разговор лейтенант. – Что еще интересного вы узнали о белом вожде?

– Самое интересное, мой лейтенант, то, что индеец угостил меня лепешками из свежей ячменной муки и печеной картошкой.

– Муку и картошку индейцы купили у наших торговцев, – сказал Ламмерс. – Что же здесь интересного?

– Индейцы сами сеют ячмень и сажают картошку, капусту, репу. Это тоже не интересно?

– Вот и начинается сказка! – снисходительно улыбнулся Ламмерс. – Ячмень здесь не вызреет.

– Вы не правы, Ламмерс, – возразил лейтенант. – Есть особый сорт ячменя, гималайский, он дает урожай и здесь, в этих широтах.

– Налопался ячменя, орегонский бык? – шепнул Каррент Ламмерсу и получил крепкий удар локтем в бок.

– Сеять ячмень и сажать овощи индейцев научил их белый вождь, – продолжал Уомбл. – Индеец, с которым я говорил, молодой парень, готов молиться на своего белого вождя. Они не знают теперь зимних голодовок. А прежде каждую зиму у ттыне умирали дети, старики, женщины. Белый вождь научил их делать посуду из глины, находить в земле соль и железную руду, выплавлять ее и ковать железо. Интересный был разговор!

– Интересный разговор, согласен. Жалею, что я не мог принять участие, – сказал задумчиво лейтенант,

Он замолчал надолго, обняв руками колени и глядя поверх костра на зеленые равнины. Молчали и трапперы, и чувствовалось, что все думают о белом индейском вожде Во что угодно, в любую сказку можно поверить при этом таинственном, не дающем теней свете белой юконской ночи. Ламмерс зашевелился, вытащил плитку прессованного табаку и начал крошить охотничьим ножом прямо на ладони. Закурив трубку, он сказал убежденно:

– А все же индеец рассказал Тиму сказку или легенду, не знаю, что правильнее будет. Такую же сказку я слышал уже в Орегоне от индейцев-оджибвеев. Был у них такой же человек, не то вождь, не то святой пророк. Он учил индейцев сеять маис, ковать железо, обжигать глиняные горшки, писать и читать. Словом, обучал их всяким таким полезным делам. Он и проповедовал также. Какой же пророк не угощает проповедями? Он запрещал войны и говорил, что все люди на всей земле должны жить в мире, как братья. Оджибвеи называли и имя этого вождя и пророка, но я забыл.

– Гайавата? – быстро спросил Брентвуд.

– Верно, мой лейтенант! Гайавата! – воскликнул Ламмерс. – А вы от кого слышали о Гайавате? Тоже от индейцев?

– Нет. Я услышал о Гайавате от нашего американского поэта. Он написал чудесную поэму о легендарном индейском вожде.

– Вы знаете эту поэму, лейтенант? Прочитайте ее нам, – умоляюще посмотрел на Брентвуда канадец.

– Не знаю, Жюль. Разве что несколько строчек…

Глядя со светлой улыбкой на расстилающийся кругом, сияющий, цветущий, буйствующий красками мир, лейтенант прочитал негромко:

Это голос дней минувших,

Голос прошлого манящий

К молчаливому раздумью,

Говорящий так по-детски,

Что едва уловит ухо…

– А вот еще несколько строк:

И молился Гайавата

Не о ловкости в охоте,

Не о славе и победах,

Но о счастии, о благе

Всех племен и всех народов..

…Погребен топор кровавый,

Погребен навеки в землю

Тяжкий, грозный томагаук,

Позабыты клики битвы, —

Мир настал среди народов.

Мирно мог теперь охотник

Строить белую пирогу,

На бобров капканы ставить

И ловить сетями рыбу [85]85
  Отрывки из «Песни о Гайавате» Г. Лонгфелло, перевод И. Бунина, главы I, V, XIII.


[Закрыть]

– Это очень хорошо, – растроганно сказал Уомбл, когда Брентвуд замолчал. – Но это легенда и… как вы сказали, лейтенант? Поэма, да? А я рассказал вам правду. Я не знаю, где, на равнинах, в лесах или горных долинах живет здесь добрый, мудрый, белый вождь и учит свой краснокожий народ не хитростям сражений, не убийствам и грабежам, а мирной, счастливой жизни!

– Я бы очень хотел встретиться с этим белым Гайаватой, – сказал лейтенант, поднимаясь от костра.

– Зачем? – подозрительно и настороженно спросил Каррент.

– Чтобы пожать ему руку! – ответил Брентвуд, отходя к палатке.

Лейтенант был молод и чист душой.

– Думайте, что хотите, а по-моему, этот русский большой чудак! – ударил Ламмерс трубкой о ладонь, выбивая пепел. – Всю жизнь прожить с индейцами! Хо-хо! Ни выпить с друзьями, ни песню спеть, ни подраться честно, ни поволочиться за синеглазой белобрысой девчонкой?.. Конечно, чудак!

– Почему чудак? – тихо сказал Жюль Каррент, глядя, не мигая, как орленок, на низкое неуходящее ночное солнце. – Хороший человек! А хороших людей на свете все же больше. Ты согласен с этим, орегонец?

Караганда, 1959—1960 гг.