Текст книги "Окна во двор"

Lordie

Вот уже несколько месяцев я никак не мог закончить свою первую книгу: наивную историю про двенадцатилетнего мальчика из спецкласса, которого все считали дураком, а он на самом деле имел исключительный художественный талант. Я назвал этого мальчика Шмуль. Лев, узнав об этом, спросил: «Он еврей?», я не понял: «Почему еврей?», а он ответил, что это еврейское имя. Я особо и не думал, что это за имя, мне даже казалось, я выдумал его сам, такое несуществующее слово, как когда произносишь всякую ерунду: жмуль-гнуль-шмуль.

Я видел себя в Шмуле, хотя у меня не было ни таланта в рисовании, ни ужасных оценок в школе. Но что-то в его истории было похоже на мою. Кроме мрачной покинутости и одиночества, у Шмуля были отвратительные мама и папа – они вечно ругались и никогда его не слушали.

– Это детская книга? – интересовались родители в те моменты, когда мне хотелось рассказать кому-нибудь о том, чем я занимаюсь.

– Типа того.

– Ты хочешь быть детским писателем?

– Наверное, да.

Лев хмыкал.

– Я думал, ты ненавидишь детей.

– Я всех ненавижу.

Сказав это, я улыбнулся, переводя свою внезапную откровенность в шутку.

Эта недописанная повесть тянулась за мной еще из России, и здесь, в Канаде, писалось хуже всего. Я пытался создать добрую поучительную историю «для самых маленьких», но весь был переполнен злостью и раздражением. Бедного Шмуля швыряло из стороны в сторону, иногда он посылал своих маму и папу в выражениях, недопустимых для юных читателей. Хуже всего было ощущение, что я перестаю чувствовать русский язык так, как чувствовал его дома, хотя мы по-прежнему говорили на нем в семье и я старался читать книги.

Однажды мы со Славой шли по городу и, остановившись на пешеходном переходе, заметили на столбе яркое объявление о наборе литературного клуба при поддержке университета Британской Колумбии. Набор был для молодых людей 14–25 лет, и Слава, кивнув, спросил, не хочу ли я сходить.

– Может, хоть найдешь друзей.

– Я ведь не пишу на английском.

– А ты попробуй. Мне кажется, это интересно.

Я глянул на него искоса, зажмурив от солнца один глаз.

– Писать на этом языке – все равно что мыть посуду, иногда помогает.

– Это кто сказал?

– Бродский.

– Если помогает, почему бы не попробовать?

– Я ненавижу мыть посуду.

Загорелся зеленый сигнал светофора, я шагнул на дорогу, Слава, чуть помедлив, пошел за мной. Когда мы оказались на другой стороне улицы, он снова заговорил:

– Тебя тянет домой?

– Да, – честно сказал я.

– Там ведь было плохо.

– А тут, что ли, хорошо?

– Канада – одна из самых благополучных стран мира.

Я поморщился.

– Что ты со мной фразами из туристических буклетов разговариваешь? Я живу в реальности, а не в буклете.

– И эта реальность настолько плоха?

Я сунул руку в карман брюк, нащупал спичечный коробок. Хватит примерно на неделю, а потом опять придется стоять у кофешопа как попрошайке, уговаривая купить то одного, то другого прохожего.

Посмотрев на Славу, я сделал вид, что согласился с ним.

– Хорошо, я здесь действительно очень благополучен.

Слава и Лев не знали, что я курю, и, как я был уверен, никогда об этом не узнают. Я курил только перед сном, а ночью родители никогда не заходили в нашу спальню, так что к утру запах выветривался и сам я просыпался прежним – таким же тревожным и озлобленным. Только Ваня, иногда высовываясь из своего «чулана», по дороге на кухню или в туалет замечал, что «чем-то странно пахнет», но понять чем он, конечно, не мог.

В литературный клуб при университете я все-таки попал – правда один раз. Чтобы там оказаться, не обязательно было что-то писать – ребята собирались в основном ради обсуждения совместно прочитанных книг и только иногда зачитывали собственные произведения. Встреча длилась больше двух часов, совмещенная с чаепитием, и я чуть не умер от скуки, потому что они обсуждали «Евангелие от Иисуса» Жозе Сарамаго (что? кого?), и первый час я вообще не был уверен, что не ошибся дверью; может, это какой-то кружок для католиков?

Участвовать в обсуждении я не мог, как и читать книги на английском – эти чужие разрозненные слова, вроде бы понятные и простые, никак не хотели складываться в моей голове в цельный осмысленный рассказ. Наверное, этот день бы прошел мимо меня, навсегда исчезнув из памяти, если бы на этой встрече я не познакомился с Лорди.

Лорди – это тяжелый случай. Рыжая девчонка, сидевшая на полу, когда все остальные – составив стулья в кружок. Ее лицо покрывали веснушки, придававшие ей детское, совсем несерьезное выражение, от чего я сначала и подумал, что она самая младшая на этом сборище. На самом же деле, как я узнал потом, она была старше меня на четыре года. Казалось, ее смешило все, что происходило вокруг, – едва кто-то начинал делиться мнением, как она гаденько хихикала, уткнувшись в коленки.

Когда собрание закончилось, я первым рванул к дверям, и уже у выхода на улицу она меня окликнула:

– Подожди.

У нее это получилось лениво и требовательно одновременно. Я остановился и дождался, пока она не торопясь дойдет до меня. Мы вместе покинули университет и пошли рядом, как будто так и надо. Мне было неловко, и я начинал подумывать, как отделаться от нее, но тут на хорошем русском она сказала:

– Пипец скучно было, да?

От неожиданности я не нашелся что ответить и просто кивнул.

– Как тебя зовут? – спросила она.

– Мики.

– А меня Лорди.

Мне понравилось, что она не стала переспрашивать, как это обычно бывает: «Что? Ники? Никита?» – поэтому я тоже не стал ничего уточнять про ее имя.

– Откуда ты? – спросил я.

– Из Екатеринбурга. Я тут учусь, как раз в этом универе.

– В универе? – удивился я. – Я думал, ты младше.

Лорди отмахнулась.

– Да, все так думают.

– А мне пятнадцать.

– Я так и поняла.

Меня немного задело, что она не посчитала меня старше, но я промолчал.

Мы остановились и принялись разглядывать друг друга: я – неловко, тайком, а Лорди – без всякого смущения, прямо в упор. Мне было приятно, что я нашел хоть кого-то говорящего по-русски, и, хотя мы совершенно друг друга не знали, наше знакомство ощущалось как встреча со старым приятелем.

– А чего мы стоим? – спохватился я.

– Я не знаю, почему стоишь ты, а я жду автобус, – ответила Лорди.

Подняв голову, я увидел автобусный знак и смутился.

– Я тогда пойду.

Лорди показательно вздохнула.

– Чего? – не понял я.

– Маленькие мальчики такие недогадливые.

– А?

– Оставишь свои контакты? Телега, вотсап, что угодно…

– А‐а-а… – Я вытащил из кармана телефон и открыл телеграм. – Как тебя найти?

Лорди назвала замысловатый логин, у меня получилось его правильно написать только с третьего раза. Когда я поднял голову, чтобы сказать, что отправил сообщение, Лорди уже заскакивала в подъехавший автобус. Мне понравилось, что она так ушла – не попрощавшись, было в этом что-то свободное и независимое от всех.

* * *

Следующая встреча с Лорди случилась через два дня, она назначила мне свидание в бельгийско-вафельном баре (он так и назывался, но не был баром в прямом смысле, там не подавали ничего крепче пива, зато вафли – на любой вкус). Я обычно не ходил по кафе и ресторанам в Ванкувере: все, что в Канаде считается дешевым, нам в лучшем случае казалось умеренно дорогим. Мне было стыдно сказать Лорди, что вафли за пятнадцать долларов – это несколько затратно для меня, поэтому я согласился на ее условия, уже прикидывая, чем мне придется ради этого пожертвовать – как минимум сном на ближайшие дни, потому что не останется денег на курево. Я не очень хотел этой встречи, но решил зацепиться за Лорди как за возможность разбавить свое постоянное одиночество хоть кем-нибудь. А она не самый плохой вариант, она симпатичная, говорит по-русски и старше меня (последнее мне особенно льстило).

Теперь, после ситуации с Артуром («После этой идиотской выходки», – говорил Лев), я был обязан отчитываться перед родителями, куда, с кем и когда иду, а также когда вернусь и даже каким маршрутом, если речь шла о большой удаленности от дома.

– У меня встреча, – сдержанно объяснял я, зашнуровывая кеды.

Слава и Лев стояли надо мной, как надзиратели.

– С кем?

– С одной девочкой.

– Что за девочка?

– Мы познакомились в литературном клубе. Она тоже из России.

Последнее смягчило их и автоматически занесло Лорди в список доверенных лиц. Уже гораздо спокойнее Лев спросил:

– Куда вы пойдете?

– В кафе на Сеймура. Там подают вафли.

– Значит, тебе нужны деньги, – констатировал Слава, снимая с вешалки свою куртку – там, во внутреннем кармане, лежал бумажник.

Я попытался отнекаться:

– Да не надо, у меня остались карманные…

Но Слава уже пихнул мне в руки две купюры по двадцать долларов.

– Зачем так много?

– Заплатишь за нее, это хороший тон.

Лев, цыкнув, вытащил у меня из рук одну купюру и вернул ее Славе.

– Заплатит за себя сама, это прогрессивно.

Слава мученически закатил глаза, и, если бы не сообщение, пришедшее на его телефон, в коридоре бы разразился целый феминистический спор. Но он тут же отвлекся, сказав:

– Это от Кларков. У Вани что-то с рукой.

– Опять? – устало спросил Лев. – В прошлый раз были ребра.

Каждое воскресенье Ваня ходил на футбольное поле с Бобби Кларком – парнем, вместе с которым они посещали частные уроки по фортепиано. До переезда в Канаду Ваня не питал особого интереса к спорту, но здесь футбол стал такой же сильной страстью, как и музыка, – теперь он планировал записаться в школьную футбольную команду, а для этого принял решение тренироваться все лето. Звучало неплохо, но от недели к неделе родители здорово обогащали канадских травматологов: у Вани уже были вывих стопы, перелом одного пальца на ноге, ушибы ребер и вот теперь – рука.

– В футболе даже не нужна рука! – возмущался Лев, пока Слава пытался выяснить, куда ему приехать: на поле или сразу в травмпункт.

Я под шумок тихо выскользнул за дверь – раньше, чем родители опомнятся и решат спросить о Лорди что-нибудь еще: ну, например, возраст.

До места встречи добирался на автобусе и случайно приехал раньше, чем планировал. Зайдя в кафе и не обнаружив Лорди, я вышел и намотал пару кругов пешком по окрестностям, потому что приходить раньше – это не по мне, не люблю выглядеть заинтересованным.

Мы встретились в назначенные шесть часов. На Лорди были мешковатый свитер, несмотря на теплую погоду, и потертые джинсы – такого вида, словно в них штукатурили стены. Она, в отличие от меня, как будто не старалась никому понравиться, не старалась впечатлять фальшивой эффектностью. Я тут же почувствовал себя неуместным: на мне были брюки со стрелками, и эти стрелки я выглаживал несколько минут (Лев научил).

Стараясь скрыть свою дотошную опрятность, я поскорее сел напротив нее за столик и спрятался за меню.

Лорди заказала две кокосовые вафли с шариком ванильного мороженого, а я сказал: «Мне то же самое». Уже потом, посмотрев в меню, я увидел, что это самая дорогая позиция. Наверное, что-то в моем лице изменилось, потому что Лорди сказала:

– Бери что хочешь, я угощаю.

«Очень прогрессивно», – подумал я, но сам ответил:

– Спасибо, не нужно.

– Да ладно тебе, – махнула рукой Лорди. – Мне папа сегодня денег выслал, для него это всё копейки.

– А кто он?

– Совладелец одной компании.

Слово «одной» прозвучало так бегло, словно эту компанию нельзя называть, так что я тактично промолчал.

– Знаешь историю, в которой парень из бедной семьи встретил девушку из богатой семьи и все закончилось утоплением?

Лорди посмотрела на меня так, будто готова встать и уйти прямо сейчас, но лишь на секунду, – потом ее взгляд смягчился, и она рассмеялась:

– Кажется, это лучшее, что мне когда-либо говорили в начале свиданий! «Американская трагедия», да?

– Ага. Но топили там не богатую, не волнуйся.

– Это обнадеживает. У тебя уже есть на примете какая-нибудь девушка, которую ты хочешь утопить?

– Я хочу утопить большинство людей, – сказал я, выдержав серьезный тон.

Лорди хотела то ли что-то сказать, то ли опять рассмеяться, но официантка принесла нам вафли с мороженым, и мы отвлеклись от темы с утоплением. Вафли показались мне переслащенными, а сочетание с мороженым только усугубляло ситуацию, и я, вспомнив венские вафли в маленькой кофейне напротив дома, подумал в тысячный раз за последние месяцы: «В России было лучше».

– А ты, значит, тот самый парень из бедной семьи? – снова заговорила Лорди.

– Типа того.

– А кто твои родители?

– Они… Ну…

Лорди перебила меня:

– Моя мама, например, вообще не работает. Точнее, она что-то там делает с одеждой, типа свой бренд, но, знаешь, это такое баловство для богатеньких.

Слово «богатеньких» прозвучало у нее так презрительно, как будто она к ним не относится. Я, думая, как бы слиться с темы семьи, проговорил:

– Моя мама… Она… У нее был рак…

Лорди сочувственно свела брови.

– О господи, какой ужас… Но сейчас все хорошо?

– Да, – неожиданно ответил я. Тут же подумал: «Господи, что я несу», но при этом продолжил: – Да, все хорошо, она просто… Восстанавливается. И пока не работает.

Лорди понимающе покивала.

– Ну ничего, здоровье – это главное. А отец?

– Он хоккеист.

Лорди аж подпрыгнула на стуле.

– О, тогда понятно, почему вы переехали! По контракту, наверное, да? В Канаде очень развит хоккей, насколько я знаю.

– Ага, – сдавленно проговорил я, чувствуя, как из рук выскальзывает вилка – так сильно у меня вспотели ладони.

– Но неужели хоккеисту так мало платят?

«Ну молодец, выкручивайся теперь», – со злостью на самого себя подумал я, но вслух ответил:

– Мы просто недавно здесь. И много денег ушло на мамино лечение.

– Ну да, тогда понятно.

Я попытался сменить тему и начал расспрашивать про университет и планы на жизнь. Лорди сказала, что учится на инженерном деле («Это вообще что?» – «Ну, инженерное дело!» – «Нет, а чем потом заниматься с таким образованием?» – «Чем-чем, инженерством!»). Чем больше я ее слушал, тем яснее понимал, что она довольно глуповата, но денег у нее много – скорее всего, на «инженерство» она была зачислена не за острый академический ум. Уровень ее эрудированности был неравномерен: она знала про «Американскую трагедию», но не знала «Евгения Онегина».

– У тебя есть друзья?

– Нет.

– Почему?

– Как говорится: от друзей спаси нас, Боже.

– Что?

– Это из «Евгения Онегина».

– Я не поняла.

«А Лена бы поняла», – с грустью подумал я.

Но, конечно, я отказал ей в уме не из-за «Евгения Онегина», а по более простым причинам: темы для разговоров она поднимала примитивные, рассказывая о студенческой жизни, в основном упоминала сплетни, кто с кем спит и кто где напился, обсуждала со мной чужой зад, чужой цвет ногтей, чужие шмотки. Я слушал ее и не понимал: как много людей в этом мире умудряются закончить школу и получить высшее образование, оставаясь в своем развитии на таком примитивном, таком хабальном уровне.

Она болтала не меньше часа и, думаю, могла бы говорить еще и еще, но я почувствовал, как в кармане джинсов завибрировал телефон. Вытащил его, глянул на экран: звонил Слава. Подняв взгляд на Лорди, я неловко выбрался из-за стола и промямлил что-то типа: «Я щас…». Отойдя почти на другой конец зала, ответил:

– Алло.

– Надеюсь, ты хорошо проводишь время, – тут же раздался голос Славы. – Не мог бы ты вернуться домой и побыть с Ваней? Нам со Львом нужно уехать в миграционный центр.

– А зачем мне быть с Ваней?

– Ему наложили гипс.

– И что?

– В смысле «и что»? – Я почувствовал в голосе Славы легкое раздражение. – Ему может понадобиться помощь.

– Ладно, – выдохнул я.

– Я могу забрать тебя, если хочешь.

– Не надо меня забирать! – пожалуй, слишком резко ответил я, оглянувшись на Лорди. – Сам вернусь.

– Хорошо. Мы ждем. – И он отключился.

Я вернулся к Лорди, сел за наш столик и грустно сообщил:

– К сожалению, мне пора.

Она тоже расстроилась.

– Какие-то срочные дела?

«Просто скажи, что тебе нужно побыть с младшим братом», – мысленно велел я себе, а вслух проговорил:

– Да, нужно побыть с мамой.

– Это важно. – Она положила свою ладонь поверх моей руки – наше первое тактильное соприкосновение.

Я ничего не почувствовал, но сделал вид, что почувствовал: повел плечами, улыбнулся, если бы можно было силой мысли заставить себя покраснеть – я бы покраснел.

Я видел, что понравился ей, видел, что ей со мной интересно, и мне было страшно спугнуть этот интерес. Я пытался произвести на нее хорошее впечатление: выглядеть шутливым, положительным, непринужденным и, конечно, самым обыкновенным, самым нормальным, самым предсказуемым. У меня на Лорди были особые планы.

The Anatomy Lesson of Dr. Nicolaes Tulp

Наш первый секс с Лорди случился спустя неделю прогулок по скверам и паркам (и одно посещение кинотеатра) – быстрый и тихий, как и полагалось, наверное, в нашем случае. Это было днем, в моей комнате, в пустой квартире, хотя я заставил Лорди поверить, что в ней кто-то есть. Так было нужно.

Все это вообще не должно было случиться, но случилось – по моей глупости. Мы гуляли по центру Даунтауна, завернули на Нельсон-стрит, а с нее – на Джепсон-Янг-лэйн, где в неприметной приземистой трехэтажке и располагалась наша квартира. Уверенный, что мы пройдем мимо, я сообщил Лорди, что живу «во-о-он там», на первом этаже.

– А можно к тебе в гости? – тут же спросила она. Довольно беспардонно, как мне показалось.

– Мои родители дома, – растерянно ответил я.

Это было ложью, разве что Ваня мог вернуться с уроков музыки к четырем (он постигал искусство игры одной рукой, пока вторая была загипсована). В мыслях я воспроизвел путь до моей комнаты: как минимум нам пришлось бы пройти по коридору, вдоль которого висели несколько фотографий нашей семьи, а по ним недвусмысленно становилось ясно, что никакой мамы в этой квартире не живет.

– Боюсь, не получится, – сказал я уже тверже.

– Они будут против?

– Ну… Я ведь их не предупредил заранее, это будет неуместно.

Лорди, явно приглядываясь к окнам нашей квартиры, вдруг спросила:

– А это твоя комната? – она указала пальцем на приоткрытую раму.

Врать не имело смысла: понятно, что бардак из одежды, канцелярских принадлежностей и футбольного мяча (спасибо Ване) на подоконнике принадлежал именно мне.

– Да, – выдохнул я.

– Вылезаешь через окно?

– Ага, – неохотно признался я, понимая, к чему она клонит.

– Так полезли! – заговорщицки прошептала Лорди в самое ухо. – Будем тихими как мышки, и родители ничего не узнают!

Не дожидаясь моего согласия, она побежала к окнам нашей квартиры, а мне оставалось только вяло проследовать за ней. Нагнав ее на полпути, я спросил:

– А зачем нам туда? У меня там ничего интересного нет…

Лорди остановилась, внимательно посмотрела на меня и воскликнула:

– Я поняла, в чем дело!

Прозвучало так уверенно, что я испугался: она что, действительно обо всем догадалась? Я чем-то выдал себя? Но Лорди сказала другое:

– Ты стесняешься, что вы небогато живете? Не переживай, это не имеет для меня никакого значения. – И она дотронулась до моего плеча, как бы в знак поддержки.

«Ах, если бы дело действительно было в этом», – мучительно подумал я.

Делать было нечего, мы уже стояли под окнами моей комнаты, и у меня не получалось придумать ни одного повода, который мог бы заставить Лорди развернуться и уйти. Конечно, можно было бы нахамить ей, мол, это вообще не твой дом, проваливай отсюда, но я дорожил нашими отношениями, они были мне необходимы.

Поэтому я, подняв руки как будто против собственной воли (все мое тело противилось этому движению), отодвинул приоткрытые рамы окна, освобождая нам путь в комнату. Единственный стереотип о Канаде, которому я нашел подтверждение, – дотошная законопослушность местных, поэтому здесь мне и в голову не приходило запирать окно перед уходом, оно было открытым всегда. Удобно, когда хочешь незаметно прошмыгнуть домой, минуя встречу с родителями (особенно если накурился), но сейчас, перед Лорди, это играло со мной злую шутку.

Я запрыгнул домой первым, затем, протянув руку, помог Лорди вскарабкаться наверх. Оказавшись в комнате, я бегло начал оглядывать окружающий хаос: книжные полки, письменный стол, наспех заправленная кровать, куча одежды на подоконнике и стульях – нет ли здесь чего-то, что может выдать нас, что может разоблачить странность моей семьи, выставить меня инаковым? Поверхностный осмотр несколько успокоил: комната выглядела обычной.

Лорди тоже оглядывалась, но больше для виду. Сев на мою кровать, она сказала:

– Иди сюда.

– Зачем?

Мы разговаривали шепотом, поддерживая иллюзию, что дома кто-то есть.

– Ну иди! – кокетливо настаивала она.

Я подумал: ну да, секс. Все, похоже, идет к этому. Я понял, что придется поддаваться, иначе от скуки Лорди начнет бродить по комнате, заглядывать в гардеробную и пытаться выйти в коридор.

Я, словно деревянный, сел рядом с ней, прямой и напряженный. Приняв мое напряжение за волнение, Лорди положила ладонь на мою коленку и погладила.

– Не бойся, – шепнула она.

Я отвернулся, чтобы скрыть усмешку, и этот жест Лорди тоже восприняла по-своему, хихикнув:

– Первый раз?

– Да. – Хоть тут не соврал: с девушкой и правда первый.

– Не волнуйся, я буду подсказывать.

Она мягко развернула мое лицо к себе и поцеловала в губы – сначала мокро и настойчиво, это еще можно было терпеть, пока я не почувствовал язык, пытающийся пролезть между моими зубами. Я сжал их плотнее, чтобы сойти за дурачка. Понадеялся, что она решит, будто я совсем олух, и прервет поцелуй, но она, на секунду отстранившись, просто улыбнулась мне.

– Приоткрой рот, будет приятней.

Я уже знал, что это ловушка. Будет тошнотно, только и всего. Но приоткрыл – куда деваться. Со мной раньше уже такое случалось – с Глебом, с Яриком, даже с Артуром. Когда чувствуешь, что тебя вот-вот вырвет от отвращения, можно начать целовать шею – это не так противно, как губы, поэтому тошнота начинает спадать, а партнеру кажется, что ты в порядке, что ты нормальный, просто переходишь к следующему этапу.

Я проделал этот трюк с Лорди: она выдохнула, когда мои губы коснулись ее шеи, а правая рука, которой она обхватила мои плечи, впилась длиннющими ногтями в кожу – через рубашку, но все равно больно.

Я и не заметил, как мы оказались голыми, меня будто вырубало время от времени, я открываю глаза, и – ого! – на мне нет одежды, а потом снова – я открываю глаза, а она тянет мою ладонь к своей груди. Она направляла меня: где трогать, как, с какой силой, – думая, что я не понимаю всего этого, но я понимал, просто не хотел. Ничего не хотел.

Когда я оказался сверху, а она раздвинула подо мной ноги, в голове осталась только одна мысль: как я умудрился в это вляпаться?

Теперь, с ней, я мог понять все грани несовершенства человеческого тела – и мужского, и женского. Они отталкивали меня по-разному.

Мужчины были противны настолько же, насколько бывал противен себе я сам. Свое – оно, мне кажется, всегда роднее и понятней, поэтому чужое мужское тело, так сильно похожее на мое собственное, у меня получалось выносить лучше – оно было предсказуемым. Тем не менее я без труда мог объяснить его убогость: одно слово – член. Он выглядит смешно, когда расслаблен, но превращается в пугающий штырь, нанизывающий на себя человеческие тела, ломающий внутренний мир организма. Мужскому телу присуща отвратительность насилия.

Теперь, в одной постели с Лорди, я получил шанс узнать женское тело – мокрое и склизкое. Что могло быть хуже? Разве что сперма.

Я ненавидел слизняков, мокриц, жаб и любых существ, чья жизнедеятельность включала в себя влагу и слизь. На уроке биологии говорили, что отвращение дано человеку как защитный инстинкт, человеку несвойственно любить слизь, но по какой-то непонятной причине секс между людьми сопряжен со всякого рода вытекающей гадостью.

И вот я в Лорди, там склизко и мокро, я думаю только о том, как пойду в душ и проведу там не меньше часа, отмываясь от сегодняшнего дня, а она стонет подо мной и шепчет: «Только не кончай в меня», потому что у нас не было презервативов, а я хочу сказать: «Не волнуйся, единственное выделение, на которое я сейчас способен, – это рвота», но не говорю, потому что все еще стараюсь быть вежливым и добродушным.

Я чувствовал, как ее ногти вонзаются в мою спину, она зажмурила глаза и каким-то странным, не своим голосом требовательно заговорила всякие мерзости: глубже, сильнее, быстрее… Удивительно: из всего, что происходило, именно эти мелочи послужили виной тому, что случилось дальше: по моему горлу пробежала судорога, которую я безошибочно определил как рвотный позыв и, прервав наш контакт, отпрянул от Лорди как можно дальше.

Я сел на край кровати, меня не стошнило, но тело трясло мелкой дрожью – так сильно, что невооруженным глазом можно было заметить, как меня колотит. Зубы стучали – тоже громко, у меня не получалось это скрыть. Сердце – как на грани приступа.

– Ты в порядке? – Лорди мягко коснулась моей спины.

– Не знаю, – честно ответил я дрожащими губами.

– Ты такой чувствительный. Наверное, переволновался. – Она обняла меня за плечи. – Все в порядке.

Я подумал: она идеальна. Она не критикует, не смеется над неудачей, не дает почувствовать себя неловко. Она могла бы быть прекрасной девушкой для какого-нибудь нормального парня. Не для меня. Ее прикосновения были мне противны.

Я посмотрел ей в глаза и понял, что пора начать разговор, ради которого я все это и затеял. Слишком много пришлось перетерпеть – я заслуживал вознаграждения. К тому же теперь иначе просто нельзя, я доведен до предела, мне нужна была доза.

За неделю нашего общения я сотни раз прокручивал в голове варианты фраз, с которых можно было бы начать такой диалог.

«А ты пробовала траву?»

«А ты знаешь, что здесь легализована трава?»

«Что думаешь о людях, которые курят траву?»

Но теперь, когда я сидел голый на кровати, на грани нервного срыва, сдерживая тошноту, я понял, что у меня нет сил на пространные рассуждения. Я спросил прямо:

– Можешь купить мне травы?

* * *

В тот день Лорди покурила первый раз – сделала одну затяжку, закашлялась, вернула мне: «Какая гадость!» Я докурил.

Перед сексом с Лорди я всегда курил. Мне все еще не нравилось заниматься сексом, но теперь он казался забавным. «Это странно, это очень странно, есть в этом что-то нездоровое – засовывать пенис в человека», – шептал я Лорди во время секса и сам же смеялся от того, что говорю, и она тоже смеялась, не принимая мои слова всерьез.

Кроме курева, меня с ней ничего не связывало. После того как мы начали заниматься сексом, я чувствовал к Лорди только раздражение. Меня раздражало, как она говорит, как она смеется, как она смотрит, как она ходит. В каждом ее движении я видел сквозящую глупость, во взгляде – пустоту. Все наши разговоры сводились к ее подружкам, к ее одежде, к ее лаку для ногтей, к краске для волос («Как думаешь, мне пойдет розовый?»). Однажды я привел ее в Ванкуверскую галерею искусств, но не для того, чтобы обсуждать с ней мотивы индейской культуры в работах Эмили Карр – нет, на такой размах мысли я даже и не надеялся, – я просто хотел, чтобы она заткнулась. Я думал, в музее ей будет неудобно продолжать свою трескотню, но она, стоя перед картиной «Утром» Жозефа Каро, сказала:

– Знаешь, сиськи у этой дамочки как вымя у коровы.

– Да твои не лучше.

Я не ожидал, что отвечу вслух, я хотел только подумать. Лорди удивленно обернулась.

– Чего?

– Я пошутил.

– Шутки у тебя идиотские! – Она легонько ударила меня ладонью по плечу.

Мы пошли в следующий зал, где, судя по указателям, был представлен голландский золотой век, и, проходя мимо библиотеки, я заметил среди стеллажей знакомую фигуру – футболка с принтом, рваные джинсы, красные кеды. Голова чуть повернута в сторону, так что не заглянуть в лицо, и, если не видеть каждый день эти темные, чуть кудрявые вихры, можно и не узнать. Но я мог бы угадать Славу даже по шагам.

Черт, черт, черт. Нужно сохранять спокойствие. Сейчас мы просто пройдем мимо, и все.

– О, это что, библиотека? – тут же воскликнула Лорди. – Я про нее читала на сайте, тут около пятидесяти тысяч книг! Давай зайдем?

«Господи, ты даже Пушкина не читала, зачем тебе туда?» – зло подумал я, но сдавленно кивнул.

Я старался держать курс на дальние стеллажи и, ведя к ним Лорди, исподтишка, скосив взгляд, оценивал Славу: да, за хоккеиста его принять невозможно. Уже на подходе к разделу с выставочными каталогами я услышал в спину полувопросительное:

– Мики?

Ну все, делать нечего. Я обреченно обернулся. Слава стоял в нескольких метрах от нас, явно удивленный встречей. Бегло осмотрев его, я внутренне содрогнулся: крашеные ногти, губы блестят, как будто чем-то намазаны, на щеках тоже что-то радостно сияет, в правом ухе серьга-колечко.

Я буркнул Лорди: «Ща…» – и подошел к Славе. Недовольно посмотрел на него: мол, чего хотел?

– Я помешал свиданию? – улыбнулся Слава.

– Типа того, – проворчал я.

– Извини. Просто не ожидал, что ты ходишь по музеям.

– На моем месте любой бы пошел.

Слава посмеялся, расценив мой ответ по-своему.

– Пытаешься произвести впечатление?

– Ага.

– Это та самая девочка, из России? – Он едва заметно кивнул в сторону Лорди – она нас заинтересованно разглядывала.

– Ага, – снова сказал я.

– Красивая.

– Много ты понимаешь, – не очень вежливо ответил я.

– Ладно, – мягко сказал Слава, делая шаг назад. – Не буду мешать.

Я кивнул, тоже отступая от него, и вернулся к Лорди. Только тогда заметил, как быстро колотится сердце – будто бежал стометровку. Лорди, неприятно растягивая слова, спросила:

– А кто-о-о это бы-ы-ы-л?

– Знакомый.

Она хихикнула.

– Похож на гея.

Мне было неприятно, что она так сказала, но, если бы я начал спорить, это выглядело бы странно, поэтому пришлось согласиться.

– Да, что-то есть.

Мы дошли до голландского зала, где оказались в окружении темных мрачных карти: тревожные пейзажи и натюрморты, перемешанные с бытовыми ситуациями, минималистично развешаны по светло-розовым стенам, совсем неуместным для такой экспозиции. Я остановился напротив картины Рембрандта «Урок анатомии доктора Тульпа», и по правую руку от меня встали отец с маленьким сыном, не старше семи лет. Я, не таясь, начал их разглядывать: отец напоминал настоящего канадца с картинок про Канаду – этакий бородатый лесоруб в красной клетчатой рубашке. Конечно, такими псевдолесорубами давно полнились города и за пределами Канады, но в нем было что-то настоящее, подлинное – может, дело в бороде, длина и путанность которой указывали на нетронутость барберами. Никакой показушности, никакой эстетической выверенности, он будто шагнул сюда прямиком из леса, когда все остальные, похожие на него, выходили из «Старбакса».

Его сильные руки подхватили сына под мышки, мальчик с визгом взмыл в воздух, а затем очутился на отцовской шее. Я с жадностью вслушивался в их негромкий разговор («Пап, это что, труп?» – «Да, сынок». – «А от чего он умер?»), но до меня долетали только обрывки фраз.