Текст книги "Окна во двор"

First Time

День, когда у Ваниной команды проходил первый футбольный матч, я запомнил на всю жизнь. Многие дни, недели и месяцы после мне будет сниться эта игра, хотя я никогда не любил футбол и теперь уже никогда не полюблю.

Это был настоящий организованный матч на стадионе нашей школы – все происходящее курировал тренер, он же судья, он же спортивный комментатор. На трибунах сидели зрители – в основном родители, друзья и одноклассники. Мы тоже там были, втроем. Лев не собирался идти, весь вечер накануне он рассуждал о том, что футбол – бессмысленное катание мяча по траве при помощи ног. «Жуть как интересно», – мрачно заключал он в конце этих размышлений. Слава, выслушав его, негромко, но настойчиво произнес:

– Для Вани это очень важно.

Иногда что-то случалось между ними – интонации или взгляд, секрет которых был понятен только Славе, и это вдруг срабатывало, смягчало пуленепробиваемую броню Льва. Следующим утром мы пошли на матч вместе.

Ваня бежал вприпрыжку впереди нас, взахлеб рассказывая что-то про аут, бетон, мертвый мяч…

– Бетон? – переспрашивал я.

– Это такая техника защиты ворот.

– А ты вообще кто? – вдруг спросил Лев. – Нападающий, защитник, кто там еще бывает…

Слава укоризненно посмотрел на него.

– Он вратарь.

– Да, да, да, – радостно поддакивал Ваня. – Но бетон – это техника не вратаря, а остальной команды, когда они подтягиваются к штрафной линии, чтобы…

Я отключился – мне было не очень интересно. Штрафная линия эта, знать бы еще, как она выглядит.

На подходе к школе мы разделились: Ваня заторопился в раздевалку, мы – на трибуны. Издалека я увидел его команду, и тех ребят – «черномазых», как сказал про них Лев, – тоже разглядел. Ваня махнул им рукой, они помахали в ответ – никакой враждебности в этом не чувствовалось. Я даже подумал, что здесь одна из тех странных пацанских ситуаций: сегодня вы деретесь, завтра – лучшие друзья. Я еще в начальной школе замечал, что в мальчишеской дружбе черт разберет, на какой стадии отношений вы сегодня.

Ваня, прежде чем примкнуть к остальным ребятам, выставил перед собой руку со сжатой ладонью.

– Дай кулачок, – попросил он меня.

– Держи лучше по лбу. – Я отвесил ему легкий щелбан.

Он обиженно цыкнул и опустил руку. Разворачиваясь и уходя от него на трибуны, я еще не знал, что никогда не смогу простить себе этой сцены.

Мы разместились в четвертом ряду, я сел между родителями, а по бокам от них не было никого. Ближайшие к нам зрители – с пятого ряда, по диагонали – тоже оказались гей-парой. Они закрепили на пустых сиденьях перед собой радужный флаг, и я пихнул Славу в бок, показывая на это.

– А почему мы такой не принесли?

– Потому что мы нормальные люди, – ответил Лев, хотя я спрашивал не его.

Я отвернулся от них, задумавшись, почему они вообще сюда пришли. Не иначе как среди игроков есть их ребенок. В команде Вани? В противоположной? Чем больше я об этом думал, тем страннее мне казался инцидент с дракой из-за нашей семьи. Если это так привычно здесь, если Ваня даже не единственный ребенок из гей-семьи на этом поле, с чего бы кто-то стал бить именно его?

Форма Ваниной команды была красного цвета, а команды соперника – синего. Но Ваня был одет в зеленое, потому что он вратарь, вот такие футбольные причуды. Я почти не следил за игрой. Мяч сюда, мяч туда, даже с четвертого ряда фигурки игроков казались слишком мелкими, а мяч – и того мельче, чтобы я мог понимать, что происходит. Хорошо, что Ваня всегда стоял на одном месте, иначе я бы не уследил за ним на поле.

Оставив попытки понять правила игры (ну, кроме того, что мяч пинают и не трогают руками), я начал следить только за Ваниными воротами: расстраивался, если к ним подбирались поближе, и радовался, когда Ваня отражал удары. При таком подходе смотреть сразу стало интересней.

В Ванины ворота мяч забили два раза, а в ворота соперника – три, это вроде как круто, но от Вани не зависело, поэтому наблюдать за этим было скучно.

Спустя полтора часа тренер, он же судья, он же спортивный комментатор, дунул в свисток и что-то показал руками, и красные фигурки радостно побежали к воротам, в сторону Вани, начали прыгать на месте и обниматься.

– Что происходит? – спросил я у Славы.

На нашем со Львом фоне Слава выглядел просто футбольным гуру.

– Они победили, – ответил он.

– Уже все?

– Да, прошло два тайма по сорок пять минут.

Я посмотрел на поле – Ванина фигурка терялась среди толпы остальных детей. Мы со Славой договорились подождать, пока на трибунах рассосется толпа, а на поле станет поспокойней, но услышали голос Льва:

– Ворота упали.

– Чего? – Я обернулся, когда по правую руку уже никого не было – Лев спускался к полю.

Я посмотрел вперед – там, где только что была красная куча-мала из радостных детей, теперь был тревожный гам, ребята отпрянули друг от друга и замерли, будто игрушечные солдатики, выставленные на поле.

Место слева тоже опустело, Слава заторопился на поле, и только я, как заторможенный, вцепился в пластиковое кресло под собой. Вокруг меня тревожный поток взрослых спешил спуститься с трибун, то и дело спрашивая друг у друга: «Ты видишь, что там? Бредли в порядке? Ты его видишь?» Мне не нужно было ничего спрашивать, чтобы понять, что Бредли в порядке. Я знал, заведомо точно знал, что эта беда, влетевшая как камень в окно, ударила по нам.

Я опомнился, рывком поднялся со своего места, тоже побежал на поле. Мне не хотелось туда бежать, я хотел как можно дольше продлить эту неизвестность, дающую право на надежду: «Может, все-таки не он». Но я побежал, потому что это было непростительно трусливо.

Быстро пройдя взглядом по спинам взрослых и не найдя среди них своих родителей, я окончательно убедился, что беда случилась именно с Ваней – значит, они там, внутри кольца толпы, возле него. Поперек мыслей застыла фраза Льва «Ворота упали» – и еще, непонятно откуда, почти что энциклопедическая информация: «Футбольные ворота весят больше ста килограмм». Господи, зачем я вообще об этом знаю?

Я пробивался через теплые, липкие, взмокшие на жаре тела, даже забывая думать об отвращении, какое всегда со мной случалось при таком тесном контакте. Оказавшись в первом ряду этого круга, я увидел картину, на секунду вернувшую меня в детство: такая же толпа и давка на проезжей части, автобус, сбитая женщина и Лев – супергерой. Теперь, склонившись, он сидел над Ваней, а чуть в стороне лежали те злосчастные ворота, некстати напоминавшие своей формой гроб.

«Что случилось?» – вопрос, доносившийся со всех сторон, его задавал каждый подоспевший к месту событий.

– Он прыгнул на ворота, – поясняли мальчики из команды. – Повис, как на турнике, и они перевернулись.

И каждый считал себя самым умным, отвечая:

– Надо позвонить в 911.

– Уже позвонили, – отчитывался хор голосов.

Родители тем временем проживали другую жизнь, отдельную от праздного любопытства толпы. Лев зажал два пальца на тонкой Ваниной шее, а Слава выжидающе смотрел на него. Я опустился рядом с ними на колени.

– Ну что? – нетерпеливо спросил Слава.

– Не могу нащупать пульс.

– Так, может, его нет?

– Может.

– И что делать?

Он отодвинул Ванино веко, посмотрел на зрачки, затем велел Славе помочь снять с Вани футболку. Он все делал быстро, но я не мог отделаться от ощущения, что все действия Льва сквозят неуверенностью.

Дальше последовала сцена, которую до этого я видел только в кино, – десятки нажатий на Ванину грудную клетку, от которых его тело трепыхалось, как кукольное. Я притянул колени к груди и отвернулся, чтобы не смотреть, – тут же наткнулся взглядом на толпу зевак. Они сочувственно глазели на нас, держась при этом на расстоянии – как будто несчастье заразно.

Я слышал, как родители переговариваются:

– Не получается?

– Нет.

– И что делать? – опять спрашивал Слава.

Лев не ответил, но по гулкому звуку, похожему на удары, я понял, что он продолжил давить на грудную клетку.

Машина скорой помощи въехала прямо на поле. Мне казалось, прошла целая вечность, но, когда я глянул на часы, удивился: три минуты. Машина скорой была похожа на желтый грузовик с квадратным кузовом. Я знал, что в России желтый – это цвет реанимации. Здесь, наверное, тоже.

Медицинская бригада – двое врачей (фельдшеров?) мягко отодвинули Льва от Вани. Молодые ребята с носилками в два слаженных действия погрузили Ваню в машину – там, как я увидел мельком, целая больница с аппаратами, проводами, трубками и экранами. Я представил, как доктора возьмут дефибрилляторы и будут бить Ваню током: бз-з-з – разряд.

Наверное, это они и делали, я не смотрел – смотрели родители, Слава стоял у левой двери, Лев – у правой. Какое-то время, наверняка недолгое, но показавшееся мне невыносимо длинным (я удивлялся, как еще не наступил вечер), была напряженная тишина. В машине что-то происходило, но я зажал уши и закрыл глаза.

Потом Слава сказал:

– Завели.

Я отнял ладони от ушей – мне послышалось?

– Что? – переспросил я.

– Сердце завели.

– Значит, бьется?

– Да.

Слава расслабился и часто задышал, как после бега. Из скорой высунулся парень в синей форме и спросил, кто поедет с мальчиком.

– Я, – выдохнул Слава и посмотрел на Льва. – Ты поедешь?

Тот покачал головой.

– Почему? Ты же врач.

Лев пожал плечами.

– Какой от меня здесь толк?

Я поднялся с травы, подошел к родителям, попросил:

– Пусть побудет со мной.

Почувствовал, что тоже тяжело дышу, а в ногах – противная ватность. Но, даже несмотря на это, побыть нужно было не со мной, а со Львом. Никогда раньше я не видел его таким потерянным.

Слава кивнул, поднимаясь в машину.

– Держи в курсе, – попросил я.

– Конечно.

Парень в синем захлопнул перед нами двери. Машина разразилась сиреной, тронулась с места и, сигналя расступающимся зевакам, помчалась по идеально выстриженному газону.

Мы со Львом шли домой пешком, и всю дорогу он рассуждал:

– Первая медицинская помощь – это элементарно. Этому в школе учат. Не надо быть врачом, чтобы суметь ее оказать.

– Ты же оказал, – мягко замечал я.

– Нет, это они ее оказали, а у меня ничего не получилось.

– У них была оборудованная машина, а у тебя – только ты сам. Ты же сделал все правильно.

Зря я это сказал. Задумавшись, Лев тут же выдал новую порцию самобичевания:

– Нет, не все. Ему надо было поднять ноги, а я забыл, даже не подумал об этом, хотя это очевидно, это красным шрифтом прописано во всех этих памятках про первую помощь…

– Ну хватит, пап, – перебил я. – У тебя что, всегда всем получалось помочь?

Лев согласился:

– Нет. Но я всегда действую по протоколу: делаю это, это и это, и, если не помогло, значит, ничего не зависело от меня. А здесь… Я как будто вообще не знал, что такое протокол. В голове каша, что и за чем делается – не помню. А от понимания, что не помнишь, теряешься еще больше и совсем не знаешь, что делать.

Его откровенность растрогала меня почти до слез: мне было и жалко его в этом смятении, и радостно, что он наконец-то заговорил о чувствах, и страшно, потому что случилось страшное, и что теперь дальше – неизвестно. Я проговорил:

– Спасибо, что поделился.

Это была какая-то неправильная фраза. Потому что, услышав ее, Лев глянул на меня исподлобья и пошел вперед, на расстоянии, опять отгородившись от всех в своей раковине.

Second Time

Ваня собирался на матч впопыхах: одной рукой надевал на себя спортивную форму, а во второй держал булочку с корицей – он откусывал от нее, затем ловко продевал голову в ворот футболки, потом опять кусал и эту же руку, с булочкой, засовывал в рукав. Мы опаздывали, и, когда Слава сообщил, что игра начнется через сорок минут, Ваня бросил эту булочку на столешницу в столовой и побежал одеваться. Потом мы ушли. Булочка так и осталась лежать.

Вернувшись домой, мы со Львом сели за стол и в абсолютной тишине смотрели на нее полчаса, как на инсталляцию в музее современного искусства. Я время от времени проверял телефон в ожидании сообщений от Славы, а Лев почти не двигался. Мы не разговаривали. Никто из нас не решался убрать булочку со стола, и я представлял, как она будет лежать здесь вечно, распадется на плесень, а дубовый стол впитает ее в себя.

Потом Лев дернулся, как от легкого удара током, и сказал:

– Не могу тут находиться. Пойдем куда-нибудь.

Мы пошли в ближайшее к дому кафе и сели за стол там. Прямо перед нами его протерла мокрой тряпкой официантка, и теперь столешница воняла тухлятиной. Я спросил у Льва, хочет ли он что-нибудь, но он молчал, поэтому я заказал себе чай, чтобы нас не попросили уйти. Чай оказался крепким и горьким, но у меня не было сил опять вступать в диалог с официанткой и просить сахар.

Мы просидели так еще около двадцати минут, а потом у Льва зазвонил телефон. Он зашевелился, вытянул мобильник из кармана; я успел подглядеть, что звонил Слава. Как и тогда, на поле, мне резко захотелось, чтобы Лев не брал трубку, чтобы мы никогда не узнали, что там с Ваней. Но он, проведя пальцем по зеленой трубке, ответил.

После его «алло» была напряженная долгая тишина – он молчал, слушая, что ему говорит Слава. Я пытался разобрать смысл этих слов по лицу Льва, но оно не выражало ничего, кроме усталости, и эмоционально не менялось. Потом Лев произнес:

– Ясно… И что они будут делать?

Слава что-то ответил.

– Я сейчас приеду, – сказал Лев и сбросил звонок.

Он поднялся, и я тоже – одновременно с ним.

– Что он сказал?

Лев молча пошел к двери, на выход, и я побежал за ним.

– Что он сказал? – повторил я.

– Я в больницу, – сообщил Лев, когда мы вышли на веранду кафе.

– Я с тобой.

– Нет, ты пойдешь домой.

Я опешил.

– Нет, я пойду с тобой!

– Тебе нечего там делать, ты будешь мешаться.

Мы спустились с веранды – Лев быстро шагал впереди меня, а я семенил за ним, как маленький ребенок.

– Я имею право там быть! Это меня тоже касается!

Лев, резко остановившись, развернулся ко мне и, выделяя каждое слово, раздраженно произнес:

– Господи, почему ты все время создаешь проблемы?

Я непонимающе смотрел на него.

– Хоть раз замолчи, успокойся и сделай так, как тебя просят. Это что, так сложно?

Пока я пытался осознать, о чем он говорит, Лев снова стал уходить от меня. Я закричал ему вслед:

– Ты оставляешь меня одного, даже не объяснив, что случилось!

– Он в коме, – бросил Лев через плечо. – Легче тебе от этой информации?

Не помню, как дошел до дома. Забравшись в комнату через окно квартиры, я не стал включать свет, хотя на улице стояла тяжелая хмарь. Отодвинув раздвижные двери гардеробной, я оказался на Ваниной территории, где царил «логически выверенный порядок». Так называл Ваня свой хаос: кроме одежды на полу, к которой я уже привык, в этой комнатке можно было встретить носок, почему-то оказавшийся в стакане с недопитым чаем, или футболку, приклеенную к потолку. Ваня ставил эксперимент: если он будет кидать свою грязную футболку к потолку бесконечное количество раз, случится ли в какой-нибудь момент такое соприкосновение футболки и поверхности потолка, что футболка к нему прилипнет? Случилось.

– Это наука, – гордо объяснял он Славе, когда тот впервые увидел этот арт-объект.

Но папу это не впечатлило.

– Сними немедленно.

– Это вероломство! – обиженно ответил Ваня, но снял.

Сейчас, по Ваниным меркам, здесь царила чистота: всего-то мятые джинсы на полу (одной штаниной они были опущены в мусорное ведро), на столе – сваленные в кучу тетради и учебники, на книжной полке между «Томом Сойером» и «Ромео и Джульеттой» лежал кроссовок без шнурков. Я улыбнулся на секунду: не верилось, что хозяин этого забавного бардака сейчас где-то между жизнью и смертью. Как это вообще возможно: Ванин кроссовок между книгами есть, а его самого может не стать? Кто тогда оставил тут этот кроссовок? Куда люди деваются в этом всепоглощающем мире?

Мысль о том, что мой брат, его писклявый голос, его несмешные шутки про туалет и рыганья, его музыкальные способности, его локти на столе, его невыдержанность, когда он злится, все, что можно собрать в одно целое и понять: это Ваня, – все в одну секунду исчезнет, раз и навсегда перестанет существовать, как будто и не было никогда, – это понимание навело на меня невыносимый удушающий ужас. Как странно, что это происходит с другими людьми постоянно, но так и неспособно в полной мере осознаться нами, продолжающими жить.

Теперь на пороге его комнаты мне почему-то вспоминалось все самое ерундовое, самое незначительное, что было между нами: ну, например, как мы сидели на набережной и ели сладкую вату с одной палочки, ни о чем не разговаривая. Я никогда это не вспоминал, а сейчас вспомнил, и это заставило меня расплакаться. Ужасно глупо.

Чтобы успокоиться, я решил отвлечься, сел за Ванин стол и зашел с телефона в ютуб, но, какой бы ролик я ни включил, он был о Ване. Я включал путешествие тревел-блогера по Австралии и вспоминал, как Ваня говорил, что не хотел бы жить в Австралии, потому что там полно огромных насекомых. Я переключал на интервью, и оно обязательно было с рэпером, про которого Ваня говорил, что хочет быть таким же. Я тогда смеялся и дразнил его, что он равняется на бесталанных дураков, но теперь думал только одно: «Возвращайся и будь кем хочешь, главное – будь». В конце концов я включил видео с названием «Секреты обслуживания карбюратора», понадеявшись, что хоть тут не будет болезненных ассоциаций, но дурацкий ведущий начал ролик со слов: «Всем привет, меня зовут Иван Ефимов…» Я проныл мысленно: «Ива-а-ан» – и разревелся.

Размазывая слезы по лицу, я отложил свой телефон. Оглядевшись, заметил на полке Ванин планшет. Взял его, попытался включить, но стоял защитный код. Я ввел «1234», и планшет разблокировался. Тогда я зашел на Ванин ютуб и начал смотреть по очереди его рекомендации: сначала что-то муторное про «Майнкрафт», потом «100 слоев пузырчатой пленки», потом «Восемь пранков для школы» и, наконец, «Чайковский: лучшее» – двухчасовое видео. Включив последнее, я отложил планшет, лег на Ванину кровать и завернулся в покрывало.

Я старался думать о лучшем: люди выходят из комы – это факт, так что нечего хоронить раньше времени. Но зашкаливающая тревожность перебивала любые проблески рациональности в моей голове.

«А вдруг умрет! Только представь! А если бы ты не уговорил родителей взять его из детдома, вы бы его не усыновили, не привезли сюда, он бы не начал играть в футбол и не пришиб бы себя воротами!»

Я зажимал уши краями подушки и переворачивался на другой бок.

«Заткнись! Заткнись! Заткнись!»

«Нет, ты дослушай! Вы думали, что спасаете бедняжку от сиротской жизни, а сами вели его к верной смерти!»

«Никто еще не умер!»

«А если он останется инвалидом? Или овощем? Если он никогда не выйдет из комы? Может, без вас он бы жил здоровым и счастливым до ста лет».

«Это несчастный случай, это где угодно могло случиться».

«Но цепочку событий, приведшую к этому дню, запустил именно ты. Ты разрушитель, никогда не замечал? Везде, где ты оказываешься, всё рушится. Ты разрушаешь свою жизнь, жизни других людей, отношения своих родителей, ты всем делаешь больно».

Я заныл в подушку.

Потом поднялся, зашел на свою половину комнаты, заглянул в тумбочку: оставался один косяк. Я представил, как вернутся родители и обнаружат меня не вполне адекватным, накуренным, и мне стало их жаль. Убрав косяк обратно, я со злостью подумал: «Это неправда. Я не всегда все порчу».

Вернувшись в гардеробную, я снова лег на кровать и решил уснуть так, без всего. Меня потряхивало: я боялся, что мне приснится кошмар про Ванину смерть, но больше такого кошмара я боялся хорошего сна, где Ваня будет жить, – я понимал, как мучительно будет потом вернуться в мрачную действительность.

Пока я боролся с жаркими наплывами паники, пришли родители. Я вскочил с кровати, путаясь в покрывале, но, поднявшись на ноги, понял, что не хочу выходить в коридор. У меня был страх новой информации.

Я лег обратно в кровать и лежал, пока в гардеробной не зажегся свет. Поморщившись от яркого удара по глазам, я поднял голову, разглядел через цветастые блики Славу.

– Я тебя потерял, – произнес он.

– Как Ваня? – Я сел.

– Стабильно.

– Стабильно в коме?

– К сожалению. – Слава прошел в комнату, опустился на кровать рядом со мной.

– И что теперь?

– Ждать, когда он придет в себя.

– Или «если».

Слава не ответил. Он сказал:

– Ложись спать. Уже поздно.

– Я не могу уснуть.

– Тебе нужно успокоиться.

Это было очевидно до смешного.

– Я не могу успокоиться.

Слава посмотрел на меня, протянул руку за моей спиной, обнял за плечи. Я прижался к его боку, и он поцеловал меня в макушку.

– Спой мне колыбельную, – попросил я. – Как в тот раз.

Его грудная клетка под моей щекой медленно поднялась и опустилась. Он тихо произнес:

– Я очень устал.

– Ладно. – Я приподнялся, отодвигаясь от него. – Извини.

Слава выдержал на моем лице долгий взгляд. Убрал руку с моих плеч и сказал:

– Пойдем в гостиную. Здесь мало места.

В гостиной он разложил диван, сказал мне: «Падай», и я по-настоящему упал на мягкие пружины. Как подстреленный. Слава очень похоже упал рядом со мной, и меня забавно подбросило вверх. Мы рассмеялись – впервые с того момента. На нас обоих была уличная одежда, в которой мы ходили на матч.

Слава положил мне под голову диванную подушку и, убрав волосы с моего лба, спросил:

– Ну? Какую ты хотел?

– Марины Цветаевой. – Я придвинулся поближе к нему и закрыл глаза.

Какое-то время было тихо, а потом я услышал его спокойный убаюкивающий голос над самым ухом:

 
Как по синей по степи
Да из звездного ковша
Да на лоб тебе да… – Спи,
Синь подушками глуша…[3]3
  Здесь и далее стихотворение М. Цветаевой «Колыбельная» («Как по синей по степи…»).


[Закрыть]
 

Напевая, он успокаивающе гладил меня по волосам, и я чувствовал себя совсем маленьким, даже физически – будто бы уменьшенным в размерах.

 
Как по льстивой по трости
Росным бисером плеща,
Заработают персты…
Шаг подушками глуша.
Как из моря из Каспийского
– синего плаща —
Стрела свистнула да…
 

Он сбился, как будто ему перестало хватать воздуха. Я открыл один глаз, проверяя, все ли в порядке. Сделав глубже вдох, Слава допел:

 
Стрела свистнула да… Спи,
Смерть подушками глуша.
 

С закрытыми глазами я нашел его руку и сжал.

Пение стихло, но он продолжал гладить меня по волосам, погружая в приятную дремоту. Через минуту-другую я заметил, что его рука пропала, и зябко поежился.

Сквозь сон доносились аккуратные шаги вокруг, кто-то приблизился, и я ощутил на коже мягкую ткань с ворсинками – плед. Потом шаги отдалились. Я открыл глаза: Слава спал рядом, тоже укрытый.