Текст книги "Другое тело"

3. Заклинание

Я хорошо помню тот сентябрь на одеяле в перелеске.

Стоит осень, и у лесов месячные. Невидимые мысли летят глубоко во мне подобно облакам, несущимся над водой через непрозрачную ночь. Я сижу на своей тени, как Робинзон на пустом острове. Сижу я на одеяле посреди луга неподалеку от села Бабе у подножия горы Космай. У меня за спиной, на склоне, находится старый, 1943 года, немецкий бункер. Он оброс кустами и невысокими сосенками. Рядом со мной сидят моя жена Лиза Свифт и мой школьный товарищ Теодор Илич Чешляр. Смешно, но его действительно зовут так же, как одного художника XVIII века. Теодор смотрит на Лизу тем мужским взглядом, который ей так хорошо знаком и который она однажды очень точно мне описала. Это что-то среднее между взглядом на пациентку врача-гинеколога и специалиста, оценивающего породистую кобылу.

Когда я в школе познакомился с Теодором, его отцу принадлежала кузница в селе Бабе. Сын кузнеца, Теодор и сам был крепок, как наковальня, и в зависимости от способа, каким заработаны деньги, делил их на «женские» (от продажи птицы, молока, сыра, яиц, овощей) и «мужские» (полученные за счет лошадей, зерна, винограда, свиней и рыбы). Сам он жил ни на те, ни на другие. Говорили, что, пережив несчастную любовь, он уехал к своей тетке в Италию, потом дал знать о себе из Парижа и, наконец, вернулся домой, в село Бабе, где некоторое время занимался кузнечным делом, унаследованным от отца и деда. Мы не виделись с ним целых десять лет и вот сейчас сидели рядом. Я только что познакомил его со своей женой. Из-за того, что у нас так долго не было возможности поговорить друг с другом, ее присутствие нас совершенно не смущало. Ход нашего разговора постоянно приводил ее в недоумение. К тому же она с трудом понимала горячий диалог на языке, который только недавно начала учить.

Сначала я спросил Теодора, как он зарабатывает себе на жизнь, ведь его кузница давно закрыта. Он ответил, что занимается торговлей.

– Чем торгуешь?

– Продаю стихи.

– Ты поэт?

– Да ты что!

– А, значит, издаешь поэтов?

– Опять не угадал. Я торгую устной поэзией.

– Что ты имеешь в виду? Ты поешь стихи под гусли?

– Что значит – петь под гусли? – изумилась Лиза.

– Это трудно объяснить, – ответил я.

Что же касается Теодора, то он нам объяснение дал:

– Одна моя дальняя родственница из Италии оставила мне в наследство несколько стихов, которые сама получила по наследству бог знает от кого.

– Неужели на несколько стихов можно жить?

– Можно, потому что каждый из них на вес золота. В итальянских семьях отцы на смертном одре каждому из сыновей оставляли в наследство по кусочку такого стиха (словно это Библия), а дочерям давали в приданое целый стих.

– Что же это за стихи, которые на вес золота? – включилась в дискуссию и Лиза. – Неопубликованные белые стихи Шекспира?

– Вовсе нет. Эти стихи намного, намного старее. Их передают из уст в уста как народную поэзию.

– А на каком они языке? – спросил я.

– Этого я не знаю. Кроме того, должен признаться, я их вообще не понимаю. Язык всегда старше стихов.

– Подождите, подождите, – перебила нас Лиза. – Я ничего не понимаю из того, что вы рассказываете. Говорите помедленнее.

Хотя мы перешли на английский, я тоже ничего не понимал и спросил:

– Какой прок в стихах, которых не понимаешь?

– Но я и по-английски не понимаю, о чем вы говорите, – снова вмешалась Лиза. – Значит ли это, Теодор, что потенциальный покупатель, допустим я, тоже не понял бы их?

– И зачем покупать стихи, которые не понимаешь? – добавил и я, обращаясь к Теодору.

– Понимать и не надо. Важно, чтобы поняла жена купившего. Например, присутствующая здесь Лиза. Стихи, о которых я говорю, обладают вполне конкретной прикладной ценностью. И между прочим, ночью их ценность гораздо выше, чем днем. Если заплатишь, могу и тебе уступить какой-нибудь из них.

– На что он мне?

– Такое любому мужчине нужно. Да и женщине может пригодиться.

– Для чего же это? – заинтересовалась Лиза.

– Пока произносишь этот стих, язык делает такие движения, что при оральном сношении с женщиной вызывает у нее оргазм.

– Постой, постой, – разволновалась Лиза. – Что это он говорит?

– А может ли и женщина удовлетворить мужчину таким способом? – Я наконец-то вник в суть дела.

– Может, это я уже говорил, но сам не пробовал.

– Но женщины у тебя этот стих покупали? – спросила Лиза.

– Покупали, но реже, чем мужчины.

– И сколько ты с них берешь? – спросил я.

– Немного дешевле, как и в случае с тобой, если захочешь.

– Несмотря на то, что я не женщина?

– Не женщина, но зато мой школьный товарищ. И у тебя есть жена.

При этих словах Лиза обняла меня и шепнула мне в ухо:

– Купи мне, ну пожалуйста, купи мне!

– И во что бы мне это обошлось, если со скидкой?

– Обошлось бы в пару тысяч евриков.

– Две тысячи евро за один стих?

– Это вообще недорого, с учетом их действия. И имей в виду, это, как я сказал, специальная цена, только для тебя. Другим – дороже. Ну, по рукам?

– Спасибо, нет. Ты как мой школьный товарищ мог бы мне это чудо уступить и бесплатно. Шепни на ухо – и готово!

– Не может быть и речи, даже не мечтай.

– Признавайся, это розыгрыш.

– Разумеется, розыгрыш. На самом деле все гораздо эффективнее. Если женщина шепнет тебе это заклинание в момент поцелуя, это значит, что она хочет иметь от тебя ребенка и что она его обязательно зачнет. Это заклинание называется «Улыбка Кибелы», а ты – хочешь верь, хочешь не верь.

– Купи! Купи мне «Улыбку Кибелы»! – опять ворвалась в наш разговор Лиза Свифт, но я отвечал на ее мольбы молчанием.

Тут Теодор резко сменил тему.

– А чем ты сейчас занимаешься? По-прежнему пишешь романы? – спросил он меня.

– Разумеется, пишу романы, и ты это прекрасно знаешь.

– Я должен тебе кое-что сказать. Раньше твои книги были лучше.

– Пусть это тебя не волнует. Нечто подобное говорили и Байрону.

– Что говорили Байрону? – пожелала узнать Лиза.

– Венецианцы уже столетиями говорят о своем городе, что раньше он был лучше. В начале девятнадцатого века кто-то из них сказал это Байрону. А он ответил: пусть вас это не волнует, сейчас Венеция прекрасна по-новому.

– В твоих книгах я ничего не понимаю.

– А зачем там что-то понимать? Мои книги как шведский стол. Берешь что хочешь и сколько хочешь, с какой стороны стола ни начнешь. Я предложил тебе свободу выбора, а ты растерялся и от изобилия, и от свободы, как буриданов осел, который издох между двумя охапками сена, оттого что не мог решить, с какой начать.

– Я имею в виду не только тебя. Я говорю о профессии писателя вообще. Сегодня ты и такие, как ты, не нужны. Ты динозавр. Максимум, чего ты в настоящий момент можешь достичь в литературе, это написать роман, который будет похож на пересказ эпизодов реалити-шоу. То, что в восемнадцатом и девятнадцатом веке было любовным романом, сейчас превратилось в передачи на порноканалах, где можно узнать, что находится внизу, под одеждой, когда из всей одежды на мужчине только женщина. Зачем мучиться над книгой, если всё предлагают увидеть живьем? Кроме того, сейчас в моде бездари. И писатели больше не используют свой литературный дар, когда пишут, поэтому нельзя установить, есть он или нет. Это вам, несомненно, удобно, но читателям не нравится, поэтому они вас и бросают. И тебя, и всю вашу писательскую братию…

– Что касается меня, то я люблю книгу, которую можно взять с собой в кровать или на отдых, люблю получить в романе полупансион продолжительностью в пятнадцать дней по умеренной цене, – включилась в обсуждение литературы Лиза Свифт.

Тут я встал, решив, что пора собираться, тем более что от сидения на пледе под деревом у меня разболелись ноги. Прощаясь, я еще раз обратился к Теодору:

– Что касается твоих заклинаний, то должен сказать тебе, что они гроша ломаного не стоят, если их не скомбинировать кое с чем еще.

– С чем? – спросила Лиза, в то время как Теодор загадочно молчал.

– В Турции считается, что такие заклинания нужно сочетать с мудрой водой, только тогда можно добиться полноты действия.

– Той самой водой, которую я привезла тебе в подарок? – удивилась Лиза.

– Вот именно. Но это еще не все. История о мудрой воде и твоем волшебном стихе, дорогой мой Теодор, начинается много веков назад…

При этих словах Теодор резко встал, чрезвычайно учтиво распрощался с нами и удалился, унося свою тайну и свое одеяло…

* * *

Когда мы остались вдвоем, Лиза отвела меня в ближайшую корчму, усадила за столик на террасе, взяла за обе руки и, заказав кофе, решительно потребовала:

– Выкладывай. Немедленно выкладывай все, что знаешь и о чем умолчал.

– О чем это я умолчал?

– Ты мне ничего не рассказал, а знаешь все. Ты знаешь даже, после скольких шагов человек остается один… Почему перстень не реагирует на тебя? Только на тебя?

– Не знаю. Но у меня есть два предположения.

– Put the case! – отрезала Лиза. – Предполагай!

– Как-то раз, когда я был в Африке, нас повезли на экскурсию в селение к берберам, и там всем нам гадала колдунья с живой змеей на шее. Когда пришел мой черед, она посмотрела на мою ладонь, заглянула в ухо и бросилась в бегство.

– Что это значит?

– Видимо, моя и ее энергии взаимно уничтожаются. Не знаю…

– Ты хочешь сказать, что твоя энергия и энергия перстня тоже взаимно уничтожаются?

– Может быть.

– Неужели ты считаешь, что перстень боится тебя, так же как и та колдунья из Африки? Смешно.

– Дело не в перстне, а во мне. Это я мешаю энергии перелиться из меня в перстень.

– Зачем же ты это делаешь?

– Я это делаю ненамеренно, бессознательно. Просто таково положение вещей. Мне мешает то обстоятельство, что я слишком много знаю о перстне. Когда я работал в архиве венецианской «Марчианы», библиотеки Святого Марка, и в отделе рукописей Румянцевской библиотеки в Москве, я обнаружил данные, из которых следует, что в прошлом существовало гадание с помощью каменного перстня.

– И ты только сейчас говоришь мне об этом? Покажешь, что ты написал о перстне?

– Нет.

– Почему?

– Потому что я ничего не написал и не собираюсь писать.

– Как так? Разве это не относится к области твоих исследований?

– И да, и нет. Это скорее относится к тому, что древние авторы называли «царской тайной». Уточняя при этом, что царскую тайну следует хранить крепко.

– Но собственной жене ты эту тайну откроешь, правда?

– Открою, но вовсе не потому, что ты моя жена. Лиза обиделась, тревожно посмотрела на меня и спросила:

– А почему же?

– Потому что ты и сама с помощью перстня и той воды из Богородичного источника идешь по следу этой тайны. Так что дальше мы вместе попытаемся открыть ее в той мере, в какой это будет в наших силах и насколько нам это будет позволено.

– Рассказывай!

– Для начала я мог бы напомнить тебе о том, к чему вы, в Англии, особо чувствительны. Речь идет о тайне, частью которой является Святой Грааль. Тебе, разумеется, известна история о Святом Граале. Достаточно одного взгляда на Царьградский покров, который сейчас находится в Италии и называется Туринской плащаницей, чтобы заметить, что на этой ткани виден как бы отпечаток тела Христа, с лица и со спины. И ты наверняка знаешь, что в давние времена некоторые очевидцы ужасались, когда им показывали этот покров, или Святой Грааль, потому что отпечаток имел четыре руки, две головы и четыре ноги. Независимо от подлинности покрова история о Граале может быть истолкована и по-другому, а именно как то, что он символизирует удвоенность тела Христа. То есть историю о том, что у Христа было и другое тело. Кстати, все это прекрасно описано в Библии. Просто надо уметь читать.

– А что такое ты разыскал в архивах?

– То, что в прошлом были лица, занимавшиеся поисками ответа на вопрос, имеем ли и мы два тела, подобно тому как их имел Христос. В частности, прояснить это пытались одна женщина в Венеции приблизительно в тысяча семьсот семидесятом году и один монах из Сентандреи, в Венгрии, предположительно в тысяча семьсот сорок девятом году. По-видимому, можно считать, что в этих местах в то время случались и другие попытки такого рода. Например, есть свидетельства того, что в Венеции некий чембалист, который сочинял музыку для часов и шарманок, примерно тогда же, правда безуспешно, пытался ворожить этим же способом, то есть с помощью перстня, святой воды и заклинаний. Он стремился установить, есть ли у человека другое тело, или его нет. Все эти люди действовали крайне наивно, но, по-моему, их попытки заслуживают уважения хотя бы как храбрые шаги по тернистому пути.

– Ну а они смогли хоть что-нибудь установить с помощью этого колдовства?

– Перстень вел себя удивительно. У участников этих опытов складывалось впечатление, что он их обманывает.

– А он действительно обманывал?

– Я тебе расскажу, что знаю, а ты решай сама.

Вторая часть

1. Палаццо на канале Чудес

Однажды туманным майским днем 1764 года господин Захария Орфелин, сам того не подозревая, получил новое имя. Он высадился из венской коляски, обитой сукном кирпичного цвета, неподалеку от Венеции. Кучер в треуголке выгрузил его сундучок и подушку из красной кожи, набитую пухом паннонских гусынь, – дальше путешественнику предстояло добираться по воде. С того момента, как он, вступив со своим небольшим багажом на борт изъеденной червями гондолы, пустился в путь по венецианской лагуне с ее соленым туманом и невидимыми, но ощутимыми волнами, господин Орфелин стал для окружающего мира синьором Сакариасом. И никем иным. Из своего удивительного средства передвижения пассажир оторопело глазел на стоящие над водой дворцы, а местные дамы дивились смешному красавчику, обнимающему в гондоле красную подушку. Приезжий не носил парика, его темные волосы были завязаны на затылке янтарными четками и напоминали толстый конский хвост. Губы он подкрашивал помадой, что было ему весьма к лицу, курил трубку с длиннющим чубуком, которая дымила над гондолой и, словно кадило, окуривала мосты.

Гондольер, который, казалось, вел свое суденышко не по водам каналов, а по волнам времени, вдруг перешел с обычной венецианской брани на учтивый итальянский, предполагая, что так иностранцу будет легче понимать его, и сказал:

– У меня есть две драгоценные вещицы на продажу! Если синьор заинтересуется, уступлю недорого.

– Нет, я вовсе не гожусь в покупатели твоих драгоценностей, – ответил Сакариас и вытряхнул в море пепел из своей трубки.

Гондольер не услышал, а может, не захотел услышать ответа, выпустил из руки весло и, позволив гондоле свободно скользить по воде, нагнулся и вытащил из-под скамьи прекрасный глобус из кожи с позолотой.

– Да вы только гляньте! Его сделал не кто иной, как сам синьор Коронелли! И всего-то пять серебряных монет!

Пассажир молча смотрел, как солнце заходит над Рио-Сан-Джованни-Хризостомо, где грек Теодосий снял для него комнату на углу канала Чудес.

– Готов поспорить на мое весло, не догадаетесь, что еще я готов вам продать, – не отставал от него гондольер.

– Этот спор вы выиграли, я не буду и пытаться угадать.

– Но если угадаете, я отдам вам эту вещь бесплатно!

– Стеклянный сосуд, изготовленный на острове Мурано? – улыбнулся Захария, знавший, что именно здесь все предлагают приезжим.

Гондольер совершенно неожиданно потерял к разговору всякий интерес, схватился за весло и принялся напевать на каком-то непонятном языке.

– Уж не хотите ли вы продать мне вашу песню? – тут же среагировал Захария.

– Клянусь кошками святого Марка, господин почти угадал! Как вы узнали?

– Так, значит, вы отдаете мне песню бесплатно?

– Э, нет. То, что я хочу продать, не песня, все, что у меня есть, это всего лишь самая маленькая ее часть, и стоит это гораздо дороже глобуса.

С этими словами гондольер вытащил из-за занавески на кабинке гондолы соломенную шляпу, в которой Сакариас увидел стеклянный бокал.

– Все-таки бокал, значит, я угадал?

– Не угадали. Я предлагаю вам купить не бокал, а то, что в бокале.

– А что же такое может быть в бокале?

– Сами посмотрите, – ответил гондольер и протянул бокал путешественнику. – Только прошу вас, синьор, будьте осторожны, потому что то, что находится внутри, стоит дороже не только самого бокала, но и моей гондолы вместе со мной.

Удивленный Захария осмотрел бокал и убедился в том, что тот пуст, как рот перед обедом.

– Смотрите получше, – заметил гондольер, – на дне бокала есть надпись. То, что там написано, я и продаю.

– Похоже на какое-то изречение. Трудно разобрать.

– Разумеется, трудно. Потому что читать надо не так, как вы – заглянув в бокал, а по-другому, – объяснил гондольер, осторожно беря вещь из рук приезжего. – Это стих, который я продаю, но вы не угадали, синьор, потому что я вам почти все сам рассказал и вывел вас на след, как вот эту гондолу на перекресток канала Хризостомо и канала Чудес… Мы на месте. Это зеленое здание с тремя окнами, откуда доносятся звуки чембало, и есть то, которое вам нужно. Но прежде чем расплатиться за провоз, решайтесь и купите стих, потому что если вы его не купите, то потом горько раскаетесь. Вы себе даже не представляете, что можете упустить…

Захария протянул гондольеру деньги, выгрузил на ступени дома свой сундучок и с красной подушкой под мышкой выбрался на сушу. Потом обернулся и спросил сквозь туман:

– Что же это за стих, который продается, да еще так дорого, как ты сказал? Это что – какое-то заклинание, заговор от сглаза или еще что-нибудь в таком роде?

– Нет. Стих написан на языке более старом, чем сама смерть, на этрусском, а Венеция – младшая сестра этрусков. Я его не понимаю, но он обладает силой. Если решитесь его купить, отыщите мою гондолу. Над ней балдахин с иконой святого Себастьяна. Вон, видите там икону? По ней вы нас и узнаете. Пойдем с вами поесть черных спагетти, и за столом я расскажу вам все, что следует знать владельцу этого стиха. А теперь мне пора.

Когда Захария оказался один на мощенной камнем площадке перед домом, раздался звон какой-то невидимой ему колокольни. Его окружала осевшая глубоко в туман тишина, и каждый удар церковного колокола, казалось, замерзал и оставался в ней навсегда.

Захария медленно поднялся по ступеням в здание, машинально подгадывая каждый шаг к следующему удару далекого колокола. Наверху ему показали предназначенную для него комнату. Здесь пахло позавчерашним днем, тем самым, когда он еще ехал в коляске через Альпы. Открыв шкаф, он обнаружил в нем крюки для одежды, приспособление для умывания (стеклянный таз на треноге), а также висящий на внутренней стороне дверцы и прикованный к ней цепочкой гребень для расчесывания париков. Но особенно удивило и обрадовало его то, что в глубине шкафа было окно, которое смотрело на скрещение двух каналов – Сан-Джованни-Хризостомо и канала Чудес. На подоконнике лежали яблоки и стояла бутылка воды. Он поглядел в окно, где в тумане тонул день, и принялся доставать из сундучка свои вещи. Несколько книг, среди которых были и сочинения Иоанна Златоуста, того самого греческого церковного проповедника, чьим именем назывался канал, на берегу которого Захария теперь жил. В его комнате имелся резной комод прошлого века, с прекрасной резьбой, представлявшей собой цветы, его верхнюю доску можно было использовать в качестве письменного стола. Сюда он положил перья, песочницу и бумагу, а на бумагу поставил звонок для вызова прислуги, ручка которого заканчивалась небольшим кольцом со вставленным в него зеркальцем. В один из ящиков убрал свой рукописный шедевр – роскошно украшенный сборник песен с нотами, под названием «Приветствие Моисею Путнику». Правда, это была всего лишь копия, потому что оригинал, гораздо более роскошный и окончательно доработанный, остался у самого владыки, Моисея Путника, где-то в Бачке. Потом господин Захария бросил красную подушку на кровать в своей новой комнате и решил пройтись, размять ноги, которые у него затекли после тряски в дорожной коляске и качки в лодке. Проходя через дом к выходу, он заметил в одной из ниш скульптуру Вольтера, наряженную в настоящий камзол из красного шелка. На шее у Вольтера было жабо – кружевной воротник. Рассматривая эту диковину, Захария почувствовал какой-то странный запах, который исходил от стенного шкафа на лестничной площадке и из сундуков под окнами прихожей. Весь дом был пропитан ароматами сушеных цветов, фруктов, трав и самых разных растений. По подоконникам были расставлены разноцветные стеклянные сосуды, банки и бокалы из Мурано и Мурсии, наполненные бутонами, веточками, сосновыми иголками и кусочками древесной коры… Кто-то в этом доме интересовался лечебными травами.

Выйдя из дома, он пустился по улице куда глаза глядят. И тут же заблудился в испарениях среди мостов, а когда вдруг вышел на какую-то площадь, то первое, что возникло перед ним из тумана, была девушка. Ее явление, а лучше сказать, ее неземная красота и благородство движений поразили его как гром среди ясного неба, он перепугался и бросился на другую сторону площади, решительно стремясь избежать любого искушения, но увидел, что девушка идет в том же направлении. Тогда он обратился в бегство, и бежал он до тех пор, пока путь ему не преградила вода. Пришлось возвращаться на площадь, где девушки, разумеется, уже не было и где он прочитал название кирпичной готической церкви:

Santi Giovanni е Paolo

Теперь он хотя бы знал, где ему, может быть, удастся снова увидеть ее, если, конечно, он преодолеет страх и если она здесь иногда бывает.

Так в этот первый день в Венеции у него возникло совершенно неожиданное и незнакомое ему чувство – страх перед красотой. Вечером он, объятый удивлением и страхом перед этим новым страхом, заснул в своей венецианской постели, которая вообще-то была обычной матросской койкой. Разбудила его музыка.

Из соседней комнаты доносились звуки чембало, потом послышался и женский альт, горячий, как напиток, сваренный на черном сахаре. Захария вскочил, словно его ужалили. Неизвестная девушка исполняла его собственную композицию. Ту самую, нотная запись которой была в его рукописном сборнике песен «Приветствие Моисею Путнику».

«Этого не может быть!» – первое, что пронеслось в его мозгу. Откуда здесь, в Венеции, в первый день как он приехал, кто-то может уже не только знать его неопубликованную композицию, но и исполнять ее с чарующим совершенством? Он вскочил с постели, выдвинул ящик комода, но рукописный сборник стихов с нотами спокойно лежал там же, куда он положил его накануне вечером. Так что дело становилось совершенно необъяснимым. Мягкий и теплый голос по-прежнему лился из соседней комнаты, и он заслушался, оставшись на несколько мгновений в собственных объятиях и в полном недоумении. Потом очнулся, кое-как натянул на себя одежду и без всяких колебаний ринулся в ту часть дома, откуда доносилась музыка. Но стоило ему открыть дверь в ту комнату, где музицировали, как он тут же захлопнул ее, даже не попытавшись войти. Канал, на берегу которого он поселился, недаром назывался Рио-дельи-Мираколи – канал Чудес. В соседней комнате за чембало из розового дерева сидела и пела его сочинение та самая девушка, которую он несколько часов назад встретил на площади. Та самая девушка, красота которой привела его в ужас и заставила бежать без оглядки. Теперь ему предстояло встретиться с ней, но он не знал как.

Она знала.