Текст книги "Другое тело"

5. Весы из Помпей

В тот день в конце июня 1765 года австрийский подданный сербской национальности, принадлежащий к Церкви, которую здесь, в Beнеции, называют Graeci non uniti (Греческая неуниатская Церковь), – сербский грек ортодоксальной, то есть православной и к папству не присоединившейся, веры, по распоряжению венецианских властей прибыл в здание Буссолы, где его направили в небольшую приемную, забитую людьми. Захария был поражен, увидев среди них Анну. Вся в черном, она сидела на одной из каменных скамей. Так что ждали они вместе. Одни люди заходили, другие уходили, и первый час они просидели молча. В течение второго часа они оставались в комнатушке одни и разговорились.

– В ту ночь, когда умер маэстро Джеремия, ты мне сказала, что нам стоит подумать, что с ним на самом деле произошло. Сейчас у тебя есть ответ? У меня нет.

– Разумеется, у тебя его нет. Поэтому здесь, когда тебе будут задавать вопросы, не вздумай давать ответы, которых у тебя нет…

В этот момент из кабинета в приемную вошел офицер и, не вдаваясь в подробности, сообщил Анне и Захарии, что они могут идти домой. Захария оторопел, а Анна схватила его за руку и быстро потащила через длинный коридор к выходу. Там им встретился чудовищно огромный Кристофоло Кристофоли, который воздел обе руки к небу и прошептал:

– Как хорошо, что я вас встретил. Как вы, синьорина Анна? В трауре. Разумеется. Прошу сюда. У меня тут есть н…н…небольшая каморка, так, для встреч с друзьями, я бы хотел с вами поболтать. Если у вас найдется время, конечно.

И Кристофоло втолкнул их в комнатенку с двумя скамьями и вращающейся этажеркой, на которой, правда, не было книг. На стене висело изображение льва святого Марка, на скамеечке для молитвы лежала раскрытая Библия с вложенными в нее исписанными листами бумаги.

– Давно я хотел спросить вас, синьорина Анна, не знаете ли вы, что это такое?

С этими словами монсиньор Кристофоло, приторно-сладко улыбаясь правой стороной рта, извлек из кармана сутаны каменный перстень, который он в тот вечер снял с руки маэстро Джеремии.

– Знаю, – с готовностью ответила Анна. – Это перстень, который способен изменять свой цвет.

– Не знаете ли вы, для чего он предназначен?

– Знаю. Он может предсказать, исполнятся ли ваши желания.

– Какие желания?

– Желание узнать, будет ли у вас в жизни здоровье, счастье и любовь. Когда он зеленеет, он показывает здоровье, когда краснеет – говорит о том, что вы будете счастливы, а если приобретает синеватый блеск, это означает, что вы встретите любовь. Перстень этот нечто вроде талисмана, который обеспечивает тому, кто прибегает к его помощи, осуществление того, что ему предначертано.

– Отлично. А теперь, прошу вас, скажите, известно ли вам, что было выгравировано на дне бокала, который обнаружили разбитым в комнате покойного маэстро Джеремии?

– Да, это мне известно.

– И что же там было написано?

– Одна стихотворная строка. Кто-то из бывших владельцев бокала верил, что этот непонятный стих написан на этрусском языке.

– Прекрасно, синьорина Анна, прекрасно. А можете ли вы с…с…сказать, что это такое?

И тут отец Кристофоло повернул крутящуюся книжную этажерку таким образом, что перед глазами Анны и Захарии предстала маленькая глиняная бутылочка, обнаруженная в ту же ночь у ног скончавшегося маэстро Джеремии.

– Могу, монсиньор. Такие флакончики, бывает, продаются во время карнавала вблизи мест, где дают представления комедии масок. Но встречаются они весьма редко. Их привозят из Турции, называются они Богородицыны слезы, и считается, что они содержат волшебный напиток.

– Вижу, вы полностью в курсе дела, дорогая синьорина Анна, так что, возможно, сумеете и теперь удовлетворить мое любопытство. Как вы считаете, есть ли с…с…связь у этих вещей с прис…с…сутствующим здесь господином Сакариасом? Ведь ваше имя Сакариас, не так ли? Вы прибыли сюда из Вены. Итак, связаны ли каким-либо образом все эти предметы с господином Сакариасом и с неким перстнем, который у него есть, или, может быть, еще с… с… с… чем-то другим?

При этих словах монсиньор не смог удержать при себе одну из своих непроизвольных улыбок, на этот раз левой стороной рта, причем улыбка эта была столь ужасающей, что Захария окаменел.

– Нет, монсиньор, никак не связаны, – ответила Анна, не моргнув и глазом.

– Прекрасно, синьорина, прекрасно. А теперь еще кое-что. Не бывает ли у присутствующего здесь господина Сакариаса приступов безумия, когда он бежит сломя голову, как в свое время бежал по площади Святых Иоанна и Павла и от вас, и от ваших красивых подруг?

– Да, монсиньор, у него время от времени случаются приступы безумия.

– А сейчас попрошу господина Сакариаса ответить мне совсем кратко… Вы слышали звук?

– Звук? – опешил Захария. – Какой звук, монсиньор?

– Не важно, не важно, забудьте! А теперь еще один вопрос синьорине Анне, правда, не могу обещать, что он будет последним. Известно ли вам, для чего маэстро Джеремия использовал упоминавшиеся здесь предметы?

– Нет.

Тут с лица монсиньора исчезла правая улыбка, та самая, чарующая, правда, это ничего не означало, так как было ясно, что улыбки чередуются у него без всякого порядка и вне его контроля и что он не в состоянии их укрощать.

– Как вы считаете, синьорина, не занимался ли маэстро Джеремия с помощью этих предметов, то есть бокала, перстня и волшебной воды, ворожбой, магией и чародейством?

– Я так не думаю.

– Почему вы так не думаете?

– А какой прок от предсказаний старому и больному человеку? И перстень, и все остальное можно использовать только для того, чтобы получить представление о своей собственной судьбе. Мог ли маэстро Джеремия надеяться на здоровье? Счастье? Любовь? И в конце концов, даже если он захотел заняться ворожбой, у него ничего не получилось.

– Почему вы так решили?

– Цвет перстня не изменился. Это я успела заметить еще до того, как вы, маэстро, сняли кольцо с его пальца и положили к себе в карман. А значит, он или не ворожил, или у него ничего не вышло.

– Знаете ли вы, кому покойный маэстро Джеремия завещал свой дом на канале Чудес?

Завершая беседу этим вопросом, монсиньор стрельнул своей левой, вселяющей ужас улыбкой.

– Не знаю.

– Он завещал его вам… Теперь можете идти.

Когда они торопливо устремились к выходу, он еще раз остановил их замечанием:

– Синьорина Анна!.. Не давайте этому скьявоне убегать от вас…

* * *

– Теперь мы действительно можем идти, но не домой, – сказала Анна, когда они оказались на улице. Голова у нее кружилась от услышанного. – Если мы придем в зеленый дом переполненные злой энергией, то вся она выплеснется из нас там, и потом нам еще долго придется завтракать рыбой с вином, завязанным узлами.

– Верно, – согласился Захария, но тут же добавил, что одного из вопросов монсиньора Кристофоли он так и не понял.

– Что это за звук, о котором он меня спросил?

– Понятия не имею. Пошли за Забеттой, кстати, у нее и спросим. Наймем сегодня санпьеротту и отправимся купаться в лагуне.

Захария ждал Забетту и Анну в санпьеротте, двухвесельной плоскодонке, управлять которой было значительно легче, чем гондолой. Они принесли бутылку вина и три маски, две мужские и одну женскую. Захария направил лодку вдоль берега лагуны, где вскоре они и высадились в укромной бухточке.

Девушки надели на Захарию женскую маску, стащили с него всю одежду, рассмотрели его во всех подробностях (похоже, такое им было не впервой) и с громким хохотом толкнули в море. Потом и сами нарядились в мужские маски, разделись донага, бросились в воду и поплыли за ним. Когда они через некоторое время вышли на берег, Анна откупорила бутылку, отпила глоток и напоила им Захарию, а потом повторила еще несколько раз. После них и Забетта выпила из горлышка несколько глотков и швырнула полупустую бутылку в море, потому что, по понятным причинам, пить с ней из одной посуды было бы более чем неразумно.

Захария, подбодренный поцелуями, хотел было обнять Анну, но она ускользнула от него со словами:

– Не сейчас, прекрасный мой скьявоне, не сейчас, все, чего ты хочешь, получишь через три месяца. А теперь мы тебя взвесим.

Забетта прыснула, а Анна достала из сумки крохотные весы и сказала, что они привезены из Помпей, где их делают до сих пор.

– И для чего они предназначены? – спросил Захария.

В ответ Анна подвесила весы на его готовый к бою мужской орган и положила на одну чашечку камешек. Видя смущение Захарии, она попыталась его успокоить.

– Не волнуйся, сейчас я объясню тебе, в чем дело. Это древний обычай взвешивания счастья, и его часто изображают на старинных фресках. Чем больше камешков, тем больше счастья! Вот мы и посмотрим, сколько сможешь выдержать ты, – сказала она.

Забетта тоже положила свой камешек…

Захария резко стряхнул камни на песок, сбросил весы и спросил:

– Почему только через три месяца?

– Потому что тогда в Венеции начнется карнавал.

6. Зеленая кружевная перчатка

На сороковой день после смерти маэстро Джеремии Анна и Захария заказали по нему мессу в церкви Святых Иоанна и Павла, Анна купила три свечи, поставить за упокой души.

– А кому третья? – спросил Захария, и девушка ошеломила его ответом:

– Ты можешь зажечь ее за упокой души своего собрата по профессии и земляка, который здесь похоронен.

– Кто это?

– Откуда я знаю кто. Говорят, он писал комедии для уличных театров и звали его, кажется, Марино. Ты бы скорее мог знать это, чем я, но вы, скьявоне, никогда ничего о себе не знаете. Он был из Рагузы и умер здесь, как изгнанная душа.

Захария понятия не имел, о чем говорит Анна, но зажег свечу за изгнанные души.

Выйдя из церкви, они зашли в сиротский дом Анны, находившийся на этой же площади. Захария взял дорожный сундук девушки с ее вещами, закрыв глаза, миновал конную статую работы Вероккио, и так Анна перебралась в зеленый дом, который теперь принадлежал ей.

По дороге они купили в одной остерии maialino alla sarda – поросенка с сардинами – и греческого вина с острова Кипр и, сидя в комнате маэстро, молча помянули покойника. Потом Захария спросил:

– Отчего он умер на самом деле? Ты сказала, что знаешь.

– Ты во всем такой упорный?

– Просто в этот раз у меня есть несколько вопросов, на которые я не знаю ответов. Может быть, их знаешь ты.

– Спрашивай.

– Во-первых, гондольера убил маэстро Джеремия?

– Да.

– За что?

– Чтобы завладеть одной вещью. Вещью, которая была очень важна для маэстро Джеремии. Это бокал. О нем я уже рассказывала тебе в ту ночь, когда Джеремию нашли мертвым. Этот бокал стал для них камнем преткновения. Гондольер шантажировал маэстро и постоянно тянул из него деньги.

– Как?

– Прежде всего должна сказать тебе, что маэстро Джеремия был человеком со странностями. Ты знаешь, он был прекрасным музыкантом и травником, но помимо прочего он увлекался какими-то мрачными занятиями.

– Что это значит?

– Он умел гадать. Весь последний год он упорно готовился осуществить некое колдовство, точнее говоря, узнать одно пророчество, которое для него очень много значило. Именно для этого ему и требовался тот самый бокал.

– А почему это пророчество так много значило для него?

– Он хотел узнать будущее. Может быть, оттого, что был таким старым и больным, он хотел представить себе, какими будут оставшиеся ему дни. И хотел узнать, существует ли жизнь после смерти. Хотел установить, есть ли у человека, как и у нашего Спасителя, другое тело. А рассказать об этом могут перстень, святая вода и волшебный стих. Но только при определенных условиях. Давно уже сказано, что истина кроется в воде, камне и словах! Поэтому он и решился на ворожбу, для которой нужны эти три предмета. Перстень он раздобыл давно, возможно, именно он и навел его на мысль о колдовстве, потому что каменный перстень (тот самый, что был снят с его руки в ту ночь, когда он умер) был из тех, которые могут изменять свой цвет в зависимости от энергии тела того, кто их носит. Для того чтобы цвет изменился, нужно воспользоваться во время ворожбы и двумя другими вещами: святой водой и волшебным заклинанием. Святую воду он достал в прошлом году у местных артистов, которым ее привозят из Турции. В Венеции она называется Богородицыны слезы и стоит очень больших денег. Что касается волшебного стиха – заклинания, которое тоже нужно для колдовства, то его Джеремия искал очень долго. В конце концов получилось так, что живший здесь, рядом с зеленым домом, гондольер Себастьян предложил купить стих, выгравированный на дне бокала. Маэстро сразу же согласился и выплатил ему все деньги, но Себастьян так и не отдавал бокал, находя для этого всевозможные отговорки. У маэстро, казалось, было все, что нужно для колдовства, вот только ему никак не удавалось получить от Себастьяна уже оплаченный стих. Как только он попадет ему в руки, можно было начинать. Однако Себастьян все время требовал, чтобы ему приплатили, а в тот вечер, когда мы были на концерте, сказал маэстро, что если не получит денег, то продаст бокал другому. Тогда маэстро взял свой арбалет и из окна убил Себастьяна, который с бокалом в руке уже садился в гондолу. Потом Джеремия спустился вниз, взял бокал и вернулся в комнату, где находились остальные предметы, нужные для того, чтобы узнать прорицание. Таким образом, у Джеремии теперь уже было все, что нужно, и он приступил к делу.

– И как это происходит?

– Очень просто. Нужно отпить немного святой воды из флакона с Богородицыными слезами, произнести волшебный стих и надеть на палец кольцо. Если все сделано как надо, перстень приобретает тот или иной цвет. От того, что это будет за цвет, зависит, каким будет твое будущее. Как я сказала в Буссоле монсиньору Кристофоло, если перстень станет синим, значит, того, кто гадает, ждет в жизни любовь. Если позеленеет, это означает для ворожащего здоровье, ну а если покраснеет, то это предвещает счастье.

– То есть если кто-то захочет узнать свое будущее, он может увидеть его таким способом… А это касается и потусторонней жизни?

– Джеремия надеялся, что да.

– А если ворожба не удалась?

– Тогда перстень не меняет цвет. Остается обычным каменным перстнем, каким и был до этого.

– Так-так-так, значит, маэстро Джеремия попытался ворожить, а так как это ему не удалось, перстень остался обычным куском камня. Понимаю. Понимаю и то, почему ты сказала монсиньору Кристофоло, что маэстро не колдовал, – ведь очевидно, что он потерпел неудачу, а значит, инквизиции не за что зацепиться. Но как и из-за чего умер маэстро? Сердце не выдержало, когда начал гадать? Или его убили? А если так, то кто?

– Его смерть тебя удивит, потому что, если не знать сути, это ничуть не напоминает то, какими тебе представлялись наши отношения. Я предполагаю, что тебе они казались сердечными, почти как у отца с дочерью, ну, может быть, как у преподавателя музыки с его самой талантливой ученицей. Имей в виду, музыкантам никогда нельзя верить! Между нами разыгралась настоящая ссора, перешедшая в долгую войну с того момента, как он переписал свой дом на меня, а я не согласилась в ответ на это лечь с ним в постель в зеленом доме. Он был чрезвычайно раздосадован, а после того, как потерял всякую надежду сломить меня и понял, что ни лаской, ни силой меня не удастся затащить в кровать, он вдруг заподозрил, что я хочу его отравить. И решил первым нанести удар. Как-то раз он даже прямо сказал мне об этом. Угрожал. Тайно раздобыл семена цикуты и настоял на них белое вино. Я догадалась об этом по новому запаху в доме. Мне пришлось собрать все силы и быть настороже, чтобы понять, где и каким образом он собирается использовать против меня этот яд. Как ты знаешь, он был прекрасным травником и весь его дом наполнен растениями. Они засушены между страницами книг, толченые и молотые хранятся насыпанными в разноцветные стеклянные флаконы и пузырьки с острова Мурано, ведь он знал и то, какой цвет лучше всего защищает то или иное растение от воздействия дневного света. Для начала я явилась на наш обычный урок в зеленых кружевных перчатках. И следила за тем, чтобы лишний раз ни к чему в доме не прикасаться. Когда я уселась за чембало, мне показалось, что запах отравы усилился, и я подумала, что лучше мне играть не снимая перчаток. Должна сказать, что я вовсе не была уверена в том, что бродило у меня в голове. И пока я играла, я думала, что страшно ошиблась, предположив, что мой маэстро задумал меня отравить. На том наш урок и закончился, и я отправилась в свой сиротский дом, терзаемая угрызениями совести; правда, это не помешало мне на всякий случай выбросить зеленые кружевные перчатки в канал Чудес. Маэстро Джеремия обычно во время урока смотрел в окно и, как мне кажется, не заметил, что я играла в перчатках. Помню только, что в тот раз он остался недоволен моим исполнением. Когда мы отправились на концерт Забетты, он, в то самое время, когда обычно и музицирует, сел за чембало и принялся играть, уверенный в том, что те две клавиши, которые он намазал цикутой, оказались безвредны, раз после того, как я к ним прикасалась, никакого видимого ухудшения моего здоровья не последовало. То ли он и правда не заметил, что я играла в перчатках, то ли просто забыл, что нанес на инструмент яд, не знаю, но факт остается фактом – он сел за чембало и начал, как и обычно, играть Скарлатти. Вскоре с улицы донеслись крики Себастьяна, который требовал денег и грозился продать бокал другому клиенту. Взбешенный, да к тому же, вероятно, уже под действием яда, который через пальцы проник в его тело, Джеремия, как я уже тебе говорила, выстрелом из окна убил гондольера, забрал из гондолы бокал и вернулся в дом, чтобы совершить колдовство. Действие цикуты все усиливалось, и он не справился с ворожбой. Скорее всего, он убил Себастьяна не потому, что тот его шантажировал, а просто борясь за собственную жизнь. Он почувствовал, что отравлен, и спешил как можно скорее завладеть бокалом, чтобы с помощью чар попытаться перехитрить смерть. А может, ему был известен и какой-то другой вид колдовства, по приемам похожий на первый, который мог спасти его от действия яда. Колдовства, которое обладало бы исцеляющей силой и после его смерти… Однако, как только он выпил из бокала волшебную воду, яд прикончил его в том самом кресле, где мы его и увидели. Он не успел воспользоваться магической силой стиха на дне сосуда. Ему удалось только стереть пыль с надписи в бокале, именно поэтому кимико монсиньора Кристофоли не нашел на пальцах нашего маэстро следов отравы… Вот каковы мои предположения.

Когда Анна закончила свой печальный рассказ, над Венецией стояла глубокая ночь. Захария слушал ее, затаив дыхание.

– Ты внушаешь мне страх, Анна. Не случайно я в первый же день хотел бежать без оглядки от твоих глаз. Откуда ты все это знаешь? Все, что ты рассказываешь о колдовстве, нельзя узнать из разговоров на рыбном рынке возле Риальто.

– Не забывай, что я подкидыш. Здесь, в венецианских приютах, мы, девочки-сироты, живем и растем в атмосфере неизлечимых женских тайн. Мы созреваем без родителей. У нас нет матерей, которые нас могут чему-то научить. Мы сами друг другу заменяем мать. Иногда нашими матерями становились те, кто был младше нас. Так получилось и у нас с Забеттой. Incurabili, прокаженные, неизлечимые, знают гораздо больше, чем все остальные. Вот от Забетты-то я и узнала все о перстне, бокале и Богородицыных слезах…

– А о цикуте? Кто смазал клавиши ядом?

При этих словах Анна вздрогнула, застыла и процедила сквозь зубы:

– Вот ты мне и скажи, если знаешь.

– Я думаю, его убила ты. Нанеся яд на чембало. Но не мое дело разбираться в этом. Кто бы ни намазал клавиши инструмента цикутой, Джеремия на нем играл и отравился. Я знаю, что ты устранила две отравленные клавиши с чембало маэстро, – добавил Захария ледяным тоном. – Я еще в тот день понял все, слушая игру маэстро в последний раз, я даже определил, какие именно клавиши отравлены.

– Как ты это узнал?

– Услышал. Но как узнала ты? Это были фа и ре. Именно эти две клавиши отсутствуют сейчас на чембало, потому что их убрала ты. Теперь мне понятно, почему Джеремия, как я слышал, играя Скарлатти, начинал умирать всякий раз, когда прикасался к фа или ре в теноровой октаве… Но я не знаю и не хочу знать, откуда тебе стало известно, какие именно клавиши намазаны маслом цикуты. Не хочу знать, маэстро или кто-то другой сделал это. Не хочу брать грех на душу, может быть, ты их действительно распознала по запаху. А в канале в тот день я действительно видел выброшенную зеленую кружевную перчатку…