Текст книги "Жены Натана"

– 59 —

Дана предлагает мне заняться привезенным ею материалом. «Натан просил, чтобы я приехала и убедилась, что ты, изучив материал, согласишься навестить его и что ты в хорошем состоянии. Естественно, я согласилась. Хотя я бы приехала и без повода, мне хорошо с вами».

Она извлекает из до сих пор закрытого на замочек портфеля кипу бумаг. Говорит, что Натан не разрешал ей читать самой то, что я должен прочесть. «Это материал, переснятый из престижного журнала, пользующегося наибольшей популярностью среди коллекционеров Европы. Натан объяснит тебе точные детали. Речь идет о мемуарах, написанных королем Франции, находившемся в английском в четырнадцатом веке. Сам факт плена особенно вдохновляет Натана. Он считает, что способен совершить воистину переворот в понимании истории последних столетий. Тут сконцентрирован весь материал о сложных взаимоотношениях между Англией и Францией. Ты ведь знаешь, что Натана невероятно интересует лишь то, что происходило в этих двух странах».

Я слушаю Дану и удивляюсь тому, что все ею сказанное не сбивает меня с толку. Хотя Натан и намекал несколько раз о занимающих его исторических событиях, я не мог ебе представить, что он интересуется редкими мемуарами короля Франции. Дана говорит, что мне следует сейчас сесть на несколько часов («Несмотря на то, что ты не привычен к этому, не считай мое требование оскорбительным, я должна сделать то, что требует Натан».) и не отрываясь прочесть весь переснятый материал. «Представь себе, что это всего лишь считанные страницы из мемуаров. Давай кликнем Рахель, чтобы она не заподозрила, что мы секретничаем, обсуждая ее беременность», – говорит Дана и внось мне улыбается.

Зовем Рахель. Она просит подождать и Ярона. Не понимаю, почему она так разволновалась. Может, беспокоится, что Натан собирается изменить наше такое безоблачное существование. Примерно через час является Ярон и Дана раскладывает пронумерованные листы, объясняет, что каждый лист переснят с французского оригинала и переведен на иврит. Перевод Натан заказал в Лондоне и большого специалиста. Она будет читать нам прямо перевод, хотя начала учить французский язык. Правда, Натан сказал ей, что Меир никогда особенно не отличался знанием языков.

Фрагмент из дневника короля Франции, находившегося в плену на земле Англии

Я спас Париж, но потерял свою честь. Англичане все еще не понимают моей системы. У них король или побеждает, или погибает, или вообще не выходит на войну и остается со своими женами. Но я понял, что на этот раз мы проиграем, и если так, почему не проиграть сразу же? Кому нужны все эти пожары, трупы, разрушенные прекрасные дома. Я испортил им все это удовольствие – просто сдался. Как пища, которую поглощают стоя, как принц, который не становится королем. И что им осталось завоевывать, после того как они меня заполучили? Когда король в их руках, нет нужды захватывать земли.

Никогда я не любил воевать, мне вообще не понятно, почему от короля ожидают только воинственности. Королю следует лишь планировать сражения, не вдаваясь в детали. Но британский принц наслаждается каждой минутой. Они называют его «черным принцем». Ничего его не интересует, кроме победы в битве. Но что он хочет от меня, не знаю. Кажется, и отец его, король Англии, тоже до конца его не понимает. Ведь захватить Францию он не сможет. Ну, может быть, захватит один замок, другой, сожжет целую область, но Франция останется к нему равнодушна. Она с трудом готова терпеть мою королевскую власть.

Есть еще и другая возможность. Может, весь военный поход Англии имел единственную цель – захватить меня. Они знали заранее, что я пойду на них войной вместе с моими сыновьями, чтобы солдаты мои радовались, глядя на меня. Англичане хотели захватить меня в плен и унизить нашу армию и наших рыцарей. Они знают, что настоящее королевство существует только во Франции. Это самая большая их зависть. Она просто съедает их. В Англии король перестал быть истинным королем в полном смысле слова. Он должен принимать в расчет этих странных представителей народа. Они планировали привезти меня в Лондон, чтобы вспомнить, как ведет себя настоящий король. Они хотели показать на улицах короля, чтобы соблазнить английский народ вернуться к сильной королевской власти.

Как будут выглядеть будущие войны между англичанами и нами? Остальные короли Европы очень боятся, что мы прекратим эти войны, ибо тогда мы займемся ими. И я решил разобраться в англичанах на их собственной территории. Думал, что таким образом пойму, в конце концов, почему они хотят захватить Францию, или же как их победить раз и навсегда. Но я в Англии уже семь месяцев и абсолютно не продвинулся в этом деле. Каждое утро кто-нибудь из советников английского короля является доложить мне о моем положении, сколько денег сумел собрать мой сын, принц, чтобы меня освободить, и как идут переговоры с моими военачальниками. О чем англичане говорят со служаками, оставшимися во Франции? Я ведь нахожусь здесь, и только переговоры со мной могут считаться переговорами с Францией, которая вместе со мной перешла на территорию Англии, но они пока еще этого понять не могут.

Король Англии меня почти не приглашает. Назначил мне приличную команду слуг. Они даже стараются мне готовить вкусную пищу (хотя так не разу и не сумели как следует воспользоваться запахами еды, правильно нарезать овощи и хлеб. Управляться с ножами и острыми приправами они вообще не умеют). Сам король старается мне не видеть. Может, он ожидает, что я проявлю инициативу, но я ведь его гость, его пленный, он обязан меня пригласить. Может, он меня ненавидит, ведь из-за меня его сын вышел на войну. Может, он боится меня, ведь совсем не просто Англии выдержать двух королей. Мне ясно, что после нескольких лет плена я смогу тоже претендовать на право быть здесь королем. Не только же англичане могут властвовать над Францией, есть и у французов права в Лондоне.

Испортил я им все. Сдался еще до начала войны. Лишил их множества битв и вообще большой войны. Я полагаю, что многие французы смеются над моим пленением. Они предпочли бы, чтоб я погиб в бою. Она не знают, что, сдавшись в плен, я спас многим из них жизни, ограничил разрушения. А теперь вопрос: в чем все же я остался их король? Может, в том, что их спас. Или тем, что они должны выкупить меня из плена по повышенной цене. Или тем, что они посылают мне вопросы и ждут моих советов. Или, в конце концов, тем, что я был их королем.

Что делает такой король, как я, в плену? Ест меньше, чем полагается его королевскому величеству, получает удовольствие от прогулок, засыпает только к утру, много спорит с собственными воспоминаниями, беседует с приставленными к нему английскими советниками. Я испортил им войну, а они испортили мне плен, превратили мое изгнание в странное скучное занятие, в стыд, в пустое времяпрепровождение. Они мне ни в чем не отказывают, ни в желании встретиться с кем я хочу (за исключением самого английского короля, но и он изменит со временем свое поведение), ни в особой пище, привозимой из Франции, ни в женщинах, ни в передаче писем, которые шлют мне мои сыновья. Может, они надеются, что я останусь здесь навсегда, или наоборот, они напуганы, что плен окажется для них провалом, и желают, чтобы я поскорее отсюда убрался.

Несколько часов в неделю я записываю свои размышления. Полагаю, что эти записи останутся навсегда, как доказательство вражеским королем его победы. Я пытаюсь рассказать самому себе о том, чем я здесь занимаюсь, подвести итоги времени моего властвования, заложить основы дальнейшего существования во Франции королевской власти и будущих побед в войнах. Я одержу победу с помощью моего дневника. Есть простой человек, который ведет свой дневник и мечтает в один прекрасный день властвовать, подобно королю. И есть король, как я, который учится властвовать с помощью своих воспоминаний. Я уже понял: все, записываемое мной, и есть то, что устанавливает и определяет будущее, ведь все слова и строки, что я пишу, станут официальным мемуаром Франции. Каждое сражение будет изучаться по моему описанию и каждый закон толковаться по моим словам. Достаточно тех считанных деяний во времена моей власти, чтобы я еще властвовал много лет, ведь я могу использовать много слов, чтобы описать немного дел.

Неясно, сколько еще Европа останется одной в мире. Если французы и англичане не поторопятся, возникнут новые силы. В один прекрасный день мы выйдем захватить или отыскать новые земли, и тут обнаружится, что они захватывают нас. Я бы хотел подготовиться. Кроме меня и коромя Англии (может быть, еще нескольких людей) нет в Европе никого, кто мог бы подготовиться. Меня веселят слова типа «развитие событий» из уст разных «специалистов». Все, что есть, это считанные люди (два-три короля и еще одиночки), которые и есть – всё мышление и всё развитие.

Надоело, скучно размышлять о моих достижениях. Попрошу англичан познакомить меня с интересными типами, есть у них несколько таких визионеров. Может быть, даже разрешат мне путешествие в Святую Землю. Хотелось бы посетить многие места. Пока же я немного в депрессии: в моей стране почти управляются без меня, в Англии равнодушны к моему присутствию. Если бы вернулся сейчас, мне было бы трудно властвовать. Почему это именно я должен строить и решать? Большинство людей остерегаются принимать решения, а я должен каждый день решать – уже и неясно, как решают… Лучше мне сосредоточиться на моем освобождении. Нельзя разбрасывать силы. Главное, кого подкупить, кого обмануть. И всех тех, кто привел к поражению, следует уничтожить. На этот раз я не отступлю. Тот, кто быдет против Франции, умрет.

Я предложу королю Англии целостный план. Отныне я посвящу свой дневник разработке общих предложений. Не следует заново делить Европу. Цели же войн ограничены. Можно решить, что ни в коем случае война не должна продолжаться без перерыва более полугода. Как следует правильно относиться к иудеям. Где должен находиться Святой Престол. Может, стоит создать общую школу для принцев. Почему бы им не учиться вместе, ведь и так ни у кого из нас, королей, нет желания долго пребывать с сыновьями. Сейчас сообщают мне, что завтра будут новости: придет советник английского короля ввести меня в курс событий. Просят отдохнуть, ибо придется принимать трудные решения. Спрашивают, что пожелаю на ужин и захочу ли совершить обычную свою прогулку. Говорят, что есть почта из моего дворца, ее принесут мне после проверки. Намекают, что я исхудал, особенно лицо, и не слежу достаточно за чистотой. Говорят, что очень меня уважают, и всегда будут по-доброму помнить, что я сдался. Они не понимают, что отсюда я одержу над ними победу. Они отобрали у меня мой Париж, они скрывают от меня мой дворец, но если они будут держать меня здесь еще несколько лет, все у них смешается. Как я разрушил им войну своим пленением, так я разрушу им и мое пленение своими опасными записями.

Надоело мне. Правы были те, кто боялся моего властвования и говорил, что я слаб. Сейчас пусть оставят меня в покое. Почему не быть мне с сегодняшнего дня, и даже в плену, человеком, который занят лишь самим собой. Если французы захотят, чтобы я продолжал быть их королем, буду лишь как человек, занятый только самим собой, надоели мне другие. Даже дневник мой они портят. Англичане требуют передавать им каждую написанную мной страницу для прочтения. «Мы перепишем красивым почерком. Ваш королевский почерк весьма неясен, – так они говорят мне. – Есть у нас особые королевские писцы, которые умеют копировать слова короля». Я, понятно, даю им эти листы, и они возвращают мне ихпереписанными для проверки, и всегда я нахожу хотя бы одну ошибку. Как человек, который боится завершить работу из страха, что его уволят, как влюбленная женщина, которая боится остаться одна, так каждый раз, копируя мои записи, они делают несколько ошибок, теряют строку или даже заменяют одно-два слова. Вначале я думал, что они так хотят надо мной поиздеваться, унизить мнея или заставить прекратить записывать воспоминания. Но теперь я думаю иначе: писец, копирующий мой текст, боится, что я завершу свои записи слишком скоро, и хочет оставить для себя еще работу, хочет усилить мою зависимость от него. Только так он может подчеркнуть важность своего труда, посвященного мне, а кто бы не желал служить такому королю, как я?

Но они боятся и других вещей. Мои воспоминания могут превратиться в единственный исторический документ. И в конце концов от всей их великой войны, которую они считают победоносной, останутся лишь мои слова, и они все определят в будущем. Не захват земель, не солдаты, а только то, что написано. Этому я научился у иудеев. Их не интересует никакая территория. Я слушал их комментаторов, которые проживали в моей стране, в своих домах, в совершенно отделенном от нас, самостоятельном мире написанных слов.

Кто знает, до каких пор будут в мире такие короли, как я. Предупреждаю, что могут явиться еще более слабые короли, чем я, или более жестокие, чем я. Был у меня приставленный ко мне отцом учитель. «Силу ты и так получишь, я буду учить тебя слабостям, – говорил он мне, когда отец не слышал. – Столько слабостей у каждого человека! Достаточно тебе познать лишь часть из них, и ты будешь королем долгие годы», Конечно же, я был удивлен и даже изумлен. Но какое это сейчас имеет отношение к нему, ко мне, к моему дневнику, который я пытаюсь вести. Даже одного слугу я не в силах выдворить без жалости. Даже одного часа я не могу прожить спокойно без моего Парижа. Хорошо, что я создал для себя новую систему здесь, в Англии. Согласно этой системе, только я, странный король, только воображаю, что я один реагирую, действую, меняю, влияю. Что такое человек в моей жизни? Он, как лист, который падает или держится на ветке. Как мелодия, которая забывается или записывается. Или, может быть, как море, которое топит или успокаивается – вот что такое человек в моей жизни. А все остальное лишь выдумки его воображения. Дела мои подобны опавшему листу, но по глупости своей я пытаюсь понять, есть ли еще моя доля в этих делах.

Но хватит. Нельзя мне сходить с ума. Что-то во мне завершило мои сегодняшние записи, да и жаль нагружать до такой степени английского писца. Еще испугаются того, что я пишу, будут ждать, когда я дойду до описания женщин, будут любопытствовать, интересуюсь ли я ими. Пока следует отдохнуть. Может, все же пригласит меня король Англии на охоту, или на игру, или на прогулку, или на пытку. Только сейчас он начинает понимать, что Францию он не победит, только сейчас он видит, что я здесь в одиночестве, как мелодия, которую сочинил неизвестно кто, но все ее напевают.

Будем снова королем, обращаться к себе во множественном числе, готовить список изменников, узаконивать новые налоги на всех моих скупцов. Все это я умею делать, но всегд аостается одна проблема, я бы назвал ее медицинским диагностированием. Но как ставить диагноз? Я знаю, что в мире существует болезнь сердца, но не могу узнать, есть ли она у меня. Я знаю, что в моей стране существует измена, но не знаю, когда она выйдет наружу. Я знаю, что существует в мире падение, но не знаю, таково ли сегодняшнее мое положение. Я знаю, что существует в истории король, который теряет свою страну, но не знаю, я ли это.

Счастье, что Франция настолько разбросана. Много сёл, сил, ссор, блюд, пляжей. Кто они вообще, эти англичане, думающие победить нас, меня. Надо остерегаться новых идей, попыток сосредоточить силы. Я люблю страны с широко разбросанным пространством, которые не завершаются так быстро. Еще найдутся сумасшедшие, которые захотят всех людей сконцентрировать в одном городе, или даже на одной улице, или даже в одном доме. Создадут еще такое устройство, которым можно будет победить целую страну.

Только меня одного из всех королей Европы взяли в плен. Все на своих тронах, только я в чужом городе. Но с этого момента все меняется. Мне не могут нанести ущерба, после того как сбросили с трона. Невозможно мне даже угрожать. Я думаю, что англичане в конце концов потеряют желание захватывать Францию. Что им осталось искать там после того, что они захватили меня? Поэтому я должен сосредоточиться на моих делах, на королевской ответственности за себя самого. Составить себе список пунктов слежения за здоровьем, определить, какая пища мне подходит, думать о новых временах, о путях воспитания моих избалованных сыновей, позаботиться о хорошем сне, нормальном пищеварении, интересоваться развлекательным чтением парижских писателей, успокаивающей музыкой.

Много можно успеть в этом плену, составить столько планов и записей, потому что только меня скинули с трона и только я остался. А теперь, дорогие и странные англичане, когда вы прочтете мои мемуары, то поймете, что наша война лишь началась, вы еще придете ко мне, а я приду к вам. Мы еще будем венчаться, и воевать, и убивать, и целоваться, и присоединим в один прекрасный день ваш остров к нам.

– 60 —

Дана читала нам рукопись короля Франции в течение нескольких часов, никто из нас ни разу ее не перебил. Время от времени Ярон брал в руки тот или иной лист и с удивлением вглядывался в него. Рахель все время не отрывала взгляда от своего живота. Я же не сводил глаз с лица Даны, словно ожидал от нее какого-то намека.

Рахель реагирует первой: «Я немного испугана. Натан, по-моему, на этот раз преувеличивает свои возможности. Он пытается вмешаться в исторические процессы, которые вообще не касаются нас». Но Дана улыбается, начинает гулять по гостинной, разминаясь после долгого сидения: «Поверь мне, Рахель, что твоя беременность в твоем возрасте не менее необычна и революционна, чем план Натана. Он просто хочет приобрести необычную рукопись и чувствовать, что в его руках, в его владении находится редчайшая вешь, которую можно вообще достать. – Дана подходит к Рахели и ворошит ей волосы. – Где ты нашел такого чувствительного человека? – обращается она ко мне, указывая на Рахель. – Ты-то вообще знаешь, насколько она необычна и удивительна?» Я слушаю и с трудом понимаю, что она имеет в виду. Рахель совсем расчувствовалась, хватает и жмет касающаюся ее ладонь Даны. Неожиданно они видятся мне связанными друг с другом намного крепче, чем я думал. Особенно удивляет меня Рахель, которая не так легко дает другим себя гладить по голове, ерошить волосы или вообще к ней прикасаться.

«Одно ясно, – говорит Ярон, – На этот раз речь идет о плане, над которым Натан работал несколько лет, но мы об этом не знали. Он занимал нас другими делами, а сам в это время сосредоточился на этом проекте. Как ты думаешь, отец? Значит, готовимся к поездке? Натан просил, чтобы мы оба прилетели к нему, и все зависит от тебя». Все трое смотрят на меня, и отвечаю почти совершенно спокойным голосом: «Я согласился присоединиться к Натану в Лондоне, и нет никаких причин отказываться от этого, тем более после того, что я услышал. Я немного устал, пойду отдохну и постараюсь сам прочесть эту редкую рукопись».

Ярон готовит мне одежду для поездки. Выясняется, что я опять прибавил в весе. Мы идем с ним в магазин, и я с трудом отбиваюсь от его желания подобрать мне галстук. Он составляет список вещей, которые следует взять с собой и которые лучше купить в Лондоне. Он осведомляется у Рахели и, у Даны, что им привезти. Обещает новые игрушки Маор. Он показывает мне карту Лондона, но тут же вспоминает, что я не очень силен ориентироваться по картам. Он советуется по поводу еды и кошерных ресторанов британской столицы, спрашивает, стоит ли ему сообщить кому-то о своей поездке, волнуется, не забыл ли что-либо важное. Спрашивает, не нужно ли мне посоветоваться о своем здоровье перед поездкой, беспокоится о здоровье матери, озабоченно интересуется, не скрыл ли я от него какие-то долги, требует, чтобы я ему рассказал подробности из жизни Натана, которые могут нам помочь при контакте с ним. «Я не верю в то, что он пригласил нас лишь в качестве гостей в Лондон», – говорит он. «Я думаю, Ярон, что ты знаешь все мои дела, – отвечаю ему. – Нет в этой огромной квартире места, которое тебе незнакомо, и нет ни одного разговора, который ты не слышал».

Вечером, накануне полета, мы собираемся все вместе. Рахель кладет мою голову себе на живот, просит меня помнить, кто там внутри, и потому быть во всем очень осторожным. Дана спрашивает Ярона, можно ли его поцеловать, но получает категорический отказ. Обе приготовили нам небольшие подарки. Дана также посылает Натану большой конверт с пачкой писем внутри. «Это письма, которые я писала ему в последнее время и ленилась посылать. Теперь вы привезете ему одним разом все эти письма. Думаю, Натану понравится это новшество».

Итак, мы летим в Лондон вдвоем с Яроном. Он спит всю дорогу, я временами погружаюсь в дрему. Затем мы занимаемся с ним разгадыванием окружающих пассажиров по лицам и одежде. Ярон просит меня рассказать о путешествии в Галилею и, если можно, о моей тяжелой болезни, но я уже научился деликатно уклоняться от ответа, просто изучаю окружение, не вмешивая в это воспоминания.

С момента приземления план, разработанный Яроном, вступает в силу: он точно знает, к кому обратиться, куда мы должны ехать, в какой гостинице заказаны номера. «Я знаю, отец, что тебе необходимо время привыкнуть к новому месту, мама мне об этом сказала. Поэтому я все распланировал до мелочи». Интересно, назначена ли нам встреча с Натаном. Несомненно, мы об этом узнаем через несколько часов. Раньше я не мог уснуть из-за этого. Теперь же кладу голову на подушку, думая о том, что не обязательно видеть того, с кем разговариваешь, не обязательно отвечать тому, кто спрашивает, не обязательно исправлять того, кто допускает ошибку, не обязательно успокаиваться, чтобы уснуть. Теперь все эти вещи мною изучены.

Квартира Натана находится в симпатичном районе. Кажется мне, большой парк примыкает к дому. Такие деревья, как в Лондоне, я в жизни не видел, и потому прошу Ярона останавливаться под таким деревом, чтобы рассмотреть его. Раньше я думал, что у каждого дерева один корень в земле. Тут же я вижу несколько корней, и некоторые до земли не доходят.

Генри открывает нам дверь. Я и не знал, что Натан привез его с собой сюда. Генри обнимает Ярона, жмет мне руку. «Все для вас готово», – говорит он и, понятно, я не знаю, о чем речь. Ведет нас в большую комнату, посреди которой стоит Натан. «Смотрите, кто явился, – говорит он громким голосом, – два моих товарища». Он сильно жмет руку каждому из нас, вглядывается мне в глаза, быть может, пытаясь найти в них пару слез. Он выглядит неплохо в старом халате (кажется мне, еще отцовском). Приятный аромат идет от него, словно бы дополнительный предмет мебели в этой впечатляющей комнате. Он вводит нас в ее глубину, отдергивает занавеси и показывает потрясающей красоты зеркало. «Это единственный клад, что остался у меня: самое дорогое зеркало в Европе! Я проверил это у специалистов, и тут нет никакого сомнения. Они должны подтвердить это официальным письмом. Смотрите, что изобразили на этом зеркале: женщина поднимает ребенка, и оба изменяются беспрерывно. То женщина удлиняется, а ребенок умаляется, то ребенок становится большим, а женщина уменьшается. Не ясно, где части их тел. Это что-то потрясающее!»

Генри приносит фрукты, соки и закрытую коробку печенья. «Как там Дана? Соскучилась по мне или довольствуется вами двумя?» – ставит нас неожиданно в тупик Натан. Ярон краснеет и смотрит на меня. «Кто-то здесь все еще в нее влюблен?» – обращается Натан впрямую ко мне. И я отвечаю странным для самого себя голосом, извлекая его не то из горла, не то прямо из мозга: «Так быстро ты вернулся к делам. А ведь знаешь, что никто из нас не занят новой любовью». – «Не знаю, что ты имеешь в виду, – торопится ответить Натан. – Но даже без того, чтобы понять, я способен получить удовольствие от твоих слов».

Мы рассаживаемся. Чувствую, что мне холодно, и Ярон спрашивает, принести ли мне пиджак. Натан говорит, что таков здесь климат. По его просьбе Генри приносит старый альбом. «Садитесь поближе, с двух сторон», – говорит Натан. Он кажется мне постаревшим, несколько болезненным и ослабевшим. Он бережно открывает альбом, держит первый лист в дрожащей руке, указывает на семейные снимки. «Вот мой отец в то время, когда уезжал учиться. Смотрите, как он красиво одет. А это я играю рядом с ним. Сейчас вы увидите маму. Вполне возможно, что я похож на нее гораздо больше, чем вы думали. Это фото Рины в детстве. Вы что, думали, что я забыл Рину? Она ведь родила мне двух сыновей и была достаточно интересной женщиной. Смешно, что в этом альбоме ее детское фото. Она вклеила его без моего ведома. А тут я играю не понятно во что. А вот я уже подросток. Тут я еду учиться в один из самых лучших в мире университетов. Обратите внимание на детали, на то, что я уже похож на себя сегодняшнего, на мою одежду. У меня всегда был хороший вкус». Он продолжает медленно переворачивать листы альбома, объяснять. Генри следит за тем, насколько мы внимательны к словам Натана. Мне странно, что мы прилетели в Лондон, чтобы рассматривать семейный альбом Натана и слушать, как Генри напоминает Натану разные подробности. Сколько раз ему приходилось слушать и запоминать рассказы Натана о себе, чтобы прийти к такому уровню подробностей жизни своего хозяина? Феномен весьма интересный, но обдумаю его в другой раз. Натан склонен над снимками, и все объясняет, кто фотографировал, и кто не попал на фото, хотя был рядом, и о чем были разговоры в каждом изображенном на снимке месте.

Ярон начинает клевать носом, да и я чувствую усталость после дороги. Прошу Натана продолжить наше с ним путешествие в семейное прошлое спустя несколько часов или завтра с утра. Генри тотчас помогает нам одеть наши пальто и заказывает такси.

В гостиничном номере я вдруг ощущаю, что соскучился, то ли по Рахели, то ли по Дане и Маор, и тороплюсь им позвонить. Рахель весела, голос у нее энергичен. Она задает вопросы, не жалуется, говорит, что рада нашей поездке, что очень важно то, «что вы вместе. Вот же, я, как и ты, с нашим ребенком». Затем с ней разговаривает Ярон, рассказывает подробности о нашей поездке, беседует с Даной о том, что пока «положение не ясно». Я побаиваюсь таких формулировок, но не вмешиваюсь в то, что сказал Ярон.

Ярон предпочитает, чтобы мы ели в номере то, что взяли с собой. Его вообще не тянет «сидеть среди людей и есть незнакомую, чужую пищу». Я надеюсь прийти в себя и сосредоточиться на цели нашей поездки. Генри звонит и спрашивает, когда мы вернемся к ним, и Ярон отвечает, что мы не успели отдохнуть, и они договаривается заново о времени встречи. Ярон ложится, читает книгу, засыпает, и я смотрю на него с любовью. Вот он, мой сын, перед моими глазами, и в этом нет никакого сомнения.