Текст книги "Жены Натана"

– 64 —

Утром снова возвращаемся к обсуждениям, и Натан, что явно на него не похоже, приходит вовремя. Сомневаюсь, спал ли он ночью, но вид его приличен, и каким-то новым приятным ароматом веет от него. В этот раз комиссия приглашает нас на завтрак, и даже приносят мне и Ярону вегетарианские блюда. Члены комиссии едят и пьют малыми порциями, и я не удивлюсь, если они следят за поведением Натана у стола. Спрашивают, все ли хотят участвовать в обсуждении, ибо тот, кто не отвечает на вопросы и ни о чем не свидетельствует, может погулять в соседствующем со зданием парке.

Председатель комиссии просит нас занять прежние места и хочет сообщить Натану о неожиданном и важном развитии событий: «Ваша жена Дана должна здесь появиться в любую минуту. Еще вчера я попросил ее прилететь из Израиля. Нам кажется, вы будете более спокойным и успешным в ее присутствии. Кроме того, мы хотели бы услышать прямо от нее некоторые интересующие нас детали».

Натан смотрит на меня, и в единый миг все его слабости сталкиваются на его лице, – его полнота, склонность к засыпанию, повышенная потливость, тяжелое и короткое дыхание, и еще какая-то боль, которую я не могу определить. Когда раздается негромкий стук в дверь, все знают, кто пришел. Входит Дана, ясная и радостная. Целует Натана в голову и пожимает мне руку. Улыбается Ярону и приветствует Генри. Члены комиссии встают и торопятся принести ей удобное кресло. Даже наталкиваются друг на друга от чрезмерной галантности. Дана садится, приветливо смотрит на них и говорит, что готова ко всему, что необходимо делать. Историк спрашивает ее, желает ли она, чтобы во время ее свидетельства, кто-либо из нас вышел. «Может, будут какие-нибудь неприятные детали?» Дана отвечает, что нет необходимости такой, ей здесь удобно со всеми. «Все любимые мною люди находятся здесь, кроме моей дочери Маор и подруги Рахели. Мне нечего от них скрывать».

Начинаются вопросы:

Понимает ли, по ее мнению, Натан важность манускрипта?

Способен ли он его хранить и ни в коем случае не продавать?

Действительно ли он посвящает много времени изучению и исследованию, каким себя представляет нам?

Насколько можно его соблазнить красивыми женщинами и деньгами?

Я слушаю все это с большим напряжением. Хотел бы выйти, нелегко мне с этими вопросами. Натан хмуро смотрит на меня. Понятно, он хочет, чтобы я остался. Дана, тем временем, отвечает на вопросы коротко и с улыбкой:

«Мой Натан сделал все возможные приготовления, чтобы приобрести этот манускрипт. И все, что недостает ему в верности и чувствительности, дополним я и Меир». Она смотрит на мужа и, кажется, даже едва подмигивает ему.

Теперь вопросы касаются самой Даны.

Задумала ли она наперед выйти замуж за Натана?

С этой ли именно целью она устроилась к нему на работу?

Каковы были ее отношения с Риной?

Примирился ли окончательно Меир с тем, что она стала женой Натана?

Дана отвечает на сносном английском. На этот раз ответы ее еще короче и кажутся мне несколько туманными. Председатель комиссии объявляет заседание закрытым до завтрашнего дня, просит Дану как можно меньше с нами общаться, чтобы не быть под влиянием и давлением. «Я бы даже предложил вам поселиться в гостинице, – говорит он. – Но не хочу осложнять вам жизнь».

Мы выходим, и меня на этот раз сильно пробирает холод, и объятия Ярона не помогают. Дана предлагает первым делом пойти поесть. Ярон дает мне медовые конфеты, чтобы хоть немного укрепить меня. Дана целует его в лицо. Генри спрашивает Натана, что нам делать. Натан молчит и думает. Одет он в тяжелое серое пальто. Обычно он даже в холодное время носит лишь пиджак. «Скажи мне, – обращается он ко мне, – что они там прячут? Что в этом дневнике короля Франции такое есть, чего они боятся и не желают открывать публике? Может потому, что он доказывает слабость войн? Может он объясняет, что, даже взяв в плен короля, они этим ничего не достигают? Я обязан приобрести этот манускрипт. Только из него можно будет понять, что это такое – абсолютная победа, абсолютная власть».

Генри вспоминает, что на выходе англичане дали еще два каких-то листа. Натан выхватывает их из рук Генри. «Зачем я тебя держу, если ты забываешь важные вещи?» Он входит в первое кафе у дома, в котором мы проживаем. Мы все – за ним. Натан садится, кричит Дане, чтобы она заказала «сразу несколько блюд», читает листы, смеется: «Это заинтересует именно тебя, Меир. Даже здесь есть влияние твоих иудеев. Король Франции говорит о народе Израиля, который живет без власти, без территории, и вместо этого несет свою суверенность с места на место в нескольких блоках бумаги. Именно так здесь написано, и это они дают мне читать, я уже и не знаю, что они хотят от меня».

Вечером все мы остаемся в квартире. Дана зовет нас ужинать, и знакомые ее запахи оживают в квартире и моей памяти. Натан приходит к столу умытый и аккуратно одетый, окидывает нас явно приветливым, улыбчивым взглядом. «Ты знаешь, Меир, есть у меня к тебе претензии. Вообще многие вещи в твоей жизни мне не понятны, и даже смешны. Но нет сомнения, что сейчас ты приносишь мне пользу. В конце концов, пришли мы и к этому». – «Спасибо тебе, Натан за то, что ты сказал», – отвечаю ему, сам не понимая, что в моем ответе – обида или спокойствие. Но Натан продолжает: «И даже если ты все еще немного влюблен в мою Дану, мы сможем в один прекрасный день найти и этому решение». Он усаживается во главе стола. Дана смотрит странным взглядом на Натана, затем на меня, но помалкивает. Генри выпячивает свои черные глаза. Ярон садится рядом со мной на свободный стул.

Приступаем к еде, Дана при этом сообщает, что нового в Израиле с тех пор, как мы уехали. Маор развивается, Рахель – чудо. «У тебя прекрасная жена», – говорит она мне. Затем она приносит сладкое на десерт и говорит, что пришло время и ей заняться историей и Священным Писанием. Натан спрашивает, готова ли она к завтрашнему дню, и просит всех нас хорошо подготовиться.

Утром едем все, но с приходом в здание комиссии Дана говорит, что войдет сама, чтобы мы ждали в смежной комнате. К моему удивлению, Натан с ней не спорит (может, не хочет ее сердить перед тем, как она начнет отвечать на вопросы членов комиссии), лишь просит ее позвать его, если будет необходимо. Натан садится в кресло, немного дремлет, немного читает газеты, посвященные научным вопросам, которые взял с собой из квартиры.

Спустя три часа нас приглашают в комнату заседания комиссии. Дана улыбается нам, сидит в кресле совсем близко к членам комиссии. Председатель объясняет, что сейчас моя очередь свидетельствовать, и они согласились, что вопросы мне будет задавать Дана. «Мы поняли, что между вами существует особая близость, и что вы, Меир, человек чувствительный и легко ранимый. Мы не возражаем, чтобы Дана задавала вам вопросы, а мы добавим к этому интересующие нас вопросы». Спрашивают, на каком языке я предпочитаю отвечать (английском или иврите), и Натан шепчет мне, чтобы я отвечал по-английски: «Предпочтительней для меня твои ошибки в языке, чем неправильная интерпретация переводчика. Я на него не полагаюсь».

Дана начинает свое выступление рассказом о Рахели и Яроне, о том, что слышала от Натана и других о моем детстве, жизни в родительском доме, учебе, о дружбе моего отца с отцом Натана, о тяжелой болезни, одно время поразившей меня, об экскурсии в Галилею и, конечно же, о разных делах, которые я выполнял для Натана «на работе, в семье, в дружбе и даже в присмотре за нашим ребенком». Полагаю, что все, связанное с ее отношением с мужем, с Риной, с тигром, было упомянуто ею до нашего входа. Теперь она обращается ко мне и просит, чтобы я отвечал ей, по возможности, кратко.

– Верен ли ты Натану?

– Да.

– Любил ли ты меня, но преодолел это чувство во имя своей жены Рахели?

– Да.

– Воспитывал ли ты у Ярона чувство порядочности?

– Я надеюсь (впервые я чувствую не только легкое дрожание ног, но и улыбку на своем лице).

– Что ты будешь делать, если мы удостоимся получить манускрипт?

– Постараюсь, чтобы Натан его не продал и также побеспокоюсь, чтобы любой достойный исследователь мог этот манускрипт изучить.

– Заинтересован ли ты сам заняться этим манускриптом?

– Немного. Я предпочитаю читать другие вещи.

– Например?

– Ничего особенного. Просто Священное Писание или Мидраши (это слово «комментарии» я произношу на иврите, и оно переводится).

– По твоему мнению, Натан верен своим обещаниям, ты ведь знаешь его лучше всех нас?

– Натан верен своим обещаниям в важных для него делах, как, например, в колоссальном желании приобрети манускрипт короля Франции (я доволен этой своей осторожной формулировкой).

– Останешься ли ты навсегда с твоей женой и детьми?

– Так я хочу.

– Почему, ты думаешь, мы задаем тебе все эти вопросы?

– Быть может, чтобы развлечься с таким странным человеком, как я (я-то и сам этим ответом немного развлекаюсь).

Дана перестает спрашивать. Приносят фрукты, сэндвичи и соки. Я беру лишь банан. У меня желание позвонить Рахели. Спрашиваю разрешения у председателя комиссии. Он колеблется, но потом соглашается. Рахели дома нет, но один из сыновей Натана отвечает мне, что с Рахелью все в порядке, и «мы здесь следим за нею и за Маор, и ждем от вас вестей о победе».

В квартире мы стараемся мало говорить. Генри одевает какие-то странные одежды, напоминающие мне те, в которые он был облачен первые дни у Натана, когда был занят все время тигром, и без конца почти прыгает с места на место. Натан говорит мне, что мое свидетельство было неплохим, и он надеется, что мы пока ведем себя довольно удачно. «Надоели мне все эти проверки. Поверьте мне, если бы я смог, я бы просто схватил этот манускрипт и скрылся бы с ним в неизвестное место, но, естественно перевел бы потом всю назначенную на торгах сумму».

Ярон и я уходим в нашу комнату, садимся на кровать и вместе читаем Книгу Судей. Мне холодно, и я прошу Ярона плотно закрыть окно, затем укутать меня так, как я любил укутывать его в детстве, и приготовить мне горячего чаю. Странно мне и место моего пребывания и посещающие меня мысли. Дана заходит, словно одетая на прогулку, хотя уже поздний час ночи. «Я хочу лишь сказать вам, что вы оба ведете себя отлично, и не очень обращайте внимание на нервозность Натана. Он очень не хочет проиграть на этот раз, и поэтому я уверена, что он не наделает глупостей в отношении комиссии». Я засыпаю, и снится мне какое-то ужасное преступление, и неясно, участвую ли я в нем, но отчетливо ощущение, что на этом завершается моя жизнь.

– 65 —

Рано утром Дана будит меня шепотом. Помогает мне одеться. Меня пробирает сильная дрожь от ее рук, как это случилось в десятилетнем возрасте, когда родители даже не обратили внимания на мою верность им. Дана натирает мне шею какой-то приятной мазью, причесывает меня (это я вообще очень редко делаю), дает мне руку, и ведет в ванную. Берет мою машинку для бритья и бреет меня осторожно и основательно. Лицо ее при этом особенно красиво и жестко. Мы выходим из квартиры, и никто нас не видит. Внизу нас ждет машина с водителем, и мы садимся рядом на заднее сиденье. Снаружи уже день, но все еще холод и бестолковость после раннего пробуждения и всех манипуляций, проделанных со мной Даной, определяют мои ощущения. Приезжаем к зданию комиссии. Дана ведет меня по каким-то лабиринтам здания. Мы входим в большую библиотеку, в которой сидит несколько человек. Я даже узнаю двоих членов комиссии. Они пьют и читают.

Неожиданно я вижу, что тут находится Рахель. Она тяжело встает нам навстречу, беременный живот ее сильно увеличился. Мы молча обнимаемся, и она шепчет, что приехала, чтобы быть рядом со мной в решающие минуты. Председатель комиссии просит меня сесть, говорит, что решил меня представить более широкому составу специалистов и общественных деятелей. Для них он возвращается к некоторым вопросам, касающимся деталей моей личной жизни. Один из них обращается ко мне с общими вопросами об Израиле, спрашивает, насколько мои знания (естественно, включая иудаизм) основательны и профессиональны. Я отвечаю, что образование мое довольно ограниченное, но Дана перебивает меня и говорит, что нет более любящего и осторожного в самооценках человека, чем я.

На наших глазах происходит голосование, и нам сообщают о его результатах. «Меир, человек, вызывающий искреннюю симпатию, верен жене и семье, хотя мы ожидали, что он более силен, подобно, положим, Натану, но без кризисных приступов, присущих последнему. Сам же Натан богат и талантлив, и мы полагаем, что сможем рекомендовать передачу манускрипта в его владение, но с определенными ограничениями. Мы сформулируем эти условия и пошлем вам как можно быстрее. Понятно, например, что Натан не сможет совершить никаких действий с манускриптом без согласования с Меиром. Натан будет обязан докладывать нам каждый год о прогрессе в изучении манускрипта».

Англичане покидают библиотеку, Дана за ними, а мы с Рахель – за ней. Председатель комиссии целует Дану в щеку и пожимает нам руки. Представитель комиссии сопровождает нас до такси. На квартире нас ожидают Натан, Генри и Ярон. Час все еще ранний. Кажется мне, Ярон слегка всплакнул, вероятно, беспокоясь и не понимая, куда я исчез. Натан листает книгу по искусству, Генри начищает разрисованное зеркало. Дана коротко сообщает о том, что было, Ярон обнимает меня (хотя, кажется, все еще сердит по поводу моего исчезновения). Натан скрещивает руки на животе, размышляет, говорит, что хочет подумать обо всем в одиночку. Рахель говорит, что «это отличная идея. Наконец-то оставят немного в покое Меира».

Рахель, Ярон и я выходим из комнаты. Я целую Рахель в уста, она обнимает меня, но я чувствую в ней усталость, быть может, еще от полета из Израиля сюда. «Видишь, Меир, мы все здесь. Соскучилась я по тебе и Ярону и хотела, чтобы ты увидел мой огромный живот». Голос ее добр и спокоен.

Ярон предлагает выйти из дома, и я соглашаюсь. Мы все одеваем пальто, Ярон подает мне шарф, и мы втроем выходим выпить кофе. Ярон предлагает, чтобы мы с ним покурили, я согласен, хотя боюсь головной боли, Рахель недовольна этим, но пока молчит. Вдруг она спрашивает, как отреагировал Натан, если бы решение комиссии было отрицательным. «Ты думаешь, что он или Генри способны были украсть манускрипт?» – спрашивает вслед за ней Ярон. «И что бы ты тогда делал?» – теперь снова Рахель. Отвечаю, что чересчур много вопросов задавали мне в эти дни, и нет вообще необходимости возвращаться к теме. Рахель считает, что надо как можно скорее вернуться домой, в Израиль: «Хотя бы это ясно всем нам троим».

После короткого молчания мы обсуждаем красоту Лондона, Рахель говорит о скорых родах и удивляется: «Ты хоть помнишь, как родился Ярон?» Ярон говорит, что соскучился по Израилю, и хочет уже начать нормальную учебу. Выясняется, что армия дала ему еще одну последнюю отсрочку на год, чтобы завершить учебу, а затем он решил идти в боевую часть. Мне странно, что как-то случайно, мимоходом, он сообщает мне об этом.

Возвращаемся на квартиру Натана. Дана торопится показать нам прибывший к ним официальный документ о решении королевской комиссии. Указывает на последние предложения и просит, чтобы я прочел их вслух.

«Комиссия утверждает передачу манускрипта в данный момент на десять лет в руки конкурсанта (полагаю, что имеется в виду Натан). Передача осуществляется при следующих обязательствах:

Манускрипт будет изучаться лучшими мировыми специалистами.

Манускрипт будет защищен от любого ущерба под опекой специалистов.

Меир будет уполномочен докладывать председателю королевской комиссии о любом изменении, нарушении или опасности для манускрипта.

Меиру будет выплачиваться Натаном постоянное месячное жалованье за его услуги и ответственность за манускрипт.

По окончанию десяти лет за британским правительством остается право потребовать возвращения манускрипта в его владение».

«Негодяи, – говорит Натан. – Хотят, чтобы я заплатил им все, что у меня осталось от моего отца и что есть у меня самого, и при этом сохраняют за собой право на манускрипт». Он глубоко и громко вздыхает и пьет без конца воду с ломтиками лимона. Дана же весьма воодушевлена происшедшим: «Натан, ты победил. В конце концов, мы можем вернуться домой с манускриптом». Натан смотрит на нее, гневается и улыбается одновременно. Рахель подходит ко мне, жмет мне руку (мне это немного странно) и сообщает, что вечером мы летим домой. «Натан и Дана, естественно, должны остаться здесь некоторое время, чтобы получить манускрипт, мы же вернемся, чтобы проследить за Маор, и ожидать рождения нашего ребенка».

Выясняется, что чемоданы уже упакованы, все мои вещи также уложили и даже собрали грязное белье. Ярон говорит, что скоро приедут за нами, и он хочет начать выносить вещи сам. Дана обнимает Рахель, Ярон присоединяется к ним перед тем, как выйти из квартиры. Затем Дана спрашивает Рахель, можно ли меня поцеловать. Рахель смотрит с радостью, как Дана приближается ко мне, и говорит, что всегда желала меня больше, чем я ее, и всегда удивлялась мне больше, чем я сам себе.

– 66 —

Возвращаемся домой, вернее, в квартиру, которую нам отдал Натан несколько месяцев назад. Странны мне комнаты, но приятно возвращение. В аэропорту нас ожидали Шломо и Шахар в красивой машине, оба в светлых костюмах. Говорили мало, спросили лишь об отце и немного – о Дане. Главным образом, интересовались, есть ли шанс быстро завершить все дела с британцами, что даст возможность отцу вернуться. Расстались с нами у входа в квартиру, сказав, что они всегда к нашим услугам. Перед уходом каждый из них обнял Маор и напомнил ей, что они ее любящие братья.

Рахель говорит, что теперь у нас есть два важных дела. Одно – ожидаемые роды, второе – учеба Ярона. «Но есть у нас еще одно важное дело», – говорю. «Какое?» – приятная и усталая улыбка ожидания появляется на ее лице. «Пришло время, чтобы ты знала, что на тебя возложено еще одно дело: беречь также меня, кто-то должен это сделать, в конце концов». Рахель краснеет, но, кажется, на этот раз не сконфужена, а даже рада.

Совсем скоро Ярон начинает постоянное изучение Святого Писания и Гемары в Иерусалимском университете. Обещает приезжать домой один раз в неделю, но Рахель говорит ему, чтобы не напрягался. «Отец и я можем тихо скучать по тебе, но ты должен сосредоточиться на учебе».

В первый же вечер Дана звонит из Лондона, говорит, что уже соскучилась. «Тяжело мне здесь без тебя, – говорит она мне. – Весь этот официальный процесс затягивается, и Натан ужасно нервничает, снова много ест и толстеет». Я успокаиваю ее, говоря, что они скоро вернутся домой, а мы должны готовиться к родам. «Рахель совсем уже тяжко». – «Вы с вашими родами, – смеется Дана. – Можно подумать, что это первый ребенок в семье». В голосе ее слышатся нотки горечи.

Спустя несколько дней к нам приходит Шломо и просит связаться с отцом. Звоню. Отвечает мне Дана, сообщает, что готовится прилететь в Израиль. «Надоело мне здесь ждать. Генри может остаться с Натаном». Теперь Натан говорит со мной: «Что слышно в моей квартире, несомненно, наслаждаетесь ею, как всегда? – спрашивает, явно ухмыляясь. Затем интересуется, сохраняю ли постоянную связь с его сыновьями, и что с Маор. – И остерегайся вбивать в ее детскую голову свои странные идеи». Начинает кашлять. Кашель затягивается, и видно Генри торопится дать ему лекарство. Неожиданно он поднимает голос, непонятно, на кого. То ли на Дану, которая с ним рядом, то ли на меня, разговаривающего с ним по телефону. «И что со всем этим воображением, изматывавшим меня? Ничего тут нет реально ощутимого, ни привлекательной фигуры Даны, ни рисованного зеркала, которое я уже продал, ни манускрипта, который должен получить. Все это – странное, ничем не выдающееся размышление». Он завершает этим свою речь, и в меня закрадывается страх. Вдруг приходит мне как бы издалека мысль, почему, когда остаешься в комнате с другим человеком, обязательно смотришь ему в глаза. Ведь в комнате есть много предметов, попадающих во взгляд, но глаза упрямо смотрят в глаза другому человеку. Опять звонит Дана, и просит меня к телефону, говорит, что хочет вернуться к нам немедленно, и пока пожить у нас. «Я просто скучаю по тебе, Меир». Я тороплюсь рассказать об этом Рахели, и она говорит, что кто-то в этом деле выглядит смешно.

Спустя несколько дней Дана приезжает прямо в нам на квартиру, с маленьким чемоданом и огромной игрушкой для Маор, обнимает Рахель, гладит меня по лицу. «Ну, Меир, ты, конечно же, доволен. Победил всех. Наш Меир, застенчивый и слабый. Ты знаешь, что я в тебя влюблена, не люблю, а именно влюблена. Рахель объяснит тебе разницу. Я обязана немного отдохнуть от Натана, он измучил меня. Не думаю, что он совсем надоел мне, но я должна успокоиться и побыть рядом с вами. Вот я рядом с тобой, Меир, как ты всегда хотел. Не собираюсь вам с Рахелью испортить жизнь, только чтоб мы были близко друг к другу». Рахель смотрит на меня, бледная и изумленная, уходит в другую комнату. Я смотрю на Дану, которая приближается, чтобы обнять меня. «Иди, ну, иди сюда, Рахель. Сможешь убедиться сама, что я очень осторожно обнимаю Меира, вовсе не собираясь его соблазнить», – она смеется странным смехом, положив голову на мое плечо.

Рахель не приходит и не отвечает. Дана берет Маор на руки, просит меня снести ее чемодан, говорит, что идет на их квартиру и оставит нас в покое на несколько дней. Спрашивает, смогу ли я помочь ей навести порядок в первые дни и рассказывает, что здоровье Натана не очень хорошее. Я тороплюсь помочь ей с чемоданом, оставляю ее – ждать такси, и быстро возвращаюсь. Рахель ожидает меня, сидит и молчит, а я надеялся, что встанет навстречу мне с радостью.

Через несколько часов Дана звонит, хочет рассказать нам о своей усталости и странных болях в животе. Спрашивает Рахель, затем меня, что ей делать. Говорит, что останется и будет отдыхать, только если я ее посещу. И снова неожиданно говорит: «Вот, Меир, ты преуспел. Все твои намеки реализовались, и я прошу тебя побыть со мной, как ты всегда хотел». Я молчу, ее слова мучают меня, голос ее не успокаивает меня и не лечит, как это было прежде. Я прошу ее прекратить этот разговор, и она шепчет, что сейчас я должен буду заботиться и о ней, и что «невозможно всех победить и тут же исчезнуть. Победа это дело, весьма обязывающее, Меир». Я отвечаю ей, что мне ничего неизвестно о какой-то победе, и я не участвовал ни в одной войне, и вообще, Рахель должна родить через несколько дней, и я обязан к этому подготовиться. Голос Даны успокаивается, и она говорит, что сама все устроит. «Надо лишь быть уверенными, что Натан побеспокоится обо всех нас в смысле финансов. Я не готова снова жить без денег, это страшно». Снова она смеется странным голосом, похожим на грустный напев, и говорит: «Ну, что, Меир, всем ненавистны дела Натана, но его самого мы все-таки любим».