Текст книги "Мишель Платини. Голый футбол"

– Не слишком помогает продвинуться, думаю, и знаменитое определение Гари Линекера: «Футбол – это игра, в которую играют двадцать два человека, а побеждают всегда немцы».

– По крайней мере, определение Линекера – это не «футбол, любимая игра людей», а «футбол – любимая игра немцев». Или «футбол – игра, в которой немцы любят бить других». Это последнее заходит дальше и больше похоже на юмор, чем предыдущее. Однако это не помогает нам пролить свет на смысл футбола.

– А вот такое не поможет? Не помещает ли оно нас в атмосферу перманентного путешествия, предпринятого «игрой» в «игру в квадрате», и от пустяка к серьезным вещам: «футбол – самый серьезный пустяк в мире». А знаете ли вы, кто является счастливым автором этого счастливого определения?

– Честно говоря, нет.

– Кристиан Бромбергер, этнолог.

– Подобное определение прямо хочется сформулировать. Благодаря ему все становится на свои места. Но нужно осмотреть еще много уголков и тайников, в которых прячется игра.

– Возможно, объяснение таится в четвертом определении, оно на мгновение вспыхивает как последнее напутствие перед дорогой.

– Хотел бы услышать его.

– Оно появилось в 70-е гг. В результате диалога двух старых разбойников, двух легендарных британских игроков – Джо Мерсера, тренера «Манчестер Сити», и менеджера «Ливерпуля» Билла Шенкли – перед тем как две английские команды собирались вступить в бой за первенство в чемпионате Англии. «Наш сегодняшний матч – это как вопрос жизни или смерти», – говорит старина Джо Биллу, чтобы подчеркнуть важность момента. И старина Билл отвечает: «Это еще серьезнее, Джо».

– Да, я знаю это определение, и более того – его и только его, определение Билла Шенкли.

– Разве оно не подводит нас к шутливому и в то же время серьезному характеру игры в футбол? На сей раз оно звучит из уст непосредственных участников событий, а не от этнолога, вот и еще один «пустяк», не правда ли?

– Я вас удивлю. Я лично не фанат определения Билла Шенкли. И дело не в том, что мне не нравится британский юмор или его подтекст. Но когда я слышу громкие слова, у меня сразу наступает отторжение. Противостояние не на жизнь, а на смерть для двух команд при определенном напряжении это еще возможно. Например, между Францией и Нидерландами в ноябре 1981 г. Но для человека, не принимающего участия в матче, чем бы он ни руководствовался, болея за ту или иную команду, – нет, нет, нет. Я плохо себе представляю, что я бы взял своего внука за руку и сказал ему через несколько лет: «Знаешь, сегодня вечером, если ты вдруг не в курсе, мы движемся к жизни или смерти и увидим, кто из них восторжествует в конце матча». Если уж на то пошло, я предпочитаю движение к «любимой игре людей», а еще точнее, к «самому серьезному пустяку на свете» и в конечном счете к «игре случая».

Глава II. Зачем и как. Великая книга о жизни, игре и признании

– В нашей длинной беседе, растянувшейся на целую книгу о футболе, пришло время прояснить причину или причины, обрисовать контуры и объяснить самый смысл.

– Причина не одна, по меньшей мере две. Первая: постараться исследовать единый стержень моей спортивной жизни. Игрок, тренер сборной, организатор чемпионата мира, вице-президент федерации. Вы упомянули все эти ипостаси. Что же их связывает? И какую роль во всем этом играет футбол?

– Итак, с одной стороны, нить, которая связывает всех этих Платини, притягивающих внимание общественности вот уже сорок лет, а с другой – та нить, которая связывает сложную организацию человека с «простотой» игры.

– Да. Моя спортивная жизнь и просто жизнь: почему она сложилась именно так? В силу какой логики и какой случайности? В одной из частей этой книги я надеюсь найти ответы.

– Всего-навсего?

– Всего-навсего. И никак не меньше, если получится.

– Возможно, вы ожидаете слишком многого от обычного вида спорта?

– Посмотрим. Точно так же, как и в матче, когда бьешь по мячу, никогда не известно, что последует дальше. Но никто не запрещает мечтать или строить великие планы. Я не всегда бегал по футбольному полю как по подиуму. Бывали и неудачные матчи. И даже такие, которые казались «заранее проигранными», но в которых в итоге была одержана победа. Бог знает почему, сейчас, во время нашего разговора, мне вспоминается игра со счетом 5:0 с клубом «Сент-Этьен» на «Фолькспаркштадион» в Гамбурге в 1980 г. Никто не рассчитывал, что мы хорошо выступим. Мы только что проиграли Туру, последнему в рейтинге, на стадионе «Жоффруа Гишар». И тут – великий Гамбург! Это уже само по себе было важно, без всякого футбола. В сущности, что такое футбол? Когда я вспоминаю о гамбургском «Фолькспаркштадионе», это как полный переворот. Жизни. Судьбы.

– Значит, к этой первой причине, глубоко личной, добавляется вторая.

– И совсем другого рода. Размышление, погружение в глубины футбола. Футбол, зачем и как? Истоки, история его становления, повсеместное распространение в последнее время. И затем завоевание мира, его Законы, судейство, соревнования, его «игра и игроки». Одним словом, футбольная легенда.

– Гобелен из Байе.

– Почему гобелен из Байе?

– Потому что на нем выткана другая историческая эпопея, невероятно значимая! Эпопея Вильгельма Завоевателя в Англии в середине XI века, несущая в себе неисчерпаемый источник франко-нормандских нравов и обычаев, среди которых первая версия французской игры «суль», призванная через восемь веков превратиться в первый завершенный вариант английского футбола.

– Если то, что вы мне говорите, верно и Вильгельм действительно является автором первого «поперечного» паса в истории, тогда это будет размышлением на тему «моего» гобелена из Байе.

– В памятках, которые вы набрасывали во время этих бесед, после причин вашей столь прочной связи с футболом шла обрисовка контуров его деятельности. И, как мне кажется, я понял, что они одновременно заслуживают большой похвалы и вызывают настоящее беспокойство.

– Это контуры весьма многообразной деятельности, укорененной в спорте, который ее породил, однако иногда она позволяла себе забывать о том, откуда она родом.

– «Футбол – это в первую очередь игра, а затем уже продукт, сначала спорт, потом уже рынок, сначала зрелище, а потом уже бизнес». Если воспользоваться сокращенной версией вашей чрезвычайно удачной речи во время предвыборной кампании на пост президента УЕФА в 2007 г., – вот оно, отклонение, или мы ничего в этом не понимаем.

– Вижу, что даже если не все высказывание здесь приведено, урок вы выучили; и теперь моя очередь льстить своему самолюбию. Однако, как я отмечал и в 2007 г., отклонение заключается не только в своего рода отходе от футбола и его естественных основ. Оно кроется в том числе в разрушении некоторых «семейных» ценностей: единства, общности интересов, поучительности – всего, что помешало бы ему пуститься в свободное плавание.

– Грести против течения. И, может быть, повернуть вспять.

– Мыслить в ином направлении уже могло бы стать первым шагом к лучшему будущему. Что же подвигло футбол стать самой простой и самой популярной игрой? – вот основной вопрос. И что заставило его вслед за тем стать «больше, чем игрой», сознательно превратиться в многообразную деятельность? – вот вопрос дополнительный. И как сделать так, чтобы эта многообразная деятельность никогда не смогла оттеснить простую и популярную игру, – вот что стоит на повестке дня.

– Дня, если не лет, и для начала – последних лет, поскольку некоторые меры в этом направлении были приняты начиная с 2007 г.

– На самом деле мы будем говорить о том, что было сделано. Но также и о том, что делается и что будет сделано, потому что сразу же вслед за тем мне бы хотелось ознакомить вас с моим видением грядущих лет.

– Мы принимаем это видение, которое, возможно, и было характерно для вашей игры в первую очередь и над которым в день сокрушительного поражения сборной Франции в 1980 г. в Ганновере (Франция проиграла ФРГ 1:4 в товарищеском матче. – Прим. ред.) посмеялся Юпп Дерваль, тренер немецкой сборной, сравнив вас с генералом, рассматривающим поле сражения издалека, через бинокль, чтобы избежать бойни в первых рядах.

– В тот день у меня решительно не было ни хорошего бинокля, ни хороших ног. И то, что Дерваль это заметил, было вполне честно. И если мне не изменяет память, он был не единственным. Подобные мнения я слышал также и во Франции. Но неделю спустя мы как раз забили пять голов клубу «Сент-Этьен» в Гамбурге. В течение одной недели, днем, а потом ночью, или скорее ночью, а потом днем. Две стороны одной медали, и это в одном виде спорта. Неузнаваемом, непредсказуемом, коварном. Футбол только что напомнил всем о себе. И заодно мне.

– Генерал, в несколько большей степени, чем в прошлом, и в гораздо меньшей, чем в будущем.

– Я думаю, что Юпп Дерваль прожил достаточно долго после матча в Ганновере, чтобы увидеть, какой из меня капитан. Как я выходил на передовую. И как сложилась моя карьера.

– И чтобы закончить разговор о замысле этой книги, спрошу, в чем он должен заключаться, чтобы бывший тренер немецкой сборной несомненно оценил ее, если бы до сих пор был жив?

– Донести три сообщения и сформулировать один вопрос.

– Прослушаем сначала сообщения.

– Первое заключается в моей признательности футболу. «Спасибо, старина!» – говорил когда-то Альфредо Ди Стефано скульптуре в виде мяча, расположенной у входа в дом. Своему «мячу», который вы, как кажется, в некоторой степени храните в своем сердце, я скажу просто, как и великий Альфредо, которого я никогда не забуду: «Спасибо, старина!»

– Я бы и не сказал ничего другого, даже если бы мне предложили, хотя я-то сам чаще терял его, нежели контролировал. Но давайте перейдем ко второму сообщению.

– Несмотря на то что я не считаю себя образцом для подражания в чем бы то ни было, это сообщение обращено к молодежи. И в особенности к европейской молодежи, иногда столь трезво смотрящей на мир. Никто не застрахован от всепоглощающей страсти. Не бегите от нее! Не упускайте ее! Посмотрите, куда она, при наличии известной доли упорства, способна завести ребенка, имеющего на старте абсолютно те же шансы, что и все остальные. А кроме этого, относитесь с уважением к определенному набору принципов и ценностей. Они не станут препятствовать успеху. Как раз наоборот.

– Первое сообщение в форме благодарности, второе в форме пожелания: чему же или кому же посвящено или предназначено третье?

– Помимо всего прочего, это выражение признательности и наилучших пожеланий футбольной семье.

– Ага! Семья. Сейчас мы услышим «отца семейства», которым вы стали, получив должность президента.

– Я черпаю и вкладываю в футбольную семью. Но независимо от того, президент я или нет, черпаю я гораздо больше, чем вкладываю. Семья, состоящая из игроков, судей, руководителей, зрителей, болельщиков, родителей и т. д.

– Не узкий семейный круг, а большая-пребольшая, охватывающая все страны мира, семья, включая охранников, газонокосильщиков, официантов со всех уголков планеты, не будем перечислять всех по справочнику…

– Все те, благодаря кому вот уже более века каждое воскресенье по всему миру футбол проводит свою ярмарку. Служители футбола и обслуживающий персонал, если угодно.

– Итак, адресат третьего сообщения – семья.

– И даже дважды, потому что, хотя я адресую его футбольной семье, я не забываю и о противниках футбола. Несмотря на некоторые его неверные шаги, не отворачивайтесь от этого спорта, столь значимого, что он продолжает объединять людей и целые народы во всем мире, как только что наглядно продемонстрировал чемпионат мира в Бразилии. Вот мое третье послание.

– А вопрос?

– Он звучит так: «Футбол стал основой моей жизни. Но почему он также является основой жизни миллионов других людей?»

Глава III. Красная нить. Шесть Платини, один человек, одна мораль

– Если следовать намеченному маршруту, путешествие в страну футбола – это путешествие в страну Платини.

– В Платиниленд, в каком-то роде.

– В Платиниленд – страну, в которой вы оставили не один след, напомню: игрок, «рекламщик», медийный человек, бизнесмен, тренер сборной, президент Кубка мира, вице-президент федерации, советник президента ФИФА, международный руководитель, президент конфедерации – надеюсь, я никого не забыл.

– Протестую, Ваша честь! «Рекламщик» и медийный человек – все это верно, но является второстепенным. Что касается «бизнесмена», это чересчур громко сказано для такого любителя в этой области, как я. Я ничего не сделал, чтобы заслужить этот титул. Действительно ничего.

– Мы еще найдем правильное слово, подходящее для этого любителя, который, впрочем, является не самым популярным в списке.

– На таких условиях – добро пожаловать в Платиниленд.

– Пользуясь вашим гостеприимством, мне бы хотелось для начала вспомнить об одном звании, которое, на мой взгляд, не переставало вас преследовать, а именно – Мишель Платини, лучший французский футболист всех времен, с каким бы восхищением ни относились к Зинедину Зидану, особенно в возрасте двадцати лет, когда воспоминаний еще не так много.

– Я не знаю, являюсь ли лучшим французским футболистом всех времен. Я даже не знаю, был ли таковым, когда играл. Но зато я точно знаю, что больше ничего не могу сделать для того игрока, которым был, и уже говорил вам об этом, когда акции Зизу все росли и росли во время чемпионата мира 2006 г. Вот это мне точно известно.

– Если предположить, что уважение, которое вы еще внушали до финала Франция – Италия в 2006 г., превосходило уважение к Зидану, что бы вы почувствовали, когда он в какой-то степени обошел бы вас, если бы не потерял голову, а Франция – Кубок мира?

– Предположить, вообразить, сравнить. Вы знаете, как я это люблю… Ну что ж, я поддамся на вашу игру: я счел бы справедливым, что Зидан занял мое место. Я не считаю, что все сводится к наградам, но два Кубка мира и три года в финале – это было бы сильно. И это не все. Ведь есть еще его карьера. Поскольку фортуна улыбается тем, кто этого заслуживает, его заслуги так и бросались в глаза.

– Но на 108-й минуте матча Франция – Италия фортуна в некотором роде перестала ему улыбаться и отвернулась от него.

– Я не знаю, ни о чем думала фортуна, ни о чем думал Зинедин, поэтому не могу вам ответить.

– А что тогда вы подразумеваете под словом «фортуна», которое так свободно используете?

– Для католика, которым я являюсь, это своего рода компромисс между роком и божественным правосудием. Но я не собираюсь никому навязывать свое видение, это сугубо личное дело. Однако я хочу подчеркнуть, что некоторые поступки плохо вяжутся со спортом, и Зинедину об этом прекрасно известно.

– В эссе, посвященном «похвале неправильному поступку» в футболе, философ Оливье Пурьоль тоже размышляет над поступком Зидана и в то же время дает ответ на свой собственный вопрос: «Во-первых, существует природа поступка. Неслыханный (…), парадоксальный поступок, почти противоречивый: жестокость и одновременно контроль, безумство и в то же время расчет, страсть и хладнокровие профессионала. Сверхконтролируемая потеря контроля, неожиданный удар, который Матерацци не мог предугадать, но сохранив лицо, как если бы можно было нанести удар шаром, следуя при этом некоему моральному императиву».

– Я однозначно не являюсь философом, настолько сосредоточившимся на вопросах насилия или мошенничества, чтобы вести такого рода рассуждения. Я думаю, что темперамент Зинедина одержал победу над его самоконтролем. Не стал бы примешивать сюда мораль, даже если для профессионального философа это, как я понял, делается в рамках великого поступка или великой «парадоксальной игры».

– Философ вовлек вас в эту «великую игру», поскольку в заключении книги написано и про вас: речь идет о вашем поведении на стадионе «Эйзель» в Брюсселе в мае 1985 г.: «Платини – герой моего детства, игрок безграничных возможностей. Чтобы существовать, ему не нужно продавать рекламу или быть активистом где-то во внешнем мире. Он – это игра. Он единственный в этой книге, кто не совершал неправильных поступков в смысле спорта. Он никогда не получал красной карточки, ему известны футбольные уловки, но он предпочитает честную игру. Но на стадионе в «Эйзеле» в 1985 г., когда он бежит, подняв руки вверх, без ума от радости после своего победного пенальти, трудно забыть о тех, кто погиб на трибунах. В тот день его упрекали в выражении радости. Как он мог забыть о погибших. «Нужно будет спросить у психиатра», – отвечает Платини. Достаточно перечитать, что пишет Паскаль о развлечении: «играть – это по определению забывать». Мы не можем избежать своей участи, но можем сделать так, как будто это возможно. Игра всегда происходит на фоне смерти. Для меня поведение Платини на «Эйзеле» – это в чистом виде утверждение игры перед лицом смерти». Если бы речь шла не о «Эйзеле», я бы сказал, что это красиво, как у Дюрас. А вы?

– В моем поведении на стадионе в «Эйзеле» можно усмотреть все, что угодно, но никак не чистоту. Тут я снова предпочитаю предоставить философа его философии. Однажды, правда, я говорил вам, что там погибли люди и когда я как бы выкинул их из головы или отрицал произошедшее, мое поведение скорее можно было отнести к компетенции психиатрии. Впрочем, я сказал то же самое и Маргерит Дюрас несколько месяцев спустя. Если мое поведение можно анализировать с точки зрения особенной «науки», то это скорее психиатрия, нежели философия. Однако важное уточнение: я знал, мы знали, что там погибли люди. Но тридцать восемь! Этого, конечно, нет. Один, два, может быть, три человека, и говоря это, я прекрасно осознаю, что возмущаю людей чувствительных, более того, только отягчаю свою участь. Даже если я тут же добавлю, что и одной, двух, трех смертей было слишком много. Мы не представляли себе масштабы трагедии. Мы узнали об этом только на следующий день, как, впрочем, и многие из тех, кто тогда был на стадионе (29 мая 1985 г. в Эйзеле во время финального матча Кубка европейских чемпионов «Ювентус» – «Ливерпуль» произошло обрушение трибуны, в результате погибло 39 человек. – Прим. ред.).

– Психиатрия заводит нас еще дальше в дебри человеческой противоречивости и слабости, нежели философия, которая в свою очередь посвящает себя возвеличиванию мысли и духовных игр.

– Обратиться за помощью к психиатрии, это прежде всего означает признать, что люди, за очень редким исключением, отнюдь не герои. И спортсмены – герои не больше, чем другие. А возможно даже и меньше, чем все остальные, когда их застает врасплох стечение обстоятельств. Когда спорт отходит на второй план. Когда они сами не находят привычной опоры. Закончив матч, ради которого они приехали, к которому были устремлены все их мысли, направлены все усилия, подготовлен организм, ориентирована спортивная жизнь. Не существует такого великого спортсмена, отправленного на важнейшее соревнование, который бы не забыл обо всем, что его окружает, а иногда даже не оказался бы в противофазе со всем, что происходит вокруг.

– И это забвение толкает вас в объятия сначала эйфории, охватившей вас в тот момент, а затем – чувства вины, груз которой вы несете, едва «придя в себя».

– Самое глубокое и длительное чувство вины я испытываю не за свою неуместную реакцию, а за причастность моего спорта к столь трагическому несчастному случаю. Затем уже следует мое собственное участие в этом событии в качестве «идола» того самого спорта.

– Много лет спустя после этих событий Кристель, ваша супруга, рассказала мне, что вас особенно мучила смерть одного болельщика, который, как вы были уверены, приехал ради вас.

– Этот несчастный олицетворял всех остальных, все жертвы. До «Эйзеля» он был одним из многих, которыми меня одарила судьба и от которых я получал письма и фотографии. И вдруг в его образ облачилась трагедия. И мое чувство вины.

– Помимо этого лица вас преследуют два воспоминания, связанные с событиями, которые предшествовали матчу.

– Да, два основных воспоминания. Во-первых, крайне обрывочное восприятие событий. Все, что находится за пределами поля, как будто в тумане. И эта внешняя жизнь сталкивается с нашей внутренней жизнью, раздевалкой, матчем, задачами, инструкциями, концентрацией, молчанием. Что это за матч и что происходит? Затем, приказ играть, порой идущий вразрез с нашим собственным нежеланием играть, когда нам сообщают, что один, два, возможно, три человека погибли. Некоторые из нас окончательно решили играть, не потому что речь шла о нашей профессии, а потому что она шла о нашем долге, если мы хотим избежать вспышки недовольства на стадионе, а может, и во всем городе. Именно в таком свете Жак Жорж, президент УЕФА, представил нам события. Мы начали играть этот матч «первостепенной важности» как будто во сне. Не осмотревшись толком. Сразу же в полную силу, жестко. Тактическое и ментальное противостояние, которого можно было ожидать от двух команд, давно готовых столкнуться в рукопашной. Начатый как во сне матч постепенно заставил нас вернуться в «нормальное состояние».

– Начатая по приказу игра в какой-то степени обрела первоначальную свободу. И свои ритуалы.

– Если вы намекаете на эпизод пенальти, то да, подготовка, исполнение и торжество после забитого гола для нас, для меня, – все это элементы более или менее механизированного ритуала. Как и забвение некоторых внешних обстоятельств.

– И природа подобного забвения является предметом изучения психиатра.

– Начиная с вопроса: было ли это осознанное или бессознательное забвение?

– То есть?

– Хотел ли я «отомстить» болельщикам «Юве»? Несмотря ни на что, на одно мгновение, всего одно мгновение, воспользоваться просветом на темном небе Брюсселя? Преодолеть трагедию, похитив у нее один миг, лишенный драматизма? Доказать, что игра сильнее смерти, возвращаясь к словам философа? Было ли у меня время хотеть? И чего именно я хотел?

– Вы немного поплакали об этом в жилетку Маргерит Дюрас несколько месяцев спустя.

– И что же я сказал Маргерит?

– «Когда я забиваю пенальти, я испытываю счастье, футбол в какой-то степени спасает меня от человеческих несчастий».

– Если бы я по ее просьбе не превратил это в личное дело и если бы я сказал Маргерит: «Футбол спасает НАС», это не было бы хуже. Но это тоже ничего бы не изменило. Скоро уже исполнится тридцать лет с тех событий, но для меня не все еще ясно. И, возможно, никогда не станет ясным. Зато тридцать лет спустя, если бы мне пришлось снова поступить так же, я бы этого не сделал. Я даже не стал бы ждать тридцать лет, тридцати секунд вполне бы хватило.

– Вспоминая события на стадионе «Эйзель» в качестве действующего президента УЕФА, вы бы приняли то же решение, которое Жак Жорж в конце концов заставил принять команды?

– Я скажу «да» без колебаний, даже если в тот момент его решение потрясло меня. Оно было правильным. Единственное, позволившее избежать трагедии совсем иного масштаба.

– Из этого можно заключить, что спортсмен не должен останавливаться ни при каких обстоятельствах, в частности, совершенно бедственных, вызванных его собственными недостатками, потому что последствия остановки могут быть еще более тяжелыми, нежели последствия дальнейшей игры.

– Все не так просто. Совершенно очевидно, кто виновен в произошедшем. Осталось вынести из этого урок, перепланировать стадионы и усилить меры безопасности. Но надо признать, что власти тоже несут ответственность. Как они могли оставаться слепы перед ростом насилия в европейском футболе в 1970—80-х гг.! На них тоже лежит часть вины. Футбольная Европа слишком сильно отмежевалась от просто Европы. С тех пор как я стал президентом УЕФА, я постоянно стараюсь укрепить контакты с Европейской комиссией. А через нее с европейскими правительственными органами. Я не видел другого способа сделать футбол более «безопасным». И до сих пор не вижу, впрочем. Возвращаясь к вашему вопросу, в 1985 г. в Брюсселе бельгийские власти, полиция и УЕФА решили продолжить матч по очевидным причинам: их охватила паника. Им не нужно было придумывать какой-то там план Б. Не было иного выбора, другого возможного плана. Основной вопрос скорее звучит следующим образом: перед лицом не зависящих от них обстоятельств, трагедий, войн, каких-либо бедствий – нужно ли продолжать состязания? И в данном случае мне бы хотелось услышать ответ не от генерала полиции Бельгии, а от философа.

– Тот, который инициировал разговор об «Эйзеле», очевидно, полагает, что – да.

– И я бы с ним согласился. Заставить молчать спорт, заставить молчать музыку – это заставить замолчать культуру. Принудить к молчанию все, что имеет шансы объединить людей. Спорт не должен прогибаться. Или же только на время, чтобы соблюсти приличия. Или если невозможно обеспечить его регулярное протекание. Но спорт, и особенно футбол, не должен позволить, чтобы собственные издержки подчинили его себе. Это было бы самоубийством и как следствие привело бы к вынужденной остановке. Так что лучше давайте стараться, чтобы спорт был сильнее всего остального. Я предпочитаю это определение формулировке «сильнее смерти».

– Хотя вы принимали участие в днях памяти в Турине, вы так больше и не вернулись на стадион «Эйзель».

– Со временем идея возвращения обретает все более четкие очертания и становится все более необходимой. Но я бы предпочел, чтобы эта поездка не освещалась средствами массовой информации. Я отправлюсь побыть наедине со своими мыслями на стадион, который стал кладбищем для слишком многих детей, женщин, мужчин. И думаю, что в тишине я найду, что сказать всем этим несчастным. И себе тоже.

– Если даже философы, подобно простым журналистам, ныне обращаются к фактам биографии и поступкам современных чемпионов, то необязательно приходят к тем же выводам. Послушать их, так на Кубке мира 2006 г. Зидан воспарил примерно на один уровень с Пеле, Манделой, Ганди и Мартином Лютером Кингом, ни больше ни меньше. Один-единственный удар головой сразу спустил его на землю и даже, возможно, этажом ниже, уж во всяком случае куда ниже Пеле. Подобная перемена во взглядах – язва, которой ваше поколение не знало.

– Вы считаете, что у меня хорошая память, но я бы не сказал этого о вашей. Я сталкивался с непостоянством прессы, к которой вы принадлежали. А также с переменчивостью общественного мнения. Меня превозносили до небес. Меня подвергали критике. Я познал взлеты и падения популярности. И однажды во время игры сборной Франции я покинул поле под свист «Парк де Пренс». Но, разумеется, мы были бесконечно далеки от определенного преувеличения и вспышек бреда, свойственных сегодня СМИ. Мне кажется, что успех поступка или целого эпизода (как совокупности поступков) в спорте расценивается не как испытание, преодолеваемое вопреки себе и противнику, а как нечто должное и не представляющее собой ничего особенного. «Сделайте их!», «Доставьте нам удовольствие!» – сейчас я вижу на первой полосе газет заголовки, которые были не слишком распространены в мое время. Знание, уважительное отношение к спортивному механизму, по природе своей склонному к принуждению и зависящему от случая – об этом, кажется, все забыли. Но прежде чем стать источником удовлетворения, спорт остается чередой непредвиденных происшествий и усилий. Встречей с противником. Спорт не всегда похож на сговорчивого приятеля.

– В тот же день, когда мы вспоминали о потере способности лучшего французского футболиста всех времен совершить что-либо на пользу самому себе, вы произнесли удивительную фразу: «Я даже спрашиваю себя, неужто я тот самый игрок, которого когда-то звали Мишель Платини». И тут уж возникает вопрос: неужели такое слышишь наяву?

– Я сам не перестаю размышлять или, скорее, недоумевать по поводу собственного случая. Действительно, после того как я перестал играть, 25 лет сменяющих друг друга увлечений часто заставляли меня забывать о том игроке, которым я был когда-то. Несомненно, это судьба даровала мне счастье переживать все новые и новые пристрастия. И повторять себе, что для каждого из них есть свое время: в двадцать лет ты сам играешь, в тридцать – тренируешь, в сорок – управляешь, в пятьдесят – возглавляешь, а в шестьдесят… копаешься в книгах.

– Значит, некоторые из ваших сегодняшних увлечений могли бы превзойти голы, забитые в прошлом.

– Некоторые голы – да. Но, подобно матрешкам, эти увлечения выходят одно из другого и в конечном счете все оказываются спрятаны внутри одного-единственного, имеющего значение: увлечения игрой в футбол. И сегодня я рассчитываю сделать для футбола столько же, сколько и тридцать лет назад, когда еще сам играл.

– Если постараться вспомнить, каким же он был, этот игрок? Иными словами, в чем заключались его сильные и слабые стороны?

– Его сила и слабость заключались в том, что он попал в весьма и весьма солидный клуб и познал там успех в далеко не юном возрасте, в двадцать семь лет.

– Далеко не юный возраст – двадцать семь лет.

– Это гораздо больше, чем было Месси, когда он начал играть в «Барсе», – семнадцать. Достаточно времени, чтобы совершенно иначе построить свою карьеру.

– Кажется, мы сейчас слышим первые такты вальса сожалений…

– Какое заблуждение! Ничего вы не слышите. Я прошел свой путь «спокойно». Я насладился жизнью. Началом юности. Футбол не всегда был на первом месте. Меня научил играть отец, а еще такой тренер, как Мишель Идальго: «Игра ради игры!», и я всегда ИГРАЛ РАДИ ИГРЫ. В этом была моя сила.

– А значит, и слабость, потому что только представьте себе, что события развивались бы быстрее и вы вступили в «Юве» в более юном возрасте, не говоря уж о том, что тогда вы бы, как я понимаю, меньше «играли ради игры», и больше – ради победы, в частности, в Севилье… если, если, если и еще раз если…

– Франция выигрывала в Севилье и выходила в финал мундиаля-82 очевидно не для того, чтобы упустить ее.

– Давайте от сильных и слабых моментов в Севилье и во время соревнований перейдем к сильным и слабым сторонам игрока.

– Первые явились следствием вторых. Отстав по возрастной категории, я, чтобы противостоять более крупным соперникам, развил умение предвосхищать действия противника, ловкость, хитрость. И смертоносное оружие: дриблинг.

– Однако вы прибегали к нему лишь в крайних случаях.

– С возрастом я несомненно стал склоняться к большей простоте. Можно решить проблему, не пускаясь в изобретение сложной и индивидуализированной стратегии. На самом деле я прибегал к дриблингу, чтобы забить гол, если «под рукой» не оказывалось иного варианта. И я проходил в дриблинге большое расстояние из соображений эффективности. Резкая смена направления не гарантирует окончательного устранения противника. Выставить локоть, схватить за майку или шорты, или еще что-то подобное всегда можно сделать. А дриблинг на большую дистанцию – это привет и пока. Трава, по которой ты пробежал, не вырастет для другого.