Текст книги "Мишель Платини. Голый футбол"

– Вы пришли к простоте, вы говорите. У меня скорее такое впечатление, что она была в вас, дремала и просто дожидалась своего часа. Спящая красавица.

– Я обрел ее, достигнув определенного физического уровня, а вместе с тем получив средство проводить свою политику. Когда ноги стали слушаться голову, в сущности.

– Значит, простота пришла к вам, чего, увы, не скажешь о способности увеличивать скорость: ее, отважусь произнести это, не так легко обрести.

– Пожалуй, я был способен действовать достаточно быстро. С точки зрения физической формы я был не так уж плох, даже если не был ни Кройфом, ни Марадоной, ни Пеле. С точки зрения технической подготовки – если вы скажете, что я владел всеми техническими навыками, я не буду этого оспаривать. Мое тело было вполне неплохо координировано, несмотря на то, что левая нога лучше била, чем играла. Способность видеть, чувствовать или, скорее, отмечать детали, которые складываются в окружающий пейзаж, благодаря чему возникает точность в контроле, которая, на мой взгляд, и определяет первое преимущество в игре, часто решающее. Физически и технически я достиг своего предела в «Сент-Этьене». Но именно в «Юве» я достиг наивысшего уровня в планировании игры и забивании голов.

– Что касается контроля, вы всегда говорили об этом, твердо и категорично отстаивая свое превосходство, и отсылали любителей к незабываемому удару великого Ладислава Кубалы в великом клубе «Барселона» во время дружеской игры на стадионе «Сен-Симфорьен» в Меце в 1960-х гг.

– Мне было 8 лет, когда я пережил это потрясение.

– Может, «цунами»?

– Во всяком случае, нечто похожее на бурю в 7–8 баллов в воображении маленького мальчика. В тот момент это изменило всю мою жизнь. Хотя я уже перенес заражение в тяжелой форме. Не электрический поезд, не Лего, не металлический конструктор. Мое основное увлечение: передвигать по полю шашки. А за этими шашками и дамками скрывалось то, что я еще не мог определить как «взаимозависимость позиций», которая, будучи на втором месте после контроля, составляет основу игры. Мой отец говорил: «Если хочешь быть, как Кубала, нужно уметь заглянуть вперед». Упражнение: я представлял себе все имеющиеся на поле позиции; потом закрывал глаза и распределял по местам всех участников. И я научился делать это, когда мне еще не исполнилось пятнадцать.

– Как вы видели это у Ладислава Кубалы, когда вам было 8 лет.

– В тот день Кубала попросил мяч на левый край и еще до того, как тот коснулся земли, даже не проконтролировав взглядом левую половину поля, передал его на правый край метров на сорок, прямо в ноги партнеру. С высоты своих восьми лет я рассудил, что футбол гораздо легче, чем можно подумать, раз там возможно обойти все препятствия при помощи одного жеста, одного движения, одного сигнала. И этот жест, это движение, этот сигнал я буду без устали совершать или восхвалять. Я вышел со стадиона, держа отца за руку, но и это движение задержалось в моем сердце.

– Позднее будущий игрок «Барселоны» устроит вам второй цунами. Он до сих пор носит красно-белую форму амстердамского «Аякса», и, возносясь над футбольными полями Европы и всего мира, знамя одной из самых великих революций в истории футбола. Его имя – Йохан Кройф, а название революции – «тотальный футбол».

– Это великое событие моих шестнадцати или семнадцати лет. И если в случае Кубалы речь шла об откровении индивидуального жеста, то Кройф и «Аякс» повергают меня в восхищение коллективным движением. По каналу «Теле Люксембург», который я смотрел в Нанси, я наслаждался не только «Аяксом» в последних турах Кубка Европы. Я следовал обычной программе. Они были великими. Они были стройными. Они были волосатыми. Они умели все, причем одновременно все. Если подумать, они бесконечно повторяют то, что я видел у одного Кубалы. Они были как десять Кубал, которые все разом закрыли глаза. Они играют вслепую друг для друга, как будто воспроизводя наизусть необычную, наполненную движением схему, проникнутую одновременно порядком и импровизацией. И кое-что еще поражает меня в Кройфе, помимо его неистовства и необыкновенной скорости, с которой он бежит и совершает передачи. То, что меня поражает не меньше, – это одинаковая расположенность к креативности и дисциплине, то, что он совершает непрерывный переход от одного аспекта игры к другому, не теряя ни общую нить, ни малейшую частицу своей авторитетности и ясности сознания. Даже чувство превосходства, некоторого высокомерия, которое в конце концов захватывает игроков и едва ощутимо отвлекает. Я не уверен, что они составляют банду приятелей. Но они составляют банду игроков. У них совершенно разбойный вид.

– Просто дрожь пробирает… Я бы не стал больше требовать с вас рассказы о грабителях церквей и храмов или о самом Кройфе, человеке с сильным характером и очень далеким от глупостей и излишеств его возраста, исключая сигарету во рту.

– Более того, глотающим дым, как покажут дальнейшие события, в ущерб себе. И он не одинок…

– Итак, никто не совершенен.

– Тем не менее наряду с Пеле это самый совершенный игрок из виденных мною в действии, даже если я всегда утверждал, и буду повторять, сколько нужно, до последнего вздоха, что не бывает великого игрока без великой команды и великой команды без великого игрока. «Он что, десять лет изучал футбол в университете, чтобы научиться такому?» – разумеется, банальные до тошноты слова. Но я не знаю других, чтобы подтвердить, что именно взаимодействие, возможно, и является главным словом в футболе. В таком случае я не буду выглядеть как человек, ломящийся в открытую дверь.

– Дальше можно будет ломиться в любые открытые двери и любые теории, какие захотите. А сейчас давайте продолжим обзор ваших источников вдохновения, где бы вы его ни черпали, может и в семейном саду, почему бы нет, если только речь идет не о воротах гаража, где ждала зеленая машина номер 404, за руль которой садился по воскресеньям Альдо, ваш отец, тренер и игрок футбольной ассоциации Жёфа.

– Ворота гаража долгое время оставались моим верным партнером, лучше, чем кто-либо, возвращавшим мне мяч. А если нужно упомянуть сад, то это несомненно сад моего отца, в котором он предавался размышлениям и футболу с утра и до вечера.

– Кубала, Кройф, Альдо Платини, а еще? Игрок, тренер или садовник?

– Это Антуан Реден, Мишель Идальго, Нестор Комбен, Альбер Баттё. Татан был моим первым профессиональным тренером: в каком-то роде он научил меня тому, что такое командные ценности и необходимость борьбы. Мишель научил меня прекрасному уравнению: «хорошая игра + сообразительность = победа». Нестор – расстановке, умению принимать решение и забивать гол. Что касается господина Баттё, его послужной список, слава богу, не ограничивается тем, что он сделал для такого лентяя, каким я был. В качестве вице-президента, делегированного от футбольного клуба «Нанси», он вмешался, когда меня собирались выставить за дверь клубной школы за неуспеваемость…

– Он сам покинул школу в двенадцать лет, чтобы пасти коров, и тем не менее стал мыслителем, ведущим, писателем, не имеющим себе равных футбольным тренером; он полагал, что по сути жизненная школа иногда не что иное, как форма республиканской школы. Он сам себя создал, если говорить проще, и это должно вам нравиться.

– Я не утверждаю, что хотел бы пасти коров в компании Альбера Баттё, даже если полагаю, что ему было что рассказать о французском языке и об игре в футбол. И я надеюсь, что он был бы счастлив услышать мое мнение на эту тему немного позднее. У таких самоучек, как мы, были прекрасные стада и много прекрасных дней впереди. Но обстоятельства и время воспрепятствовали этому.

– Чуть раньше вы говорили о Пеле, разговора о котором, вероятно, невозможно избежать, даже если он не совершал бросок в сорок метров, перевернувший всю игру на стадионе «Сен-Симфорьен» в Меце, на глазах у восьмилетнего мальчика.

– Я уже рассказывал вам о мундиале 1970 г. и о Пеле моих пятнадцати лет. И о его ударе головой, «взятом» Гордоном Бэнксом на величественном стадионе «Халиско» в Гвадалахаре. Тогда мне совершенно не нужно было рисовать проекцию, чтобы почувствовать подлинную гениальность Пеле. Но его самое незабываемое достижение другое, без сомнения, вообще самое великое, какое я вообще когда-либо видел. Этот потрясающий удар по высокой траектории в сторону ворот Мазуркевича, уругвайского вратаря, в полуфинале Бразилия – Уругвай. Подобно Кубале и Кройфу, он даже не взглянул и не проконтролировал мяч. В этом уже таилась бездна футбольной магии. Но что сказать об обманном движении даже без касания мяча? Что сказать о футболе, где нет ни мяча, ни ноги? Это была игра в невесомости. Пеле перемещался будто в космическом пространстве.

– Составляя список ваших вдохновителей и кумиров, нужно также учитывать, в какой степени они относятся ко временам детства и юности, и в этом нет ничего удивительного. Более удивительным является ощущение, что даже если этот путь принесет вам тысячу наград, разочарований, поводов для восторга и трансформации, в сущности он вас никогда не изменит.

– Я не нахожу какого-то особенного момента в своей карьере, из тех, что называют ключевыми, только те дни, когда этой самой карьеры как раз даже не было в проекте. То есть дни, когда я разбивал окно соседке или возвращался домой с порванными штанами, или приносил дневник с плохими оценками. То есть единственным ключевым моментом является мое детство. В крайнем случае, приговор, вынесенный спирометром клуба «Мец», который показал «большое сердце». После этого траектория моего полета являет собой нечто вроде медленного и красивого развития, очень плавного, проходящего под знаком привыкания, а не разрыва. Я буду приспосабливаться к ситуациям, а они будут податливыми ко мне.

– Можно ли, следуя этой логике, предположить, что ваша эволюция, лишенная перелома или ключевого момента, также не знала ни эйфории, ни особенных сожалений? Я в свою очередь задаюсь вопросом: хорошо ли вы помните, что были игроком по имени Мишель Платини?

– Так говорить можно и одновременно нельзя. Давайте условимся. Я был, что называется, охотником за победой. Я жаждал победы, и как пламенно! Я не каменный истукан. И не изображаю пресыщение. Напротив того. Но я, например, говорю, что хотел выиграть кубок Франции в 1978 г. с «Нанси» не меньше, чем Евро-84 с французской сборной. И подтверждаю, что ни о чем не жалею в своей карьере. Принимать спорт, принимать футбол – это изначально уметь проигрывать. Не превращая это в трагедию. С достоинством.

– Даже в Севилье.

– Особенно в Севилье. Севилья – самое главное воспоминание за время моей игровой карьеры. В этом матче была прожита целая жизнь, я уже говорил.

– И никакого вынужденного перехода, чтобы опровергнуть своего рода наивность, свойственную французам, и отправиться навстречу прекрасному будущему, например, в футболе, как и в других видах спорта.

– Вы сказали это. Севилья – это ступенька к победе. В Севилье я плакал. И по всем причинам, которые только можно выдумать, я говорю: «Спасибо, Севилья!»

– Потому что все моменты в равной степени дороги, я же вас не спрашиваю, не хотели ли вы сотрудничать с той или другой командой или сблизиться с тем или иным игроком. Думаю, что все команды и всех игроков вы любили равным образом.

– Действительно, я любил все мои команды, когда работал с ними. Эта работа соответствовала этапам моего жизненного пути и карьерного роста. Я испытывал к ним не просто телячью нежность, даже если иногда именно это чувство возникает по отношению к кому-то, с кем вместе занимаешься таким замечательным делом. И с кем вместе забиваешь голы и ставишь цели. Не во всех командах все игроки обожают друг друга. Они могут ловить друг друга на ошибках, ревновать, иногда даже ненавидеть. Нужно было научиться терпеть. Мириться с характером других. Команда – это коллектив, который не выбирает своих членов и тем не менее должен действовать сообща. Нет такой команды, которая бы не заключила внутри себя своего рода социальный контракт. И часто именно его соблюдение определяет ценность команды. Нет команды, в которой было бы легко наладить жизнь.

– Но, возможно, есть команды, где легко установить согласие.

– Это слово нельзя применить ко всей команде, только к отдельным ее членам. Я действовал в согласии со многими игроками, и все они были очень разными. Эти отличия меня вдохновляли. А поиск взаимного дополнения чрезвычайно увлекал. В целом для успеха любого предприятия взаимодополняемость нужнее согласия.

– Давайте продолжим говорить об игроках, а точнее, о великих игроках, чтобы посмотреть, как вписывается в историю тот, кто сегодня иногда сравнивает себя с собой вчерашним.

– Я не думаю, чтобы игрок испытывал потребность проверять свой уровень, сопоставляя себя с другим игроком. Или составлять список критериев, которые позволят ему одолеть или уступить конкуренту. Этим занимаются другие: наблюдатели, тренеры, болельщики. Ему есть чем заняться, да и в сущности, он предпочитает не знать этого. В конечном счете, что ощущает игрок, так это харизму, которую излучает он сам или его игра. Вот это он чувствует, осознает очень точно. И я склонен утверждать, что хороший игрок, прежде всего, харизматичен.

– Это уже кое-что.

– Не нужно сравнивать ни жанры, ни эпохи. Не нужно сравнивать Эдит Пиаф и Битлз. В лучшем случае я могу вам сказать, что Раймон Копа был лучшим французским игроком 1950 – 1960-х гг., Анри Мишель, возможно, – 1970-х гг, я – 1980-х, Зинедин Зидан – 2000-х. У каждого поколения свой «лучший игрок всех времен».

– Спорт, однако, является чуть ли не единственным видом деятельности или всеобъемлющей формой выражения, основанной на объективных принципах, которые в силу этого могут быть объектом сравнения. В этом отношении спорт – это самый «настоящий» из всех видов деятельности.

– Футбол меньше, чем другие виды спорта, сводится к своей объективности. И нам несомненно представится возможность увидеть, что он не такой уж «настоящий», как мы себе воображаем. Единственное, что можно сказать в ответ на ваш вопрос, это то, что спорт более настоящий, чем пение, поскольку матч невозможно начать сначала.

– Я согласен с вашими словами о времени, в котором длится бесконечно возобновляемая песня, и времени, в котором разворачивается бесконечно мимолетный спорт, но в меньшей степени соглашусь с рассуждениями о невозможных спортивных сравнениях. Это не просто мания журналиста, это призыв, исходящий от самого спорта, его сущности, главным образом объективной. Спорт не просто вызывает на сравнение, он сам каждый миг является сравнением.

– С ограничением, установленным дистанцией между эпохами или ресурсами в индивидуальных видах спорта. И внешних факторов – в коллективных. Так можно кратко описать бесконечно сложный вопрос.

– Как бы ни был сложен вопрос и осторожен ответ, на который он напрашивается, вы никогда не отказывались покориться этому. Я подумал, в частности, об опросе, проведенном в 2000 г. «Франс футбол» среди основных французских игроков первой величины последних пятидесяти лет, по результатам которого вас определенно выдвинули как лучшего французского игрока в истории, отодвинув на вторые места Зинедина Зидана и Раймона Копа, вплоть до состава сборной Франции-1998.

– Помню гол Зинедина за «Реал Мадрид», забитый в финале Лиги чемпионов-2002, и его игру на чемпионате в 2006 г., которые, возможно, заставили бы жюри пересмотреть свое решение шесть лет спустя.

– Для многих, к сожалению, удар Зидана в грудь Матерацци окрасил весь его великолепный чемпионат в черные тона и без особенных проблем утвердил вас на этой позиции, особенно в том, что касается контроля происходящего.

– Предоставлю вас вашим рейтингам и предположениям, чтобы с еще большим основанием заметить, что мы с Зизу в сущности совершенно разные игроки. Моя карьера во Франции и особенно во французской сборной развивалась под знаком вопроса о моем настоящем месте с точки зрения общей выгоды: на позиции 9-го номера? 9-го с половиной? 10-го? Должен ли я забивать, отдавать другому, организовывать игру? Волей-неволей я согласился перемещаться на разные позиции. Я играл везде понемногу, свободный, как может быть свободным такой игрок, как Уэйн Руни, например. Не думаю, что Зизу располагал всем футбольным полем. Он в большей степени был игроком с ограниченной свободой действий, очень часто играл на фланге. Учитывая его авторитет, я не нахожу возможным осуждать его, как это иногда делали, потому что я никогда не был членом его команды. Но важно не то, что он отдавал команды в раздевалке, а то, что он контролировал игру на поле. И, что первостепенно, продемонстрировал истинную силу воодушевления. Это был не «боец», каким по-своему мог быть и я, а скорее эстет. В конце концов, если вам нужно сравнение, игра Зидана была в большей степени «жирессистской», чем «платинианской».

– Во всяком случае, в одном он был «платинианцем» в той же мере, что и «жирессистом»: никто из вас не был атлетом-качком.

– Мы не были атлетами, нам пришлось ими стать. Это, впрочем, отличает нас от преобладающего большинства великих игроков, выделившихся в последние пятьдесят лет: все они способны сорваться с места с необычайной скоростью – Пеле, Кройф, Марадона, Месси или Рональду.

– Роналдо или Рональду?

– Оба. Первый, в порядке появления на футбольной арене, был исключителен. Он иногда напоминал Пеле. А второй восхищает меня умением контролировать свой рост. После Марко ван Бастена это первый выдающийся игрок очень высокого роста, который очень много перемещается по полю, несмотря на удаленную от центра позицию. Разумеется, я не забыл и о Златане Ибрагимовиче, добившемся во Франции признания, которого он не имел в других местах.

– Марадона несомненно был самым низкорослым среди великих…

– Или самым великим из низкорослых.

– А просто самым великим?

– Великолепнейшим, виртуозным, не чуждым гениальных озарений – он столько раз оказывался на моем пути, что уж мне об этом кое-что известно. Но в его игре были и «провалы», как и у всех. Пробуксовка. И темные полосы!

– Все начинается с Кройфа и Кубалы и заканчивается, как обычно, Пеле.

– Пеле – это же не имя, это бренд. Это Футбол. Это Бог. Пеле не играет, он парит между небом и землей.

– Мы вернемся к великим позднее, а сейчас оставим их на пике карьеры и посмотрим, что ждало их после ухода, вашего в первую очередь. После того, как вы перестали играть, но до того, как стали тренером сборной, был странный период, в течение которого вы занимались бизнесом, работали в СМИ и общественных организациях. У вас два самолета, «Феррари», который вы особенно стараетесь не выводить из гаража, помимо всего прочего по настоятельной просьбе ваших детей. Вы создаете потрясающий дуэт с Орнеллой Мути, с которой в декабре 1987 г. в Цюрихе вы разыгрываете распределение команд по группам чемпионата мира 1990 г. (жеребьевка игр на вылет в чемпионате мира). Кроме того, вам тридцать два года, и у вас целы все зубы. Какие у вас воспоминания об этом периоде, в течение которого прочесть вашу игру кажется гораздо сложнее?

– Что касается титула «бизнесмен», я вас тут же остановлю. Для меня особенно важно не дать поводов для его присвоения. Мне сказали: «Ты будешь Лакостом современности». И я, как идиот, в это поверил, охваченный предвкушением новой авантюры. Но я в большей степени дал событиям увлечь себя, нежели принимал в них активное участие. Однако я был для этого мелковат, это очевидно. Я просто переоценил себя.

– От тех времен у меня до сих пор сохранилось воспоминание о нашей встрече в Париже в 1987 г., в компании Жана-Пьера Куркола и Робера Парьенте, мы получаем ваше согласие на ведение еженедельной колонки с эксклюзивной хроникой. Во время той встречи вы рассказываете мне, что ваше журналистское призвание, родившееся на канале «Антенн 2», на сей раз проявит себя за счет «ТФ 1», в рамках серии встреч с великими мира сего.

– Обнаружить, что скрывают за кулисами те, кого вы именуете сильными мира сего, – вот какова была моя цель. Рональд Рейган, папа Иоанн Павел II, король Марокко, король Саудовской Аравии уже согласились. А потом канал дал задний ход.

– Честно говоря, в тот день я выразил вам свое удивление – одновременно и самому проекту, и вашему кастингу. И спросил сам себя: вы так владели своей игрой и карьерой, так не намечается ли своего рода распыление или даже нехватка второго пилота на борту?

– В кабине был только один пилот. Я не ощутил абсолютно никакого недостатка. Вот уже год, как я решил завязать. И завершение игровой карьеры не вызвало во мне ни хандры, ни тревоги. Вы не представляете, какая вера меня наполняет. И даже, возвращаясь к уже сказанному, ощущение судьбы. У меня были деньги, молодость, желание наполнить ее и особенно варианты места, где отныне мы будем жить с моей семьей.

– Но не в Турине, вы ведь отвергли предложение Джанни Аньелли остаться.

– Я также отказался от приглашения Бернара Тапи относительно «Олимпика Марселя» и от приглашения «Барселоны». Предложение «Адвоката» было иным. Оно относилось не к продолжению моей карьеры, потому что он знал, как следует относиться к моему желанию выйти из игры. Оно заключалось в том, чтобы примкнуть к Фиату, бессрочный контракт. Однако мне хотелось самостоятельно расправить крылья, понять наконец, кто я. Вернуться к самому себе, как возвращаются домой. А что дальше? Я вам уже говорил об этом. Тратить время с умом, а там будет видно. Провал? Успех? Не важно. Как говорит моя мама: «Прахом ты был, в прах и обратишься».

– Отрезок жизни по ровной местности и без направляющей идеи – вопреки всем готовым идеям, в этом угадывается важнейший период, в некотором роде школа жизни, которой у вас не было.

– Это очень и очень важный период. Необыкновенно плодотворный. Я уже не получаю регулярные выплаты. Я пользуюсь карманными деньгами. Я могу пойти пообедать в ресторан. Я познаю настоящую жизнь. Да, это возвращение к жизни.

– Но при малейшей возможности известность выдает вас. Во время путешествия в Кувейт для защиты цветов вашей марки одежды «10 Платини», эмир просит вас защитить и другие цвета, цвета его национальной сборной в дружеском матче против Советского Союза.

– Мне было тридцать три или тридцать четыре года. Я еще был способен на многое. Не спрашивайте, как арбитр смог это устроить или не пришлось ли нарушить какое-нибудь международное правило. В раздевалке мои новые партнеры называли меня «Капитан Мишель». Я надел форму Кувейта. И вышел на командное построение. Вытянувшись по стойке смирно, я прослушал гимны. Я сыграл первый период, а потом покинул поле. У меня уже был более или менее похожий опыт. Отправившись по делам в Иорданию, я сыграл один тайм в команде А, а другой – в команде В в рамках отборочного матча.

– Это вы называете возвращением к жизни.

– Это то, что я называю повсеместным распространением футбола.

– В тот момент вы прощались с ним?

– О каком прощании может идти речь! Я не переставал жить футболом! И прожил еще семнадцать лет, не выпуская мяч, под эгидой «Варьете Клуб де Франс». Это было как нельзя более серьезным делом, и самым что ни на есть приятным, вызывающим все эмоции, испытанные мною до тех пор. Прекрасные воскресенья, проведенные за передачей пасов и забиванием голов. И бесконечное ожидание следующего воскресенья. Так я вновь вступил в игру на жизненном поприще, не покидая футбольного.

* * *

– Итак, следующая профессия: тренер сборной, осень 1988 г. На тот момент не очень понятно, что это – сердечная склонность, потребность в деньгах, чувство долга.

– Прежде всего изначально – игра случая. И вина лифта.

– Вина лифта…

– Лифта в одном отеле в Будапеште. В этом лифте ехал мужчина. Очень крупный. С густыми усами. Крупной головой. Который обратился ко мне с легким заиканием: «Ты должен стать тренером сборной». И добавил, уже без заикания: «У тебя десять секунд на ответ».

– Вы случайно оказались в одном лифте с заикающимся, усатым и весьма деликатным Клодом Безом.

– Клод Без собственной персоной, президент «Жиронден де Бордо».

– А также на тот момент менеджер и «заботливая мамаша» сборной Франции.

– А главное, человек, имеющий большой вес в футбольном мире Франции. И я имею в виду не только 110 кг его собственного веса, несомненно, памятных для лифта в Будапеште.

– О том, что было дальше, нетрудно догадаться: лифт доставил вас на должность тренера сборной.

– Мишель Анри вел дела, но его пора прошла. Возникли разногласия с Эриком Кантона. Затем Франция сыграла вничью с Кипром, провалив отборочные на чемпионат 1990 г. Я выслушал и тех и других и через месяц заступил на место Анри. Отвечая на ваш вопрос: сначала это была игра случая, затем – чувство долга.

– Сначала вам удалось ускользнуть от школы, затем – избежать учебного центра для игроков, а теперь еще и центра по подготовке тренеров, каковым является DTN. В сущности, мне кажется, вы весьма предрасположены к «свободному» стилю преподавания. Для чего тогда нужна школа, на ваш взгляд?

– Разве не для того, чтобы играть в футбол на перемене между двумя уроками или парами?

– Это вопрос или ответ?

– Отчасти и то и другое. Я вспоминаю школу времен своего детства как место, где учатся писать, читать, считать, но одновременно и как место социальной и жизненной адаптации, приучение к своего рода дисциплине во всем. Я бы не учился так плохо, если бы приходилось делать уроки в школе, а не дома. Так получилось, в школе я был хорошим учеником, а дома – плохим.

– Вы сказали, школа времен вашего детства, а школа, в которую ходили ваши дети и внуки?

– Судя по тому, с чем я столкнулся и продолжаю сталкиваться, школа превратилась в место, созданное для преподавателей в не меньшей степени, чем для учеников. Вроде того, что газеты пишутся как для читателей, так же и для самих журналистов. Или некоторые команды приносят выгоду игрокам в той же мере – если не в большей, – что и клубам.

– А отбор совершается ради кого? Только не говорите, что ради тренера.

– Хотя некоторые вполне способны усмотреть в этом свою выгоду или причину для существования. Но такие примеры редки, работа со сборной – неблагодарное дело, даже если у меня было не так.

– Случайная и подневольная по определению, позиция тренера сборной, должно быть, не совсем в вашем вкусе. Но все же, быть тренером сборной – это лучше или хуже, чем быть просто тренером?

– Это роли одного плана, и проблемы те же. И я слишком хорошо познал власть, которой обладает игрок, чтобы мне понравилось оказаться в зависимом положении.

– Составление списка игроков, вызываемых в сборную, профессиональная подготовка, управление игрой (coaching), медийное сопровождение: нет ни одного этапа, способного компенсировать предыдущий?

– С точки зрения интереса все эти этапы для меня равнозначны или почти равнозначны. В конечном счете все это было мало интересным, настолько ситуация выходила из-под контроля и не давала двигаться дальше, даже в той искренности, с которой я должен был описывать широкой публике свои чувства. Из всех моих ипостасей роль тренера сборной была наименее увлекательной. А что, моя манера исполнения этой роли производила иное впечатление? Парадоксальным образом за время моей игровой карьеры меня иногда превозносили за действия, совершенно незначительные в моих собственных глазах, тогда как из моего послужного списка в качестве тренера сборной не удалось извлечь ничего значимого. Хотя, принимая в расчет статистику и общий контекст, это был далеко не провал. Если не учитывать, что всегда существует возможность стать чемпионом мира или Европы.

– Ну а кроме того, что отбор не представлял для вас большого интереса, что еще вы можете сказать о себе как о тренере сборной?

– Во-первых, я не был равнодушным тренером. Я был мотивированным, но разочаровавшимся. Кроме того, я был скорее «реалистичным», нежели «идеалистичным» тренером. Более близким к Трапаттони, нежели к Идальго, учитывая, что под конец я питал глубочайшее уважение к обоим.

– Как в кино, только конец очень грустный: тягостное для «Синих» окончание чемпионата Европы в Швеции, а через несколько дней драматичный уход тренера, затерявшийся в шумихе, поднявшейся 2 июля 1992 г. из-за назначения местом проведения кубка мира 1998 г. Франции. И даже весьма умело затерявшийся…

– Это не должно было стать ни «драматичным», ни «умело затерявшимся». В феврале 1992 г. я предупредил Жана Фурне-Файяра о своем уходе. И до последнего момента он воображал, что может заставить меня передумать. Он все медлил и медлил. Если бы он только захотел, он мог в любой момент сделать эту информацию достоянием гласности.

– Чего же такого вы добивались, чего не добивался Фурне-Файяр?

– Не столько Фурне-Файяр, сколько ПФЛ. В интересах сборной Франции я выступал за сокращение 1-го дивизиона с 20 до 18 клубов. В сокращении было отказано. Очень хорошо. Я сделал из этого выводы. И тут же отказался от идеи дальше возглавлять «Синих».

– Могущество игрока по имени Платини помимо всего прочего заключалось в панорамном и как бы «перспективном» видении разворачивающейся игры. Не этот ли дар судьбы в феврале 1992 г. заставляет вас взяться за иную задачу, в большей степени подходящую вам и соответствующую духу времени, нежели отбор игроков: проводить чемпионат мира 1998 г., на организацию которого Франция претендует с 1988 г.?

– Если несколько утрировать, я случайно возглавил отборочный комитет и покинул его тоже благодаря случайности. Никогда, вот уж никогда в жизни, я не думал в феврале 1992 г. о бильярдной партии «с тремя полосами», на которую вы намекаете. Хотя Франция и была фаворитом, она была далека от того, чтобы действительно получить разрешение на проведение мундиаля 1998 г. У меня не было организаторской страсти. Необыкновенно удачно проведенная 200-летняя годовщина Революции в 1989 г. оставила меня совершенно равнодушным. У меня просто оставались очень хорошие впечатления от зимних Олимпийских игр в Альбервиле, на которых я нес Олимпийский огонь по просьбе Жана-Клода Килли. Не нужно думать, будто это я изобретатель тандема «руководитель/спортсмен» на мундиаль-98, таков был тандем Барнье/Килли на Играх в Альбервиле в 1992 г. Но об этом тандеме подумали наверху. Даже на самом верху.

– Итак, пришло время сопредседателя на мундиале-98.

– А могло бы прийти время тренера «Реал Мадрида», поскольку я только что получил предложение. Но все склоняли меня к выбору в пользу сопредседателя: семейная республика, дружеская республика, французская республика (90 %, согласно опросу газеты «Гол») и, наконец, просто республика, так как путевкой на мундиаль я обязан лично президенту, тогда это был Франсуа Миттеран.