Текст книги "Мишель Платини. Голый футбол"

Глава V. Всемирная популярность. Простой, невероятный, терпимый, солнечный

– Вот мы и добрались до повсеместности футбола. Это своего рода земля обетованная, Америка!

– Это, вероятно, самая характерная особенность футбола. Но сначала нужно оговорить, что на самом деле означает повсеместность футбола. Разумеется, престиж и всемирная известность. Но она окажется неполной, если не будет предполагать глубинного приобщения к общему благу и поступкам. И, во всяком случае, к одному и тому же набору правил. Для меня повсеместность носит как качественный, так и количественный характер.

– В 1983 г., за год до победы на Олимпиаде в Лос-Анджелесе, я сопровождал олимпийскую сборную по случаю первого значительного набега французской команды на Китай, и в отеле единственное слово, которым приветствовал меня коридорный, было ваше имя. Как вам кажется, это имя было известно во всем мире, или же оно скорее олицетворяло собой эту самую повсеместность, на которую претендует футбол?

– Мое имя уже было у всех на устах, как могло быть и имя Марадоны. В дальнейшем оно станет еще более известным – как и Диего! Если всемирная известность является болезнью, можно сказать, что имя было поражено «всемирной лихорадкой». Но, разумеется, она не имеет ничего общего с тем ажиотажем, который вызывает сегодня любой хороший игрок, показавший краешек своего «Ролекса» на стадионе «Пролетарий» в Пекине или где-либо еще. А по поводу вашего коридорного, думаю, он не знал ни слова ни по-английски, ни по-французски и, предполагая, что вы не знаете китайский, не придумал ничего другого, чтобы выразить свою симпатию. Точно так же он мог бы произнести имя Франсуа Миттерана, бывшего в то время президентом, однако это произвело бы на вас другое впечатление, впрочем, как и на него. Задним числом мне трудно сказать, хорошо ли, что имена футболистов пользуются большей известностью, нежели имена президентов, глав правительства или лауреатов Нобелевской премии по медицине. Мировая известность такого масштаба одновременно радует и вызывает смущение.

– В другой раз, в Италии зимой 1986 г., я сопровождал менее многочисленную команду, поскольку она состояла только из Мишеля Платини и Гаэтано Ширеа, в поездке в один из этих бесконечных клубов болельщиков «Юве», рассеянных по Пьемонту и Ломбардии. Тогда один из болельщиков с гордостью сообщил вам, что они с женой решили назвать своего новорожденного сына Мишелем.

– Не тот ли это вечер, когда на обратном пути мы дважды пропели Марсельезу бедному Гаэтано?

– Как раз тот самый, и как раз в июне следующего года с большой вероятностью намечался матч Франции против Италии в четвертьфинале Кубка мира в Мексике.

– Чтобы не потерять окончательно уважение Гаэтано, мы также спели «Братьев Италии», национальный итальянский гимн. Один раз. Но мы его спели.

– Вряд ли можно было поступить более лояльно и деликатно.

– Кто в мире не захотел бы быть другом Гаэтано и петь ему песни родной страны? Он был капитаном итальянской сборной, бывшей тогда чемпионом мира, и капитаном нашего «Юве». Где бы он ни оказался вместе со своим арсеналом приемов центральной защиты, он завоевывал все титулы. Он был образцом спортивного поведения и за свою большую карьеру ни разу не получил красной карточки. А каким он был человеком… Он как раз олицетворял собой повсеместность в моем понимании этого слова. Я бы тут же отдал ему этот титул без малейших колебаний.

– «Моего сына зовут Мишель (Микеле) в честь той радости, которую приносит ваша игра и штрафные удары, влетевшие в ворота противника» – вот примерные слова того миланского фаната, если придать им некоторую стройность.

– Несомненно, я поздравил его и с таким анализом моей игры, и со столь здравым решением. Но честно говоря, я задаюсь вопросом, не лучше ли было назвать сына, например, Антонио (Вивальди) или Леонардо (да Винчи). Конечно, я не остался равнодушным к тому, что одного бразильского игрока, тренировавшегося одно время в Болгарии, тоже звали «Мишелем Платини», и что один мексиканец, тренировавший сборную Боливии, носил фамилию «Платини-Санчес». Но все-таки я думаю, что мой друг Збигнев Бонек, давший своему коню кличку «Платини», лучше всех выразил одновременно комизм и серьезность вопроса.

– Будучи игроком, вы объездили все пять континентов? И как выглядела повсеместность игры в футбол?

– Я играл на всех стадионах по всему миру, будь то с «Нанси», «Сент-Этьеном», «Юве», сборной Франции или «Варьете Клуб де Франс». И даже на стадионах всех конфедераций, если считать футбольный теннис с Иваном Чурковичем на Таити (Океания). Разумеется, на всех этих стадионах я побывал и в качестве руководителя. Рискуя отклониться от сути вопроса, скажу все же, что всеобщность не предполагает «самобытного» аспекта, потому что по определению это однородное отображение той же реальности. Поле, регламент, мяч, двадцать два игрока, судья. Цвет кожи, трибуны, обстановка, пейзаж меняются. Но они скорее растворяются в повсеместности, нежели меняют ее.

– Как только были установлены общие для всех правила, почти ничего не происходило, если не считать нескольких попыток отколоться или удариться в экзотику, как правило – со стороны США с правилом о положении вне игры. Давайте пойдем дальше.

– История современного футбола пестрит небольшими уступками и поблажками, которые возникали и быстро проходили. Это были последние трассы департаментского значения перед строительством «окончательной автострады» повсеместности.

– Я бы не хотел следовать за США в их экспериментах только для того, чтобы нам было о чем поговорить. Когда я в свое время защищал скромные цвета «Орлов Шарльбура» (клуба из пригорода Квебека, где я служил), мне случалось ездить на матчи в штат Мэн, где проходил наш чемпионат, и наблюдать двух полевых арбитров. Каждый из них бегал по своей половине поля, одетый в бейсбольную форму, брюки для гольфа, полосатый жилет и кепку, и назначал примерно столько же пенальти, сколько было столкновений на шестнадцати метрах. Это было 21 июня 1969 г., день высадки американцев на Луне.

– Значит, они покорили вселенную быстрее, чем овладели вселенской игрой.

– С тем же успехом можно было бы сказать, что они быстрее покорили Луну, чем их в свою очередь покорил футбол. Слишком изысканное неуловимое действо среди многочисленных национальных видов спорта, для которых характерен грубый физический контакт и постоянно прерывающий игру свисток арбитра. И в которых пробиваются одновременно грубая сила старого доброго Дикого Запада и необходимость листать рекламные буклеты.

– Вот еще в тему: под предлогом необходимости перемен Жоао Авеланж к концу своего срока выразил туманное намерение разделить матч на четыре полтайма. Это стало его коньком. Не знаю, что за муха его укусила, что он вдруг решил настолько американизировать футбол, хотя он как раз был королем, чтобы не сказать, императором, этой всеобщности. Если только я не догадываюсь, какова была его цель…

– Разделить футбол на четыре полтайма и три периода, чтобы успевало проходить больше рекламы, это, несомненно, была идея, которую вы разглядели. Она провалилась. Впрочем, она скорее походила на пробный шар, которые так любил Авеланж. На самом деле последним препятствием на пути к повсеместности футбола была сумятица, возникшая в конце 1990-х – начале 2000-х гг. вокруг окончания матча после основного времени. Пенальти (в конце дополнительного времени)? Золотой гол (немедленное завершение матча)? Решающий гол (завершение матча по истечении периода, во время которого он был забит, то есть зачастую после первых добавочных пятнадцати минут)? И как тогда свести воедино различные системы? Мне кажется, недостаточно говорилось о том, насколько это серьезно. Ведь не может быть ничего важнее единой четкой системы окончания матчей после добавочного времени.

– Это был очень непростой период для ФИФА, УЕФА и футбольных клубов. Царил полный хаос, который мог нанести немало вреда, если бы все так дальше и продолжалось. Он был вреден для игроков, для игры, для самих соревнований. Я тогда был советником при президенте ФИФА. Наступил момент, когда я склонил Йозефа Блаттера к мысли о том, что необходимо обсудить ситуацию с футбольными федерациями и положить этому конец. И мы повсюду ввели пенальти.

– Я не узнал вас с самого начала в облачении сторонника Золотого гола. Вы, столь верный первоосновам футбола, отказались от этого старинного принципа, который, однако же, вот уже тридцать лет находился в самом сердце футбольного механизма и его всеобщности. Я усматривал в этом своего рода предательство, причем «предателем» оказался тот, от которого этого можно было менее всего ожидать.

– Я хорошо помню, что в те времена, когда я читал написанное вами или вступал с вами в обсуждение, между нами возникали некоторые разногласия, и это, пожалуй, самое мягкое слово. Я принял участие в этом проекте с самыми лучшими намерениями и вескими аргументами. В частности, желание «наполнить» добавочное время духом состязательности, а не сводить его к ожиданию пенальти и розыгрышу голов. Я думал: игра должна одержать верх над случаем. А какая иная процедура, иная церемония подходит лучше, чем пенальти, чтобы определить, кто больше достоин победы? Гол как финальный аккорд пока еще неясной развязки. Он казался мне самым лучшим решением. Вот как я размышлял.

– Разумеется, у вас были самые лучшие намерения, и тем не менее это означает: 1) сделать выбор окончательным именно в той части, которая считается наиболее случайной и наименее показательной, и оттеснить в сторону разумность и законность; 2) поступиться временной логикой, лежащей в основе футбола (как и регби, гандбола, баскетбола), в пользу результативной (как в теннисе, волейболе…). Неожиданно – никто не успел понять почему – счет стал определять время игры, тогда, как правило 7, неявно указывает на время как на фактор, определяющий саму игру и подсчет очков. В лучшем случае сюда закралось противоречие, в худшем – отрицание культуры, исторически охватывающей весь мир. Я добавлял к этому, что полностью отыгранное добавочное время и серия пенальти, несомненно, породили один из величайших шедевров в истории футбола: полуфинал Франция – Германия на Кубке мира в 1982 г. Наконец, я утверждал, что Золотой гол уничтожает зрелище и оставляет чувство полной фрустрации, как, например, он умудрялся лишить последнего шанса многих игроков. А я думаю, что в спорте, как и в жизни, у участников за отведенное им время должен оставаться последний шанс исправить ситуацию.

– А я добавлю, что, хотя довольно быстро дал себя увлечь вашим доказательствам, по-прежнему вижу в серии пенальти нечто незавершенное. Более того, аппендикс матча, то есть нечто, что происходит уже за его пределами. И утверждаю, что, если бы считался Золотой гол, Франция победила бы в Севилье… Дело не в том, что я говорил бессвязно, а в том, что вы говорили куда более связно.

– Что до меня, то я постоянно боролся против этой меры, настолько она походила на агрессию в самом сердце футбола. Как какое-нибудь решение американской федерации в те времена, когда Америка намеревалась создать свой всемирный футбол. Или покорить Луну.

– Сегодня США являются частью мировой футбольной общественности и добились в футболе бо́льших успехов, чем на Луне. 24 миллиона американцев играют в футбол. За исключением Китая (26 миллионов), у них нет конкурентов. Штаты занимают второе место в мире, и популярность футбола продолжает расти.

– Как оценивает подобную иллюстрацию всемирной популярности президент УЕФА? Велит ли он каждый день доставлять себе отчет, подобно Гарпагону с его сундуком или русскому магнату с его нефтепроводами? Кстати, каковы последние данные?

– На сегодняшний момент 209 ассоциаций входят в состав ФИФА. Ее размеры превосходят даже ООН (193 страны). По данным, полученным из этих самых ассоциаций в начале 2000-х, всего в мире в футбол играют около 270 миллионов человек, из которых 115 тысяч являются профессионалами. Но хочу вернуть вас с небес на землю: хотя всеобщность очень важна, она не может быть самоцелью.

– На огромном полотне повсеместности в общую демографическую и геополитическую картину не вписываются только два названия, наподобие США 40-х гг. и некоторых азиатских стран. Это Индия и Пакистан. В Индии из 1 миллиарда жителей в футбол играют около 20 миллионов, в Пакистане из 180 миллионов – около 1 миллиона; то есть 20 и 6 на 1000 человек соответственно, и это существенно меньший процент, чем в крупных региональных зонах (84 % в КОНКАКАФ, 67 % в Европе и Южной Америке, 44 % в Океании, 30 % в Азии и 29 % в Африке). Хочется спросить почему.

– Я не социолог и не этнолог, но мне кажется, что помимо вопросов футбольной инфраструктуры, которые отходят на второй план в связи с основными потребностями (питаться, ходить в школу), существует бо́льшая предрасположенность к умственному спорту в целом (например, шахматам), чем в частности к контактным видам спорта. Я не думаю, что склонность индийцев к духовному созерцанию, носящему к тому же ярко выраженный «пацифистский» характер, нуждалась в самовыражении через игры, которые всегда основывались на силовом противодействии, пусть и загнанном в рамки правил. Даже если нам странно наблюдать, в какой раж могут войти индусы или пакистанцы из-за крикетного или хоккейного матча.

– Имеет ли значение понятие плотности? Например, Габриэль Ано расценивает ее как основной критерий конкурентоспособности страны.

– Когда она опирается на большие величины, а не на совсем маленькие числа, то, мне кажется, да. Посмотрите, сколько человек играет в футбол в Германии (80 на 1000 жителей) или в Голландии (75). Широкое основание пирамиды – единственное условие для формирования элиты на ее верхушке? Я в этом не уверен. Во всяком случае, рассуждения Габриэля Ано потонули в волне «деперсонализации», накрывающей футбольный мир в последние двадцать лет, особенно после введения поправки Босмана. Разумеется, я преувеличиваю и даже иду на провокацию, но все же задаюсь вопросом, не стал ли ВВП основным критерием конкурентоспособности страны…

– Горизонтальный вектор повсеместности футбола впечатляет, но что сказать о ее вертикальной составляющей – пол, возрастные категории, социальные слои. Футбол настолько глубоко укоренился в нашем обществе, что скоро мы, приложив некоторые усилия, сможем качать нефть вдобавок к телевизионным правам.

– Изначально футбол был привилегией мужчин, но постепенно в него начало играть все больше женщин (20 млн играющих), а буржуазию потеснил рабочий класс. Путь, ведущий из элитных районов в пригороды и трущобы, – традиционный путь его развития; по нему следуют и многие другие виды спорта. Но путь, который мне представляется действительно важным изучить на сегодняшний момент, – это тот, по которому футбол приходит от взрослых к детям. Как и в каком виде футбол впервые проникает в эти белокурые головки? Какое у них складывается о нем представление? Какое значение они ему придают? Это второй аспект всеобщности в моем понимании. И я подозреваю, что он дает менее радужную картину, чем первый.

– Что касается вертикального вектора популярности, не могу не зачитать вам отрывок из одной из самых прекрасных, самых сильных книг о футболе, которая называется «Легенда о футболе» и принадлежит перу швейцарского писателя и эссеиста Жоржа Альдаса: «Сколько раз, – пишет он, – при виде нахлынувшей толпы зрителей, как будто прорвавшей невидимую плотину, я спрашивал себя про каждого из них: чем он занимается? Откуда он? В этой толпе рабочий, ремесленник, преподаватель, киноработник и бродяга, судья и проститутка, железнодорожник, полицейский, лифтер, государственный секретарь, булочник и охранник, служащий банка и пенсионер. Можно продолжать до бесконечности (…) Короче говоря, представители всех профессий, всех социальных классов, всех характеров, включая детей».

– Он мог бы добавить в этот список русского магната или нефтяного короля. Пожарника и врача. Уборщика или кассиршу. Но как же прав Жорж Альдас, говоря: «Включая детей».

– Повсеместное распространение футбола, как в горизонтальном направлении, так и в вертикальном, сначала последовало естественным и спонтанным путем английских путешественников XIX – начала XX в., пока с 1904 г. не встал на путь администрирования и упорядоченности, направляемый ФИФА. Во многих сферах человеческой деятельности, обычная смена курса, от первого природного лепета к приобретению институционного языка.

– А каким образом английские путешественники «невольно» способствовали распространению футбола?

– Так же, как и на территории Англии, где буржуазия, возможно, рассчитывала не подпустить к футболу другие социальные слои – или по крайней мере, как кажется, не собиралась делить его с ними, – англичане в других странах играли в него сами с собой, это была их заповедная территория, развлечение, доступное избранным счастливцам; они были далеки от прозелитизма и не выказывали ни малейшего намерения сделать его всемирным достоянием. Если Англия и имела в виду повсеместность футбола, то только на своей территории.

– Значит, не Англия подарила футбол миру.

– Она произвела его на свет, что не совсем то же самое, хотя и весьма достойно уважения и даже восхищения. Но она поделилась им или распространила его не намеренно. Англия не из тех, кто охотно делится. Футболу пришлось самому набрать силы и обрести свободу, достаточные для того, чтобы найти отклик у «местного» населения и вырваться из-под ее контроля.

– Англия восприняла это как оскорбление? И это оскорбление повлекло за собой отказ, и даже не один? Но факты налицо: она отказалась принять участие в организации трех мероприятий, наиболее значимых для повсеместного распространения футбола: ФИФА в 1904 г., Кубок мира в 1930 г., Кубок Европы для сильнейших клубов в 1955 г.

– Злобные пионеры крупных институций и соревнований: они украли у Англии ее игру. Так пусть обходятся без нее! Разумеется, как обычно, Англия, совершенно не заботясь о том, что скажут другие, в конце концов пришла с повинной, пожав по пути плоды. Но есть одна вещь, на которую другие страны не успели наложить лапу: Международный совет – последний оплот Англии, последняя английская колония. И я не уверен, что все демократии мира, вместе взятые, смогли бы его у нее отнять.

– Она отстаивает его больше во имя истории, нежели во имя повсеместности, которую тем не менее она же и породила на свет. И очень важно, чтобы футбол понимал, что является источником подобного натиска. Где скрыты важнейшие документы. Где служить службу и проводить основные ритуалы.

– Если, вопреки сложившемуся мнению, мы обязаны распространением футбола по всему миру не одной Англии, то эту заслугу нужно приписывать Жоао Авеланжу и, наверное, в еще большей степени Йозефу Блаттеру. Когда первый только вступил на пост президента ФИФА в 1974 г., второй был еще только директором по развитию. Но каким директором! А затем каким генеральным секретарем! Документ, который ему поручил составить исполнительный комитет ФИФА в 1975 г. по заказу Авеланжа, совершенен по своей форме, и он делает футбол мировым достоянием, это подорожная на тридцать лет.

– Этот документ мне известен. В нем поразительны две вещи: его стратегическая и пророческая глубина; описание методов и инструментов, которые должны послужить реализации этой программы. Я особенно люблю, чтобы слова подтверждались действиями, и могу добавить: по крайней мере в этом вопросе Авеланж и Блаттер говорили о том, что собираются делать, и делали то, о чем говорили. А это не так часто встречается.

– Распространение футбола во всем мире; увеличение конкурентоспособности в тех странах, которые мы можем позволить себе назвать третьим и даже четвертым миром, за счет осуществления программ, составленных специально с оглядкой на индивидуальную ситуацию той или иной конфедерации, национальной федерации и т. д.; финансирование этих программ за счет переформатированного чемпионата мира и целой системы новых соревнований, организованных для юниоров и женщин, – все это огоньки новых маяков футбольного мира. Никто еще не брался лучше за распространение футбольной лихорадки по всему миру. И тем не менее, несмотря на постоянный рост его популярности в Азии, Северной Америке и Африке, хотя футбол распространился по всему миру, конкурентоспособность еще не достигла соответствующего уровня в масштабе всей планеты.

– В начале XXI века был момент, когда можно было бы ожидать выделения этого… по меньшей мере подтверждения. Но на трех последних Кубках мира наблюдалось возвращение к прежней тенденции. Ни одна «небольшая» страна или страна, представляющая «небольшую» Конфедерацию, не вышла в полуфинал, как и раньше. С другой стороны, страны-импортеры (Италия, Испания) оттеснили на задний план группу стран-экспортеров. Наконец уровень Бразилии по-прежнему вызывает недоумение. Но историческое суждение несомненно должно опираться на большее количество соревнований и более длительную эволюцию отношений между клубами и отборочными, чтобы вынести справедливый вердикт. Спросите меня об этом через двадцать лет…

– Если некоторый вид деятельности пользуется мировой популярностью, это не значит, что он одинаковым образом популярен в различных обществах и что к нему не приложимы другие параметры, более прозаические: одним из них является история, вторым – социология, третьим – экономика и т. д.

– Можно с уверенностью сказать, что повсеместность футбола никогда не будет означать равенство ситуаций и еще в меньшей степени равенство шансов. Именно в этом смысле я расцениваю повсеместность как констатацию факта.

– Существует мера мировой популярности футбола, а кроме того, ее причины, которые мы можем подытожить следующим образом: его простота (единственное путаное правило: положение вне игры), его невероятность (это скорее неуловимая, а значит, импровизированная игра, нежели продуманная и четко организованная), его толерантность (ловкость важнее силы, игрок любой конституции может проявить себя на любой позиции) и его символичность (движение солнца). Что касается его простоты, мировой резонанс офсайда, как мне кажется, в меньшей степени проистекает из того, что это правило является родоначальником всех правил и всех тактик, нежели из его манеры ускользать из «ловушки» вышеупомянутых правил, словно лазейка в сплошном заборе, – не знаю, понятно ли я выражаюсь.

– Я понимаю вас на сто процентов. Легко рассуждать так, когда ты сам не являешься жертвой арбитра, просвистевшего офсайд или ошибочно не просвистевшего, и, таким образом, расцениваешь его просто как способ подразнить судьбу. Как бывший игрок, я предпочитаю иную интерпретацию положения вне игры. Мне больше нравится видеть в нем родоначальника всех тактик. Но я не могу отрицать, что в некоторых своих слабостях оно черпает гигантскую силу, предстает именно как «великий побег» через лазейку, проделанную в металлической сетке.

– Так же, как и положение вне игры, невероятность футбола способствует росту его всемирной популярности.

– Дело в том, что она пробуждает или демонстрирует три основных характеристики: скорее мгновенную и импровизированную быстроту ума для преодоления непростых игровых ситуаций, нежели попытку отыграть выученный сценарий, подвижность, практически непрерывное движение, весьма приятное для глаза; невозможность заранее дать ответ.

– Футбол – это фильм, конец которого не известен.

– Не стоит далеко ходить, чтобы обнаружить причину его успеха. Мне кажется, что это в какой-то степени то же, что говорит Жорж Альдас в начале нашей книги («Старт любого матча, открывающего окно в неизвестность, есть заря нового мира»). Положение «вне игры» – это способ убежать от судьбы, но только один раз, потому что за матч не может быть тридцать шесть свистков по поводу «вне игры». Тогда как сам матч – своего рода потенциальный, практически перманентный прорыв.

– Я бы делал ставку скорее на третье свойство, толерантность, которая царит над остальными, потому что благодаря запрету на игру руками и необходимости контролировать мяч любыми другими частями тела, и в частности, ногой, футболист заменяет силу ловкостью, толерантность и «уравнивает», казалось бы, забытые возможности и шансы. «Хотелось бы знать, что вы находите такого в футбольном матче?» – такие слова вкладывает Жорж Альдас в уста воображаемого собеседника. И описывает это чувство свободы, упоения, которое приносит игра, и даже ощущение невесомости, охватывающее как игрока, так и зрителя футбольного матча.

– Прежде всего это невесомость мяча, создающая это ощущение и способность в конце концов передать его и игроку. Свобода? Упоение? Думаю, я никогда не знал подобных ощущений, когда сам был игроком, даже если я само собой стремился только к одному: обрести свободу вопреки той или иной помехе. Но я не думаю, что это та свобода, о которой говорите вы. Я хотел победить вратаря, и точка. Я играл не для того, чтобы ощутить какое бы там ни было упоение. Я был настроен предельно реалистично. Зато аргумент, что ловкость важнее силы, имеет первостепенное значение в том, что вы только что изложили.

– Даже если эти слова оставляют вас холодным, как декабрьское утро в лесу Томбелен, Жорж Альдас замечательно описывает это анархистское состояние, передающееся трибунам. Но у него оно остается констатацией факта, тогда как другой великий писатель, Жан Жироду, объясняет нам его причины. «Все великие игры, в которые играл человек, – это игры с мячом, – говорит Жироду, – ведь в нашей жизни мяч – это то, что в наибольшей степени ускользает от ее законов. Он полезнее всего остального. Он обладает на земле экстерриториальностью того, что временно приручено. Своим повсеместным распространением футбол обязан тому, что смог передать мячу максимум своего воздействия. (…) Помимо собственного принципа, который заключается в отскакивании, в независимости, мяч получает от команды заряд одиннадцати умов с их хитростью и воображением; если в игре были запрещены руки, то это потому, что с их вмешательством в игру мяч перестал бы быть мячом, а игрок – игроком. Руки – это трюки; они были даны только двум существам, склонным к обману, – человеку и обезьяне. Мяч не признает трюкачества, только влияние звезд». Что вы скажете на это, чемпион ножного мяча?

– Скажу, что не смогу воспроизвести эту цитату слово в слово в своих последующих речах, но что в ней, несомненно, через «воздействие» мяча содержится объяснение игры, одновременно непредсказуемой и спустившейся к нам с небес.

– Спустившейся с небес или явившейся с солнца, всеобщего и в полном смысле слова благодетельного светила, не суть.

– Пусть будет солнце. Пусть проникнет через все окна и трибуны стадиона, подобно тому как оно появилось на логотипе мундиаля-98. О каких бы странах и эпохах ни шла речь, спорим, можно провести аналогию между ходом солнца и полетом мяча. Если только не наоборот.

– В завершение попыток объяснить необъяснимую повсеместность, давайте добавим, что еще одно отличительное свойство футбола заключается в его намерении делать два дела одновременно, в отличие от его спутников, которые способны только на одно: смотреть перед собой и направлять предмет, который практически не контролируешь или контролируешь самую малость и который нельзя взять в руки; в то время как другие виды спорта так или иначе соединяют эти два действия – взгляд и контроль, или наблюдение и владение предметом. Только футбол их разделяет, и в его попытке их соединить заключаются его ни с чем не сравнимые сложность и ценность.

– Откуда, несомненно, и взялось выражение «играть с высоко поднятой головой» и, кто умеет, с закрытыми глазами. Это возвращает меня в мои детские годы в клубе «Нанси». К фотографированию взглядом пейзажа перед тем, как закрыть глаза и представить его себе.

– Какие обязанности и требования, вытекающие из столь ослепительной – хотя и «относительной», выражаясь вашими словами, – мировой славы, нужно выполнять?

– На первое место я поместил бы необходимость сохранять бдительность в отношении двух основных угроз: «злоупотребление» его славой, превращение футбола-игры в то, что я называю футболом-ставкой. Затем следует техническое требование: закрепление правил игры во времени и пространстве, сохранение их непрерывности, что не означает сохранения в неизменном виде. Третье требование я бы назвал «философским»: равнение всего мира на один и тот же набор ценностей.

– В завершение нашего обзора повсеместности футбола, подобно тому, как завершают круг почета, спрошу: могли бы вы сказать, что невозможно добиться всемирной славы, если только она не укоренена глубоко в: долгой истории и глубоком подсознании; не подлежащем обсуждению и реализуемом при необходимсти уставе; администрации, твердо говорящей со своими подчиненными единственно языком этого самого устава?

– Нужно ли так ставить вопрос? Думаю, да. Во всяком случае, первый риск, который нужно категорически отвергнуть, это серьезное расхождение с историей или подсознанием. Второй заключается одновременно в отсутствии и присутствии внутри институции: нехватки твердости, наличии разногласий. Сейчас мы в большей степени переживаем фазу наблюдения и обсуждения повсеместности футбола, нежели фазу его завоевания.