Текст книги "Дневник. На Поместный Собор. 1917–1918"

Несчастная моя родина! Восстание в момент, когда сильный враг угрожает обеим столицам, когда нам грозит полная остановка железнодорожного движения и, следовательно, голод, настоящий голод со всеми его ужасами. Восстание, когда по всей стране идут грабежи и убийства, когда ослабели, а частью и совсем исчезли всякие моральные, религиозные и социальные основы. Восстание, которое может повести ко всеобщей анархии, развалу, окончательному военному разгрому, закабалению России. Бедная, бедная моя Родина! Сижу я теперь в своей келлии Чудова монастыря, против места заточения и мученической кончины предстателя за Русскую землю патриарха Гермогена; и к нему обращаю свою недостойную молитву о спасении моей родины. На дворе – снежная слякоть, сыро, туманно, неприветливо. На душе – мрачно, скверно, тоскливо…

В семь часов вечера я и митрополит Вениамин, в образе послушников, без клобуков, а в шляпах, отправились навестить преосвященных, живущих в одном из Кремлевских дворцов. В Кремле замерло всякое движение народа, так как его не пропускают сюда. Тускло мерцают фонари сквозь туман, равно как и Замоскворечье еле-еле обрисовывается туманными пятнами, прорезаемыми едва заметными огнями фонарей и окон. По Кремлю торопливо иногда проходят солдаты и куда-то спешат. В некоторых местах солдатские митинги. Особенно значительное скопление солдат у Троицких ворот. Слышна перебранка с охраняющими снаружи солдатами. Нас никто не затрагивал. Посетили[174]174
  В архивном деле листы дневника с 573 об. по 581 перепутаны, некоторые из них отсутствуют. Порядок листов восстановлен по контексту.


[Закрыть] всех преосвященных, обитающих тут: архиепископа Кирилла Тамбовского, архиепископа Анастасия Кишиневского, архиепископа Вениамина Симбирского и епископа Феофана Полтавского. Все они очень были рады нашему посещению, и делились мы злободневными событиями с невнятными последствиями. Вспоминали мы такие же переживания восемь месяцев тому назад, когда при начале революции мы – архиереи, жившие в Александро-Невской Лавре, тоже посещали друг друга, взаимно поддерживали и ободряли. Теперь присутствуем при революции уже в ее логических выводах – анархии. В девять вечера мы возвращались обратно. Та же картина народного безлюдья и все большего и большего солдатского движения. Где-то тупо прозвучал выстрел ружья, – случайный или провокационный. До десяти вечера за скромным братским ужином провела время наша архиерейская коммуна, тоже делясь суждениями по поводу происходящих событий. Недоумеваем, как быть завтра с соборными заседаниями в отделах. Половина двенадцатого ночи. Опять пронесся тупой звук ружейного выстрела.

27-е и 28-е октября – пятница – суббота. На подворье Московского митрополита, в келье.

Пишу под непрерывный гул пушечных выстрелов, пулеметную трескотню и ружейные выстрелы, в келье, на митрополичьем подворье, где я нашел себе пристанище, с вечера 27-го числа. Узнал, что теперь происходит в городе. Гражданская война. Пушечная пальба, ежеминутно потрясает стены митрополичьего дома, хотя она происходит ио-видимому у Кремля. Пулеметная и ружейная пальба, тоже непрестанная, очень явственно слышна; по сведениям, она происходит у Сухаревой башни, где устроены баррикады. Никаких газет нет; полная свобода для разного рода слухов, имеющих, вероятно, очень веские основания в этой неумолчной пальбе. То проливают кровь наши «братья-товарищи», наши защитники, упражняющиеся в своих воинских доблестях здесь, в тылу, вместо того чтобы применять их там, на фронте, в борьбе с врагом!..

Пишу эти строки под звон колоколов, созывающих в храм Божий для моления о мире всего мира. И этот мирный звон то и дело заглушается ревом пушек… Хотя все происходящее по своему ужасу будет мне памятно на всю, быть может уже и недолгую жизнь, но я, по обычаю, воплощаю в письме этот ужас и безумие переживаемого момента. Начинаю по порядку.

Слухи о выступлении большевиков-анархистов, о свержении ими Временного правительства давно ходили. Керенский уже давно сделался для них одиозным; да и в глазах более или менее умеренных партий он потерял свой престиж после Корниловского дела. Во всяком случае разруха все более и более разрасталась, следствием чего, с одной стороны, [так в тексте] а с другой – и поводом к дальнейшему порабощению нашей родины служили наши поражения и приближение врага к Петрограду. Чувствовалось, что так дальше дело не может оставаться. Большевики стали вести сильную агитацию против Правительства, особенно после того, как последним был издан приказ об уходе на фронт войскам Петроградского гарнизона.

Под влиянием этой агитации был самочинно созван Военно-революционный комитет, который независимо от штаба Петроградского военного округа стал давать распоряжения войскам и даже пытался парализовать всю военную работу с требованием, чтобы ни одно распоряжение штаба не приводилось войсками в исполнение без подтверждения Комитета. Это вынудило Временное правительство стать на путь решительной борьбы с подобными явлениями, грозящими приостановить всю работу по обороне столицы и вообще. Теперь такой момент борьбы и настал. Большевики хотят захватить власть, со всеми последствиями от этого. В Петрограде, говорят, захвачены многие государственные учреждения, министры арестованы. Премьер-министром назначен будто бы анархист Ленин*, министром иностранных дел Троцкий* (еврей), министром народного просвещения Максим Горький*. Братская кровь пролилась уже на стогнах Петрограда. Теперь уже она обильно льется и на стогнах Москвы.

В пятницу 27-го, в Кремле, с утра было тихо. В Успенском соборе и вообще в храмах кремлевских нет благовеста, хотя богослужение совершается, но без богомольцев. Келейники архиерейские передают всякого рода страхи грядущие. Утешаем их, как умеем. Говорят, пропусков из Кремля нет, равно как и впусков или сопряжены они с большими затруднениями. А между тем в пять часов вечера назначен Соборный совет в помещении Митрополита. Думаю себе, – почему же не попробовать и не пойти. Помолившись, отправился один, пешком. Подхожу к Троицким воротам, единственно через которые возможен проход. Тут масса «товарищей». Ворота закрыты. После опроса некоторых впускают и выпускают. Мне тоже дали пропуск. На мой вопрос о вечернем обратном пропуске один из товарищей ответил, что препятствий «с нашей стороны» не будет. В таком уповании я и направил стопы своя через Театральную площадь, по Неглинному через Цветной бульвар на подворье. На улицах большое движение. Возле Думы* несколько митингов солдатских, с «товарищами», но и штатскими, преимущественно нерусского типа. По стенам расклеены различные воззвания: от Временного правительства, от эсеров, от Союза солдат-крестьян и т. д., с самыми разнообразными и противоречивыми заявлениями, обещаниями, угрозами. Словом, полная неразбериха.

В пять вечера началось заседание Соборного совета, на котором подготовлялись дела, подлежащие внесению в завтрашнее пленарное заседание. Среди заседания прибыл член Соборного совета князь Е. Н. Трубецкой, который ознакомил нас с тревожным состоянием в городе, а также с разного рода тревожными слухами о Петрограде. Министры Временного правительства теперь арестованы. Правительственная власть в руках большевиков. Церковь должна подумать о своей судьбе, об устроении своей жизни приспособительно к создавшемуся положению. Она должна иметь свой центр, вокруг которого должны объединяться, особенно если Собор разгоняют. Вокруг этих вопросов, навеянных сообщением князя Трубецкого шли наши рассуждения. Ввиду того, что по вопросу о патриаршестве есть еще около шестидесяти ораторов и что речи их могут затянуться на продолжительное время, постановлено предложить завтра о прекращении прений, чтобы сразу же приступить к голосованию четырех общих основных положений о патриаршестве.

В девять вечера на одной лошади, данной нам по благословению Митрополита, мы втроем – я, митрополит Платон и архиепископ Анастасий – все обитатели Кремля – отправились в Кремль. Ехали, конечно, с большими неудобствами: преосвященный Анастасий сидел у нас на коленях. Так доехали мы до Троицких ворот, через которые я был пропущен днем. Здесь мы увидали много юнкеров в конном военно-походном снаряжении. На нашу просьбу о пропуске нам ответили решительным отказом, несмотря на то, что мы указывали, что мы – обитатели Кремля. Нам предложили обратиться к начальнику Александровского военного училища. Нечего делать, – тем же способом отправились мы туда. По пути нас несколько раз останавливали какие-то воинские части и патрули, спрашивая о пропускном билете. Мы отвечали, что за ним-то и едем в Училище. Наконец подъезжаем. Тут настоящая боевая обстановка: масса юнкеров* и вообще военных при полной боевой форме, автомобили с прожекторами, броневики вооруженные, санитарные кареты, суетня, толкотня, команды и т. д. Мы остались сидеть в пролетке, а преосвященный Анастасий пошел в Училище. Насилу его туда впустили. Сначала ничего не мог добиться, пока не был узнан одним из юнкеров и полковником. Последний «по секрету» сообщил, что вскоре предстоит взятие Кремля, который находится во власти большевиков-солдат, которых там три тысячи; если только они добровольно не сдадутся, то придется брать оружием и, быть может, взрывать ворота. Поэтому мы должны поскорее уезжать куда-нибудь. Мы тотчас же повернули назад и решили было сначала поехать в Знаменский монастырь*, но затем решили возвратиться обратно на Подворье – к Митрополиту. По пути встречались нам отряды юнкеров. В половине часа одиннадцатого мы приехали обратно и разместились по келлиям. Мне выпало быть в келлии вместе с профессором Петроградской Академии А. П. Рождественским, земляком и почти однокурсником митрополита Тихона*, у которого поэтому он и имеет свое пребывание. Это – миниатюрная комната в одно оконце, в нижнем этаже. Только что мы возвратились, как послышались пулеметные и ружейные выстрелы, изредка – и пушечные. То, как оказалось, началась осада Кремля, в который мы около получаса хотели въехать.

На новом месте и в нервном состоянии я не мог уснуть и только был в забытьи около двух часов. Ночью все время раздавалась стрельба пулеметная и ружейная, изредка – пушечная.

В субботу, 28-го, утром пили чай у Владыки; стрельба становилась все сильнее и явственнее. Тем не менее мы решили отправиться на собрание Собора в Епархиальный дом, отстоящий отсюда на недалеком расстоянии, четверть часа ходьбы. Мы и отправились иетттком втроем: я, митрополит Платон и архиепископ Анастасий. Только что мы спустились вниз по переулку на Самотек, как началась сильнейшая канонада со стороны Кремля, как нам казалось, мы струсили и повернули назад, и возвратились на Подворье. Но затем решили все же отправиться, а митрополиты – Тихон и Владимир – отправились в карете.

В Епархиальном доме собрались живущие в Семинарии и в близлежащих местах; а более или менее отдаленных не было. До заседания делились впечатлениями и сообщениями о происходящем. О Кремле сообщили, что он взят юнкерами, много большевиков арестовано, но много также попряталось в арсенале, и что их оттуда выбивают. Говорили, что много жертв есть с той и другой стороны. Но, собственно, никто не мог сказать ничего определенного. Говорили, что ожидаются казаки из Киева, равно как войска с фронта. Но тут же высказывалось опасение, что они могут пристать к большевикам. Словом, было приподнятое состояние соборян, подымавшееся еще при пушечных выстрелах.

В начале заседания было оглашено заявление более тридцати членов о прекращении прений и голосовании предложенных четырех общих положений*. Большинством голосов предложение было принято, а затем и общие положения. После этого поступило предложение за подписью семидесяти девяти об избрании Патриарха в ближайшем заседании*. Предложение было сдано в Соборный совет. Все указанные предложения прошли в общем спокойно; возражения были со стороны немногих.

После заседания я пообедал тут же, в буфете для соборян, а затем отправился в Семинарию, с намерением там остаться на временное жительство, ввиду того что в Кремль нельзя было идти, так как пропуска туда нет, и пальба происходит вокруг Кремля, на Театральной площади и у Страстного монастыря*, на колокольню которого втащен пулемет, поливающий площадь. Пушечные выстрелы то и дело гремели. В Семинарию я попал как раз на епископскую трапезу, где трапезуют все обитающие здесь святители, в числе более тридцати. Трогательно было видеть эту трапезу со святителями в подрясниках, в простом обиходе. Затем я навещал в келлиях некоторых святителей и пил чай с преосвященным Анастасием у преосвященного Иннокентия Ташкентского и Анатолия Томского. Нам предлагали остаться в Семинарии, обещая найти помещение каких-либо отсутствующих преосвященных. Но мы нашли более удобным для себя отправиться на Подворье, где мы уже одну ночь переночевали, никого не стесняя. Отправились мы в четыре часа переулками. В это время шла сильнейшая пулеметная пальба, по моему предположению, возле Сухаревой башни*. Тут, как передавали, против Страстного устроены баррикады, из-за которых постоянно происходит стрельба. Во время нашего пути также раздалось несколько пушечных выстрелов. Народ пугливо высматривал из подворотен, на Самотеке скопление народа, выжидающего чего-то.

Выслушали мы всенощную в Крестовой митрополичьей церкви и приготовлялись к служению завтра в Храме Христа Спасителя, где объявлено было на Соборе о торжественном служении и о всенародном молении об умиротворении междоусобной брани. Вечеряли у Митрополита живущие постоянно у него преосвященные – митрополит Киевский Владимир и Агафангел Ярославский, и мы – беженцы. Ночью опять происходила стрельба и пушечная канонада. Занимала она с часов трех до восьми утра.

29-го. Воскресенье. С восьми утра началась опять сильная пушечная канонада. А между тем нужно было ехать в Храм Спасителя[175]175
  Далее один лист отсутствует.


[Закрыть].

[30-е октября. Понедельник.] На сегодняшнем заседании был поставлен прежде всего вопрос: сейчас ли приступить к избранию Патриарха, согласно поданному заявлению более семидесяти членов Собора и решению Соборного совета, или отложить. Начались дебаты, прения обострились. Но во всяком случае большинство решило сейчас же приступить к избранию. Затем обсуждался способ избрания. Решено наметить записками по одному кандидату из епископов и вообще клириков, а затем из указанных кандидатов избрать троих, а из этих троих по жребию избрать одного. На этом и остановились тоже после больших прений. В результате из 278, при нескольких воздержавшихся (голосовали 259) получилось следующее: Антоний архиепископ Харьковский – 101, Кирилл архиепископ Тамбовский – 27, митрополит Тихон – 23, митрополит Платон – 22, Я – 14, митрополит Владимир, архиепископ Анастасий и протопресвитер Шавельский – по 13, архиепископ Сергий – 5, архиепископ Иаков – 3 и т. д. по два голоса и одному. При этом протопресвитер Успенского собора Н. А. Любимов, несмотря на то что имеет жену, получил один, а мирянин А. Д. Самарин – 3. Названы так или иначе всех 25 кандидатов. Я и некоторые другие епископы думали отказаться от дальнейшей баллотировки. А о. Шавельский даже и заявил об этом. Но постановлено на епископском совещании никому не отказываться, а принять на себя мученический подвиг.

По приезде тем же способом домой мы застали караул у ворот и у митрополичьего подъезда, а в комнатах митрополичьих и у нас – в келлиях происходил обыск, который производили два в солдатской форме, а два в костюме рабочих и один из них семитического типа, вооруженные, в фуражках. В присутствии митрополитов они осматривали гардероб, чемоданы, письменные ящики, ища, по их словам, оружие, так как-де, по имеющимся сведениям, отсюда из подъезда раздавались выстрелы. Кроме того, они-де искали, не скрываются ли здесь где-нибудь юнкера. Они показывали ордера от революционного Комитета. Из этого мы заключили, что это – большевики. И действительно, по сведениям, наш район находится в ведении большевиков, которые, впрочем, везде берут перевес. Были они и у меня в моей крошечной келлии, но ничего не нашли, так как здесь со мною ничего нет. Мы полагаем, что это – репетиция будущей экспроприации, после того как они возьмут перевес и начнут расправу с буржуями и нами – духовными. Вот в какое время мы живем. Власти нет. Не к кому обратиться за защитою. Могут перерезать нас как овнов.

Пишу эти строки в восемь часов вечера, под аккомпанемент пушечной пальбы и неумолкаемой пулеметной и ружейной трескотни. Это – не преувеличение, а к глубокому прискорбию – неприкрашенная действительность. Если только эти выстрелы не холостые, то сколько несчастий они несут!

А что происходит теперь на фронте? Никаких газет нет*. Быть может, немец подступает к столице. Быть может, высадка сделана. Говорят, что Двинск взят. Если придется еще жить, то обо всем происходящем будем вспоминать как о страшном кошмаре.

Бедная, бедная моя уже погибшая Родина! Кто тебя воскресит?

31-е октября. Вторник. Сегодня было пленарное заседание Собора*. Намечались записками по три кандидата в Патриархи. Причем для кандидатского избрания требовалось абсолютное большинство, т. е. более половины голосов. По первому подсчету абсолютное большинство получил только архиепископ Харьковский Антоний, на пять голосов; а я на пять голосов меньше половины, т. е. 148 вместо 153. Таким образом, только архиепископ Антоний оказался избранным. И требовалась поэтому вторая баллотировка тоже записками. По этой баллотировке я оказался избранным значительным абсолютным большинством: я получил 199 вместо требовавшихся 137. Так как ни один из третьих кандидатов не получил абсолютного большинства, то потребовалась третья баллотировка. В результате избранным кандидатом оказался митрополит Московский Тихон.

Итак, я – кандидат в Патриархи. У меня мутится сознание, голова перестает работать, сердце замирает от смущения. Боже мой! Какой я Патриарх. Господи, слезно молю, да минует меня чаша сия. Я готов уйти на покой, в пустыню, куда глаза глядят. Я теперь понимаю святых отцов, отказывавшихся от епископства.

Пишу эти строки, и плачу. Нервы взвинчены до крайности. А тут доносится непрерывная пальба. Чувствую, что я всю ночь не сомкну глаз. Меня берет отчаяние, и я прямо не знаю, на что решиться. Господи, вразуми, наставь…

Среда. 1-е ноября. Спал не больше часу. Ужасающая пушечная и всякого рода стрельба, и притом непрерывная, преимущественно по направлению к Кремлю. Как-то там чувствуют себя насельники Чудова монастыря. Быть может, уже кого-нибудь нет в живых. Никакого сношения с Кремлем нет. В каком состоянии храмы и монастыри? Неужели и они подверглись разгрому. А святыни?

С трех до пяти было епископское совещание, под аккомпанемент пушечной пальбы. В числе других вопросов предметом обсуждения был и вопрос о настоящей междоусобной брани, о том, не откликнуться ли Собору на нее и как именно. Постановлено было избрать депутацию от Собора в составе епископов, пресвитеров и мирян и попытаться пойти в штабы воюющих сторон* и убедить прекратить эту ужасную борьбу. Предложено было детально обсудить это постановление в семинарии, где привитает[176]176
  Пребывает.


[Закрыть] большинство соборян. Опять обсуждался вопрос о скорейшем избрании патриарха* из трех кандидатов. Я опять был против такого форсирования, указывая на то, что нет никакой «конституции» для патриарха, и даже не определено место его жительства, область его и т. д. Все-таки большинство, правда, незначительное, было за скорое избрание. Целый день продолжалась стрельба. Вечером виднеются зарева пожаров.

Четверг. 2-е ноября. Ночь, конечно, плохо спал. Какие все-таки слабые у меня нервы! Спрашиваю своего соседа, как он спал, – отвечает, что сносно, несмотря на сильную канонаду и стрельбу.

Утром с половины десятого до одиннадцати было заседание Соборного совета в Епархиальном доме, а затем до половины третьего – пленарное заседание*, при громе пушек. Выяснилось утром, что в революционный штаб на Тверской, в дом генерал-губернатора*, пойдет депутация в составе митрополита Платона, архиепископа Димитрия Таврического, епископа Нестора, архимандрита Илариона, протоиерея Бекаревича, священника Чернявского и крестьян Юдина и Уткина. Они пойдут крестным ходом, с евангелием и крестом. Главу этой депутации митрополита Платона мы благословили добрыми пожеланиями в Совете, и часов в десять они отправились. На пленарном заседании рассматривались текущие вопросы*, а затем опять вопрос – о сроке выбора Патриарха. Прения принимали довольно страстный характер обеих противных сторон. Сторонники форсирования доказывали, что нужно поскорее, чуть ли не завтра, тут или в соборной палате, и во всяком случае не позже воскресения. Более умеренные, к числу которых и я принадлежу, доказывали, что нужно предварительно в краткий срок, в две недели, выработать положение, и потом вынимать жребий, тем более что неизвестно теперь, можно ли будет попасть в Кремль и служить в Успенском соборе, где только и должен выниматься жребий. Особенно усиленно доказывал это протопресвитер Любимов. Как раз во время споров об этом в соборную палату вошла депутация «в Ханскую орду» с иконою св. Ермогена. Она была встречена торжественным пением тропаря «Заступнице усердная». После этого почти все члены депутации, начиная с митрополита Платона, делились своими впечатлениями* и сообщениями. В общем – очень тягостное впечатление в смысле враждебности их к религии и духовенству. В штаб революционный допущен был только один митрополит Платон, а остальные сначала были в передней, и затем стояли у памятника Скобелеву* против дворца. Митрополит Платон сообщил, что с внешней стороны – со стороны чистоты в комнатах дворец представляет прямо болото. Штаб помещается в одной из отдельных внутренних комнат. По пути встретились лица, совсем с нерусскими чертами, а большей частью семитскими. Штаб представляет конгломерат всякого рода сброду и военных, и штатских, и рабочих, и мужчин, и женщин, преимущественно евреек. С митрополитом Платоном вел беседу один из начальников этого учреждения, некто Соловьев, мягкий и культурный человек. Митрополит Платон просил во имя Христа прекратить эту стрельбу, несущую с собою столько бед, горя, слез, страданий, и для усиления своего ходатайства чуть ли не опустился на колени. Если подобная попытка и была, то она объясняется истеричностью натуры митрополита Платона. Соловьев сказал, что юнкера во всем виноваты, они-де начали борьбу, они-де нарушили объявленное перемирие; вместе с тем он сказал, что так как победа большевиков – очевидная и юнкера побеждены, то он уверен, что к пяти часам вечера будет объявлен мир и что теперь спешно вырабатывается план демобилизации. Митрополит Платон просил, чтобы не употреблять каких-либо насилий к кадетам, пощадить их, так как они исполняли свой долг. Соловьев ответил, что сдача их будет почетная; но что-де между юнкерами и солдатами такая разъяренность, что могут быть отдельные случаи расправы. Митрополит Платон просил также пощадить святыни. Соловьев ответил, что, конечно – святыни и храмы не представляют для них специальной мишени, но при скученности храмов и казарм возможны и повреждения от стрельбы. На предложения митрополита Платона о том, нужно ли пойти в Кремль к саперам, Соловьев ответил, что путешествие туда небезопасное, и поэтому советовал лучше не рисковать. И митрополит Платон, воспользовавшись тем, что тут же был юнкер, по всей вероятности парламентер, передал через него привет от Собора юнкерам, что-де Собор помнит о них и благословляет их отвагу. Сообщение митрополита Платона, со свойственным ему стилем и некоторою истеричною слащавостию, произвело впечатление на соборян. Оно поддержано было также сообщением и других членов депутации. После этого стали поступать предложения о крестном ходе – сейчас же или по крайней мере завтра. Причем иные ораторы, под влиянием расходившихся нервов от ужасов переживаемых событий, уже не считались ни с какими разумными соображениями. Напрасно им говорили, что, например, сегодня уже нельзя крестноходничать, так как день клонится к вечеру, священникам и населению нельзя сообщить, так как и телефоны не действуют, что крестные ходы могут подвергнуться обстрелу, особенно при возможности провокаторских выстрелов, что и нас самих могут обвинить в провокации. Нет, толпа ни с чем не считается, и требуют крестного хода. Конечно, это – кучка, но фанатичная. Порешили передать этот вопрос в богомольную комиссию*, которая должна обсудить этот вопрос, в случае утвердительного решения его, завтра, в пятницу, в десять часов утра назначить крестный ход, возглавляемый митрополитом Тихоном.

А пушечная канонада и пулеметная трескотня продолжалась и после указанных пяти часов вечера, и слышна и теперь даже, в одиннадцать вечера, когда я пишу сии строки, правда, в значительно ослабленной длительности. Даст Бог, быть может, и прекратится совершенно, а то нервы мои слишком истрепались, и я плохо сплю эти ночи. Правда, этому препятствуют и патриаршие думы.

Господи! Ты знаешь мою немощь, избери сильнейшего мене…

Сегодняшний вечер, впрочем, как и все вечера последние, мы все, здесь живущие преосвященные, провели в беседе о текущих событиях и о будущем патриархе. Я совершенно искренно говорил, что я чувствую себя неспособным к такой высокой деятельности. Преосвященный Тихон то же о себе говорил. И мы оба признавали, что архиепископ Антоний, как идеолог патриаршества, мог бы более соответствовать такому сану. Впрочем, заключили мы, Господь лучше знает, кого ему избрать орудием Своего Промысла о Церкви Святой.

Пятница. 3-е ноября. С десяти до часу заседание Соборного совета в Епархиальном доме. Член Собора генерал Артамонов докладывал о вчерашних своих сношениях с революционным штабом по вопросам об охране Кремлевских святынь и сокровищ – вещественных и книжных, о крестном ходе и т. д. Как видно, отставной генерал слишком много берет на себя якобы в качестве уполномоченного от Собора и много говорит. Ему дано понять о неуместности подобного способа деятельности. Такие люди могут вместо пользы принести значительный вред делу, сами того не замечая. Комиссия признала несвоевременность и неуместность крестного хода в настоящее время. Стрельба мало-помалу стихает. Утром, часов в девять, были слышны три сильных пушечных выстрела. Одним из них, как оказалось, пробит один из куполов Успенского собора, – отверстие в диаметре более аршина. И это после объявленного мира! Притом же стрельба в такую высокую мишень, не объяснимая никакою целесообразностью, является злостным умыслом. После обеда митрополит Тихон с архиепископом Анастасием ездили в Кремль*. С трудом их туда допустили большевики, водворившиеся там. В Кремле очень сильные повреждения от бомбардировки малого Дворца, Чудова монастыря, Двенадцати апостолов, купола Успенского собора. Стыд и позор для Святой Руси. Митрополит Тихон привез с собою страшно нервного от пережитых испытаний и стрельбы преосвященного Тульского Иувеналия. Несколько ночей он провел в подвале, под Гермогеновским храмом, спасаясь от выстрелов.

Митрополит Тихон и спутники его почти были очевидцами зверства, учиненного большевиками-солдатами над командиром большевистского полка, который раньше был в Кремле, а – затем выбит юнкерами. Полковник остался в Кремле с юнкерами. И теперь большевики учинили над ним расправу. Вытащили его из казармы и наяву расстреляли. Митрополит Тихон со спутниками стояли пред Чудовым, а это было за углом против Царя-колокола. Слышны были крики озверелой толпы и залпы.

Суббота. 4-е ноября. Сегодня с десяти до двух пленарное заседание Собора*. На заседание впервые, после недельного отсутствия, прибыли чудовские узники – мои сотрапезники – митрополит Вениамин и Михаил Гродненский, а также – старец Алексий. Они рассказывали о пережитых ужасах в течение целой недели и о тех повреждениях, какие произвела бомбардировка большевиков, озлобленных против юнкеров, укрепившихся в Кремле. Архиепископ Михаил в общем спокоен; а митрополит Вениамин, всегда спокойный в обычное время, теперь очень нервен. О своих и братии монастыря переживаниях он повествовал пред Собором*; передавал он также о больших повреждениях кремлевских храмов и об угрожающей опасности святыням от возможного ограбления и кощунства. Под этим влиянием постановлено обратиться к «Правительству комиссаров» об охране и ограждении Кремля от вражеских экспериментов, равно как и вообще о передаче всего Кремля духовному ведомству. Конечно, это – утопия, особенно при настоящем анархическом правительстве. Теперь же решено большинством завтра, в воскресенье, избрание посредством жребия Патриарха, но только не в Успенском соборе, так как там невозможно служить вследствие порчи купола, а с другой стороны, так как Кремль занят большевиками, которые никого туда не впускают. И это на Святой Руси, которая не может распоряжаться своими храмами! Это было бы понятно, если бы оно имело место где-нибудь в турецких, персидских и т. д. странах. Но на Руси, – позор! Из Успенского собора должна быть изнесена к литургии икона Владимирской Божией Матери*, – о чем, как и вообще о завтрашнем избрании Патриарха, постановлено известить Штаб на предмет пропуска иконы и вообще – гарантии безопасности. Миссию эту взял на себя митрополит Платон, который после больших усилий и унижений успел в этом, хотя с некоторыми ограничениями. Пропуск гласил, что со стороны Штаба нет препятствий к избранию Патриарха (sic!), но что лучше было бы с этим повременить ввиду неспокойного времени и возможности каких-либо провокационных попыток. Но что вообще за спокойствие. Тут же в Штабе разрешили взять завтра икону, но не крестным ходом, во избежание каких-либо опасений, а в карете. Достойно замечания то, что митрополита Платона заставили около часу сидеть в передней на рундуке, под конвоем часового (но специально для митрополита), и пропуск получен из рук служащей еврейки, которая небрежно вручила его ему. В два часа я с митрополитом Вениамином сначала пешком, а потом на извозчике отправились в Кремль. По улицам много шатающегося народа – «буржуев», но особенно – «товарищей и пролетариев». Ехали по Петровке. Чем ближе, тем все больше и больше следов братской бойни. Большой и Малый театры пострадали от снарядов, но особенно от пуль. Окна все выбиты. Красивейшее в городе здание гостиницы «Метрополь» обезображено артиллерийским огнем. Стены пробиты, облицовка сильно пострадала, двери разрушены, окна выбиты. Трамваи не ходят, везде валяются электрические провода. Очень серьезно пострадало здание городской думы. Окна по фасаду почти сплошь прострелены. Угол здания, выходящий к «Метрополю», разбит со всех трех сторон тяжелыми артиллерийскими снарядами. Окна выбиты, рамы выворочены. Вокруг здания лежат груды битого кирпича. Часовня Иверской Божией Матери* подверглась сильному обстрелу. Главным образом пострадали ворота. Прострелены литые металлические стены часовни, образ св. Алексия, его икона и внутренность часовни почти не пострадали. У входа простреленные литые изображения ангелов. Мы с преосвященным Вениамином остановились у Иверской, где была большая толпа богомольцев, так что с трудом мы протискивались к Царице Небесной. Народ со слезами молился. Мы запели «Не имамы иныя помощи», «Милосердия двери», и вместе с нами запел весь народ. Затем, через ворота, заставленные баррикадами, направились мы к Кремлю, по Красной площади. Верхние торговые ряды пострадали от ружейного обстрела. Все окна и стеклянные крыши пробиты пулями. Во многих магазинах разбиты двери и выворочены рамы. Здание Исторического музея уцелело. В нем разбито несколько стекол. Уцелел также храм Василия Блаженного, но с разбитыми окнами. Но особенно сильно пострадал от беспощадного артиллерийского и ружейного обстрела Кремль, в котором заседали и отражали нападения большевиков юнкера. Внешний облик Кремля изменился весьма резко. Верх угловой Беклемишевской башни – одной из красивейших кремлевских башен – снесен до второго пролета. Вместо башни остался уродливый полуразрушенный столб. На Спасской башне ударом снаряда разбиты фасадные часы, а сама башня пробита в двух местах. Никольские ворота разбиты и изрешечены снарядами и еле-еле держатся в петлях. Вся Никольская башня также избита снарядами. Между прочим, один снаряд попал в икону св. Николая, висевшую над воротами. Как известно, эта икона уцелела при взрыве башни в 1812 году, когда по приказу Наполеона французы пытались взорвать все кремлевские здания. Тогда на иконе уцелела даже риза, стекло и фонарь. Теперь все разбито и исковеркано, не вражескою рукою, а товарищескою. В виднеющемся из-за стен верхнем этаже суда все окна выбиты и стены изрешечены пулями. Прошли мы к Спасским воротам, так как все другие закрыты. У ворот масса народу, желающего проникнуть в Кремль; но стража из «товарищей» не пропускает без предъявлений пропусков от Революционного комитета, который находится на Тверской, в доме г[осподина] генерал-губернатора. У нас же было только удостоверение о нашей личности от Собора. И нас долго не пропускали, несмотря на белый клобук Митрополита. Мы указывали, что мы кремлевские обитатели. Товарищи упорствовали, выставляя в качестве довода, что теперь все равны. На требование наше взяты были наши свидетельства для предъявления «товарищу-коменданту» и только после двадцатиминутного ожидания у ворот нас впустили. Прежде всего бросилось [в глаза] запустение и осквернение святых ворот. Там, где проходили прежде с непокрытою главою и крестным знамением, теперь совершается отправление естественных нужд, слышится руготня товарищей, конечно с головами покрытыми. Женский Вознесенский монастырь* совне мало пострадал, но снаряд попал во внутренний монастырский храм во имя св. Екатерины и произвел некоторое опустошение, хотя, благодарение Богу, и не особенное. Чтимая икона не пострадала. Чем дальше от ворот, тем разрушений все больше и больше. Николаевский дворец сильно пострадал. Угол его совершенно разбит, – окна и рамы выбиты и разворочены, простенки полуразрушены. Одна колонна почти совершенно разрушена, и еле-еле держатся останки ее. В колокольню Ивана Великого попало несколько снарядов, оставивших, к счастью, только простые углубления. В храм Двенадцати апостолов попало несколько снарядов, произведших разрушения. Пока неизвестно, что и в каком состоянии ризница. А вот и Чудов! Бедный Чудов! И его не пощадила товарищеская рука. Уже совне видны в нескольких местах ужасные следы пушечных выстрелов, колонна разрушена. Через ворота вошли мы и поднялись по лестнице в так называемые митрополичьи покои, где имели пребывание мои сотрапезники – митрополит Вениамин, – в первой комнате, окнами на площадь, – митрополит Платон, архиепископ Сергий и архиепископ Михаил. Вошли мы в переднюю, и глазам нашим представилась ужасная картина разрушения от пушечного выстрела. Пушечное ядро пробило окно и часть прилегающей стены, разворотило столы, стулья, диваны, паровое отопление и засыпало кирпичами, камнями и вообще мусором. Но замечательно, что угольная большая икона Божией Матери с лампадкою при ней, среди всего этого ужасного разрушения, осталась совершенно невредимою. Пусть объясняют как угодно этот факт, но он – налицо, и мы видим в этом чудо и знамение милости Божией.