Текст книги "Нерассказанная история"

Глава 9

31 января 1998 года

Вот вам головоломка: мои дни сочтены. Я тороплю время: скорее бы. Но они тянутся как бесконечная резина. Мне снова хочется увидеть ее. Много раз я подумывал поехать туда, но считаю, что это неправильно. Я руководствуюсь своими нуждами и желаниями. Не ее.

Что мне следовало бы делать – так это начать работу. Но при мысли об этом мне становится так тоскливо… И что потеряет мир без моих назидательных разглагольствований на тему уловок и хитростей дипломатии? Помню, когда я впервые стал читать лекции, ближе к концу семинара какой-то аспирант поднял руку:

– В чем смысл истории, по-вашему? Я имею в виду, лично с вашей точки зрения. Мы учимся на ошибках прошлого, чтобы больше никогда их не повторять?

Я улыбнулся его наивности и, наверное, дал напыщенный ответ относительно необходимости говорить правду и о роли историка, как беспристрастного наблюдателя. Основная идея моей книги? Об этом, слава Богу, никто не догадался спросить.

Начиная дневник, я подумал, что это позволит собраться с мыслями и вернуться к работе над моим литературным шедевром. Но я пишу эти страницы, а потом размышляю снова и снова. До марта, кажется, осталась целая вечность. Но это кажется только мне. Я все время напоминаю себе, что она не сидит там, в Северной Каролине, с нетерпением дожидаясь моего приезда.

1 февраля 1998 года

Мы оставались в мотеле десять часов или около того. Все устроено так, чтобы постояльцы и служащие в глаза друг друга не видели.

Мы заказали обед: цыпленка и салат. Столик с блюдами оставили в комнате.

Через десять часов мы снова уехали в темноту. Я почти ожидал патрулей и заграждений на дорогах. Опасался увидеть расклеенные на придорожных щитах объявления: «Принцесса Уэльская похищена!»

Но ничего такого, конечно, не произошло.

Тогда я включил радио. Мой португальский довольно сносен. Передавали последние новости.

– Они говорят обо мне, верно? – насторожилась она.

Я пообещал, что переключусь на другой канал, как только узнаю ситуацию. Она отвернулась к окну.

Но я успел увидеть ее лицо. В глазах не было слез. Только вызов.

Труднее всего в жизни оказалось принять решение: выполнять наш маленький план или нет. Станет ли он крайней степенью выражения ее бесшабашности, после чего она пройдет точку невозврата? И в какой именно точке следует пересечь эту границу? Даже сейчас, когда мы продолжали ехать, мне все казалось, что мы можем повернуть машину и возвратиться на яхту. Сказать, что она назначила мне встречу, желая немного посмотреть страну, вдали от любопытных глаз прессы. Конечно, поднимется шум, посыплются вопросы о ее психическом здоровье, следует ожидать взрывов ярости против такого поведения матери будущего монарха и тех, с кем она предпочитает общаться. Но еще не поздно.

Я ей так и сказал.

Но она покачала головой:

– Это не игра.

Она действительно необыкновенная женщина. Бремя долга, обязанностей принцессы, матери, ошеломляющей славы – все это должно было побудить ее жить с оглядкой и постоянно помнить о границах, которые нельзя переступать. Но это сделало ее еще более раскованной и опрометчивой. Помню, как несколько лет назад, когда она каталась на горных лыжах в Австрии, позвонил ее телохранитель. Он умолял меня заставить ее образумиться. Как прикажете исполнять свою работу, если принцесса исчезла из отеля, выпрыгнув в снег с балкона первого этажа с высоты около двадцати футов? И пропала на всю ночь, возможно, была у своего любовника? Думаю, она сама боялась того, как далеко может зайти и в каких экстремальных обстоятельствах очутится, если не выдернет себя из этой жизни.

2 февраля 1998 года

Через два дня мне пришлось оставить ее в Белу-Оризонте… несмотря на то что она стала понемногу оттаивать. Я должен был отправиться в Пернамбуко и вернуть взятую напрокат лодку. Как всякий турист, я снял ее на неделю. Не стоило возбуждать даже малейшие подозрения.

Затем я поехал в Вашингтон, где, как предполагалось, должен был корпеть над книгами в Библиотеке Конгресса. На мою почту пришло полтора десятка сообщений.

Голова раскалывалась. Я провел день, лежа в темноте. Причиной этому были не только перепады давления в полете. Когда я впервые летал после уточнения своего диагноза – это был короткий полет в Рим, – то думал, что умру в самолете. Недаром врач не советовала мне летать. Впрочем, и не запрещала. Что, если это спровоцирует рост опухоли?

Но доктор ответила, что этому нет никаких доказательств. Неизвестно, вызовет ли это рост или кровотечение опухоли. Сама она предпочла бы, чтобы я не отрывался от земли.

Она никогда не отвечает определенно. Хотя обладает энциклопедическим знанием болезней мозга и злокачественных опухолей. Когда я подбиваю ее говорить на абстрактные темы, она мгновенно оживляется: о радость – говорить на своем уровне с таким же, как она, доктором философии, хотя области наших наук весьма далеки друг от друга. Но спроси ее о чем-то практическом, например, о моем состоянии, и она мгновенно мрачнеет, словно я пытаюсь ее на чем-то подловить.

Я решил не упоминать о моей анапластической олигодендроглиоме (какая восхитительная белиберда!) кассирам авиакомпании при заказе билетов на самолет. Я, естественно, сгорю от стыда, если потеряю сознание прямо в воздухе, но, как говорится, волей-неволей дело нужно делать. Я читал о гражданских исках против пассажиров, имевших глупость признаться в наличии подобного недуга. Эти судебные дела кончались одинаково: несчастным запрещали подниматься на борт.

Итак, я лежал в затемненной комнате вашингтонского отеля, после того как дело было сделано, и боялся одного: что голова вот-вот лопнет. Ничего, обошлось.

На следующий день я не стал никому перезванивать. К тому времени, казалось, все забыли, что вообще мне звонили. Все, если не считать дорогой старушки Патрисии, которая предполагала, что я слишком расстроен, чтобы говорить по телефону. Официального заявления пока еще не было.

– Но никто больше не говорит о спасении и поисках. Говорят о том, как бы поднять тело. Не более того.

В голосе звучали нотки возбуждения, типичные для тех, кто пересказывает неприятные новости, почти их не касающиеся.

Я сказал, что вылетаю первым же рейсом, на который удастся купить билет.

Моя младшая сестренка тяжело вздохнула.

– Стоит ли? – бормотала она, хотя и была похвально сдержанна и старалась держать свое мнение при себе. Я знал: она ужасно боялась, что каждый раз, заходя в самолет, я укорачиваю себе жизнь. Может, она и права. Кто знает? Уж наверняка не доктор Пател.

– Все так… ошеломлены, – сказала она. – Я вспоминаю тот день, когда ты привел ее к чаю. Как она была прелестна, как естественна! Спрашивала о детях, восхищалась садом. А потом посуду помыла! Я всем об этом рассказываю. И подумать только… как, по-твоему, это действительно было… было…

Она не могла говорить, вероятно, ее одолевали эмоции, или же на нее давила деликатность ситуации. Хотя пресса бесконечно рассуждала об акулах, которые могли бы… Патрисия была не в силах произнести это слово.

3 февраля 1998 года

Все произошло, как я планировал. Выбери я главный пляж Боа Виажем, где были повсюду развешаны объявления, предупреждавшие купальщиков о риске нападения акул, в прессе поднялась бы настоящая буря, если бы она настаивала на ежедневных купаниях. Серферов поедают с прискорбной регулярностью, но принцесса – дело другое.

Пляж, который я выбрал, находился довольно далеко от Ресифи Боа Виажем и считался довольно безопасным, со спокойными водами. Но я также помнил, что последнее нападение акул на человека произошло пять-шесть лет назад. Конечно, прессе легко рассуждать о новых изменениях подводной экосистемы, привлекшей туда тупорылых акул.

Я так хорошо изучил тему, что в одну из встреч, возможно, с излишним энтузиазмом выкладывал информацию.

– О, пожалуйста, хватит, – оборвала она. – Меня совершенно не интересуют детали. Главное – оказаться в воде.

Сама идея принадлежала ей. Она рассуждала на эту тему около года.

– Лоуренс, неужели нет способа заставить меня исчезнуть? Люди инсценируют собственную смерть, не так ли? Идут купаться и пропадают. Заставьте меня исчезнуть, Лоуренс. Подняться на небо в облаке дыма. Бьюсь об заклад, вы проделывали это в МИДе. Шпионы и все такое… Вы знаете, как это провернуть. Более умного человека, чем вы, я не знаю. И вы единственный, кому я доверяю.

Были и вариации на эти темы, иногда шутливые. Иногда жалобные. Некоторые излагались с душераздирающей откровенностью. Должен признать, что я был не столько встревожен, сколько польщен. По крайней мере вначале. Но постепенно она все больше отчаивалась.

Когда я начал понимать, насколько она была серьезна, то объяснил, что дело, хоть и рискованное, но вполне осуществимое.

Она долго молчала. Мы сидели в ее личной гостиной. На столе передо мной стояла ваза с ее любимыми белыми розами, но либо они не имели запаха, либо все мои чувства были направлены только на нее. Помню аромат ее духов «Фобур 24».

– Да, – выговорила она наконец, – помогите мне.

И этих простых слов оказалось достаточно, чтобы я был готов на все ради нее.

4 февраля 1998 года

Шпионы и все такое. Эти заученные слова она произносила со смесью лукавого кокетства и обезоруживающей наивности. Но в этом есть частица правды. Я знаю, как делаются такие дела. Главным предметом изучения было место предполагаемого происшествия и уверенность в том, что ни тело, ни его фрагменты не будут найдены. Если верить статистике, во Флориде и Австралии случается больше нападений акул, зато здесь, в Пернамбуко, чаще происходят смертельные случаи. Я предпочел Бразилию, где английский не слишком распространен и ей будет легче исчезнуть в первые критические недели. Это решило вопрос. Потом я прочитал еще одну статистику: людей, пропавших в море.

И точно, пресса услужливо снабдила меня историями, которые, как мне казалось, могут создать веский прецедент! 7 декабря 1967 года Гарольд Холт, премьер-министр Австралии, поехал на пляж Чевиот-бич неподалеку от Мельбурна, вошел в воду и исчез. После тщательных поисков и спасательной операции, не давших результатов, было выдвинуто предположение, что он стал жертвой акул. Состоялись похороны. Кроме того, в газетах сообщалось о попытке побега троих заключенных из Алькатраса.

Фрэнк Моррис, Кларенс и Джон Англины. Их исчезновение дало пищу для самых кошмарных предположений журналистов. Все те, кто прыгал со скалы, официально считались утонувшими, хотя тела никогда не всплывали, возможно, став пищей леопардовых акул. Газеты пестрели подобными историями, выдуманными или истинными, об исчезновениях людей на пляжах Флориды, гавайских, австралийских, бразильских и так далее. Список был длинным. И создавал хорошую основу для истории, которую я хотел сочинить.

5 февраля 1998 года

Теоретики заговоров не дремлют, чего, естественно, следовало ожидать. Фантазеры считали, что Гарольда Холта похитила русская (а иногда и китайская) подводная лодка. Морриса и Англинов видели зоркие бдительные граждане уже после того, как они утонули. Возможно, те же проницательные индивиды, которые встречали Элвиса после его смерти. Я пристально наблюдаю за очередными теориями заговора, среди героев которых первое место принадлежит ей. Самое абсурдное предположение – убийство было заказано ее свекром, герцогом Эдинбургским, и исполнено службой охраны. Особенно рьяные требуют публичного расследования, которое до сих пор не началось. Выдвигаются версии о самоубийстве с намеком на то, что она была беременна и не хотела рожать ребенка смешанной расы. Высказывались мнения о том, что она бежала, и кто-то даже видел ее в Женеве и в странах Ближнего Востока в черной парандже. Благодарение Богу, все это были только интернетовские бредни.

Глава 10

Прошлой ночью он помолился в постели, перебирая четки. Обычно он просто пощелкивал ими, потому что этот звук успокаивал его.

И похоже, его молитвы были услышаны: Лидия была прямо перед ним, шла по Альберт-стрит. А спаниель семенил так близко, что казался приклеенным к ее щиколотке.

Ему понадобилось несколько минут, чтобы собраться. Подумать о вступительной фразе, с которой неплохо бы начать.

Грабовски спрятался за кофейню, где смог привести себя в порядок. Наскоро заправил рубашку в брюки. Провел ладонью по волосам. Может, ему следовало бы пустить в ход камеру? Спросить, не возражает ли она, если он сделает несколько снимков? Объяснить, что она неотразима. Цыпочки это любят. Нет… только девушки помоложе. Женщине ее возраста подобные комплименты покажутся странными.

Через несколько секунд она пройдет мимо, а он до сих пор ничего не решил!

Вот она… и если повернет голову, посчитает его извращенцем, прячущимся в темноте.

– Грабовски, – сказал он себе, – ты идиот!

Он механически поднял «Кэнон» и навел объектив на нее. Но не нажал спуск. Какой смысл снимать ее затылок?!

Он последовал за ней на некотором расстоянии. Четкого плана по-прежнему не было.

У нее красивая задница, особенно в низко сидящих джинсах.

Когда она свернула в аптеку, Грабовски помедлил, гадая, стоит ли пойти за ней. Интересно зачем? Спросить, какую пасту лучше купить?

Он огляделся и перешел дорогу. Чуть левее был припаркован большой грузовик. Если встать за него, можно следить за магазином и одновременно решить, как лучше к ней подойти.

Миссис Джексон рассказала ему, что Лидия англичанка и живет в Кенсингтоне три года.

– Она работает с собаками. В том приюте, что около леса. К западу отсюда.

– Я нездешний, миссис Джексон, – напомнил Грабовски, но она не уловила сарказма.

Хозяйка высморкалась в бумажную салфетку.

– Аллергия, – пояснила она. – Я жертва этой собаки. Взяла его из приюта, о котором я вам говорила. Вы здесь по делу? Насчет похоронного бюро? Но мистер Драйден никогда не продаст. Его много лет пытались уговорить, местные, конечно. Но судя по вашему выговору, вы из-за океана? Впрочем, это значения не имеет. Мы здесь все космополиты.

Граббер оглядел бусы, пояс и лаковые туфли миссис Джексон, кокетливый маникюр и полные, с набухшими венами руки.

– Уверен, что это так и есть. А эта Лидия, она ведь иностранка, верно?

– О, Лидия нам не чужая, – заверила миссис Джексон. – Она одна из наших девочек. Купила дом Мерриуиков, когда они переехали во Флориду. На Сидер-роуд. Я всегда заглядываю к ней, когда прохожу мимо. Наш девиз: для друга всегда время найдется. Я что-то прослушала, вы в каком бизнесе?

– Я писатель. Пишу книгу. Подумал, что здесь неплохо схорониться от знакомых на несколько дней и поработать.

Он не собирался посвящать ее в свою жизнь и объяснять цель работы. Люди иногда бывают очень странными, особенно ввиду приближающейся годовщины, когда всю историю с гибелью принцессы начнут обсуждать с новой силой. Опять полетят камни в представителей прессы, которых начнут обвинять в безответственности и вмешательстве в личную жизнь. От подобного лицемерия его тошнило. Эти люди покупали газеты и журналы, которые, в свою очередь, покупали фотографии. Нет спроса, нет денег, нет фото. Проще простого.

– О-о-о-о, – почтительно протянула миссис Джексон. – Писатель. Можно спросить, о чем пишете? Писатели это не очень любят, верно? Хотите, принесу вам обед? Я не подаю обеды, только завтраки, но для вас могла бы сделать исключение. Я как-то читала о склонности писателей к уединению, они даже просят приносить им еду, чтобы не отвлекаться от работы.

Грабовски сказал, что это очень любезно с ее стороны, но он хочет выйти на свежий воздух и немного размяться.

Сам он подумывал, что неплохо бы перехватить сандвич в закусочной.

Миссис Джексон, всплескивая руками, объяснила, как пройти к булочной. Он мог бы поклясться, что она и ресницами хлопала! Похоже, звание писателя произвело на нее впечатление! Не успеет он оглянуться, она попросит сделать ее героиней новой книги!

Когда он спустился вниз, она сидела за стойкой портье, в передней, которую гордо именовала «вестибюлем», и красила губы.

– Мистер Грабовски, – пропела миссис Джексон, – конечно, это всего лишь маленький городок, но это не значит, что мы совсем уж бескультурные. Только в прошлом году мистер Дивер устроил выставку картин в школьном зале. В вечер вернисажа мой муж был нездоров, но я, конечно, была там. Акварели мистера Дивера высоко ценятся. Да, вы увидите, как здесь уважают творческих людей. И если я что-то смогу для вас сделать, чтобы вдохновение не покидало, только попросите. Видите этот колокольчик на стойке? Динь-динь-динь – и я в вашем распоряжении.

Грабовски решил, что миссис Джексон действительно кое-что может для него сделать. Познакомить его с Лидией.

Динь-динь-динь – и Лидия подана на блюдечке.

Впрочем… сомнительно. Нет смысла просить, если только она не примет его идею за собственную. Вряд ли миссис Джексон обрадуется необходимости играть вторую скрипку в собственном оркестре.

Когда Лидия появится, он перейдет дорогу и скажет:

– Привет. Вы очень милая. А я давно уже не трахался, так как насчет того, чтобы перепихнуться, дорогая? Ваш дом или мой?

Черт с ним, он едет в Лос-Анджелес. Завтра же утром. Но в Лос-Анджелесе он никогда не найдет себе женщину. Это просто кошмар. Худшее место на земле. Однажды он был там на свидании. Только это скорее напоминало собеседование с работодателем. И его не наняли.

Она не торопилась выйти. Что она там делала?

Грабовски поправил ремень камеры. Поднес камеру к глазам и сделал несколько снимков улицы. Очень оригинальная улица, со своим характером и магазинами, не то что эти безликие торговые центры по всей Америке.

Мимо проехал парнишка на велосипеде, и Граббер снова поднес к глазам камеру. Снимки выйдут чудесные, можно сказать, настоящая эстетика, освещение прекрасное, и солнце низко висит над мэрией. Но искусство нынче не в цене, что бы там ни говорила миссис Джексон.

Пожалуй, вот что нужно сделать: перейти улицу и погладить песика.

Она уже выходит!

Грабовски втянул живот и сделал первый шаг. По дороге навстречу ему шел мужчина, и не успел Грабовски оглянуться, как спаниель бросился к незнакомцу и радостно затявкал.

Тот нагнулся и погладил собачку.

«Это моя реплика, ты, ублюдок, – подумал Грабовски. – Немедленно отпусти собаку».

Но мужчина и не подумал подчиниться. Мало того, зашагал к Лидии.

Очевидно, они знали друг друга. Может, они обменяются несколькими словами и разойдутся?

На таком расстоянии трудно было рассмотреть выражение ее лица. Грабовски вытащил из сумки длиннофокусный объектив. Он никогда не выходил из дома без своей сумки. Даже если хотел всего-навсего заснять жизнь крохотного городишки, потому что камера – единственный способ увидеть то, что перед тобой, и никогда не угадаешь, что именно для этого понадобится.

Он увеличил изображение. И теперь видел ее лицо. Остальное было закрыто плечами собачьего вора.

Грабовски сделал несколько снимков. Чисто рефлекторно.

Спасибо миссис Джексон. Кое-что она забыла сказать о Лидии. Одну деталь, которая могла быть крайне полезной.

Граббер вернулся в отель. Бросил камеру и сумку на кровать. Улегся сам. Может, спуститься в вестибюль и позвонить в дурацкий колокольчик? А когда прибежит миссис Джексон и спросит, что ему угодно, он скажет:

– Бутылку «Джека Дэниелса», грамм кокаина и парочку малолетних шлюх. Помогите мне стимулировать вдохновение, если вы истинный ценитель искусства, конечно.

Он поднял камеру и стал просматривать отснятый материал. Довольно средненько. Никаких художественных достоинств, на которые он надеялся.

Он дошел до снимков Лидии. Первый оказался не в фокусе, второй вылез за рамку, на третьем она моргнула, а вот четвертый был прекрасен!

Он стер первые три и, вздохнув, уже хотел стереть четвертый. Но глянул еще раз. Увеличил изображение. Ее губы были слегка приоткрыты, словно она хотела что-то сказать или рассмеяться. Поразительные глаза! Ультрамариновые! Нельзя же осуждать мужика за попытку познакомиться с хорошенькой бабенкой!

Грабовски приблизил эти глаза. Долго в них смотрел. И неожиданно сел. Нашел кабель, соединяющий камеру с лэптопом, и загрузил фото на жесткий диск. Вывел на экран. Невероятно! Он мог бы в этом поклясться!

У него голова шла кругом!

Он вывел снимки, которые намеревался дать на обложку. Расположил обе фотографии бок о бок. Не она. Только глаза те же самые. Абсолютно.

Ему срочно нужно выпить.

Что, если это она? Что, если из этого выйдет сенсация? Самая великая в его жизни!

Разве ее не видели в Абу-Даби и Швейцарии? Что, если все сказочки о том, как она инсценировала собственную смерть, вовсе не сказочки? Все возможно. Тела не нашли. Бывает, что люди хотят исчезнуть и инсценируют свою смерть. Как насчет лорда Лукана? Что случилось с ним? В конце концов, его объявили мертвым, но он только исчез, сразу после того как кто-то, возможно, сам веселый лорд, прикончил няню его ребятишек. Может, он теперь живет в Рио или там, куда успел смыться. К этому времени он уже состарился, но все еще удачлив. Недаром его прозвали Счастливчик Лукан…

Звякнул мобильник, и Грабовски подскочил как ужаленный.

– Тинни, – пробормотал он, – можно, я перезвоню? Тут кое-что наклюнулось.

– Граббер, у меня горяченькое дельце! Руки жжет! Огромные баксы! И это не телефонный разговор.

– Класс! Поздравляю. Я позвоню, как только смогу.

– Говорю, это не телефонный разговор! Ты ничего из меня не вытянешь!

– Я в деле. Я в деле, – заверил Грабовски. – Продался тебе с потрохами. Еду.

Повесив трубку, он уставился на экран.

Вполне возможно, он спятил. В конце концов, что он делал последнее время? Переезжал из одного занюханного городишки в другой и глазел в потолки мотелей и пансионов? Работал? Смешно… Он ничего не написал. Только думал о прошлом. Накручивал себя. А потом успокаивал выпивкой. Во все возраставших количествах. И почти ни с кем не говорил.

Это явно не она. Она мертва. И ничего она не инсценировала. И не была убита секретной службой. И ее не похитили пришельцы.

Но можно многое изменить пластической хирургией. Делают же это беглые преступники!

Но она не преступница.

Утонула, съедена, что бы там ни было. Все истинные иконы умирают молодыми. Джеймс Дин, Мэрилин Монро, Грейс Келли. Да мало ли их. Так уж повелось…

Он снова уставился на экран. Невероятно. Глаза абсолютно одинаковые. Если не считать лучиков морщинок у этой Лидии, отличить их нельзя. Вплоть до крошечного, едва видимого зеленого колечка вокруг правого зрачка.

Он проверил левый глаз: чистый, ярко-голубой. Потом снова правый. Нужно очень пристально всмотреться, чтобы увидеть. Грабовски видел кружок ясно, как тысячу раз до этого.