Текст книги "Нерассказанная история"

Глава 15

20 февраля 1998 года

Хорошая мать… Да, она была хорошей матерью. (Все чаще и чаще я испытываю искушение писать о ней в прошедшем времени.) Удивительно, но именно в этом заключалась одна из причин ее исчезновения. И здесь есть свои сложности и особенности.

Она считала, что от нее в любом случае избавятся, оставив детей без матери. Конечно, этого было бы недостаточно. Она согласилась бы жить в страхе, будь это во благо сыновей…

Но в ней постоянно росло убеждение, что ее присутствие вредно для мальчиков. Убедила себя, что окружавшее ее безумие разрушает их жизнь. И при этом твердо верила в то, что, как только пыль уляжется, она снова увидит сыновей.

21 февраля 1998 года

Вчера я лежал несколько минут, думая о том, что сейчас сяду за дневник, но заснул, а когда проснулся, мозг словно заволокло туманом, пока не наступило время ложиться спать.

Я все еще валялся в постели, когда пришла Глория. И позвонила трижды (она забыла ключ), потому что я не хотел открывать, пока не надену халат, который оказалось довольно трудно найти и еще труднее надеть.

– Нужно договориться, когда я приду на следующей неделе, – объявила она после того, как мы закончили наш ритуал. – И через неделю тоже.

Я пробормотал что-то насчет того, что, возможно, меня здесь не будет.

– Конечно, будете, – отмахнулась она, считая, что я предсказываю собственную кончину.

Я объяснил, что собрался лететь в Вашингтон закончить свои исследования в Библиотеке Конгресса.

– Прекрасно, – одобрила она, словно я заговорил о поездке в Диснейленд, отложила ручку и опустила руки на лежащий на коленях ежедневник. Ладони были почти такими же большими и квадратными, как страницы.

– А что по этому поводу говорит доктор Пател?

Мой уклончивый ответ заставил ее поджать губы.

– Надеюсь, вас кто-то будет сопровождать?

Я ответил, что было бы неблагоразумно лететь в одиночку, тем самым избежав прямой лжи.

– Ваша сестра… Патрисия, верно?

Я объяснил, что она звонит мне каждый день. Так оно и было. Я постоянно оттягивал ее приезд, но, возможно, сдамся, перед тем как лететь в Штаты.

22 февраля 1998 года

Изучил ли я собственные мотивации? Возможно, недостаточно. Разве не волнительно выполнять тайную операцию, вместо того чтобы проводить последние дни погребенным под грудой книг? Мою заключительную операцию, с тех пор как в юности я был переведен из МИДа в Интеллиджент Сервис.

Я воспользовался скромной маскировкой (бородка и очки, и то и другое – мои собственные) на Ресифи, пока ждал подходящего момента. В городе было полно папарацци, и, вполне возможно, кто-то мог узнать во мне бывшего личного секретаря.

С одним я столкнулся на причале, когда нанимал шлюпку. Не будь я уже мокрым как мышь (солнце просто жарило), наверное, весь бы покрылся потом. Первой мыслью было, что если я узнал его, значит, и он узнает меня (совсем, как ребенок, уверенный, что если он закроет лицо, то станет невидимым).

Но в этот момент включилась моя выучка. Я не мог уйти, не выяснив, существовала ли хоть какая-то возможность, что меня разоблачили.

Я подошел к нему и показал на камеру:

– В соседней бухте пеликан кормит птенцов. Полагаю, вам это интересно. Вы снимаете животных?

Он быстро оглядел мою рубашку с гавайским рисунком, голые коленки… увидел перед собой бородатого, очкастого орнитолога, не интересующегося человечеством.

– Нет, приятель. Поболтайтесь тут немного и найдете нечто более волнующее.

Я рассказал Лидии об этом маленьком приключении. Она способная ученица. Любо-дорого было поглядеть, как она показала журнал своему пластическому хирургу. Думаю, с ней все будет хорошо.

23 февраля 1998 года

Книга не идет. Вчера я прочитал первые три главы и поморщился от шаблонных фраз.

Мне все равно. Мое наследие – не то, что покоится между обложками книги. ОНА живет в этом мире, и я вполне могу этим довольствоваться. Я все сделал правильно. По крайней мере мне так кажется.

Что она будет делать?

Мы обсуждали возможные области работы.

– Я ни на что не гожусь, – пожаловалась она.

Я категорически не согласился и попросил вспомнить обо всем накопленном опыте, о всех приобретенных умениях, о всех природных талантах.

С финансовой точки зрения (я разработал бюджеты, и она действительно слушала, когда я все объяснял) ей не придется работать долгое время, но я полагал, что работа поможет ей адаптироваться. Без нее Лидия начала бы растравлять свои раны, впала бы в очередную одержимость или просто умерла от скуки.

Мальчики… я собирался писать о них и отвлекся. Они были главной причиной.

Я увижу ее менее чем через две недели. Мои вещи уже собраны.

24 февраля 1998 года

Этот день я опять провел у окна. Размышляя. Вспоминая давно прошедшие времена. Сцены из своего детства… Школа, прогулки по саду, рождественские праздники, выложенные голубыми изразцами стены анкарского консульства, обед из паштета с хлебом в Провансе вместе с Гейл в наш первый отпуск.

Смешно, как всякие мелочи долго сохраняются в памяти! Ничего не значащие, не имеющие формы и смысла, и все же это жизнь!

* * *

Мальчики. Как может любая мать покинуть своих детей? А она преданная мать. Нет. Не игра на камеру. Хотя иногда приходилось изображать веселую добрую мать в кругу семьи. А муж по сравнению с ней выглядел таким чопорным!

Она страшилась самой мысли потерять их.

– Лоуренс, неужели вы не понимаете, что происходит? Они стараются разлучить меня и мальчиков.

В первое Рождество после официального разъезда ей пришлось оставить мальчиков в Сандрингеме. Она провела праздники одна в Кенсингтонском дворце.

– Они дали знать, когда я могу забрать мальчиков, а когда не могу. Словно они не мои дети, а собственность короны.

И она, по-своему, была права.

– Сначала они отняли мой титул, теперь пытаются забрать мальчиков.

25 февраля 1998 года

Вполне естественно, что проблемы росли. Мальчики разрывались между отцом и матерью. Думаю, они стыдились признать, как любили проводить время в Балморале с отцом и бабушкой (место, которое ненавидела их мать), вдали от гламура, мишуры и щелканья камер. Они обожали мать, но уже чувствовали себя с ней неловко из-за ее поведения. Особенно старший.

Когда она подъехала к школе, чтобы сообщить, что телевизионное интервью, которое она втайне записала, вот-вот покажут в эфире, старший встретил ее в штыки. Она позвонила мне и сказала:

– Он с такой злобой на меня смотрел. Я думала: мой сын ненавидит меня. Этого я не вынесу.

Час спустя она перезвонила. Они поговорили по телефону, и все опять было лучше некуда. Но подобные эпизоды продолжали накапливаться. Появилась «Книга откровений», как она ее называла, инфернальная биография, которую она втайне помогала писать. Скандал следовал за скандалом, связи с женатыми мужчинами, обвинения в телефонном преследовании, нападения на фотографов, сеансы психотерапии у очередного шарлатана, брифинги для таблоидных репортеров, факты, отрицаемые, а потом вылезающие на свет божий вместе со слухами, фотографиями и обвинениями, расходившимися по всей стране. Старший сын был уже достаточно взрослым, да и его брат подрастал, и мальчики чувствовали себя незаслуженно опозоренными.

Она хотела остановиться, но не могла. И катилась под откос все быстрее, хотя опасалась, что это вредит им, да так, что никто не сможет их защитить. И стыдилась того, что она все больше впадает в нездоровую зависимость от сыновей, особенно старшего, которому стала звонить по пять-шесть раз в день.

Все то же самое стремление завладеть ими полностью и безоговорочно, которое отпугивало ее любовников. По ее собственному признанию, она звонила им по двадцать раз в сутки. В ее мозгу не было доказательства любви, которое можно было считать достаточным и неоспоримым.

На этот раз я едва не рассорился с ней, когда предложил, чтобы она перестала так часто навещать сына в Итоне. Любому мальчишке неприятны подобные визиты по три-четыре раза в неделю, которые дают повод для насмешек одноклассников. Она была в бешенстве. Выкинула меня из дворца, поднявшись и позвонив дворецкому.

– Проводите мистера Стендинга, – приказала она.

Это было жестоко с ее стороны. Назвать меня мистером Стендингом и намекнуть, что я больше не имею права свободно передвигаться по дворцу.

Через два часа она рыдала по телефону.

– Вы правы, но ничего не могу с собой сделать. Бедное дитя. Что за негодная мать ему досталась!

Она честно старалась не душить его своей любовью, не пытаться перетянуть на свою сторону, не обременять своими бедами. Но была не в силах совладать с собой. Взять себя в руки и вести с достоинством.

У меня разрывалось сердце. После моей смерти доктор Пател вольна сколько угодно резать мой мозг и исследовать клетки под микроскопом. Но если она решит найти там определенную часть истории моей жизни, значит, исследует не тот орган.

Негодная мать.

Я так не думаю.

Для них она сделала бы все, что только в ее силах. И то, что она решилась оставить детей, в моих глазах – величайший акт бескорыстия и самопожертвования.

Было ли все это зря?

Пока трудно сказать, а меня не будет рядом, чтобы это узнать. Лично я не могу делать вид, будто именно эти соображения подтолкнули меня помочь ей. Мои причины были иными. Я боялся за ее рассудок. Предполагал, что показное легкомыслие и бесшабашность доведут ее до ранней и столь же эффектной кончины. И я хотел быть ближе к ней. Даже самый преданный из придворных не в силах отрешиться от собственных интересов.

В отличие от нее я никогда не считал, что в отдаленном будущем она сможет открыться им. Хотя у нее было множество совершенно фантастических и, конечно, неосуществимых проектов. Все они подразумевали риск ее разоблачения, что нанесло бы им неизлечимые психологические травмы. Ее воскрешение станет куда большим ударом, чем ее гибель. Я всегда пытался донести это до нее. И верил, что со временем она придет к такому же выводу. Подозреваю, что в глубине души она сама знала об этом, но чтобы оставить их, ей было необходимо убедить себя в обратном.

26 февраля 1998 года

Осталось немного. Десять дней. Думаю, мне понадобится водитель. Какой-то участок пути я проделаю в своей машине, а потом сменю пару такси. Я человек осторожный.

27 февраля 1998 года

Из-за перевозбуждения я ослеп на левый глаз. По крайней мере мне нравится так думать. Весьма неожиданно и за одну ночь. Время от времени изображение расплывалось, но сегодня утром я проверил его, что уже вошло в привычку, и он ничего не видит. У меня нет выбора, кроме как взять водителя прямо от Вашингтона.

28 февраля 1998 года

Сегодня приехала Патрисия. Привезла запеченного с бобами ягненка. У меня даже аппетит разыгрался.

Лидия, о, Лидия… Надеюсь, мое появление не расстроит ее. Я представляю собой не слишком привлекательное зрелище. Левый слепой глаз вращается в глазнице, отчего вид у меня несколько безумный.

Ее тоже часто считали безумной. «Фирма» твердо придерживалась этого мнения. Если не считать тех случаев, когда они рассматривали ее как маленькую интриганку-манипуляторшу, которая точно знает, что делает.

Публика разделяла эту точку зрения.

То, что казалось безумием свекру и свекрови, считалось мужеством. И отчаянием.

Впрочем, отношения были не так просты.

Фотографии расстроенной, тоскующей принцессы появлялись во всех газетах вместе с самыми грязными сплетнями.

– Почему все так меня ненавидят? – недоумевала она.

Повторюсь: ее решение оставить детей было самым бескорыстным ее деянием. Но она – женщина сложная. Возможно также, что это был ее величайший акт нарциссизма. Никаких больше падений-взлетов на барометре общественного мнения. Она поднялась в небесную твердь, и кто теперь осмелится измерить силу ее любви?

1 марта 1998 года

Патрисия легла спать. Кастрюлька с привезенной едой стоит в холодильнике: аппетит меня неожиданно подвел. Я заставил себя выпить белковый коктейль, но мой желудок едва его удерживает и, боюсь, скоро сдастся.

Я должен закончить дневник и пропустить через бумагорезку. Все это время он держал меня на плаву и свою роль сыграл до конца.

2 марта 1998 года

Я попрощался с сестрой, утром она вернулась в Лондон, едва сдерживая слезы. Как и я… она хорошая девочка. Мы обсудили похоронную церемонию. Она была так добра, что не спросила о книге.

Осталось шесть дней.

Мне нужно прекратить все это писать. Все больше и больше воспоминаний. Шквал. Достаточно, чтобы удержать все в памяти. Что станет с Лидией?

Хотел бы я с уверенностью ответить на этот вопрос. Обдумать его и записать.

Видеть ясно прошлое достаточно трудно. Кому это знать, как не историку! А будущее… мы можем только гадать.

Одно я знаю точно: если она сломается, то исключительно из-за какого-то мужчины. Неизбежно ли это, учитывая ее манеру жить страстями, бросаться в эти страсти с головой… обрекая себя на все новые удары?

На это я не могу ответить с уверенностью, хотя знаю ее хорошо, возможно, лучше, чем близкие ей люди, любовники и друзья. (Остальные выпали из дилижанса ее благосклонности, остался только я со своей настырной собачьей преданностью.)

Вся эта одержимость, беспорядочные маниакальные поиски утешения (в еде, психотерапии, любви) не носили неизгладимого отпечатка помутненного сознания или душевной болезни. Я рассматриваю их как реакцию на жизнь в состоянии постоянного кризиса, под пристальным взглядом общественного мнения, в токсичной и легко воспламеняемой атмосфере славы.

А другие? Они справлялись!

Но это меня не убеждает. Никто другой не был на ее месте, в ее клетке, в непрестанной травле прессы. Я не могу найти справедливого сравнения.

Но верю, что она найдет свой путь, потому что очень этого хочет.

Так же сильно, как мне хочется в это верить.

3 марта 1998 года

Сегодня головная боль не отступает, а мой здоровый глаз то и дело заволакивает дымкой. Я особенно не переживаю. Потребовалось довольно много времени, чтобы левый глаз отказал окончательно.

Но все же мне нужно отдохнуть.

А завтра – последний выпуск…

Глава 16

3 июля 1998 года

Дорогой Лоуренс!

Надеюсь вы это одобрите. Мистер Уокер был готов продлить аренду еще на шесть месяцев (как вы и предсказали), но мне было необходимо уехать. В Грейвелтоне я задыхалась. Честно говоря, я не могла провести там и лишней минуты.

Я кажусь вам неблагодарной? Но я ни за что не хотела бы, чтобы вы так считали. Вы утверждали, что мне нужно место поспокойнее, чтобы отдышаться. Уверена, что вы были правы. Вы всегда правы. Так или иначе, я по-прежнему в Северной Каролине и сняла квартиру в Шарлотте, в большом здании в самом центре города. У меня такое чувство, словно я свернула за угол и начала совершенно новый отсчет. Думаю, что вы должны это знать. Всю прошлую неделю (я пробыла здесь три с половиной) я ни разу не плакала. Слезинки не проронила. И я не могу никому это сказать. Кроме вас. Лилиан, моей соседке напротив, семьдесят шесть. Она держит трех черепах и играет в маджонг со своими приятельницами. В тот день, когда я переехала: два чемодана, три коробки, – она пришла ко мне с орхидеей в горшочке и бутылкой омерзительной шипучки. Такой сладкой, что зубы заныли. Но мы все равно выпили ее, устроившись на балконе, и она рассказывала мне о курсах итальянского, которые посещает. В ноябре она едет в Рим и Флоренцию и к этому времени рассчитывает свободно объясняться с тамошними обитателями.

Я же сидела и думала, какие у меня цели. Тогда и решила больше не плакать целыми днями. И теперь продержалась целую неделю. Жаль, что вас нет здесь. Наверняка вы похвалили бы меня.

Мне нужно так много вам сказать. О многом поговорить. Я трижды пыталась позвонить вам в марте, но, разумеется, знала, что причина только одна. Вы никогда меня не подводили.

Всю свою жизнь я была одна и повторяю себе, что в этом нет ничего нового. Одна после ухода мамы, когда папа совсем о нас не думал. Одна во дворце, одна в браке, всегда и всегда одна…

Нет, не волнуйтесь за меня. Я еще держу голову над водой. И не совсем безнадежна. Вы не зря потратили время. Это все, что я хотела сказать.

С глубочайшей симпатией

Ваша Лидия.

7 июля 1998 года

Дорогой Лоуренс!

Мне нужно кое в чем признаться. Я звонила мальчикам. Но каждый раз натыкалась на автоответчик. Потом я попыталась представить, что бы вы сказали насчет этого. И только тогда сумела остановиться и больше этого не делать. Так что, как видите, вы по-прежнему со мной. И по-прежнему делаете для меня все. Если сосредоточиться, я совершенно ясно слышу ваш голос.

Лидия.

10 июля 1998 года

Дорогой Лоуренс!

Это не все, что я хотела сказать. Я хотела поблагодарить вас, но не знаю как. Зато точно знаю, что ни один человек на земле не сделал бы для меня того, что сделали вы. И никто не понимал меня так, как вы. Я вспоминаю, как пыталась сказать «спасибо» и как глупо это звучало. И как мы над этим смеялись… помните?

Иногда я проклинала вас за то, что не осмеливались говорить мне «нет». Могли бы сказать, что это невозможно. Почему же не сказали? Вы помогли мне потерять все. Разве так поступают настоящие друзья?

О, Лоуренс, что за черное у меня сердце! Я ненавидела вас за то, что помогали мне. Если бы вы только повернулись ко мне спиной и ушли!

Нет. Мне приходилось нелегко, и, возможно, вы это видели, хотя я ничего об этом не говорила. Во всяком случае, знайте: это благодарственное письмо. Не за то, что сумели выполнить наш «маленький план». За то, что все эти годы стояли рядом со мной и за меня. За то, что видели меня в худшие моменты жизни и никогда не осуждали.

Лучше поздно, чем никогда? Разве я не могла открыть рот, пока вы еще были рядом? Иногда я гадаю, могли ли мы быть счастливы вместе? А вы? Гадаете? Я знаю, что так оно и есть.

Со светлыми воспоминаниями

Лидия.

5 августа 1998 года

Дорогой Лоуренс!

Я несколько раз пыталась писать дневник. Вы утверждали, что мне это будет очень полезно. Но я предпочла бы говорить с вами, а не сама с собой.

У меня неприятности с Лилиан. Правда, меня это мало волнует. Кто она такая, в конце концов? Или это у нее неприятности со мной. Она открыла дверь утром как раз в тот момент, когда от меня уходил джентльмен. Мой вечерний посетитель. Всюду она лезет. Проводила его взглядом и, когда он зашел в лифт, сказала:

– Лидия, я действительно беспокоюсь за вас!

Какая наглость! Я сказала старой ведьме, куда она может идти со своим беспокойством. Что она понятия не имеет, о чем говорит, и что мне осточертело вмешательство в мою жизнь, спасибо большое, и буду очень благодарна, если меня оставят в покое.

Я абсолютно не терплю, когда мне указывают, что делать, а что – нет. И никогда не позволяю себя третировать, верно ведь? Одному Богу известно, как они старались. И если не сломали меня, то какой-то старухе в дешевых слаксах и мокасинах и подавно это не удастся. В следующий раз, постучав в мою дверь, она не дождется ответа.

Ей не следовало бы лезть в чужие дела. Иногда я нуждаюсь в обществе, и вы это понимаете, не так ли? Но я не могу довольствоваться старухой и тремя черепахами. Я еще молода и не ушла в монастырь. Какой смысл переезжать в город, если мне не позволено немного поразвлечься? Я бы подвела нас обоих, Лоуренс, если бы не пыталась жить полной жизнью. И не потерплю нотаций. Ни от кого!

И теперь готовлюсь провести ночь вне дома.

Ваша вечно надеющаяся Лидия.

25 августа 1998 года

Дорогой Лоуренс!

Я написала вам уже три письма, и вы ответили на каждое. Ну не странно ли? В последнем тон был несколько неодобрительным, что меня удивило. На вас это не похоже. Если будете продолжать так себя вести, я больше ничего вам не расскажу.

И буду жить, как хочу! Иначе в чем смысл того, что мы сделали? Скажите мне. Бьюсь об заклад, у вас нет ответа, верно?

У меня новый друг, Алисия. Она работает в «Скин дип», салоне красоты с солярием, и пообещала устроить меня туда.

Не смейтесь. Вы же знаете, что я часто сама накладывала себе макияж. И говорили, что мне полезно поработать. Алисия утверждает, что меня можно научить накладывать маски, выщипывать брови и удалять волосы воском, на все это уйдет всего несколько недель. Представляете, мне будут платить деньги за интимные прически! Что тут плохого?!

Я часто провожу время с Алисией. Не пью слишком много, если вы этого опасаетесь. Раньше я всегда пила в шумной компании. Потому что иначе, как бы это выглядело? Теперь же научилась сдерживаться. И это помогает. Лоуренс, я не превращаюсь в пьянчужку. И стараюсь не пить днем. Алисия мешает выпивку, а я держусь только вина и водки. Если все это начнет выходить из-под контроля, я скажу вам. Я никогда ничего от вас не скрывала.

Чувствую, вы наблюдаете за мной, Лоуренс. Почему так строго? Пожалуйста, я хочу, чтобы вы улыбались немного чаще. Я стараюсь. Это нелегко. Но я стараюсь.

Лидия.

19 сентября 1998 года

Дорогой Лоуренс!

Имеете ли вы хоть малейшее представление, каково мне приходится? Как, по-вашему, я выживу? Берете ли вы это в расчет, когда строите такие тщательные планы?

Может, вы хотите заполучить меня?

Лидия.

20 сентября 1998 года

Дорогой Лоуренс!

Простите, что говорила с вами в таком тоне. Мне стыдно.

Каждый день для меня такая борьба… но чего я ждала? Хотела написать вам о моей жизни и рассказать, насколько я продвинулась со дня нашей встречи в ноябре. Тогда у меня было такое чувство, что мы вместе в последний раз, и следовало бы попрощаться как следует. И все же я ждала вас в марте. Продолжала надеяться. Все эти кровати, у которых я сидела… а у вашей не смогла. Жаль, что меня там не было. Вы знаете, что если бы существовал хоть какой-то способ…

С любовью и благодарностью

Лидия.

21 сентября 1998 года

Дорогой Лоуренс!

Я хотела сообщить вам, что депрессия немного отступила. По крайней мере забрезжил свет в конце тоннеля, по крайней мере временами мне так кажется. И я рада сказать, что наши усилия того стоили.

Я сознаю, какого прогресса достигла, и не слишком возбуждаюсь по поводу того, сколько еще мне предстоит сделать. Так мне всегда советовал мой психотерапевт. Но сейчас мой единственный психотерапевт – это вы. Я прислушиваюсь ко всему, что вы говорите, хотите верьте, хотите нет. Возможно, прислушиваюсь еще внимательнее чем когда вы были живы.

Я все меньше пью. Завтра начинаю карьеру ученицы в «Скин дип». Вы бы гордились мной.

А сейчас спокойной ночи.

С любовью

Лидия.

22 сентября 1998 года

Дорогой Лоуренс!

Впервые с того момента, когда мне исполнилось девятнадцать, я нашла себе оплачиваемую работу.

Собственно говоря, это не совсем правда. Мне не платили первый месяц, пока я училась стерилизовать щипчики и нагревать воск, но зато сделали бесплатные маски, маникюр и два бесплатных массажа.

Мы с Алисией отправились на ленч в закусочную, и она принялась передавать сплетни о других девушках. У нее тату на щиколотке, отличное чувство юмора и модные пятидюймовые каблуки. Она выросла в трейлерном парке, но у меня никогда не было трудностей общения с простым народом. Кроме того, ее мать алкоголичка, так что у нас есть кое-что общее. Не так ли? Не то чтобы ма когда-нибудь признавала это.

У нас нет определенной униформы, так что мы носим черные брюки и черные блузки, а поверх всего этого – черный фартук с вышитым белыми буквами логотипом «Скин дип». Нам полагается и бейджик, но я получу свой только в конце месяца. Что вы думаете по этому поводу? Можете поверить, что я нашла работу?

Целую

Лидия.

25 сентября 1998 года

Дорогой Лоуренс!

Думаю, что обрела призвание. Как знать, может, через пару лет я буду накладывать макияж знаменитостям и даже своим старым приятельницам. Вот будет сенсация!

Сегодня Алисия делала макияж невесте и выполнила его так аляповато, что мне пришлось вмешаться. Со всеми присущими мне тактом и дипломатией, конечно. На самом деле невеста была очень благодарна. Я также делала сегодня свою первую маску, правда, под присмотром. Но это оказалось невероятно легко.

Никто не подозревает, что в прошлой жизни я знала об этом гораздо больше, чем моя так называемая наставница Алисия.

Спокойной ночи, мой милый спаситель.

Ваша Лидия.

28 сентября 1998 года

Дорогой Лоуренс!

Вы сказали, что постепенно мне станет легче. Так оно и есть.

Сначала я боялась всех и вся и буквально из кожи выпрыгивала, когда кто-то со мной заговаривал. А вы, мудрый старый филин, твердили, что это и вполовину не так трудно, как мне кажется. Я имею в виду разговоры с людьми. Никто не устраивал мне допроса третьей степени. Я начала рассказывать Алисии, как груб был со мной муж, и вдруг подумала: что, если она начнет задавать неприятные вопросы? Впрочем, у меня на все были готовые ответы. Но она только сказала:

– А вот мой бывший называл меня «дубиной».

И тут же грязно выругалась.

Мы сидели в нашем любимом баре, и она кому-то строила глазки. Меня это немного раздражало, потому что я была настроена на разговор по душам, а она едва меня слушала. Не могу сказать, что Алисия совсем уж шлюшка, но недалеко от нее ушла. Было бы неплохо найти кого-то, лучше настроенного на мою волну. Представьте только, Лоуренс, если бы она знала! Запела бы по-другому, не находите?

Поцелуи от вашего косметолога-недоучки.

Лидия.

2 октября 1998 года

Мы много говорили о всех «этапах», которые мне придется пройти. Отчаяние – все равно что козырная карта, стирающая все остальное. Теперь я делаю гораздо больше. В Бразилии я вела растительную жизнь. Два с половиной месяца лежания на диване и еще две недели после того, как вы вернулись с похорон. У меня даже не было телевизора! Мне казалось, что выйти и купить телевизор – ниже моего достоинства. Привыкла, что за меня все делают. Помню, как вы забили продуктами холодильник и буфет, а я не выходила из дома и ела консервированный суп и сыр.

Вы сказали мне, что, когда людей пытают (откуда вы всегда все знаете?), они выживают, деля время на отрезки. Чтобы иметь возможность дышать следующие полминуты. Если им это удается, значит, проживут и следующие тридцать секунд. Вы хотите сказать, что мне стоит поделить первый год на месяцы, недели и дни. И шаг за шагом… Но бывали дни, когда больше тридцати секунд, казалось, не выдержать…

У меня складывалось впечатление, что вы просто пытаетесь уловками заставить меня отказаться от плана. А ведь следовало бы знать, вы никогда не прибегаете к уловкам.

Уважающая вас

Лидия.

3 октября 1998 года

Дорогой Лоуренс!

Рассудок выкидывает со мной всякие фокусы. Прошлой ночью я вспоминала первые недели в Бразилии как абсолютно одинокие и безутешные. По большей части это так и было. Но временами мне удавалось воспрянуть духом. Я включала радио и танцевала, потому что сделала нечто значительное! МЫ сделали нечто значительное! Если я сумела добиться такого, значит, сумею добиться всего, когда стану свободна. Впервые за всю жизнь я свободна!

И когда вы приехали с чемоданом газетных вырезок, это был совершенно ужасный и совершенно великолепный поступок. Сердце ведь не может разорваться по-настоящему, верно? Но я думала, что мое разорвется. Однако человеческим чувствам нет предела.

Когда вы уехали, я думала, что покачусь вниз. Почти не вставала с постели. Не помню, чтобы я что-то ела.

Наконец я начала ставить себе маленькие цели: вставать с постели в определенное время, принимать душ и одеваться перед завтраком. Съесть завтрак – еще одна цель. Походить по магазинам перед ленчем. Иногда смотреть телевизор. Убирать. Получасовая тренировка с записями моего голоса. Еще час – загорать в саду. Знаю, все это кажется такими мелочами, но поверьте, тогда для меня этого было более чем достаточно. Если вы, приехав в ноябре, посчитали, что я в плохом состоянии (я сужу это по выражению вашего лица), видели бы вы меня раньше, когда я едва могла пошевелиться.

И вот теперь я работаю. Каждый день хожу на работу! Еще две недели, и мне даже начнут платить.

С любовью

Лидия.

4 октября 1998 года

Дорогой Лоуренс!

Я только сейчас перечитала пару писем и могу видеть, как далеко зашла. Иногда ситуация была такова: шаг вперед, два шага назад. По-моему, вы сказали, что этого можно было ожидать. Вы все продумали, не так ли?

Когда вы оставили меня в Грейвелтоне, для меня это стало потрясением. Оказавшись в Штатах, я должна была начать новую жизнь. Вы, как всегда, осторожно подтолкнули меня в верном направлении. Пойти поговорить с соседями. Поискать объявления о вакансиях в местной газете. Заняться бегом или фитнесом. Боюсь, я ничего этого не сделала.

А как я поступила?

Купила кучу романов (знаете, мои обычные предпочтения). И читала, читала. Утром и днем проходила мимо школьных ворот, только чтобы услышать детские голоса. Вечерами смотрела телевизор или гляделась в зеркало, пытаясь определить, можно ли меня узнать… с любого угла, в любом свете, с определенной прической.

Приходили соседи. Знакомиться. Я паниковала каждый раз, когда слышала стук садовой калитки. Словно меня сразу же должны были разоблачить. Но мы немного болтали, они прощались, а я не чувствовала облегчения. Только опустошение.

Меня пригласили на рождественскую вечеринку, и все были очень вежливы и дружелюбны, но не выстраивались в очередь, чтобы поговорить со мной. Моя первая вечеринка в новой жизни, а я даже не королева бала!

Я подружилась с двумя женщинами. Иногда они приглашали меня к обеду, где присутствовали их мужья и дети. Думаю, они меня жалели.

В местной бакалее требовался продавец. Я подумала, что смогу устроиться на работу. Не так уж трудно научиться работать на кассе. Я решила на следующий же день пойти и спросить насчет работы, но когда подошла к магазину, не смогла набраться мужества. Повернулась и отправилась домой.

Однако у меня было предчувствие, что, если перебраться в более крупный город, там будет больше возможностей. И я была права, не так ли? Подвернулась Алисия. И «Скин дип». Видели бы вы меня в салоне! Клиенты Алисии начинают спрашивать именно меня.

Ну, мне пора спать, как всем красивым девушкам!

Ваша Лидия.

5 октября 1998 года

Дорогой Лоуренс!

Я решительно продвигаюсь вперед. Вы научили меня бороться… объяснили столько практических мелочей. Иногда я раздражалась, поскольку считала, что знаю все.

Домашние расходы: теперь я и это умею. Честное слово. Я все записываю, как вы велели. Но мне еще многому нужно учиться. Вы сказали мне отслеживать счета за месяц. Я думала, вы имели в виду покупки в бакалее и расходы на телефон. Полагаю, и это тоже учитывается, но для меня было сюрпризом получить счет за электричество. Не знаю, что воображала раньше: что электричество покупают одновременно с домом? Что оно бесплатное? Входишь в комнату Кенсингтонского дворца, включаешь свет. И никто никогда не объясняет тебе, сколько это стоит. Теперь, выходя из комнаты, я выключаю свет! Вы видите совсем новую меня!

Ваша малоприспособленная к жизни гражданка

Лидия.

15 октября 1998 года