Текст книги "Неприятности по алгоритму"

Сил хватило лишь на то, чтобы облегченно выдохнуть. Слегка придя в себя, поинтересовалась:

– Как ты сумел пронести табельный бластер с корабля? – Вопрос, конечно, в свете последних событий не самый актуальный, но взыгравшее любопытство было не удержать.

– Это мой личный, – ухмыльнулся красавчик.

– И что, помочь трудно было? – Вот теперь, когда знаю, что имелся шанс не расшибаться в лепешку (в прямом смысле этого слова), стало обидно.

– Было занятно посмотреть, как ты изображаешь мартышку с плазмогранатой, – радушно заявил этот паразит.

Нет, в глубине души я ему все же благодарна за то, что помог отбить эту несчастную у похитителей. Но это очень глубоко.

Беременяшка же, пока мы с Браеном мило собачились, как-то подозрительно сжалась и часто задышала, а под ногами у нее быстро начала образовываться лужа.

Судя по недоуменному лицу парня, он решил, что это у дамочки со страху, и деликатно отвел глаза. У меня же закрались подозрения. Посмотрела в глаза будущей мамочке. Зрачки расширены от боли. Попыталась достучаться до ее сознания:

– Какой срок? Когда должны быть роды?

– Начались, – это единственное, что смогла выдавить из себя несчастная, пока ее не скрутила новая схватка.

Стремительно начавшиеся роды испугали и Браена, и меня гораздо больше, чем предыдущая драка. Я попыталась вспомнить все, что знала о родовспоможении.

Давно, еще в детстве, я приставала к родителям с вопросом, откуда берутся дети. Мама, оберегая нежную детскую психику, рассказывала байки о покупке в магазине и доставке на почтовом флаере. Но как-то раз мое любопытство, требующее более подробной версии прихода в этот мир, заставило обратиться с этим же вопросом к папе.

Отец был человеком от науки и считал, что сказки только мешают детям объективно мыслить. Папа решил просветить меня. Результатом стал просмотр научно-популярного фильма, в котором главный герой проходит сложный путь от сперматозоида до половозрелого мужчины. На меня, шестилетнюю, этот сеанс произвел неизгладимое впечатление. На папу тоже, когда мама узнала о воспитательной методике дражайшего супруга.

Основное, что я запомнила: роды – не пятиминутный процесс, и мы вполне можем успеть доехать до больницы. О чем немедленно сообщила Браену. Блондинистый академик, к его чести, не растерялся, а передав мне на попечение уже не беременную, а рожающую дамочку, побежал к аэрокару, по пути обшарив неудавшихся грабителей на предмет чип-ключа.

Заведя машину, он плавно притормозил рядом с нами, помог загрузиться поминутно стонущей беременяшке на заднее сиденье и открыл навигатор, выискивая место расположения ближайшей больницы. Крики роженицы мешали сосредоточиться, только наводя панику.

– Дышите, мамочка, дышите глубоко, – стараясь говорить как можно ласковее, увещевала я. – Вам самой сейчас воздуха не хватает, а ребенку еще тяжелее. Незачем попусту тратить кислород еще и на крики, – говорила, практически не задумываясь, лишь бы мамаша замолчала.

Что-то из сказанного таки до нее дошло, ибо вместо очередного крика, приходящегося на схватку, она шумно засопела. В перерывах между схватками я пыталась как-то отвлечь женщину и несла всякий бред, иногда, впрочем, удавалось и узнать что-то у нее самой. Оказалось, зовут дамочку Анита Мира Караниа Гортес. Ее муж, Рамир Гортес, наверняка сейчас жутко переживает, ведь будущая мамочка вышла из дома уже больше двух часов назад, хотя предупредила супруга, что вернется от силы через полчаса. Глянув на руку женщины, я увидела разбитый браслет.

Значит, связаться с молодым папашей просто так не удастся. Пришлось смириться с мыслью, что сдать роженицу в приемный покой и сразу же умыть руки не получится.

Тем временем Браен разобрался с картой. Больница оказалась в паре миль, а вот отдельный роддом – аж в другом городе. Блондинистый взял такой стремительный старт, будто это была не дорога, а гоночная трасса. Получив емкую (всего две буквы, но какие!) характеристику своих пилотных навыков, этот академик, ять его, начал вести помедленнее, но нет-нет все же норовил прибавить скорость. До ближайшего пристанища последователей Гиппократа мы домчали в считанные минуты.

Залетев в отделение, напарник гаркнул: «Врача, женщина рожает!» Его командный голос, может, и заставлял вытянуться рядовых по струнке, но на сестру приемного покоя не произвел ровным счетом никакого эффекта. Грузная, уже в годах, иллийка подняла на него глаза и, не уступая спокойствием пресловутой статуе прародительницы миров, четко и с расстановкой произнесла:

– Папаша, не переживайте так. До вашей жены триллионы рожали, и после столько же будут. Не суетитесь, все идет нормально.

Браен опешил. Мало того, что на него обратили не больше внимания, чем на досадное недоразумение, так еще и женили, приплюсовав к сему статусу и скорое отцовство. Он помотал головой, прогоняя крамольные мысли. Но решил пока не спорить с иллийкой, а побыстрее передать женщину в более опытные руки акушеров.

Тем временем сестра нажала что-то на селекторе и начала заполнять электронную карту приема.

– Имя? – глядя в глаза блондину, спросила иллийка.

– Браен Дранго, – на автомате представился тот

– Не ваше, жены. – Спокойствием медсестры можно было не то что гвозди – шурупы забивать.

– Анита Мира Караниа Гортес. У нее преждевременные роды, – выпалила я, понимая, что напарник понятия не имеет, как зовут спасенную.

– Родовой чип, срок беременности, заболевания, аллергические реакции… – монотонно начала перечислять сестра, выводя на поляризационный экран новый формуляр для заполнения и проворно касаясь перечисляемых пунктов пухлыми пальцами.

– Мы нашли ее на улице, привезли к вам. Первый раз в жизни видим. – Похоже, Браен решил прояснить ситуацию, потратив несколько мгновений на то, чтобы расставить все точки над «i», и больше не отвечать на глупые, по его мнению, вопросы медперсонала.

– Хорошо. – Свое удивление сестра милосердия (которое было весьма относительным и имело зачастую оттенок специфического черного юмора) выразила лишь слегка изогнутой бровью. А затем, потеряв к нам всякий интерес, запорхала пальцами по виртуальной клавиатуре, вводя какие-то данные.

Через пару мгновений в приемный покой вплыла каталка на гравиподвеске, на которую проворные медсестры помогли взобраться роженице. Едва беременная улеглась, к ее рукам тут же начали подсоединять разнообразные датчики.

Надо заметить, выглядели сестры милосердия (или кто это были?) внушительно. Как будто не укольчики целыми днями ставили, а качали бицепсы-трицепсы в спортзале. Хотя, полагаю, если каждого страждущего, обремененного стратегическим запасом калорий, в каталки так укладывать, то немудрено нарастить внушительные мускулы. Не удивлюсь, если в соревнованиях по армрестлингу эти медсестрички первые места занимали.

Про нас с Браеном, кажется, и забыли. Красавчика сложившаяся ситуация вполне устраивала. Об этом свидетельствовало его тактическое отступление по направлению к выходу. Я же запаслась наглостью (она же второе счастье) и направилась к стойке ресепшена. У меня было твердое намерение попытаться если не отыскать, то хотя бы сообщить этому Рамиру Гортесу, что его жена уже в процессе дарения ему, счастливому папаше, наследника.

– Простите, вы не могли бы отправить запрос в службу гражданской безопасности или иным способом найти Рамира Гортеса? Это муж только что поступившей к вам женщины. Нужно сообщить этому Рамиру, где сейчас находится его супруга, – постаралась, чтобы мой голос звучал спокойно, уверенно и доброжелательно. Как говорится, если нести ахинею, то делать это, приправив наглость и бред хотя бы толикой благоразумия.

К моему несказанному изумлению, иллийка лишь кивнула и начала вводить запрос на указанное имя. Закончив процедуру, сообщила лаконично:

– Ожидайте, как только придет ответ, я дам вам знать. Можете пока пройти в буфет. – И вновь отвернувшись от меня, приникла к экрану.

Украдкой взглянула на уголок экрана. Стало вдруг любопытно, что может так заинтересовать иллийку, если неординарное появление роженицы ее ничуть не взволновало.

«Он прижал ее к своей груди, на которой Изабелла разрыдалась от избытка чувств.

– Я люблю тебя, люблю, люблю, – шептали его горячие губы.

– Я тоже тебя люблю, – отвечала рыдающая Иза…»

Увы, дальнейший диалог остался для меня загадкой, сокрытый широкой спиной медсестры приемного покоя. Да, иллийка, оказывается, проявляла чудеса самообладания. Для того чтобы читать слезопускательные романы и держать при этом на лице ровное, холодно-отстраненное выражение, нужны немалый опыт, хладнокровие и быстрая реакция.

Повернувшись в сторону филиала храма чревоугодия, в просторечии именуемого буфетом, я ожидала увидеть уже пустой холл. Но, как ни странно, Браен стоял, прислонившись к стене, рядом с дверью.

– Твой приступ альтруизма еще не прошел? – Поднятые к потолку глаза и скрещенные на груди руки красноречивее слов выражали отношение блондинистого гада к сложившейся ситуации.

– Прошел, и уже давно. Но нужно довести начатое до конца и передать нашу найденку на руки мужу, пока ее с родильного стола еще раз не украли.

Устало вздохнув, я посмотрела на часы. До конца увольнительной время еще оставалось.

– Если у тебя нет других планов, можем посидеть тут, в буфете.

Браен пожал плечами, дескать, что ж делать, раз первое же выдавшееся увольнение столь безнадежно испорчено. Усевшись за столик со стаканчиком кофе и распотрошив пачку печенья, я задала Дранго мучавший меня вопрос:

– Как ты оказался так кстати?

Он немного смущенно (первый раз на моей памяти) улыбнулся:

– Решил проследить, куда же столь уверенно и целеустремленно ты направилась из космопорта. Ведь до этого ты на Вилерне не была.

Это было сказано с такой уверенностью, что вопросов стало еще больше. Меж тем мой собеседник продолжал:

– Откровенность за откровенность. Как так получилось, что у кадета всеми забытого училища, да в столь раннем возрасте, аж три порта?

М-да… Что-то наш диалог смахивает на перекрестный допрос, хотя так оно и есть. Мы напоминаем два враждующих лагеря, между которыми наступил тот вид перемирия, когда патроны уже кончились, а в рукопашную идти не хочется.

Решив ограничиться честным, но кратким ответом, озвучила общеизвестную версию:

– Это был эксперимент – насколько эффективнее приживается имплант в раннем возрасте по сравнению с взрослым организмом.

Судя по скривившимся уголкам рта блондинуса, версия его не удовлетворила. А может, это у кофе вкус такой отвратный? К своей порции коричнево-зеленоватой бурды я еще не приступала.

Поддержав заданный Браеном тон диалога, задала встречный вопрос:

– А как ты узнал о том, что я не была на Вилерне ни разу? – И, сопоставив некоторые факты, наобум добавила: – Читал мое досье?

Рука красавчика со стаканчиком кофе на мгновение замерла, а потом так же неспешно продолжила свой путь, опустившись на столешницу.

– В системе защиты данных обнаружилось несколько багов. Пока их исправляли, некоторая информация оказалась общедоступной, – как само собой разумеющееся с невинным видом пояснил Браен.

Так-так, в переводе на нормальный язык: «Ну взломал я базу, кстати, не сильно и защищенную, так там особо секретного ничего и не было». Но ведь как формулировку выбрал – не подкопаешься! А гадать, откуда уши растут у внезапно возникшего сбоя в системе, не приходилось.

– И интересное было чтиво? – участливо спросила я.

– Признаться, не очень. Но теперь стало понятно, почему ты сумела меня обойти.

– Не привык проигрывать?

– Скорее привык анализировать ошибки, чтобы их больше не допускать.

– И в чем же был твой промах?

– Не внес несуразного кадета училища в число потенциально опасных конкурентов. Если бы на старте знал, что у тебя порт, а ваше училище, скажем так, не запрещает, а даже поощряет нелегальные гонки… Сообразил бы, что у тебя хватит наглости на тот рисковый маневр. Но теперь я досконально изучил противника, и подобное не повторится. – Самодовольная улыбка была жирной точкой его короткого монолога.

Да, от скромности Браен явно умирать не собирался, что ж, с огромным удовольствием сотру эту ухмылку.

– Жаль, что в досье не упоминается о первых девяти годах моей жизни, проведенных на Вилерне и на военной базе, так что, считай, почти половина моей биографии осталась вне прочитанного тобой.

…Вспомнился отлет с базы, когда мы сумели уйти из-под носа у мирийцев. Тогда корабль подбили при выходе из стратосферы. Как позже объяснил нам капитан: пилоты сумели, выровняв левый крен, совершить гиперпрыжок раньше, чем схлопотали еще один заряд и в правое сопло. Курс был на Ариту – планету класса Dсектора SE-257. Нам, тогда еще детям, было страшно до жути, но никто этого не показывал. Тем, кто боится, не место в военной академии.

А выбор у нашей ребятни был невелик: или в летную, или выбраковка. В комплекте с последней шел детдом. А за ним – рабочие кварталы, сон по четыре часа, шахты или завод. Как бонус – смерть в двадцать пять – тридцать от болезней и перегрузок. Финал – твой пепел после кремации удобряет поля на каком-нибудь Текосе.

Летное давало шанс на относительно достойную и (если повезет не убиться в боях) долгую жизнь.

Не у меня одной в душе была пустота. Все дети, летевшие на этом корабле, потеряли своих родителей. Никто не питал иллюзий насчет того, что увидит их еще когда-нибудь. Жизнь на военной базе заставляет быстро взрослеть. Но от этого становилось еще больнее…

Тот перелет запомнился мне на всю жизнь: жара в каютах, в рубке, в коридорах – везде душно, светодиоды под потолком мигают сине-фиолетовым, не хочется даже шевелиться. А за иллюминатором тьма, отдающая в индиго. Лишь вдали холодные россыпи звезд, словно песчинки, брошенные щедрой пригоршней на черный лист.

Возможно, при других обстоятельствах я бы и прониклась романтикой прекрасного и далекого космоса, но тогда мне хотелось лишь одного – добраться до контейнера с водой и попить. И вот однажды ночью, крадясь по коридору, я услышала разговор на повышенных тонах.

Это капитан разговаривал с кем-то по голопроектору. Голос далекого собеседника был металлически искажен. Да, в наш современный двадцать пятый век могут многое, но три вечные проблемы неискоренимы: дураки за штурвалом, помехи в связи и тараканы. Последних даже взрыв плазмогранаты не берет, как, впрочем, иногда и первых.

– Запрашиваю разрешение на высадку детей на территории Академии Орхаса для последующего их проживания и обучения в ней, – голос капитана звенел от напряжения. Похоже, он не в первый раз произносил эту фразу.

– От лица ректора академии приношу свои извинения…

Помехи сделали голос собеседника капитана абсолютно безжизненным. Шипящие звуки царапали слух. Создавалось ощущение, что ретранслятор обернут фольгой. Но от этого смысл сказанного был не менее ужасен.

– Мы вынуждены отказать в запросе. Наши группы полностью укомплектованы. Свободных мест нет.

Вдруг все-тот же змеиный голос неожиданно добавил:

– И мой вам дружеский совет. Навряд ли вы найдете место для ваших пассажиров хоть в одном из высших учебных военных заведений. Политика ректората такова, что при поступлении всегда отдается предпочтение детям, чьи родители из военной элиты, или отпрыскам состоятельных семейств. Возможно, какое-нибудь из окраинных военных училищ Союза с большей охотой откликнется на ваш запрос.

– Благодарю за совет. И отдельно – за откровенность. – Капитан был сух, как пески пустыни.

На этом сеанс связи закончился. Это был один из уроков взрослой жизни, который я нечаянно подсмотрела в щель створок шлюза. Вот так, в девять лет, я и убедилась, что, несмотря на все заверения и гарантии со стороны правительства, сироты нигде не нужны. Даже если в законе говорится обратное.

Летное поле училища имени Уара Флокрискрика, великого героя третьей космической войны с кеярцами, встретило нас настолько позитивно-дождливой погодой, что впору было надеть гидрокостюм. Приветствовала нас делегация в лице одного из кадетов. Как впоследствии выяснилось – один из проштрафившихся старшекурсников.

– Приводни… совершаем посадку, – в последний момент исправился старший пилот.

Как видно, не мне одной пейзаж, открывающийся из иллюминатора, навевал мысли о чем-то топком и квакающем.

Зря отключили поляризацию на иллюминаторах. С ней мы хотя бы до приземления пребывали в сладком неведении о нашей дальнейшей судьбе. При взгляде же на затопленное поле (даже ангаров для шаттлов и кораблей на нем не наблюдалось) перспективы нашего обучения рисовались одна радужнее другой.

Хотя… это все же какое-никакое образование. В Союзе получить бесплатно даже диплом о среднем специальном – если не удача, то привилегия. В академии и университеты попадали по принципу: или у тебя есть деньги, или невероятный талант. Наличие же пластикового сертификата об образовании давало шанс на достойную работу и жизнь, вместо того чтобы прозябать в сфере обслуги или в качестве разнорабочего.

На базе, естественно, не было ни школы, ни учителей, хотя читать и писать умело большинство ребят (в основном на вилернийском), – заслуга родителей, занимавшихся с детьми самостоятельно. А вот определять на вес число зарядов лазера в патроннике, точно указать разновидность шаттла по оставленному в стратосфере треку или обзавестись навыком удирания от патруля во время комендантского часа – этому мы учились самостоятельно, без какой-либо помощи взрослых.

После того как корабль впечатал все восемь посадочных платформ в болотообразную массу, по ошибке именуемую почвой, шлюз открылся. Мы нестройными рядами начали покидать нашу парилку. С учетом сбоя в системе жизнеобеспечения температура внутри корабля была около сорока, а вот с погодкой снаружи дело обстояло иначе.

Первые пару минут мы наслаждались свежим воздухом и прохладой, которая постепенно переходила в холод, а затем и в откровенный колотун. К корпусам мы потрусили довольно резво, под предводительством встречающего нас кадета. Зрелище было впечатляющим: мы бежали в майках, футболках, шортах (а некоторые везунчики – в штанах), слегка сизые, с пупырчатой от мурашек кожей. Обувь, в первые мгновения успевшая набрать воды, хлюпала почти синхронно. Замыкал нашу стремительную процессию капитан. Он то ли помогал отстающим, то ли следил, чтобы никто не вернулся на корабль под шумок.

Вбежав по ступеням центрального входа училища, мы оказались в холле. Думаю, доблестный Уар Флокрискрик и не подозревал, что спустя пару десятков лет его именем будет названо училище, основным достоинством которого является то, что оно вообще существует. И это несмотря на гигантские дыры в бюджете сего почтенного заведения. В том, что с финансированием тут, мягко говоря, туго, мы убеждались все десять лет дальнейшего обучения.

Само же здание могло смело претендовать на титул «решето класса „макс“», поскольку и в стенах, и на потолке имелись в изобилии дыры, дырищи и щели.

В холле нас встретил невысокий человек в красном кителе, замок которого так и норовил расползтись в районе весьма солидного брюшка. Ежик седых стриженых волос довершал образ мячика на двух ножках и невольно вызвал бы улыбку, если бы не серьезный взгляд серых глаз.

– Меня зовут Тонар Радвин, я директор этого училища. И нам с вами придется жить бок о бок ближайшие десять лет. Сейчас один из кадетов проводит вас в столовую, а затем в спортзал, где уже приготовили спальные мешки. Сегодня вы переночуете там. Завтра вас распределят по классам в зависимости от возраста и будущей специализации. И еще: до отбоя вас должен осмотреть врач. Вопросы?

Таковых не прозвучало. Может, потому, что волновали стучащих зубами от холода детей вещи более приземленные. Нам просто хотелось в тепло, поесть, поспать и ни о чем не думать.

Столовая, куда нас отвели, оказалась под стать холлу: серая, маленькая, с низким потолком и растрескавшейся плиткой под ногами. Но зато она сияла чистотой, и в ней было тепло, а сверху для разнообразия ничего не капало. Пока не капало.

Накормили нас биосинтезированной кашей. Не много, не вкусно, но сытно. А после того, как мы запили ее горячим растворимым чаем, нас повели в спортзал.

Там уже ждал врач, который попросил по одному заходить в его кабинет, находившийся напротив зала. Как потом выяснилось – весьма разумное расположение, чтобы далеко не тащить кадетов, сломавших себе что-нибудь на тренировке.

Я стояла одной из последних в очереди к местному эскулапу. Пока одних осматривали, к другим подходили кадеты училища и расспрашивали, занося данные в базу.

– Привет, меня зовут Прит. Давай заполним твою анкету. Имя, возраст, пол, к какой из планет Союза относишься? – Мягкий, спокойный голос невольно вызывал доверие.

Передо мной стояла кадетка. Это была девушка! Первая девушка, увиденная мной в военном учебном заведении. Вместо ответа я пискнула:

– А разве бывают девушки-пилоты?

Она неожиданно рассмеялась:

– Ты думаешь, если военное училище, то здесь только будущие пилоты?

– А разве может быть иначе? – вопросом на вопрос ответила я.

На базе военную форму носили исключительно пилоты и командиры. Остальные (вроде моего отца, навигаторов, механиков и прочих) считались гражданскими. Увидев выражение моего лица, Прит решила пояснить:

– Здесь готовят и смежных специалистов. Я навигатор. При выпуске у меня не будет звания. Я смогу работать в гражданской авиации, но при режиме военного времени перейду в одну из частей. Хотя я этого совсем не хочу.

Ее искренность и открытость, озорная улыбка и ямочки на щеках подкупали, а глаза так и лучились смехом. Так и хотелось улыбнуться в ответ…

Вынырнуть из воспоминаний заставил Дранго, в словах которого звучала скрытая издевка:

– Я обратил внимание, что про твое детство ничего не упоминается, кроме имени отца и названия военной базы. Что, настолько никчемное было детство?

По идее, следовало отмолчаться или отделаться общими фразами, но, удивив саму себя, я расщедрилась на ответ:

– Я вместе с остальными детьми попала в училище Флокрискрика как сирота, после того как на нашу военную базу напали мирийцы. Когда мы прилетели в учебку, нас оформляли всех скопом, по-быстрому, особо не вникая, кто есть кто. Поэтому в досье и указано только, что детство провела на базе «Аспера», где работал отец.

По мере моего монолога улыбка на лице Браена угасла. Больше всего меня в нем раздражала эта его самоуверенная ухмылка, припорошенная изрядной толикой тщеславия.

Надо думать, что и я вызываю у своего оппонента схожие чувства раздражения и неприязни. И все же мы сидели за одним столом, оба давились кофе. Скверным, надо сказать, кофе. И как только пациенты, пьющие эту бурду, поголовно не лечатся от гастрита?

Молчали оба, каждый думал о своем.

Мысль о том, что, вероятно, не так уж во многом мы различны с этим белобрысым академиком, ненавязчиво мелькнула на периферии сознания. А потом, словно решив укорениться в моем мозгу, все настойчивее начала исполнять сольную партию в голове. Поддавшись странному порыву меланхолии с уклоном в сторону шизофрении, неожиданно предложила блондинистому товарищу по приключениям:

– Может, заключим временное перемирие? – Сказала и, испугавшись, что сейчас опять услышу в ответ что-то насмешливо-язвительное, протараторила: – Извини, что так получилось в клубе, не хотела ставить тебя в неловкое положение.

На самом деле еще как хотела, но не буду же я портить картину покаяния правдой? Поэтому продолжила на голубом глазу:

– Виновата текила и… твое чрезмерное самомнение. Меня бесят те, кто воображает, что стоит им поманить пальцем, и любая уже у их ног.

Аховый из меня дипломат, смазала всю концовку. Зато на душе неожиданно стало легче. Вообще-то, я не любитель подстраивать пакости… Только если в ответ, когда сильно заденут. Но тогда уж стараюсь от всей души.

Однако, похоже, на той вечеринке я все же перегнула палку, поступив не как почти уже взрослая женщина, а как подросток, несмышленый сеголеток. Извинилась, и самой стало легче. Ожидать, что Браен поймет мой душевный порыв, а тем паче сделает вид, что принял извинения (искренне простить задетое мужское самолюбие носители Y-хромосомы практически не способны), было бы глупо. Выдохлась и, ожидая реплики блондинистой заразы, устремила взгляд в пустой стаканчик из-под кофе. Как будто тот хранил по меньшей мере тайну мироздания.

Но этот день не исчерпал еще всех своих сюрпризов.

– И не надейся, что, услышав столь обвинительное извинение, стану твоим другом. К слову, ты тоже меня бесишь. Но в чем-то ты права. Нам стоит сесть за стол переговоров. Как-никак стажировка только началась, и что будет дальше, неизвестно. – Чувствовалось, что Браен наступал на горло собственной гордости, поскольку между фразами повисали короткие паузы. Слова же он подбирал с особой тщательностью, как будто с его языка постоянно хотела слететь какая-то колкость, но блондинус вовремя успевал поймать беглянку.

– Не думаю, что у тебя вообще есть друзья. – Будь это сказано мной не таким примирительно-печальным тоном, вполне сошло бы за оскорбление. – Просто мне кажется, что у всех вас, ну, тех, кто учится в академии… В общем, вы одиночки…

Браен не подал виду, что его это хоть как-то задело, лишь невесело оскалился:

– Правильно кажется. В нас с самого начала обучения культивируют качества, присущие лидерам. Чтобы в критической ситуации мы могли принять молниеносное и единственно правильное решение. – С каждой секундой лицо Дранго становилось все более бесстрастным и отрешенным, как свинцовая гладь озера в безветренный день. – Как ты думаешь, может товарищ послать друга на верную смерть? А командир – подчиненного? То-то же. Поэтому всякие дружеские отношения в академии порицаются. Личные чувства могут помешать в решающий момент. Поэтому с детства нас приучали, что нужно думать лишь о цели. Знаешь, иногда, когда нас срывали по тревоге с учебы целыми курсами и отправляли в бой… я завидовал. Завидовал таким, как ты, – выпускникам училищ.

Его речь напоминала невольную исповедь, и прерывать ее ехидным комментарием: «То есть завидовал нам, расходному материалу?» – показалось кощунством. Тем временем сидящий напротив парень продолжил голосом, в котором сквозила горечь:

– Я видел вас, рядовых пилотов, веселых, открытых ребят, порой младше себя… Но таких дружных, готовых ослушаться приказа и умереть друг за друга. У нас все иначе. Ты можешь иметь кучу приятелей, пока на вершине, но ни один из них не будет сожалеть, увидев назавтра твое имя в списках погибших. Так что ты права – мы все одиночки.

Дранго враз замолчал. Возможно, уже досадовал на свою излишнюю откровенность.

– Это неправильно, когда человеку некому даже рассказать свой сон… – Я невольно поставила себя на место Браена и задумалась над особенностями системы образования.

Да, завидовать особо нечему. Их, элиту военных сил Союза, готовили командовать, побеждать любой ценой, но при этом превращали в подобие машин. Нас, напротив, не обременяли обязанностью отказываться от эмоций, скорее даже наоборот – поощряли. Наверное, для того, чтобы мы были как единый организм. Ведь чем-то целым легче управлять, чем сонмом частностей.

Так или иначе, но сейчас я гораздо лучше понимала Браена. Нутром чуяла: жалости к себе он не потерпит, скорее уж сильнее возненавидит, вздумай я проявить сочувствие. И так сейчас сидит, нахмурив брови и, так же как и я недавно, буравит взглядом ни в чем не повинный стаканчик.

– А есть в тебе что-то и не противное… – произнесла я на полном серьезе и задумчиво уставилась на своего собеседника.

– В тебе тоже, – в глазах блондина вспыхнул плутовской огонек. Похоже, опасный участок минного поля психоанализа пройден. – Ну что, может, еще по кофе?

А вот это уже издевка.

– Покорно благодарю, но моя печень к ядам в таком количестве не приучена.

Мы оба замолчали. И вот странность, эта тишина уже не тяготила ни его, ни меня. Невольно на ум пришло сравнение с двумя бородатыми старичками, всю жизнь бывшими идейными политическими оппозиционерами. Лишь на закате лет эти почтенные деды не то чтобы смирились с точкой зрения своего противника, а скорее исчерпали все аргументы (даже банальную драку). И теперь без слов понимают друг друга. Вот так и мы с Браеном: еще не друзья, уже не враги, но никак не посторонние.

Глянула на браслет. Пиктограмма солнца давно сменилась изображением Млечного Пути, на котором отразились цифры 23:42. Значит, уже почти полночь по галактическому времени. Хотя на Вилерне еще только занимался вечер.

Вздохнула. Скоро нужно возвращаться на корабль. Хорошо еще, что хронометраж увольнительной привязывался к времени местной планеты… Но организму, привыкшему к режиму дня на корабле, было плевать на то, что за окном алеет закат. Он привык, что в этот час хозяйка уже спит. Потому-то усталость навалилась, как нежданная проверка: приятного мало, но пережить можно.

Взглянула на Браена. Резкие черты его профиля контрастно выделялись на фоне заходящих лучей светила. Голубизна неба за окном сменялась багровыми переливами. На лужайке в неоиллийском стиле раскрывались бутоны декоративного табака, манящие приторно-терпким ароматом ночных красавиц. Местные бабочки махали своими легкими чешуйчатыми крылышками, словно танцовщицы со скинутой с плеч пелериной. Вслед за усталостью накатила апатия, вызванная, по-видимому, созерцанием местных красот, простирающихся за окном с мутноватыми разводами на стеклопластике.

Но судьба решила, что лучше любого кофе двух стажеров взбодрит шоковая терапия, и подкинула нам в качестве презента молодого, сухощавого мужчину. Он влетел в буфет, словно позади него на пол упал контейнер с уденаммонилом, грозящий вот-вот взорваться. Подбегая на крейсерской скорости к единственному занятому окрест столику, который мы с Браеном и оккупировали, торопыга запнулся и полетел вперед, бестолково выставив при этом перед собой руки. И впечатался в Браена, опрокинув того со стула.

Секундная заминка, и из-под стола раздался сдавленный голос Дранго:

– Ты страшная женщина, Тэри. Рядом с тобой я по уши в неприятностях, даже вынырнуть некогда.

Может, он бы еще что-то сказал, но непроизвольное «ох» помешало синеглазому паразиту продолжить отповедь. Ради интереса перегнулась через стол посмотреть, чем же занимаются мужчины.

Торопыга старался поскорее встать с Браена, не разбирая, куда упирается руками. И, похоже, в спешке бегун-летун отдавил что-то весьма чувствительное и ценное для блондина.

У опрокинувшего Браена визитера уже почти получилось подняться… Но тут, пытаясь рассмотреть подробности, равновесие потеряла уже я. Нырнула головой вперед, припечатав торопыгу повторно. Ну почему так всегда! Если ты собрана и сосредоточена, выполняя какое-то задание, можешь удерживать равновесие и лазить так, что кошки с мартышками обзавидуются, а стоит проявить праздное любопытство…