Текст книги "Книга Надежды. Утро наступает всегда"

Глава семнадцатая
Это не все. Рецидив

Быть в эйфории ремиссии мне нравилось, это особое состояние, словно чувствуешь, что вознагражден за все мучения, операции, скитания по больницам.

Чувствуешь справедливость и прозрачную логику – ты боролся и победил.

Но врач сразу предупредил, что я пока под жестким контролем, принимаю препарат капецитабин и через полгода прихожу на МРТ или КТ.

Эти полгода были прекрасными! Мы отпраздновали Новый год, я запустила свой флагманский курс по SMM и была счастлива, что все позади, чувствовала себя совершенно здоровой, бодрой, полной жизни и энергии. Была благодарна за шанс жить дальше обычной жизнью здорового человека, больше не воспринимала это как данность, скорее как дар. Но шесть месяцев пролетели быстро, и мы с Димой отправились в клинику. По дороге меня одолевали самые разные мысли, но каждую из них я старалась залить светом позитивного настроя.

«Все будет хорошо. Все должно быть хорошо!»

Процедура прошла как обычно. Мне хотелось заглянуть к врачу через плечо и спросить: «Ну что там? Что вы видите?» Конечно, я сдержалась, сделала глубокий вдох и поехала домой ждать результатов.

Спустя пару дней раздался звонок.

Специалист по медицинскому сопровождению Виктория сообщила: «Все хорошо, но они увидели пару крошечных точек на печени, говорят, это могут быть родинки. У тебя были когда-то родинки там, не слышала от врачей?»

Никаких родинок у меня не было. Скользнула мысль, что это очень дурной знак. Что еще за родинки на печени?

Врач сказал, что нужно переделать МРТ, и в этот раз я шла туда повесив голову. Интуиция меня редко обманывает, и я уже заранее знала, что услышу. Снова вызов к врачу, снова озабоченные и встревоженные глаза профессора. «Надя, это, возможно, метастазы, очень похоже, – сказал он. – Мне очень жаль…» Я понимала, что в таких ситуациях доктор редко ошибается.

Мир ушел из-под ног. Я была готова и одновременно не готова такое услышать. Знаете, всегда же внутри живет эта, по-детски наивная, вера – как в Деда Мороза. И снова диагноз грязным сапогом эту веру топтал.

Больно. Больнее, чем когда слышишь диагноз в первый раз.

Потому что тогда ты потрясен, выхвачен, словно чьей-то лапой, из привычной уютной жизни, ведь всегда думал, что это бывает в кино или где-то там, далеко, но это случилось с тобой. Да, это было страшно. Однако я была уверена: вот сейчас пройду этот путь, войду в ремиссию и на этом все закончится.

Но я знала: если после лечения и ремиссии рак вернулся, значит, он успел пустить корни в организме. Для меня это звучало как приговор. Я слышала много историй о том, что в таких ситуациях люди почти никогда не выздоравливают.

Для окончательной и бесповоротной уверенности врач назначил пункцию печени – они хотели взять клетки из этих подозрительных точек и убедиться в том, что это метастазы.

Наверное, ужаснее этой пункции не было ничего за время моего лечения! Обезболили только место прокола, а в печень входили иглой по-живому. Они протыкали три раза, чтобы взять достаточно материала. Врагу не пожелаю того, что пережила. Я находилась в болевом шоке, текли слезы, дрожали руки.

После процедуры меня отвезли в палату, я немного полежала, и мне разрешили ехать домой. Мы с Викторией медленно пошли по коридору. Уже через минуту у меня все потемнело в глазах, и я потеряла сознание от боли прямо там. Врачи спешно привели меня в чувство и оставили на ночь в больнице, чтобы понаблюдать.

На следующий день меня выписали. Бледная, уставшая, изможденная, я приехала к своему дому. Тогда у нас не работал лифт, а жили мы на шестом этаже. Каким же испытанием для меня стал путь наверх! Я пыхтела, присаживалась на каждом пролете и еле доползла до квартиры. Вот такая пункция…

На следующий день я встала с кровати и закричала от боли: в животе скрутило так, что невозможно было терпеть. Прибежал Дима, за ним – перепуганные дети, а я не могла сказать ни слова, по спине побежали струйки пота, ноги подкосились. Меня увезли в больницу, сделали УЗИ и ничего не нашли, прописали сильное обезболивающее и отпустили домой. Я не знаю, что это было. Рак делает привычный организм как будто уже не совсем твоим. Главное, что я знаю: сохранить разум и сознание точно в моих силах.

Через несколько дней пришли результаты пункции, которые меня шокировали, причем дважды. Сначала – когда Виктория сказала, что раковых клеток не обнаружено, а потом – когда добавила, что это ни о чем не говорит, ведь «родинки» на печени были настолько маленькими, что иглой в них могли и не попасть, а значит, могли взять на гистологию здоровые ткани.

Так бывает. Радоваться? Плакать? Бояться? Что мне было делать?

Я так устроена, что всегда хватаюсь за самый добрый сценарий. Из всех возможных и невозможных вариантов всегда выберу радоваться тому хорошему, что дал Бог. Мы отправились с Димой на прогулку, был солнечный день, и я повторяла: «Хоть бы это были не метастазы, такой шанс, это ведь серьезный анализ!»

Но вам наверняка знакомо это ощущение, когда внутри неприятно скребет, как будто там крошечная заноза. И не думать о ней вы не можете. Я выпросила у доктора направление на ПЭТ-КТ – это обследование всегда самое честное, и результат его сомнений не оставляет.

ПЭТ-КТ показала: стопроцентно метастазы. У меня не было никаких эмоций.

Я была словно рыба в аквариуме, смотрела в одну точку, замерев. Слишком долго эти качели то поднимали меня к солнцу, то били лицом об асфальт. Больше не было сил что-то чувствовать.

Врачи тут же предложили операцию на печени, чтобы понять, появились ли метастазы из первичной опухоли или это новое образование.

Мы отправились к профессору Иоганну Прачке – известному в Германии специалисту, – и он обнадежил: «Если удалим эти образования, есть большие шансы, что все будет хорошо, потому что метастазы совсем маленькие».

Я согласилась на операцию, что мне еще оставалось? Нужно было перестать принимать таблетки, чтобы полностью восстановить показатели крови.

Рано или поздно наступает момент, когда все новые вводные начинаешь воспринимать так: «А-а-а, новая ступень квеста, понятно…» Уже нет истерики, шока, нет восклицаний «Да за что же?!». Есть тихое смирение и твердая вера в то, что раз так надо, значит, я все смогу, значит, это еще один шаг к победе и выздоровлению.

Но мне нужна была помощь и поддержка семьи, поэтому мы приняли решение оформить визы моей и Диминой мамам. Целую вечность, кажется, мы не виделись, не обнимались, не пили чай за одним столом. Мы с мамой были на связи каждый день, она верила в меня, я знаю, еще больше, чем я сама, и даже мысли другой не допускала, кроме той, что я поправлюсь. Но увидеться вживую, почувствовать тепло рук, посмотреть в глаза, напитаться ее верой и силой хотелось как никогда раньше.

Кроме того, Дима решил постоянно находиться в палате вместе со мной, чтобы заботиться обо мне и поддерживать меня, а значит, нужно было кому-то приглядывать за детьми. Я не хотела оставаться одна, и даже не из-за физических неудобств (принести, подать, помочь встать), а из-за того, что слишком горько в такие моменты быть одной.

Билеты мамам были куплены, и мы ждали этой встречи. Дети уже считали дни в календаре, а нам с Димой не терпелось хоть на миг ощутить себя под крылом родительской заботы.

В то утро мы поехали в аэропорт вдвоем, а мальчики остались дожидаться дома, иначе потом мы бы не поместились все в одну машину.

Знаете, это волшебное чувство, когда люди с рейса выходят к встречающим и вы жадно ищете родное лицо, все еще не веря, что это не сон. Мы чуть не подпрыгивали на месте от предвкушения, как вдруг увидели наших мам! Немного растерянных, счастливых, с улыбкой, сияющими глазами, полными любви… Мы обнимались, плакали, снова обнимались, не могли найти слов от захлестнувших нас эмоций.

Не успели мы сесть в машину, как моя мама достала из сумки бережно упакованные творожные рогалики с яблоком. Она всегда их готовит для меня по старинному рецепту, это вкус детства, который моментально возвращает меня в счастливое безмятежное состояние. И я, как маленькая, ела их прямо в машине, один за другим.

Илюша с Владиком скакали до потолка! Они обожают бабушек всей душой и тоже не сдержали слез при встрече. Это был удивительный день, воспоминания о котором согревают меня, даже когда внутри хмурые тучи. Я держусь за них как за маяк.

Мамы сразу взяли домашнее хозяйство в свои руки, начали готовить фирменные борщи, клецки, блинчики, а мы не думали ни о какой диете, только радостно переглядывались, когда они нас звали: «Идите мыть руки, обед на столе!» Как в детстве!

Я, всегда такая сильная и несгибаемая в своей борьбе, вдруг смогла ненадолго полностью расслабиться и почувствовать себя дочкой, хрупкой девочкой, которую мама всегда готова прижать к себе и погладить по волосам.

Моей маме понравился Берлин, она отметила, какой здесь чистый воздух, как свежо и зелено, кругом множество парков и аллей. И это правда, Берлин считается одним из самых зеленых городов Европы.

Мы наполнилось теплом, наговорились, наобнимались. Мама сказала, что молится обо мне неустанно, она верующая и убеждена, что Бог помог исцелиться ей, поможет и мне, что я пройду свой пусть достойно и приду к выздоровлению с неугасимым желанием жить.

Радостные моменты пролетают так быстро… Наступил день операции на печени. Операция – это всегда суета, анализы, подготовка, встреча с анестезиологом, больничные запахи, яркий свет, много белых халатов и тревоги.

Я ждала эту операцию с довольно оптимистичным настроем: ну что такое два метастаза? Два не десять, и они все в одном месте, сейчас уберут, я восстановлюсь и заживу дальше.

Я обнадеживала себя, верила, что как-то все наладится, врачи знают, что делают, и я в надежных руках.

В «Шарите» была свободная палата для двоих, и мы с Димой расположились в ней. Пока ждала, когда меня заберут в операционную, я отвлекалась работой, общением, не хотелось думать о том, что меня ждет, когда снова приду в сознание.

И вот снова: каталка, медсестры, катетеры, медленное погружение в темное небытие, откуда ничего не больно и не страшно.

Очнулась я в палате интенсивной терапии. Ну, как очнулась… Сложно было мое состояние назвать трезвым и сознательным, я немного плыла, хотелось спать, меня накачали обезболивающими, даже пошевелиться не могла. Скоро пришли Дима и Виктория, я была рада их видеть, но недоставало сил улыбнуться, поэтому я просто пыталась сфокусировать на них взгляд. Дима молчал, он был напряжен и подавлен.

Заговорила Виктория: «Надя, когда они зашли в печень, то нашли не два метастаза, а семь. Они были уже довольно большими. Но теперь все хорошо, твоя печень чиста».

Не знаю, проскользнула ли на моем лице хоть какая-то эмоция, но внутри больно заныло от этого осознания. Мой рак агрессивен, в моем теле он себя чувствует как дома. Я так устала… Больше всего я хотела очнуться и услышать хорошие новости и совершенно не была готова к семи метастазам.

Очень болел живот, сложно было поворачиваться с одного бока на другой, дышать тоже было больно, но я все равно смеялась, потому что мне зашили пуп. Знаю, что смеяться над этим странно, но в моей ситуации, кажется, самоирония – единственное спасение. Зашили его потому, что операцию делали лапароскопически и входили как раз через пуп. Я превращаюсь в инопланетянку? Мое тело все больше становится не совсем моим.

Хотелось скорее выйти из больницы, поэтому я добросовестно исполняла все рекомендации врача, разрабатывала легкие на специальном тренажере, чтобы раздышаться нормально, начала вставать и понемногу двигаться. Дело шло на поправку.

А потом, прямо там, в «Шарите», случилась самая отвратительная встреча в моей жизни.

Глава восемнадцатая
Приговор

В больнице после операции я застряла надолго. Каким бы ни был мой настрой, но организму на таком серьезном лечении уже просто недостает сил, чтобы справляться с нагрузкой. Постоянно приходил плохой анализ крови, был повышен С-реактивный белок, а это означало, что в организме идет воспаление. Врачи назначили препараты, решили заменить дренажную трубку, которая стояла для отвода жидкости. Все это делалось под общей анестезией и вообще не было похоже на курорт – очередное испытание, которое я смиренно прошла.

Неприятно, но выносимо.

Тем утром в палату зашла совершенно незнакомая женщина. Она была в белом халате, и я решила, что это точно врач, просто, может, ошиблась палатой. Своего лечащего врача я прекрасно знала. Но женщина направилась ко мне уверенной походкой, по пути листая страницы с результатами анализов и протоколом операции. Она была немкой, поэтому с ней рядом находился переводчик, чтобы я самым доскональным образом поняла все, что сейчас будет сказано. Чтобы до меня дошло. Чтобы сомнений не осталось. В руках она также держала результаты моей гистологии.

Доктор представилась, сообщила, что она онколог-маммолог, и стала держать речь. От каждого ее слова я все сильнее вжималась в кровать, а Дима становился все бледнее. Она говорила и говорила, а я, онемев, думала: «Зачем вы мне все это говорите? Даже если это правда, я выбрала бы не знать».

Она вынесла мне приговор. Смертельный приговор. С совершенно спокойным лицом, даже доброжелательным выражением на нем, в котором, однако, не читалось милосердия или участия. Просто рабочий момент для нее.

– Метастазы в печени пошли от рака груди. Их, конечно, удалили, но скоро все вернется, потому что ваш рак агрессивный, он очень плохо поддается лечению. Мы не можем вас вылечить, только продлить жизнь на какое-то время.

Я не могла ничего из себя выдавить, меня затошнило, стало тяжело дышать. Она продолжала:

– Мы пропишем вам таблетки «Линпарза», которые, возможно, дадут вам еще время. Но осталось недолго.

Сколько? Недолго – это сколько? В висках как будто стучали молоточки. Я могла остановить эту речь, попросить врача замолчать, уйти, но последних ее слов уже не выдержала – я не могла остаться без правды.

– Если хотите, я могу вам сказать. Так вы сможете расставить приоритеты и планировать свои дела.

– Говорите.

– Ну, с момента, как нашли метастазы в печени, – не больше тринадцати месяцев.

Я стала судорожно отсчитывать в голове месяцы, зажимая пальцы на руках.

Так. Значит, в марте 2022 года меня уже не будет? Это моя финишная черта и финальная точка? Когда яблони начнут распускаться, у детей будет конец учебного года, солнце начнет припекать крыши – меня просто не будет?

Внутри все закипело. Захотелось неистово с ней спорить!

– А я верю в чудо и знаю, что люди исцеляются!

– Но не в вашем случае.

– Я позитивный человек, не собираюсь унывать и сдаваться!

– Это прекрасные качества, но в выздоровлении от рака это помочь не может. Есть статистика. Поэтому планируйте жизнь, исходя из этой информации.

Мы с Димой сидели в оцепенении и не знали, как посмотреть друг другу в глаза. Получается, всё?

– Тогда зачем мне дальше лечиться, Дима? Зачем остаток жизни тратить в больничных стенах и на мучительных процедурах? Давайте просто уедем к морю. Я хочу насладиться жизнью.

– Нет, Надя. Ты что, будешь лежать на шезлонге и ждать смерти? Сейчас ты живешь, горишь своим делом, у тебя проекты, ученики, тебя это вытягивает. У тебя столько смыслов жить, ты многим нужна! Обязательно что-то еще придумают от рака, появится новое лекарство, надо бороться. И вообще, может, доктор еще просто не знает о новейших изобретениях ученых. Она не Бог!

Я крепко обняла Диму, горько заплакала, мне было очень больно. Он бережно прижал меня к себе и еле сдерживал слезы, гладил по спине. Мы просто не могли поверить в услышанное. Что делать? Куда бежать? Как сказать это все детям?

Та женщина отравила мою жизнь на определенный период времени, а день, когда я ее встретила, претендовал на то, чтобы стать поистине худшим в моей жизни.

Довольно долго я не могла вынырнуть из этого отчаяния, была словно отравлена и задавалась вопросом: «Если конец так близок, зачем вообще это все?»

Меня выписали, и мы поехали домой. Лифт, кстати, починили, и я устало улыбнулась: «Ну, хоть что-то в этом мире работает нормально».

Я ходила потухшая, не могла разговаривать ни с кем, не ела, плохо спала. Мама была обеспокоена и спрашивала: «Детка, ну что с тобой? Поешь хоть немного». Через пять дней после выписки я решилась рассказать ей правду.

Мама всплеснула руками и сказала: «Не слушай никого! Она ничего не знает, статистика – это статистика, а ты – это ты. Ты обязательно поправишься, вот увидишь, знаешь, как сильно я за тебя молюсь!»

У мамы был такой непоколебимый тон. Она не заискивала, не жалела, не предполагала. Она была уверена железобетонно. Как уверена мать, которая любит свое дитя. Казалось, что эту уверенность я могла потрогать ладонями, и мне стало чуть теплее.

Мое состояние порой так шатко. Иногда ловлю себя на мысли, что живу лишь в ожидании хороших новостей. И как только ловлю, стараюсь отпустить это и ощутить себя «в моменте», кожей почувствовать то, что происходит со мной здесь и сейчас, жить, несмотря ни на что, и не зависеть от внешнего. Для этого всегда должна быть опора внутри и только на саму себя.

После разговора с врачом моя вера словно подогнулась в коленях и была готова рухнуть вовсе. Не было ни дня, ни часа, чтобы я не вспоминала слова той женщины.

Что ж, тринадцать месяцев? Смерть случается лишь однажды, как жирная точка, а вот жизнь со смертельным диагнозом – линия, процесс или путь. В тот момент идти по нему стало почти невыносимым: зачем идти, если точно знаешь место и время, где упадешь и больше не встанешь. Я не хотела этого знать, лучше бы врач прошла мимо моей палаты со своими предсказаниями.

Приближался мой день рождения. Не хотелось искать платье, туфли, духи. Я опустилась на дно и не видела сил оттолкнуться от него. Зачем? Какой смысл? Все решено, приговор вынесен.

В тот момент показалось правильным отдалиться от детей. Я рассуждала так: пусть они как можно больше времени проводят с папой, пусть он станет их самым близким человеком, может, тогда им будет чуть легче отпустить меня. Я закрылась в себе, стала меньше с ними общаться. Была сама себе противна, вообще не хотела быть собой, но меня сломали так сильно, что не было сил ни разогнуться, ни выпрямить спину, ни сделать глубокий вдох.

Ее слова были слишком безапелляционными, однозначными, не оставляющими места совершенно никакой надежде. Статистика – и точка.

И вот ты уже не человек со своей судьбой, мечтами, планами, страхами, все становится неважным, потому что статистика – это как каток, который своими цифрами проезжается и уравнивает тебя со всеми, кто не выбрался из такой же истории живым.

С отпечатком этих мыслей я и бродила по дому, словно призрак, и физически ощущала, что рак стал больше, чем я, он был готов сожрать меня, даже не жуя.

Однажды мы с Илюшей, моим старшим сыном, гуляли в парке. Был погожий день, ясное небо и тихое спокойное солнце, которое ласково пригревало лицо. Мы сели на скамейку у пруда, и я заговорила:

– Сынок, ты уже такой взрослый, ты же все понимаешь… Я рада, что вы с Владиком подросли и уже не так сильно нуждаетесь во мне, как раньше.

– Мама, что ты такое говоришь?! Мы в тебе нуждаемся очень и всегда будем нуждаться. Я знаю, что ты мне хочешь сказать, не надо!

И он заплакал. Я заплакала вместе с ним.

Мне стало невыносимо тошно от того, что я, желая подготовить детей к своему уходу, просто отравляю им каждый день и пугаю их. Хотя я еще здесь, так что же я творю?

Я стала искать силы, думать, как много прекрасного есть в жизни. Мне нужно было поверить, всем нутром поверить в то, что я буду жить! Не на словах, а каждой клеткой своего сознания. Я решила во что бы то ни стало купить платье на день рождения, просто в качестве упражнения, чтобы заявить и миру, и себе: я здесь, я существую, я никуда не собираюсь!

Из душевной комы меня вытянул за руку мой сын. Илья сказал простые, но доходчивые слова, которые, кажется, минуя уши, пролетели прямиком в сердце и отпечатались как татуировка. Я ухватилась за них и стала многое переосмысливать.

«Мам, ты понимаешь, ведь никто не знает, сколько ему осталось. Даже вот я не знаю. Мне что, теперь не покупать велосипед или в школу не ходить?»

Мы засмеялись, и я почувствовала, как ком внутри сдувается, дает простор душе и место робкому свету. Такие очень простые слова, правда? Но они зацепили какую-то крошечную шестеренку, которая привела в действие огромный механизм моей веры и позитивного отношения к жизни.

Все, что осталось, – мое! И я не дам болезни царствовать на этом отрезке, каким бы он ни был: коротким или длинным.

Я расправила плечи и сказала себе: «Почему мои дети должны видеть это, почему должны запомнить меня такой, зачем я позволяю отравить остаток жизни, пока я здесь, пока дышу?»

Я поняла, какой глупостью была мысль отдалиться от них, лишить их материнского участия заранее. Нет ничего важнее того, чтобы успеть дать им всю любовь, на какую я только способна, всю нежность, заботу, говорить с ними, обнимать их. До последнего вздоха. Теперь я знала и по-настоящему верила в то, что это единственно верный вариант.

Мои дети – удивительные.

Наверное, их почти слепая, непоколебимая вера в то, что с мамой ничего не может случиться, держит меня на плаву. В их жизни я константа и скала, которую не свалит никакой шторм. Мне есть ради кого стоять, не склоняя головы. И я буду.

Решила, что завтра поеду искать платье. Через не могу. В терапевтических целях. Я вылезу из этой скорлупы отчаяния!