Текст книги "Исповедь. Мистический роман. Книга первая"

Вместе 8

– Приглашаю тебя в ресторан, – улыбаясь, предложил Эрик. – Сегодня праздничный день. Здесь неподалёку есть очень красивое место на берегу небольшого озера…

Через пять минут мы сидели уже в машине, той самой, на которой Эрик приезжал к нам. На зеркале заднего вида у него висел Розарий (католические чётки, по которым молятся).

Выехали за город, красивые зимние пейзажи за окном. На душе светло и чисто, как будто Рождественский снег укрыл и мою душу белым, ровным, сверкающим на солнце ковром. Время от времени Эрик брал меня за руку. Когда его крепкая, сильная, горячая, с длинными музыкальными пальцами ладонь прикасалась ко мне, хотелось до бесконечности её целовать, что я и делала, не стесняясь своих чувств. А он снова и снова брал мою ладонь и тоже прикладывал к своим губам, от чего мне становилось невыносимо жарко.

Густой сосновый лес расступился. На берегу озера маленький деревенский домик из брёвен, сложенных наподобие русской избы.

– Тебе нравится?

– Очень!

– Это и есть ресторан.

Стены и мебель украшены резьбой, в камине потрескивают поленья, ощущается приятный запах дыма. Удобно расположившись возле огня, мы сделали заказ.

Эрика из коляски разглядывает своими удивлёнными синими глазами незнакомое помещение. В дороге малышка выспалась и теперь явно захотела есть. Я попросила Эрика заслонить меня от посторонних глаз, чтобы покормить ребёнка.

– Хорошо, когда есть молоко, всегда с собой, свежее и нужной температуры. – Эрик улыбнулся, глядя на огонь в камине.

– Наверное, нужно было сделать это ещё в машине… Здесь как-то не удобно.

– Ты зря смущаешься, женщина, кормящая грудью в наше время – это святая женщина, и вызывает восхищение. К тому же, тебя никто не видит, даже я.

Эрика причмокивает губками и ладошкой нажимает на грудь, от чего молоко бежит ещё быстрее. Каждый раз, кормя ребёнка, я испытываю лёгкое головокружение, огромную нежность и любовь, связующую нас.

В этом небольшом сельском ресторане так по-домашнему удобно и хорошо. Всё продуманно, чтобы посетители, находясь рядом друг с другом, ощущали своё отдельное, пусть и небольшое, но личное пространство. Принесли обед. Еда приготовлена подеревенски, в печке с дымком. Аромат такой, что даже у сытого появится аппетит.

После внушительных порций запеканки с грибами и вареников с вишней, мы решили пройтись вокруг озера.

День солнечный, почти безветренный, морозный воздух приятен и свеж. Вода вдоль берега промёрзла, превратившись в бесплатный каток. Но мы не стали рисковать. Очищенная от снега тропинка петляет между высоких припорошенных сосен. Эрику потряхивает в коляске, но ей это даже приятно. Она закрыла глаза и быстро заснула.

Тишина и безмятежность этого дня, присутствие любимого рядом, – всё это как волшебный сон.

– Ты прочла дневник? – неожиданно спросил Эрик.

– Не до конца, я остановилась на том месте, когда мы с тобою расстались.

– Тяжело читать?

– О твоих переживаниях, очень тяжело, они переплетаются с моими, и я почти всё время плачу.

– Не читай его! Только сердце себе бередишь! – он взял мои озябшие ладони и стал согревать дыханием. – Не хочу, чтобы ты переживала!

– Мне это нужно, чтобы тебя понять, чтобы знать, как и чем ты живёшь. Эрик, это очень важно для меня. Вот сейчас, к примеру, ты слышишь что-нибудь?

– Слышу… – он сделал загадочное лицо, словно прислушиваясь, – тебя! – захихикал, превращаясь в мальчишку, шаловливого и озорного. Я даже в шестнадцать лет его таким не помню, он тогда уже выглядел старше своих лет, намного, много старше и мудрее своих сверстников.

– А если серьёзно? Он вздохнул:

– Если серьёзно, я давно научился переключаться на «высокие частоты». Теперь я воспринимаю только конкретную информацию необходимую мне. Раньше я не умел контролировать этот процесс, улавливал слишком много лишнего и не знал, как от него избавиться. А в эти дни – полная тишина… Даже удивительно, будто нам не хотят мешать! И дают время насладиться встречей.

Мы залюбовались озером. Прозрачный лёд покрывает водяную гладь как зеркало, в котором отражаются укутанные снегом деревья, яркие блики солнца и бездонное лазурное небо с пушистыми белыми облаками.

– Хорошо-то как, Господи! – тихо прошептал Эрик, приобняв меня.

– Очень хорошо! – ответила я.

Когда возвращались домой, уже смеркалось. Декабрьские дни короткие и быстро пробегают, оставляя нам сумерки и ночь. В какой-то момент дорогу перебежал олень, и Эрик притормозил довольно резко, потом вовсе остановился. Я с тревогой посмотрела на него. Он зажал голову руками и несколько минут находился в оцепенении. Меня это уже не так сильно пугало как раньше, теперь я понимала, что с ним происходит, и терпеливо ждала, когда он очнётся.

– Что-то произошло?

– Да, – он побледнел.

Ещё несколько минут понадобилось, чтобы Эрик смог говорить.

– У меня больше нет наставника.

– Как? Как это? – его слова не укладывались в голове.

– Язеп… отец Язеп… Я только что видел его дух.

Мёртвая тишина окутала машину как покрывало. Я не могла поверить.

– Он приходил проститься.

Всё изменилось вокруг в одно мгновенье. Мы потеряли близкого человека, который ещё утром был с нами рядом, ничто тогда не предвещало беды. Его слова: «Возможно, я знаю, как вам помочь»… Кто теперь нам поможет?

Подъехав к дому отца Язепа, Эрик бегом бросился к подъезду. Я осталась в машине. В окнах квартиры ещё не было света. Эрик первым его нашёл. Через пять минут прибыла «скорая» и следом за ней полиция. Около часа я продолжала ждать, не решаясь выйти.

Вынесли тело, погрузили в машину. Эрик стоял сгорбленный и совершенно подавленный, словно тяжёлая бетонная плита легла ему на плечи.

Вместе 9

– Мне лучше уехать?

Эрик ответил не сразу:

– Ты мне очень нужна, но, боюсь, у меня совсем не будет времени, чтобы быть с вами. Соберётся много народа. Нужно организовывать похороны… Решай сама.

– Я бы хотела поддержать тебя, особенно в этот трудный момент.

– Оставайся, только боюсь, тебе будет одиноко.

– Если не стану обузой…

Он прижал меня к сердцу.

– Никогда ты мне не будешь обузой! Ты – моё счастье, моё отдохновение, только рядом с тобой я начинаю понимать, что такое настоящая жизнь.

Мы прильнули друг к другу. В доме было тихо, настолько, что я слышала как бьётся его сердце.

– Как всё произошло?

– Думаю, что это инфаркт. Он лежал на кровати, правая рука на груди, в ней лекарства, он так и не успел их принять. Я бы всё равно не смог помочь. – Эрик горько вздохнул.

– Он очень тебя любил.

– Язеп был мне как родной отец…

Я не стала расспрашивать дальше, чувствуя его скорбь. Стало вдруг так холодно и сиротливо на душе.

– Останусь на похороны, чтобы попрощаться с ним, а после уеду.

– Пусть будет так. Хотя бы по ночам смогу обнять тебя.

Два дня Эрик еле «доползал» до кровати, буквально падая от усталости. На его плечи свалился огромный груз забот и боль утраты. Я ждала его возвращения, гуляла с дочкой, готовила еду, занималась уборкой, покупала продукты. На службы не ходила, на похороны съезжались священники со всех близлежащих городов, ожидался и приезд епископа. Мы и так рисковали, что моё присутствие может быть раскрыто, а это грозило ему большими неприятностями. Но, не смотря ни на что, Эрик нуждался во мне и, засыпая в моих объятьях, хоть немного залечивал свои душевные раны, получая человеческое тепло и поддержку.

На третий день перед похоронами состоялась прощальная служба. Присутствовал, наверное, весь город и много священнослужителей, среди них – епископ, которого я до смерти боялась, даже не знаю, почему. Костёл наполнился людьми до отказа, центральные двери открыли, потому что все желающие уже не вмещались. Держась поодаль от Эрика, я ощущала нашу с ним живую духовную связь. Дочка капризничала и всё время крутилась на руках, коляску я не взяла, боясь что с ней в такой сутолоке, я вообще не проберусь ко гробу. Наверное, ребёнок чувствовал присутствие смерти, потому что обычно спокойная Эрика никак не могла найти себе места. Органная музыка ещё больше усугубляла трагичность всего происходящего. Многие плакали, прощаясь со своим ксендзом.

Отпевание шло торжественно. Подходя к гробу и, по традиции, окропляя его святой водой, я не выдержала и разрыдалась. Эрика, почувствовав мою боль, тоже заплакала. Нам пришлось уйти. Я поняла, что присутствовать на кладбище уже не хватит сил, мы вернулись домой.

Эрик пришёл поздно после поминок. От него пахло ладаном и смертью. На утомлённом, бледном лице не было привычного света. Он молча обнял меня и долго не отпускал.

– Вот и всё… все разъехались.

– Как прошла встреча с епископом?

– Он был немногословен. Сказал только, что я займу место отца Язепа и буду управлять этим приходом.

Я промолчала. Эрик должен сам решать свою судьбу.

– Останься ещё хоть на пару дней, прошу тебя!

– Если ты хочешь, конечно, мне некуда спешить.

– Ты мне очень нужна!

Его холодные руки понемногу согревались. Эрик провёл ладонью по моему лицу, вглядываясь в глаза. От этого взгляда душа наполнилась теплом и нежностью. «Ангел мой! Мой прекрасный, добрый, чистый Ангел», – я не произнесла это вслух. Сердце гулко забилось в груди, захотелось его утешить, отдать любимому весь жар и трепет моей любви, но и этот порыв я сдержала в себе.

– Эрика уснула?

– Да, спит.

– Вы не промёрзли в костёле? Я волновался.

– Всё хорошо, не переживай.

Эрик заглянул в комнату, где спала малышка, наклонился к её головке, шёпотом прочёл молитву, благословил и вернулся ко мне.

Душа плакала от неизбывной нежности и печали, ощущая скорую разлуку и уже такую знакомую, щемящую боль от невозможности принадлежать любимому человеку целиком, без остатка. Ведь я – всего лишь женщина. Рядом со мной находился самый любимый Ангел. Разве можно покуситься на его чистоту? Я не могла, хотя не скрою, желала этого больше всего на свете.

Вместе 10

«Почему мы верим в Иисуса Христа? Потому что нет большей любви, чем отдать себя на смерть, и смерть лютую, на кресте, за тех, кого ты любишь. Нет другого имени на Земле, которое дарило бы нам спасение. Эта любовь и заставляет нас верить, потому что она – воплощённый Бог». Слова Гусара проникали мне в душу, находя в ней согласие.

«Итак, зная, что Бог есть Любовь, а смерть на кресте за грехи людские – апогей этой Любви, мы становимся христианами. Невзирая на то, что успела натворить Церковь за последние пару тысяч лет, мы продолжаем её любить, продолжаем верить, потому что, она – это тело Христово. Если Бог – это Дух Церкви, то сама Церковь – его плоть. Одно отделить от другого, значит убить. „Инь и Ян“ – есть во всём, от этого не деться никуда. Мужское и женское начала, материя и дух переплетены и составляют единое целое». Я несколько раз подряд перечитала эти строки из дневника Эрика. Они заставили меня глубоко задуматься сразу о нескольких вещах. Прежде всего, об истинности данной мне веры.

«Само рождение Иисуса в этом мире – большой подвиг. Совершенное вошло в несовершенное. То, чему нет предела, ограничило Себя немощным, плотским, слабым телом. Даже принимая во внимание идею о том, что Бог приходил к нам не раз, именно эта жизнь, это воплощение стало самым значительным и перевернуло ход духовного развития всего человечества.

«Он взял на Себя наши немощи и понес наши болезни» (из Библии: Исаия. 53 глава). Не размышляя даже о Его смерти, сама жизнь Иисуса – это проникновение в наши человеческие скорби и радости, сон и бодрствование, дела и заботы…

Будучи сыном плотника, Он помогал отцу по работе почти до тридцати лет. Бог изучал нас и наши немощи, будучи одним из нас. Он любил, любил настолько, что взвалил на Себя всю тяжесть человеческой нелюбви и страдал ещё задолго до распятия, осознавая всю нашу греховность.

Совершенный пришёл в мир, где души влачат своё жалкое существование, даже не всегда пытаясь стать чище и лучше, мир духовных «двоечников» и «прогульщиков», пьянства и разврата, зла и корысти, в не лучший из миров. Что Его могло на это подвигнуть? Только Любовь. Любовь – непостижимая нашим человеческим разумом, но составляющая сущность Бога».

За размышлениями о только что прочитанном в дневнике и застал меня Эрик, когда вернулся с вечерней службы.

Теперь на нём было гораздо больше ответственности и забот. Он один (помощника ему ещё не дали), а приход весьма многочисленный, весь день с раннего утра до позднего вечера крутился как белка в колесе, порой даже не успевая зайти пообедать. Похороны и крестины, свадьбы, исповеди, соборование… все приходские дела и заботы легли на его плечи, но он не унывал и подходил ко всему со свойственной ему самоотдачей.

– Привет, любимая! – он поцеловал меня в щеку. – Узнаю тетрадку. Интересно?

– Очень! Она меня спасает!

– Я рад, что ты больше не плачешь, её читая! – он устало улыбнулся, присел рядом со мной. Видишь, что такое жизнь священника, и зачем нам дан целибат…

– Всё вижу, Эрик, и меня это нисколько не пугает, я могу ждать тебя хоть целую вечность, только бы ты возвращался.

– Ты – особенная, девочка моя! Не все на такое способны.

– У нас всё получится, вот увидишь!

– Я в этом нисколько не сомневаюсь. В тебе есть любовь, живая, неприкрытая, истинная. Ты умеешь любить, и я всегда это знал, поэтому и не смог забыть, – он положил мне голову на плечо и прошептал на ухо, – люблю тебя!

От горячего дыхания меня словно обожгло.

«Мука моя! Моя вечная, сладкая мука…» – кричало сердце, и душа пылала всё ярче и сильней. Сделав глубокий вздох, с трудом взяла себя в руки.

Эрик всё замечает. Он прекрасно видит мою душу и, наверняка, понимает, что так долго продолжаться не сможет.

Духовно я не подготовлена (в отличии от него) к длительному воздержанию, и жажда любить и быть любимой всецело, не только душой, но и телом, уже мучает меня, иссушая неудовлетворёнными потребностями разум, истончая благоразумие. Я впервые всерьёз подумала о том, что настала пора уезжать, иначе случится то, чего мы с таким усилием пытаемся избежать.

Нам становится всё труднее спокойно дышать, находясь рядом, удерживать желание слиться воедино…

Вместе 11

Мы проспали всего несколько часов. Эрик, схватившись за голову, резко вскочил и несколько минут сидел на кровати обездвижено. Я замерла, боясь помешать. В лунном свете его застывший профиль был похож на изваяние античных мастеров. Придя в себя, он быстро встал, одел сутану и, чмокнув меня в лоб на прощание, без каких-либо объяснений уехал.

Понимаю, что он исполняет свой основной долг, как солдат, получивший приказ, и так будет, наверное, всегда, пора мне к этому привыкать…

Долго ворочалась в опустевшей кровати, ещё хранящей его тепло, не включая света, вглядывалась в темноту за окном, слушая гул ветра, разгулявшейся на дворе непогоды.

Куда он ушёл в такой час? Опять совсем не отдохнёт!.. Но приказы не обсуждаются, они исполняются (как писал Эрик в дневнике) беспрекословно. В чём сегодня его миссия? Кого он спешит спасать на этот раз?.. Где-то снова беда, требующая его вмешательства? Сколько же он ежедневно пропускает через себя информации, сколько горя, грехов, смертей?!

Конечно, есть и приятные заботы у священников: свадьбы, крестины, первое причастие, церковные праздники. Они, как белые цветы на чёрном фоне. Я начала погружаться в сон, лёгкий дурман окутал голову.

Снится мне или мерещится: лежу вся в белом на каком-то возвышении, а вокруг меня полно народа, и все они одеты в чёрное и плачут. Вижу маму, отца, Виктора, и много каких-то незнакомых людей. Лежу и думаю: «Зачем плакать? Я – здесь, рядом, и со мной всё хорошо!» Появляется Эрик в своей чёрной сутане с белым воротничком, берёт меня за руку и тихо так говорит: «Пойдём отсюда, любимая! Нечего тебе тут лежать». Я послушно поднимаюсь за ним, но только прозрачная, лёгкая, невесомая. А тело, будто каменная статуя, остаётся лежать в гробу. Пахнет лилиями, так сладко и тягостно…

В этот момент горячая ладонь коснулась моего лица. На краешке кровати сидит Эрик в своей чёрной сутане, белый римский воротничок светится бледным пятном в темноте.

– Как хорошо, что ты вернулся, любимый! – потянулась к его рукам, они и вправду оказались горячими, я покрыла их поцелуями.

– Почему не ложишься?

– Смотрю твои сны.

Я ничего не стала уточнять, заметив, насколько он подавлен. Что-то терзало его душу, сильно терзало. Мне не хватило решимости задать ему вопрос, вместо этого я прошептала:

– Если хочешь поговорить, я – рядом…

И тут он внезапно начал быстро снимать облачение, повесил всё аккуратно на стул и повернулся ко мне. В его лице отражалась такая боль, что я почувствовала её физически.

Он прижался ко мне и беззвучно зарыдал, вздрагивая всем телом, будто случилось что-то, совершенно ужасное и непоправимое. Я начала утешать его, как ребёнка, целуя волосы, мокрые от слёз глаза. Эрик будто бы начал успокаиваться, всё сильнее прижимая меня к себе. И вдруг, его губы нашли мои, так страстно, так безудержно, так неудержимо, дрожащие пальцы начали расстёгивать на мне одежду, медленно, пуговку за пуговкой…

– Эрик, что ты делаешь? Ты уверен?

– Я больше не могу.

Он целовал мою шею, плечи, спускаясь всё ниже. Стало невыносимо жарко. Я плавилась в этих руках как воск. Стаскивая с него последнюю одежду, я ощущала пылающий костёр внутри себя, в котором сгорало всё: запреты, неуверенность, страх, предрассудки и даже сами мысли. Мы превратились в единое пламя, стихию, неуправляемую и безрассудную. Изливая всю нежность, накопившуюся в нас за эти годы, мы не могли ни уснуть, ни остановиться…

Зазвенел будильник. Эрик, как ужаленный, вскочил с постели, я ещё на мгновенье увидела его обнажённое тело, такое прекрасное, стройное, любимое.

Приняв наспех душ, он судорожно натянул на себя штаны и рубашку.

– Прости, любимая! Я не имею права вести службу не исповедавшись, мне придётся найти другого священника, пока есть время… – он поцеловал меня в губы, жарко, страстно, сильно. – Люблю тебя! И ушёл.

Я осталась лежать в предрассветных сумерках, пытаясь осознать, что с нами произошло. Не было никаких сомнений, – теперь я точно должна уехать, немедленно, пока его нет.

Вместе 12

Мы уже сели в поезд, ожидая отправления. Зазвонил мобильный телефон. Взволнованный голос Эрика буквально прокричал в трубку:

– Наташенька, где вы? Я уже здесь, на вокзале, мне необходимо тебя увидеть! Пожалуйста, не молчи!

– Я не знаю, что сказать. Нам нужно уехать, чтобы освободить тебя…

Встала возле окна. Его силуэт я узнала сразу, ещё издалека. Эрик бежал, казалось, из последних сил, взволнованно вглядываясь в окна готового к отправке поезда.

Моё сердце сжалось так, что стало больно в груди. Было безумно жаль нас обоих. Хотелось выбежать к нему навстречу и больше не расставаться никогда, но я стояла, как вкопанная, и затуманенным от слёз взором смотрела в окно на его безуспешные поиски.

И вот мы встретились взглядом. Эрик всё ближе и ближе… Женский голос объявляет, что наш поезд отправляется. А я смотрю в его наполненные страданием глаза и нервно стираю капли слёз, так предательски бегущие по щекам.

Он прислоняет ладонь к пыльному, заледеневшему стеклу окна, я свою… и даже через стекло ощущаю его тепло. Пронзительный звук свистка. Поезд трогается с места, Эрик продолжает идти вслед за ним, до тех пор, пока не остаётся далеко позади…

…Вот и город скрылся из виду. Картины великолепных заснеженных пейзажей Польши проплывают за окном. Вытирая слёзы, вижу только его глаза и отпечаток ладони. Я буду смотреть на него, пока не придётся пересесть в другой поезд. Но и тогда, он останется со мной, в моём сердце и памяти – отпечаток любимой руки на замёрзшем окне.

Часть 5

Глава 1

Вернулся домой. Пустота. Они уехали. На столе маленькая записка:

«Эрик, я тебя очень люблю! Так будет лучше. Прости меня». На стуле висят выглаженные рубашки. Когда она успела? Сегодня? Вчера?.. Меня бьёт нервный озноб. Горло душит, если бы я не сдерживался изо всех сил, то завыл бы как волк-одиночка.

На плите стоит приготовленная ею еда, но я не могу к ней прикоснуться, слишком больно, кусок в горло не полезет.

Хочется всё бросить, чтобы быть с нею рядом, столько, сколько отмерит нам небо, но…

Единственный шанс спасти любимую – исполнение предписаний, данных мне епископом. Я не могу ослушаться Божьего провидения.

Наташа нарушила своим приездом подготовленный ранее план. Нет, я ни в чём не виню её, но чувствую опасность. Ощущаю, как земля медленно уходит из-под ног. Одна мысль о том, что она может умереть, ввергает меня в отчаяние.

«Грешно, господин священник! Грешно впадать в отчаяние – это значит, не доверять Богу», – говорит внутренний голос. Но как же я устал его слушать!

За эти несколько дней, проведённые вместе, мы пережили целую жизнь. Я ни о чём не жалею. Теперь она есть в моей памяти. Вся – моя, каждой клеточкой тела. Теперь никто не сможет забрать у нас то, что было. Моя память сохранит каждое мгновение.

Снова накатывает страх, липкий, холодный, тяжёлый. Ощущение как в том кошмарном сне, где Наташа исчезает, проскальзывает сквозь пальцы. Я готов на любые жертвы за неё, но никто не примет их. ТАМ требуется моя служба верой и правдой, а не самосожжение на площади. Я – в западне.

Отец Язеп, мой мудрый наставник, покинул меня. Теперь не к кому обратиться за помощью, попросить совета. Епископ не станет слушать, он уже сказал своё слово.

Всё, что остаётся, – бесконечно терпеливо взывать к Милосердию Божьему, денно и нощно неся свой крест, и сохранять веру в то, что Наташа будет жить долго и счастливо… и, возможно, даже со мной.