Текст книги "Опасные удовольствия"

– Кассеты прослушать, бумаги прочитать. Это неоспоримые доказательства того, что Роман Шухов и его немецкий приятель Алекс Шепарев планомерно надували вас в течение последнего времени, перекачивая с ваших счетов деньги и прикрываясь именем вашего друга Батурского.

Краски покинули лицо Вячеслава Матвеевича. Он схватил один лист, другой, начал судорожно вчитываться в иностранный текст. Через пять минут он наконец оторвался от бумаг и уставился в пространство неподвижным, мертвым взглядом.

– Что с вами? – всполошилась Ольга. – Вам плохо? Выпейте воды!

– Все нормально, – остановил девушку белый Куницын. – Где вы это взяли?

– Я шпионила, – откровенно призналась Ольга. – Сидела под диваном, изображала фикус, висела за окном. Ребята не очень маскировались. Они не подозревали во мне источник опасности. Рекомендую насладиться кассетами. Преданный Роман почти теряет сознание от восторга, что ему удалось так ловко провести вас и свалить вину на Батурского, он восхищен своей хитростью и оригинальностью мышления. Он говорит партнеру Алексу – цитирую близко к тексту – «теперь друзья перегрызутся, использовать далее Батурского в роли камуфляжной ширмы нельзя. Но я придумаю новую комбинацию. Старикан (это про вас) верит мне, как юная овечка, и я сумею убедить его в чем угодно».

– Вы, как я понимаю, хотели бы получить за все это деньги? – холодно поинтересовался все еще бледный Куницын.

– Отнюдь. Разве только стоимость диктофона, который мне пришлось купить. Но вы с лихвой компенсируете все мои траты, если завтра превратите Романа в отбивную, когда он войдет утром в ваши апартаменты здоровый, веселый, самодовольный. Или нет! Взрастите свое чувство, упивайтесь предвкушением мести, обдумайте в подробностях ужасное инквизиторское наказание для Романа и уничтожьте этого лицемера неторопливо и со смаком. Благословляю вас и надеюсь, ваша месть будет по масштабу сравнима с его предательством.

Ольга поднялась, кивнула безжизненному телу Вячеслава Матвеевича и направилась к двери.

– Чем обидел вас Роман? – слабо донеслось сзади.

Оля обернулась:

– Он? Он просто вычеркнул из моей жизни два года труда и надежд. И еще назвал меня подстилкой. Ерунда, правда? По сравнению с тем, как он обидел вас и Глеба Николаевича. Удачи!

Вячеслав Матвеевич сидел за столом, обхватив голову руками.

– Как я мог? – шептал он себе. – Как я мог усомниться в Глебе? И теперь уже ничего нельзя изменить.

Маруся испуганно заглядывала в кабинет, но не решалась заговорить с потрясенным начальником.

– Рада тебя видеть. Когда вернулась?

– Вчера вечером.

– Долго же ты пропадала в Германии!

– Разве? Так, улетела двадцать четвертого сентября, получается всего три недели. Это не долго.

– Не хочешь поработать? Тобой живо интересуются.

– Хочу. Деньги нужны. Давай мне кого-нибудь побогаче.

– Для тебя – самые лучшие клиенты, Оленька.

Ольга Емельянцева устроилась в бирюзовом кресле и пила кофе из крошечной сервизной чашки. Сюзанна Эдмундовна, как всегда, щелкала компьютером.

– А где Вероника? Я последний раз говорила с ней по телефону в конце сентября. Потом сколько ни звонила – никто не брал трубку. Как она отреагировала на смерть ее банкира? Ты ведь в курсе, что Глеба пристукнули? Хотя она ведь с ним рассталась. Нам позвонили в Германию, сообщили о его гибели. А вчера приехала из аэропорта, поднимаюсь по лестнице, волоку чемодан и вдруг вижу – Вероникина квартира опечатана. Или она переехала? И мне ничего не сказала?

Сюзанна Эдмундовна смотрела на Ольгу, готовясь поразить ее невероятным известием.

– Оленька, Веронику убили!

Ольга на минуту онемела. Она была потрясена.

– Как убили? – выдохнула она наконец.

– Так. Из пистолета. Застрелили. Первого октября.

– Боже мой! – Оля закрыла лицо руками. – Значит… Значит, ее все это время уже не было. А я звонила ей, хотела поговорить, думала о ней как о живой… Какой кошмар!

Оля опустила руки, и Сюзанна Эдмундовна увидела слезы на ее лице.

– Ну, не расстраивайся так, Оленька! Хочешь, я тебе таблеточку дам?

– Не надо мне таблеток! – Ольга рыдала.

– А я вам всегда говорила, – начала Сюзанна старую песню, – не заводите продолжительных связей с клиентами, не давайте адрес, не давайте телефон. Ничего вы не понимаете. Ты тоже хороша. Уцепилась за своего бизнесмена, мотаешься с ним по всему свету, отказываешь выгодным клиентам. Работать некому. Все надеешься, он женится на тебе? Нет, моя милая, он на тебе никогда не женится. Он два года назад выбрал тебя по каталогу и деньги мне заплатил, ты для него на всю жизнь проституткой останешься, как тебя теперь женой назвать?

Ольга не отвечала на язвительные реплики Сюзанны Эдмундовны, она была занята оплакиванием близкой подруги.

– Ну, не плачь, дорогуша, не плачь. Смотри, даже тушь потекла. Что это у тебя за тушь такая? Неводостойкая?

– Я ведь предупреждала Веронику, что нельзя так. Нельзя. Обязательно кто-нибудь точно выяснит!

– Что выяснит? – заинтересовалась Сюзанна.

– Что-что! Больна она была.

Теперь была очередь Сюзанны Эдмундовны изумляться.

– Оля, говори сейчас же всю правду. – Девушка достала пудреницу и занялась макияжем.

Она немного успокоилась.

– Говорю. Только компьютер не раздавите, когда будете падать. У Вероники был СПИД, года три, она не болела, но уже была инфицирована. И сказала мне, что постарается заразить как можно больше мужчин.

Сюзанна Эдмундовна хватала воздух ртом.

– Да, именно так. Не представляю, сколько человек она успела записать в группу смертников.

– Ужасно! – воскликнула Сюзанна. – Ты знала и ничего мне не сказала!

– Вероника поделилась со мной вовсе не для того, чтобы я сразу побежала ее закладывать.

– Ты просто убила меня этим сообщением!

– А что бы вы сделали? Выгнали бы ее на улицу? – Ольга и Сюзанна Эдмундовна задумались каждая о своем, и в офисе воцарилась тишина.

Глава 44

Валера Тимофеев не относился к людям, которые с меньшим трепетом думают о харакири, чем об откровенном признании своей вины. Едва Андрей положил перед ним два списка квартирантов дома номер 85а, где жила Вероника Соболева, Валера закричал: «Виноват! Виноват! Каюсь! Прости!»

Первый лист был исписан рукой Тимофеева – его Валера предоставил Андрею сразу после убийства Вероники. Второй лист был ксерокопией, которую Пряжников вчера снял с домовой книги. По Балериной версии, в квартире номер 58 проживала Олеся Никитична Емельянцева, 1973 г. р., а в ксерокопии ясно читалось «Ольга Никитична Емельянцева».

– О, я дубина! – убивался Валерий. – Но ты же понимаешь, скоро женюсь, все мысли о ней, Олесе.

– Да понимаю, – не особенно злился Пряжников. – Но почему ты не воспользовался ксероксом?

– У них как раз кончился тонер, а вынести домовую книгу из здания они мне не дали. Что, сильно навредил?

– Да не сильно. Просто если бы я с самого начала знал, что в одном подъезде с Вероникой Соболевой живет некая Ольга, одного с Аленой возраста, то мог бы предположить, что она и есть мифическая Аленина подруга, которую я никак не мог найти. И значит, Алена могла первого октября прийти в этот дом вовсе не затем, чтобы прикончить Веронику, а просто с визитом к Ольге. Ладно, все и так прояснилось.

– Я никогда тебя не подводил. Какой позор!

– Все, проехали, Валерка, это не оказало колоссального влияния на ход дела. Лучше скажи, как поручение, которым я нагрузил тебя вчера?

– Выполнено на семьдесят процентов, Андрюша. Удивительно печальная история, и удивительно легко восстанавливается ход событий – все признаются во всем. Одна упертая дама осталась – Сюзанна Верега, но тоже никуда не денется. Давай заканчивай.

Звонок не работал, два тонких провода были вырваны с корнем и болтались вдоль стены. Оля решительно постучала. Квартира явно была обитаема, из-за стены доносились визг, лай, грохот. Но в ожидании ответа Ольга спокойно успела бы прочитать разворот «Известий». Наконец повернулся замок, и молодая женщина выглянула в образовавшуюся щель.

– Здравствуйте! Вы – Ирина?

– Да.

– А я – Аленина подруга. Ольга. Она про меня не рассказывала?

Ира задумалась, неуверенно кивнула и жестом пригласила войти в квартиру. Внутри царил неимоверный бардак, разгром, хаос: ремонт, совмещенный с тремя детьми, собакой, кошкой и попугаями – это очень весело. Овчарка была седой от штукатурной пыли, котенка, очевидно, пытались обмакнуть в банку с синей масляной краской.

– Я уезжала за границу, а приехала и не могу найти Алену. Куда она пропала?

– Ее убили, – без вступления сообщила Ирина. Первый раз в жизни Ольга, девушка в принципе не очень нервная, собралась упасть в обморок. У нее закружилась голова, а в глазах потемнело.

– Садитесь, садитесь! – закричала Ира и схватила Ольгу за руку.

Из другой комнаты выбежала маленькая кудрявая девочка, прижимавшая к груди измученного котенка с синим хвостом, и с интересом уставилась на гостью.

– Маша, иди играй, иди! Дать вам воды?

– Когда?! Что произошло?! Как же так?!

– Я ничего не знаю, – ответила Ира. – Алена исчезла, меня приходили расспрашивать, а я ничего не знаю. Маша, я кому сказала! Иди играй! Потом нашли тело. Четыре дня назад. Убили ее и закопали. Когда – неизвестно. Что там было – жуть, я сознание потеряла, когда меня на опознание привели. А кто убил, когда, за что? Маньяк какой-нибудь.

Ирина была на удивление спокойна, рассказывая эту дикую историю. Ольга, напротив, впала в прострацию и едва различала Ирины слова. Да, она была расчетливой, практичной девицей и вела динамичную жизнь, не обремененную тонкими душевными переживаниями. Но весть о гибели двух подруг – сначала Вероники, потом Алены – не могла не потрясти даже такую хладнокровную особу.

– И похороны были? – спросила Оля.

– Нет еще, – бодренько информировала непонятно спокойная Ирина. – Тело пока не выдают.

– Позвоните мне, пожалуйста, когда выдадут. Вот телефон. – Ольга раскрыла сумку, достала блокнот и дрожащей рукой нацарапала семь корявых цифр. – Я приду и помогу, что там надо будет делать…

На улице стояли золотые осенние деньки. Оля закрыла глаза и подставила лицо солнцу. Самодостаточная натура, она обычно ни в ком не нуждалась. Ольга совершенно точно знала, что спокойно будет жить и без Романа, к которому она, конечно, очень привязалась за два года, и без Вероники, блистательно развращенной и порочной, красивой и уверенной, на которую она втайне всегда хотела быть похожей, и без серенькой, преданной Алены, доброй и закомплексованной, на фоне которой Ольга всегда чувствовала себя безупречным совершенством, богиней.

Но крупные слезы почему-то все равно скатывались по лицу, проникая сквозь преграду из сомкнутых пушистых ресниц.

Глава 45

Лохматая, розовая после сна Дирли-Ду сидела на кухне в длинной футболке, ковыряла ложечкой йогурт и весело поглядывала на Андрея.

Андрей сидел напротив, и его стаканчик йогурта оставался нераспечатанным. Он явно собирался что-то сказать своей непричесанной, обаятельной подруге, но тянул время.

– Дирли… – нерешительно начал детектив.

– Что, мой любимый? – с готовностью откликнулась Дирли-Ду.

– Ты когда-нибудь снимаешь линзы? – Чайная ложечка стукнула о пластик стола.

– Ты заметил? – Дирли-Ду покраснела. – А меня убеждали, что их практически невозможно различить…

– Я ничего не заметил, – уже более уверенно сказал Андрей. Но ему словно не хотелось продолжать этот диалог. Как будто он сладко грезил, и вот необходимо было пробуждаться. – Я просто знаю, что твои глаза другого цвета. Они голубые.

Красные от смущения щечки Дирли-Ду начали бледнеть. Она опустила голову:

– Что еще ты знаешь?

– Я знаю, что на твою буйную гриву уходит по крайней мере четыре упаковки краски.

– Вполне хватает трех. – Дирли Ду совсем уткнулась в стаканчик с йогуртом и не поднимала глаз. – Что еще?

– Я знаю, что тебе пришлось несколько месяцев отказывать себе во многом, чтобы твой прелестный трехтысячедолларовый носик выглядел так, как он выглядит сейчас.

– Я заплатила за операцию меньше, – тихо произнесла Дирли-Ду. Она укоризненно посмотрела на Андрея, и тот наконец заметил слезы. Доброе сердце сыщика моментально расплавилось, он вскочил со своего места и заключил подругу в объятия.

– Пожалуйста, не плачь! Алена! Как странно называть тебя Аленой, а не Дирли-Ду.

– Алены больше нет! Я Дирли-Ду! Во мне абсолютно ничего не осталось от Алены! Я не люблю ее!

– Ты Дирли-Ду, правда. Но знаешь, я согласен любить вас обеих. В отличие от тебя, мне Алена нравится. А от Дирли-Ду я просто без ума!

– Как ты все узнал?

– Обыскал твой номер в гостинице, – признался Андрей. – Нашел счет из клиники пластической хирургии. Поехал туда. Владимир Прокофьевич Заварский, который трудился над твоим носом, вспоминает тебя с огромным удовлетворением. Сказал, что иногда его операции делают людей красивее, иногда – не очень, но редко удается добиться с помощью незначительного хирургического усилия такой кардинальной перемены во внешности. Сказал, что чувствовал себя богом, превратившим заурядную песчинку в прекрасную жемчужину. Я полностью с ним согласен.

– Значит, ты будешь носить мне передачи в тюрьму? – с надеждой спросила Дирли-Ду.

– Ты собралась в тюрьму? – изумился сыщик.

– Но ты сам мечтал надеть наручники на Алену Дмитриеву, вспомни! «Держать в объятиях Дирли-Ду и приковать к себе наручниками Алену – вот высшее счастье»! Твои слова. Сколько мне дадут? Я вряд ли дотяну до освобождения!

– Возможно, мне удастся что-нибудь придумать. Если ты будешь со мной достаточно искренна.

– Я честно не убивала Батурского! Но ты ничего не сможешь придумать. Я держала пистолет голыми руками, я столько отпечатков оставила на нем, я лицом к лицу столкнулась в приемной с Лизой – она наверняка это не забыла. Проклятый Батурский, даже своим самоубийством мне навредил!

– Дирли-Ду, это не было самоубийство!

– Было! Я точно знаю!

– Батурский был левшой?

– Левшой? – удивилась Дирли-Ду. – Сейчас вспомню… Нет!

– Почему тогда после смерти пистолет оказался в его левой руке?

– Не знаю, не знаю! Но он точно не собирался долго жить! Он хотел умереть! Может, у него болел палец на правой руке и он переложил пистолет в левую?

– Глупости! Кто думает о незначительной боли в пальце, отправляясь на тот свет? И кто будет перекладывать оружие в менее тренированную руку, рискуя вместо удачной, безболезненной смерти добиться продолжения постылой жизни, да еще с возможным увечьем?

– Но ведь я его не убивала… – с тихим отчаянием сказала Дирли-Ду. – Не убивала…

…Боль становилась невыносимой, она налетала горячим сухим смерчем, обхватывала голову, сжимала ее раскаленными чугунными тисками. В глазах потемнело, сумасшедшие разноцветные чертики метались в дикой карнавальной пляске, стук молотков рвал на части. Строители заколачивали гвозди этажом выше, и адский грохот накатывал оглушительным ревом волн, боем тамтамов, утробным звериным рыком, барабанными ударами, вливался в череп огненной пульсирующей магмой и плескался внутри обжигающей болью. Батурский обхватил голову руками. Каждый вбитый наверху гвоздь входил в его затылок с легким хрустом яичной скорлупы и пронзал мозг сотнями бесконечно длинных игл.

Внезапно все кончилось. Глеб Николаевич сидел не двигаясь, боясь сорваться в новый поток мучений. Но строительный шум стих, и боль тоже.

Теперь он мог думать. Батурский начал осторожно впускать в голову мысли, пробуя, не растревожат ли они утихшего зверя. Нет, нормально. Глеб Николаевич пошевелился в кресле, автоматически переложил с места на место бумаги. Что с ним будет дальше? Выпадут волосы и зубы, жизнь оставит его сильное, тренированное тело раньше, чем из него улетучится душа. Непонятные приступы смертельной боли вчера получили свое объяснение. Это не временное, случайное недомогание в целом здорового организма – это постепенное и неотвратимое умирание. Болезнь из маленького осьминога разовьется в могучего злого монстра, который протянет свои щупальца ко всем органам, проникнет всюду, опутает, сдавит, сожмет. Боль будет навещать с убийственной методичностью, будет становиться все невыносимее, будет терзать его, пока не превратит в измученное, жалкое существо, исторгающее стоны и мольбу.

Но всего можно избежать. Это в его власти. Не цепляться за жизнь, чтобы в конце концов увидеть в зеркале не свое лицо, а болезнь и боль, остаться в памяти друзей и знакомых истинным, подлинным Глебом, а не жалкими его остатками.

Дверь кабинета отворилась, и вошла Алена Дмитриева. Глеб Николаевич сидел за своим огромным столом и устало и спокойно смотрел прямо Алене в глаза. Потом он перевел взгляд ниже и увидел направленный на него пистолет.

– Здравствуй, Алена, – усмехнулся Батурский. То, о чем он думал, материализовалось в виде несчастной девушки с оружием в руках.

– Здравствуйте, – прошептала Алена. Обычная интеллигентность не покинула ее даже в критический момент. Она не могла не ответить на приветствие шефа, хотя и собиралась его убить…

– Алена, я так виноват перед тобой, бедная ты девочка…

Батурский покачал головой. Чувство глубокой и искренней вины овладело им, а только что пережитая дьявольская боль и мысли о смерти сделали его необычно сентиментальным в это мгновение. Несчастная девочка, зачем она привлекла его внимание именно в отрезке времени между Вероникой и вечностью? Она могла бы оказаться в его постели до того, как он заболел, или не оказаться вообще. Она не хотела близости с ним, он видел это, но использовал свою власть, не смог удержаться от соблазна овладеть некрасивой, скованной, неумелой и поэтому такой волнующей и притягательной Аленой. И он ее погубил. Погубил человеческую жизнь, пусть неумышленно, но погубил, и тогда не намного он лучше отвратительной Вероники, которая дарила свою смертельную болезнь сознательно и с удовольствием.

Глеб Николаевич смотрел на Алену. Сейчас она почему-то показалась ему удивительно красивой. Огромные, испуганные глаза сияли на бледном лице, в ее облике произошли какие-то незаметные перемены. Она сжимала в руке пистолет и собиралась его убить, но на самом деле это он отнял у нее жизнь пару месяцев назад.

Батурский вышел из-за стола, без страха направился к Алене и притянул девушку к себе. Рука с зажатым в ней орудием предстоящего убийства безвольно повисла, Алена уронила голову на грудь Глеба и заплакала.

– Милая моя, прости. Я только вчера узнал об этом.

– Как вы могли такое со мной сделать?! – рыдала Алена, и Батурский с готовностью мысленно обвинял себя, обзывал последними словами. Он создал банк, он оставит после себя миллионы, есть еще верный Куницын. И это все. Ни одного женского любящего сердца, ни одного детского личика, похожего на него. Несчастная Алена, которой он так жестоко распорядился. Унылый жизненный финал.

– Я только вчера узнал о том, что болен, – повторил Батурский. Он оторвал от себя мокрое Аленино лицо и посмотрел ей в глаза. – Прости меня, прости. Как ты себя чувствуешь? Ты бледна, и круги под глазами, но как-то необычно выглядишь. Красивая.

– Да, красивая… – шмыгнула зареванная Алена. – Я исправила нос… Я так долго мечтала об этом, мечтала, что превращусь в принцессу, и вот, когда моя мечта сбылась, – я должна умереть. Это несправедливо! Вы не имели права так поступить со мной!

– Я не знал, – снова повторил Батурский. – Где ты взяла пистолет?

– У вас.

– ?

– У вас дома. В тумбочке у той кровати, где вы мною забавлялись. Я ведь так и не вернула вам ключи от квартиры. Это ваш пистолет. И я… и я… хотела бы… вас убить.

Факт, что Алене это не удастся сделать, был очевиден. Она рыдала на груди потенциальной жертвы, и не делала ничего опасного и смертельного в отношении Глеба Николаевича.

– Зачем тебе брать грех на душу? – грустно улыбнулся Батурский. – Ты ведь знаешь, я и сам скоро умру. Может быть, очень скоро. Давай его мне.

Батурский мягко вынул пистолет из Алениной ладони и отнес его к столу. Потом задумался на секунду и направился к сейфу. Алена тем временем упала на ближайший стул – лишенная опоры в виде директора банка, она не держалась на ногах. Глеб Николаевич достал из сейфа плотный сверток и с ним вернулся к Алене.

– Вот, возьми…

– Деньги, – поняла Алена и с отвращением оттолкнула руку Батурского. – Ваши проклятые деньги! – зло воскликнула она. – Если бы я не боялась потерять зарплату, которую вы мне платили, я бы вам отказала! Я была бы здорова! Вы уже купили меня один раз, а теперь пытаетесь расплатиться деньгами за мою жизнь! Какой вы!

Алена вскочила со стула и бросилась к выходу. Но Батурский поймал ее за локоть.

– Возьми, глупая. – Глеб Николаевич забрал у Алены черную сумку и принялся впихивать туда сверток. – Ну что я еще могу для тебя сделать? Только это! Ты молодая и крепкая, ты сможешь прожить долго. Езжай за границу, веселись, покупай наряды и бриллианты, занимайся сексом по увлечению, а не из-за боязни потерять работу, забудь о своей болезни и прости меня, прости! Какая была у тебя жизнь? Да никакая. А теперь ты со своим модернизированным носом стала истинной красавицей. Так поживи напоследок в полную силу!

– Правда хороший нос? – со слабой улыбкой спросила Алена.

– Изумительный. С таким шикарным носом никакая болезнь не страшна. Держи свою беременную сумку и покуролесь от души. А я, честное слово, отомщу за тебя и твою загубленную жизнь.

Батурский оглянулся на пистолет, брошенный на огромном директорском столе.

– До свидания, Глеб Николаевич! – негромко сказала Алена.

– Прощай и прости.

Батурский вернулся в свое кресло и с ужасом понял, что боль сейчас нахлынет вновь. И, как назло, строители наверху с удвоенной энергией принялись за свое дело…

…Пряжников сидел понурый и угнетенный. Новость, что возлюбленная Дирли-Ду смертельно больна, потрясла его. Андрей всего лишь собирался со слезами на глазах и комком в горле засадить бойкую девицу в тюрьму за преднамеренное убийство, а Дирли-Ду, оказывается, уже была завербована Вечностью, и в любой момент могла изящно ускользнуть от Пряжникова, умерев.

– Значит, действительно самоубийство? – с недоумением покачал головой Андрей.

– Да! – пылко ответила Дирли-Ду.

– И сколько денег было в свертке?

– О! – вздохнула Дирли-Ду. – Я основательно потрудилась над этой суммой. Но осталось еще очень, очень много!

– Странно, зачем Батурский хранил в кабинете столько наличных денег? Ты ведь писала в дневнике, что он, как цивилизованный человек, пользовался кредитками. Впрочем, это его дело.

– Ты знаешь, а я сейчас уже благодарна Батурскому. Я могла бы прожить восемьдесят лет однообразной, серой жизнью в облике скучной Алены Дмитриевой. А Дирли-Ду горит, как спичка, пусть непродолжительно, но ярко. Я, конечно, не доблестный Данко, и никому не освещаю правильный путь, сгорая, но разве изменить себя, стать именно такой, какой я должна была быть, не доблесть? Мне кажется, Бог сначала меня и задумал яркой, соблазнительной, неповторимой, веселой. Но в последний момент что-то у него не получилось, устал напрягаться, наверное, хандра одолела, и родилась я с необъятным хоботком. Бедность и неблагоприятное окружение сделали свое дело и превратили меня в унылую Алену Дмитриеву. А теперь я очистилась от шелухи и комплексов, и стала Дирли-Ду. Правда! В облике Дирли-Ду я испытала за пару недель больше счастья, чем за всю жизнь в раковине Алены. Я встретила и полюбила тебя. Я полюбила себя – и это даже главнее…

– Мой бедный Дирлик! – воскликнул чувствительный сыщик. – Ты, вообще, как? Ничего не болит? А я, жестокий, каждую ночь измываюсь над тобой в постели. Ты, наверное, устаешь от наших упражнений?

– Ничего я не устаю! – возмутилась Дирли-Ду. – Только не вздумай меня жалеть! Не смей! Не надо ставить на мне клеймо смертника. Все остается по-прежнему.

– А сколько у тебя осталось долларов? – небрежно осведомился Андрей. – Может, нам следует быстренько пожениться, пока ты все не истратила? Я буду гораздо эффективнее распоряжаться наследством Батурского.

– Ох, какой негодяй!

Некоторые предметы обихода очень удачно оказались под рукой Дирли-Ду. Андрей ловко увернулся от банки из-под пива, журнала, альбома фотографий. А диванная подушка угодила ему в ухо.

– Для измученной СПИДом девицы ты чересчур энергична, – заметил он. – Будем мириться? Обожаю тебя.

За пару ничтожно коротких дней Валера проделал титаническую работу.

– Самое трудное было идентифицировать труп. Наконец с восемнадцатой попытки удалось. Некая Сапфира Азизова, заявление которой об исчезновении Ксении Губкиной поступило одиннадцатого октября, со стонами и слезами опознала подругу. Она последний раз видела девушку девятого числа на занятиях. Потом Ксения бесследно пропала. Факта, что у нас на руках тело не Дмитриевой, а Губкиной, было вполне достаточно для удовлетворения твоих непомерных запросов. Но Сапфира Азизова, между прочим зеленоглазая татарка с фигурой топ-модели, очень удачно упала в обморок – прямо на меня. Она так убивалась по подруге, что я решил: надо принять деятельное участие в расследовании. Спросил, кто еще может опознать тело (наученный горьким опытом – как нас обвела вокруг пальца Аленина сестра!). Сапфира сказала, любой однокурсник. Да вот хотя бы Егор Стручков, у него с Ксенией что-то наклевывалось. Тонкая душевная связь на базе обоюдной влюбленности в автомобили. На метро я мчусь к Стручкову, а от него мы уже едем на шикарном скакуне (новенький «БМВ» – подарок богатого родителя). Егор – не сентиментальная курсистка, и я его не подготавливал к встрече с убиенной Ксенией, просто сказал – мужик, у меня к тебе дело. Но что с ним приключилось! Невообразимая реакция. Лучше бы я его предупредил! У парня началась форменная истерика: прыжки на стену, вырывание волос, крокодиловы слезы. Вызвали врача. Мальчик немного пришел в себя и чистосердечно во всем признался. Девятого октября у его друга Иннокентия Ригилева была шумная вечеринка по случаю двадцатилетия. Празднование проходило в одном из коттеджей комплекса «Родниково». Дом был продан родителям Ригилева в полной боевой готовности, но они решили еще подкорректировать окрестности, оснаститься бассейном и рукотворным экзотическим садом. Поэтому вокруг коттеджа громоздились бетонные балки и прочая строительная рухлядь. Иннокентий Ригилев заказал девиц для увеселения мужского общества, и ближе к ночи девушки появились. Одна из них оказалась Ксенией Губкиной, что невероятно поразило Егора. Он держал голубоглазую нимфетку за порядочную и собирался сблизиться с ней в самом недалеком будущем, предложив ей почетное место в своей коллекции – между «мерседесом» – кабриолетом и «восьмеркой» «БМВ». Ксения аналогично была ошарашена встречей с Егором, вспыхнула, смутилась и бросилась бежать. Выскочила на улицу, а там – дыра недостроенного бассейна. Упала, ударилась затылком. Один из парней, медик, констатировал смерть. И вместо того чтобы вызвать милицию, эти подвыпившие кретины в количестве двенадцати штук додумались закопать тело. Кто-то (самый умный) сказал, что теперь им неминуемо навесят групповое изнасилование. Бросили жребий, и трое парней с лопатами отправились в лесок неподалеку и закопали тело девчонки. Вот такая убийственная история. Я тут же, по одному, отлавливаю всех участников вечеринки, и, кто сразу, кто не очень, все они признаются в содеянном. Показания практически не отличаются. Ригилев дает адрес, где он завербовал девочек. Агентство «Деловой вояж», ты там был, бордельная матрона Сюзанна Эдмундовна пытается задавить меня своей неоспоримой убежденностью, что она не совершила ничего противозаконного, а Ксению привела в агентство ее врожденная порочность и гиперсексуальность. Сапфира и Аида (вторая девушка, нанятая Ригилевым) помогли воспроизвести истинную картину событий, не запятнанную злобными инсинуациями Сюзанны. Ксения действительно попала в цепкие лапы Сюзанны по недоразумению и ни о какой врожденной порочности и речи не идет. Ну, как я потрудился? Все это выяснилось бы гораздо раньше, если бы не вредительство Ирины. Да, я еще тогда подумал, как-то картинно и неестественно она убивается по своей сестре, уж я-то специалист по свихнувшимся от горя родственникам и знаю, как они бледнеют, хватают воздух ртом, впадают в прострацию. Да, обманула меня Ирина.

– Валера, ты молодец!

– Правда?

– Я горжусь тобой, – с трогательным пафосом заявил Пряжников. – Я счастлив, что мы работаем вместе!

Валера немного смешался:

– Если я тебе так нравлюсь, то сделай одолжение, представь меня своей Дирли-Ду. Никогда я не водил знакомства с такой ослепительной женщиной.

– Ты вроде бы собираешься жениться? На Олесе?

– Не, ну да, но я… Ну, просто…

– Представлю, так и быть, – великодушно кивнул Пряжников.