Текст книги "Белый шиповник"

Глава тринадцатая

У баронессы Ковалевскую ожидало жестокое разочарование. Верховский прислал письмо с извинениями, принужден заняться неотложными делами. Хозяйка, выразив сочувствие Надиному недомоганию, строго произнесла по-французски:

– Но вы сама, милочка, ведь здоровы? Стало быть, не откажетесь от моего угощения!

Засиживаться в гостях не входило в планы Катерины Андреевны, но и обижать приятельницу не хотелось. Пришлось остаться, хотя кусок, как говорится, не лез в горло. С каждой минутой тревога Ковалевской усиливалась. Отсутствие Евгения почему-то тоже страшно разволновало ее. Под конец визита бедная Катерина Андреевна уже просто не могла усидеть на месте.

– Вижу, вижу, милая, вы очень обеспокоены здоровьем вашей девочки! Что ж, это святое чувство для матери, не смею более задерживать вас! Передайте Надин, что я желаю ей счастья в браке! – Баронесса расцеловалась с гостьей, и Ковалевская почти бегом бросилась в гостиницу.

В номере оказалось пусто. Катерина Андреевна не поверила собственным глазам. Нади нигде не было. Она уже собралась идти узнавать к портье, куда исчезла русская мадемуазель, как вдруг ее взор наткнулся на конверт. Он сиротливо лежал на столике. И как она сразу его не приметила? Ковалевская схватила конверт, и тут ее как будто молния пронзила. Она уже почти знала, что там, внутри! Руки так дрожали, что она не сразу вынула листок бумаги, хотя конверт и не был запечатан. Аккуратным Надиным почерком было написано следующее:

«Милая, дорогая, бесценная мамочка! Я знаю, что совершаю ужасный поступок! Я уезжаю с Верховским! Чувство, которое я испытываю к нему, непреодолимо. Я поняла это еще дома. Поэтому и заболела, так как не могу жить, дышать без него. А вступить в брак с Роевым для меня равносильно шагу в могилу. То, чего я так ждала, произошло, и я ни за что не откажусь от своего счастья. Вы, именно Вы, поймете меня, я знаю, потому, что я Ваша дочь, и мы слишком похожи в душе. Только у меня нет ни сил, ни желания противиться моей безумной страсти. Простите меня, родная, я скрыла от вас эту тайну, потому что Вы бы, наверное, легли у порога и не дали бы нам уйти вместе. Когда-нибудь Вы с папа пожалеете, поймете и, может быть, простите меня. Пишу, обливаясь слезами, как мне больно расставаться с Вами таким образом, ведь я обожаю и Вас и папа! Спросите о Роеве? Бог меня за него накажет, я знаю. Но что же делать? Если он и впрямь сильно любит меня, он поймет, что я чувствую теперь! Молитесь за меня, родная, Бог даст, свидимся, когда-нибудь. И умоляю Вас, не ищите меня, не надобно огласки.

Прощайте. Ваша дочь Надя».

Несчастная мать долго и бессмысленно смотрела на закапанные слезами строки остановившимся взглядом. Наконец мысли стали потихоньку возвращаться. Вот Господь наказал так наказал! Глупая похотливая старая кошка! И что это ты возомнила себе? Роман? Любовь? И с кем, с коварным опасным ловеласом, который втерся в доверие, окрутил, обманул, околдовал! Ну конечно, она должна была заметить, почувствовать, понять! Но нет! Она сама влюбилась в него и утратила бдительность, потеряла свою девочку! Что же будет, что будет?! Бежать в полицию! Пусть ищут!

Ковалевская вскочила. Добежала до двери и остановилась. Она живо представила себе, как лепечет в полиции о бегстве дочери с женатым мужчиной, как ухмыляется полицейский, как назавтра какая-нибудь бульварная газетенка распишет историю в самых мерзких красках, как все знакомые отвернутся от них, как быстро ужасная новость добежит до России. И тогда позор!

Она вернулась в кресло и в изнеможении закрыла глаза. Проснулась Катерина Андреевна, когда за окном уже брезжил рассвет. Первые лучи солнца пробивались через портьеры. Может, это жуткий кошмар, и ничего не было?

– Надя! – позвала Ковалевская.

Ответом была тишина.

Пришлось открыть глаза и снова увидеть злополучное письмо. Бледная, едва волоча ноги, она отправилась на почту. Долго собиралась с мыслями, подбирала слова. Наконец, заливаясь краской стыда, подала в окошечко телеграмму Василию Никаноровичу:

«Надя уехала с князем Евгением. Что мне делать?»

Телеграфист, которому неведома была подоплека невинной фразы, принял ее с бесстрастным видом. Катерина Андреевна вернулась в гостиницу, легла на постель и стала молить Бога, что бы он тотчас же забрал ее. Она не могла жить с мыслью, что виновата в безумном поступке дочери, поступке, который, без сомнения, ее погубит. Нестерпимо больно было пытаться представлять, что последует за этим бегством. Конечно, Верховский поиграет ею как игрушкой и бросит. И дальше?… Нет, Господи, нет! Верни мне мою бедную девочку, Господи, верни! На коленях поползу к гробу Господню! Пусть только она вернется! Нет себе прощения, согрешить хотела, вот и получила грех, только не свой! Страсти укрощала всю жизнь, а они, видать, Наде передались. И нешуточные, коли на такой поступок пошла! Бедная, неразумная, любимая девочка! А Верховский негодяй, подлец, нет ему прощения!

Пришел ответ от Ковалевского. Он состоял из одного слова:

«Возвращайся!»

Катерина Андреевна собиралась поспешно. Ее отъезд походил на бегство, так она боялась встреч и расспросов. В вагоне поезда она тупо смотрела за окно, вспоминая, как они с Надюшей с удовольствием обсуждали пробегающие мимо ухоженные и живописные пейзажи Европы. Пересекли границу, полетели мимо родные просторы. На одной из станций, когда она прохаживалась по перрону, ее окликнул женский голос. Катерина Андреевна хотела сделать вид, что не слышит, и поспешила к своему вагону, но дама настигла ее. Хуже встречи трудно было себе представить в данный момент, так как столичная знакомая дама виделась с Ковалевскими в Швейцарии.

– А где же Наденька, вы потеряли свою дочку в Альпах? – пошутила собеседница.

Как она недалека от истины!

– Увы, Надя из Парижа вернулась снова в Швейцарию продолжить лечение, – не моргнув глазом, соврала Ковалевская.

– Как, вы оставили ее там одну? – изумилась дама и посмотрела на Катерину Андреевну с некоторым недоверием.

– О нет, конечно, нет! Как можно! Я наняла ей компаньонку! Сама же я вынуждена вернуться домой, меня ждут семейные дела! И как только появится возможность, снова поеду к Наде.

Поговорили еще о том о сем, посетовали на тяготы пути, и тут раздался спасительный звон колокола. Оказавшись в вагоне, Ковалевская едва перевела дух и подивилась на самое себя, как ловко и естественно ей удалось солгать.

Поезд стремительно приближался к Петербургу. В России уже стояла осень. Но завораживающие картины увядающей природы не трогали душу бедной матери. С ужасом она готовилась к встрече с мужем. Что он ей скажет?!! Ведь это только ее вина, она негодная, беспутная мать! Неровен час, и побить может! Да и поделом!

Показались станционные строения, поезд замедлил ход и плавно остановился. Все пришло в движение. Мимо пробегали носильщики с тележками, слышались радостные возгласы встречающих. Ковалевская медлила, но сколько можно оттягивать неизбежное? Она тяжело вздохнула и вышла на перрон. Мужа она увидела сразу и замерла в нерешительности. Василий Никанорович подошел к жене и ткнулся в щеку седым усом.

– Как доехала? – спросил глухим безжизненным голосом.

– Вася, я… я… – начала что-то лепетать Катерина Андреевна, но он резко оборвал ее:

– Дома, дома поговорим, не сейчас. Подбежал с поклоном кучер Петр, ему вручили багажную квитанцию. Пока он укладывал вещи барыни, супруги перебрасывались несущественными фразами. Ковалевский нехотя пересказывал мелкие домашние новости, в потом и вовсе погрузился в угрюмое молчание. Катерине Андреевне показалось, что он до самого последнего момента не верил, что встретит только одну жену, что произойдет чудо и он обнимет свою Надю, единственную ненаглядную девочку. О Роеве Катерина Андреевна даже боялась спрашивать, решила, что узнается само собой.

Владимир Иванович уже знал, что произошло. Пока дамы путешествовали, он почти каждый день навещал будущего тестя, и они проводили вдвоем время за холостяцким ужином, добрым вином, хорошей дружеской беседой. Ковалевский еще больше прикипел душой к молодому человеку за это время и относился к нему как к сыну. По мере того, как приезд женщин все отодвигался, оптимизм и жизнелюбие Роева стали потихоньку затухать. Вероятно, уже тогда в его душе появилось предчувствие большой беды. На каждые три письма Владимира приходил в лучшем случае один ответ Нади, и тот сухой и далекий от любовного чувства. Владимир гнал от себя догадки и подозрения, и потом, в чем можно подозревать порядочную благовоспитанную девушку, путешествующую под строгим присмотром матери?

Когда Василий Никанорович получил злополучную телеграмму, то не мог опомниться весь день. Пришедший как всегда вечером Роев нашел хозяина дома в необычном виде. Василий Никанорович лежал на кушетке в кабинете, лицом к стене, небритый, с всклокоченными седыми волосами.

– Что-нибудь случилось? – упавшим голосом прошептал Роев.

– Случилось! – И Ковалевский мотнул головой в сторону письменного стола, на котором и лежала телеграмма.

Роев прочитал и обмер. Прочитал еще раз, потом еще. Смысл строк становился для него все яснее. Его обманули, предали, его чувствами пренебрегли, выставили на посмешище! Жизнь кончена!

– Ты, сынок, того… запей горе-то, может, полегчает, – пробормотал Ковалевский, спуская ноги с дивана. Я с утра пью, не берет! Сердце разрывается! Ох, Володька, до чего же бабы дуры! Черт бы их побрал!

Он хотел обнять Роева, но тот осторожно уклонился.

– Я, Василий Никанорович, пожалуй, к себе пойду, мне одному побыть надо, – деревянным голосом ответил несостоявшийся зять.

– Понимаю, прости. Что ж, конечно, твоя воля презирать нас. Не воспитали девицу в нужных приличиях, сами виноваты, стыд нам и срам.

– Я не смею винить никого, кроме самого себя. Что ж, насильно мил не будешь! – Владимир чуть не плакал, но крепился изо всех сил.

Ковалевский хотел что-то еще сказать, но Роеву уже не было мочи слушать пьяные сентенции несчастного отца, и он бросился вон. Василий Никанорович поспешил за ним вслед, и Владимир напоследок, прежде чем хлопнуть дверью так любимого им дома, простонал:

– Катерина Андреевна приедет, дайте знать! И вот она приехала. Прошла по комнатам, отмечая беспорядок и неухоженность. Видно было, что прислуга выполняла свои обязанности спустя рукава, не было должного хозяйского догляду. В другой раз Василию Никаноровичу был бы устроен разнос по всей форме, но теперь не до того. Ковалевская вытянула пару громадных булавок, которыми крепилась роскошная парижская шляпа, и, положив ее на стол, устало села рядом, вытянув руки перед собой. Василий Никанорович, вошедший следом, встал как вкопанный. Жена его приехала почти седая. Она начала свой печальный рассказ. Конечно, собственные чувства относительно негодного сердцееда были ею опущены. Рассказывая, она вновь и вновь переживала прошедшее и сначала всхлипывала, а потом и зарыдала во весь голос. Василий Никанорович заплакал вместе с женой, не стесняясь своих слез. Он не смог ее бранить или обвинять. Какой в этом теперь прок!

Уже позже созвали всю прислугу и строго-настрого приказали о барышне не говорить, а если кто и спросит, то придерживаться той версии, которую так удачно сочинила Катерина Андреевна на вокзале.

На следующий день Катерина Андреевна набралась мужества и сама пошла в Роеву, благо идти было совсем недалеко. Владимир Иванович, готовясь к свадьбе, снял большую светлую квартиру в конце этой же Троицкой улицы, так, чтобы милая Наденька не разлучалась с родителями. Он обставил ее с большим вкусом, продумывая каждую мелочь. Уже и прислуга была нанята такая, чтобы угодить молодой хозяйке. Роев, прохаживаясь по комнатам, мечтал, как они с женушкой будут пить чай в столовой, как зимним вечером будут читать под абажуром в гостиной, как все заполнится детскими голосами. Эти трогательные картины постоянно вертелись перед его взором, и теперь он никак не мог поверить, что ничего этого не будет.

Владимир принял Ковалевскую в гостиной. Катерина Андреевна с горечью оценила изящное убранство жилья, в котором ее дочь уже не станет хозяйкой.

– Сударыня! – сухо произнес Роев. – Я представляю, сколь мучительным для вас является пересказ этой отвратительной истории. Столь же унизительным является это и для меня. Поэтому я избавлю вас от неприятного. Вы вправе мне ничего не объяснять, да я, пожалуй, уже и знать ничего не хочу!

Катерина Андреевна вздохнула с затаенным облегчением, но при этом печально обратила внимание на то, что Владимир более не называет ей маменькой, как установилось между ними в последнее время. Визит получился совсем короткий и не такой, как она предполагала. Роев повел себя совсем неожиданно.

– Если вам понадобится моя помощь, я всегда к вашим услугам. – Он поклонился, давая ей понять, что разговор закончен.

Дома Катерина Андреевна пересказала мужу происшедшее с большой досадой.

– А ты что полагала, матушка, что он на грудь тебе бросится и слезами зальется?

Почему-то она полагала, что Роев поступит именно так. Ей казалось, что, поплакав в ее материнских объятиях, Владимир простит и по-прежнему останется другом дома.

Не-е-т! Он крепкий орешек оказался! Самолюбие его уязвлено сильно! Этот негодяй Верховский правильно все рассчитал, что не дома, не в России дельце провернуть надо. Здесь бы его Владимир из-под земли достал, полицию бы всю на ноги поставил, стреляться бы с ним стал, а то бы и просто поколотил!

– Нет, это не такой человек, чтобы сносить подобную обиду! И к нам он более не придет, нет, не придет! – заключил Василий Никанорович.

После мучительного визита к Роеву Катерина Андреевна решилась еще на один отчаянный шаг. Она хотела попытаться разузнать местонахождение беглецов с помощью княжны Верховской. Ведь тетя и племянник так дружны, она наверняка что-нибудь да знает! Ковалевская долго собиралась с духом, прежде чем оказалась перед домом Верховских. Хозяйка встретила ее холодным недоумением. Да, племянник в Париже. Но с кем он проводит там время, это его дело, он взрослый человек. Соблазнил, развратил невинную девушку? Сами виноваты, плохо воспитывали девицу! И вообще княжна ничего не желает знать! Экая невидаль, такое случается со многими легкомысленными особами! Побегает и вернется с повинной головой! Хотя так и быть, она будет молчать о случившемся, это в интересах обеих сторон.

Катерина Андреевна вышла на улицу как оплеванная и долго не могла успокоиться. Такого унижения ей до сих пор не случалось переживать.

Ковалевский оказался абсолютно прав. Роев действительно не мог проглотить подобного оскорбления и обиды. Поначалу он даже замыслил застрелиться. Завел пистолет и держал его в кабинете, в ящике письменного стола. Но потом передумал. Жажда мщения постепенно стала овладевать им. Он стал размышлять об отставке. Поехать во Францию, найти преступных любовников, а дальше? Далее непонятно. Оторвать Надю от негодного развратника всеми силами, увезти домой. А что потом? Насильно вести под венец? Терзать своими притязаниями в первую брачную ночь? Или, как пишут в бульварных романах, найти и застрелить обоих, а затем покончить с собой? Господи, как глупо и мерзко! И что теперь делать с огромной и пустой квартирой, да еще в двух шагах от дома родителей сбежавшей невесты? Надо перебираться в другое место, а это опять хлопоты!

Роев рассчитал почти всю прислугу, оставив себе повара и старого камердинера. Приходящая прислуга и прачка убирали дом. Роев жил в кабинете, спальне и гостиной. Прочие комнаты погрузились в гулкую пустоту, пугая в темноте зачехленной мебелью.

Часть вторая

Глава четырнадцатая

На тихой парижской улочке, на предпоследнем этаже большого многоквартирного дома, поселилась русская пара, муж и жена Верховские. Они наняли квартиру с обстановкой и, к большому удовольствию домовладельца, оплатили жилье на несколько месяцев вперед. Поэтому он не очень интересовался своими новыми жильцами, не совал нос в их дела. Что собственно им и нужно было, теперь особенно. Евгений и Надя жили тихонько, как две мышки, никого не принимая, нигде не бывая. Если Евгений еще выходил из дому, то его мнимая жена почти безвылазно проводила время в своем убежище, а если и покидала его, то только под густой вуалью. Прошел месяц после их побега. Евгений аккуратно навел справки в гостинице и узнал, что Ковалевская поспешно уехала и, судя по всему, в полицию не обращалась. Но это не успокоило Надю. Чувство вины неотступно грызло ее. Оно было столь сильно, что даже радость и любовь, которые она испытывала к Верховскому, не могли его заглушить. Иногда ей казалось, что все происходящее – сон. Потому что она не могла так поступить, и с ней не могло произойти подобное. Однако произошло. Произошло все то, о чем она так страстно мечтала, желала и стыдилась.

В день побега она взяла грех на душу и подло обманула простодушную и добрую мать, изобразив внезапную боль в животе. Девушка сама удивилась, как легко и просто удалась мистификация. Потом последовали лихорадочные сборы, пришлось ограничиться только самым необходимым. Непросто оказалось решить вопрос с драгоценностями. Но ведь родители подарили их ей, и потом все же она надеялась, что будет прощена со временем. Поэтому решено было ценности взять, неизвестно, как еще пойдут дела. А вот подарок Роева она брать не собиралась, но в суматохе сборов забыла о нем, и коробочка с бриллиантами осталась лежать в шкатулке с прочими украшениями. Поэтому Надя была уверена, что не пропадет – при ней были ценности, которые можно было при случае обратить в деньги.

Верховский встретил ее за углом гостиницы, и они спешно отъехали в экипаже с поднятым верхом. Долго кружили по незнакомым улицам и наконец прибыли на место. В новое жилище Надя вошла со смешанным чувством. Вот здесь начнется ее новая жизнь с любимым человеком, ради которого она пожертвовала всем! Отказалась от семьи, от доброго имени.

– Ну вот, Наденька! Это наше гнездышко! Вы довольны моим выбором? Давайте я покажу вам комнаты! – бодрым голосам провозгласил князь.

Они прошлись по квартире, оказавшейся действительно очень милой. Но девушка не могла еще прийти в себя и начать радоваться. Ей мешал стыд за содеянное.

– А вот и наша спальня, милая! – нежно проговорил князь и, взяв ее за руку, подвел к огромной кровати.

Надя вздрогнула. Ах да, конечно! Именно тут произойдет неизбежное превращение ее из невинной девушки в падшую женщину.

Увидев выражение лица возлюбленной, Евгений нахмурился и произнес:

– Вы вольны поступать, как пожелаете. Вы тут не моя рабыня, а хозяйка положения. Ежели вы еще не готовы к… к определенным переменам, я буду спать один, в гостиной на диване.

В один миг Надя приняла решение. Обратной дороги нет, чего тянуть и страшиться? Пусть новые ощущения вытеснят прежние переживания!

Верховский ожидал слез, стенаний, долгих уговоров. Поэтому изумление застыло на его лице, когда вдруг юная беглянка начала стремительно освобождаться от одежд. Изумление сменилось восторгом. Евгений стал умело помогать преодолевать крючочки и пуговки, попутно сдергивая и свой наряд. Ничего не говоря, он осыпал ее каскадом поцелуев. Она отвечала на них с нарастающей страстностью. Верховский, сжимая Надю в своих объятиях, ощутил великое волнение, которое не испытывал никогда, и вовсе не оттого, что ему предстояло лишить девственности девицу, а потому, что он чутьем опытного бойца понял, как она восхитительно чувственна. Последующие действия не доставили Наде особого удовольствия. Но она вытерпела вспыхнувшую боль и прочие не совсем приятные моменты. Тем более что ее возлюбленный поклялся, это только единичный миг и далее последует сплошное блаженство.

Верховский не соврал. Они действительно погрузились в божественный мир телесных наслаждений. Вряд ли Надя могла рассчитывать на подобное великолепие с несостоявшимся мужем Роевым. Давать женщине восторг и радость всякий раз, когда прикасаешься к ней, – это великий талант, и не всякий, кто именуется мужчиной, им наделен! А Верховский был виртуоз! Удивительное дело, его порочное прошлое воплотилось в эротическую феерию, в которую он погрузил свою невинную и неопытную подругу. Та даже и не предполагала, какие возможности таятся в теле женщины, какие острые и ослепительные ощущения можно из него извлекать, как из волшебного кувшина. Надо только знать заклинания, и тогда неведомые страсти вырываются наружу, и все меркнет вокруг, перестает существовать. Только два тела, две души, ставшие единым целым!

Любовники иногда целыми днями проводили в постели, наслаждаясь друг другом. Евгений поражался, как стремительно юная ученица овладевает премудростями любовной науки, как она все быстрее становится свободной и раскованной в выражении желаний и чувств. Страсть, доставшаяся Наде по наследству, оказалась и впрямь нешуточной. Евгений оценил это, и был по-настоящему счастлив, первый раз в жизни! А сама Надя плыла в водовороте новых переживаний, которые, как мощные волны, смывали все прежние мысли, страхи, сомнения и угрызения. Так, в любовном угаре, они прожили два месяца.

Когда схлынуло чувство новизны и остроты, постепенно на первый план вышли житейские проблемы, без которых, как оказалось, не обойтись. И основная головная боль для Евгения – это развод. Лидия опять куда-то подевалась, письма, посланные по последнему адресу, возвращались обратно, с пометкой «Адресат выбыл». Но князь не терял надежды, ведь во время их последней встречи жена твердо обещала ему свободу. В Петербурге адвокат князя уже приступил к подготовке процесса и, хоть дело это в России не из легких, надеялся на успех, тем более что его клиент был готов на какие угодно условия противоположной стороны.

Надя приготовилась ждать долго. Ее не пугало ожидание, одно только ее настораживало, Евгений принужден будет поехать в Россию, когда начнется сам процесс. О том, чтобы ехать вдвоем, не могло быть и речи. Риск некрасивого скандала слишком велик. А что, если не удастся добиться благополучного исхода дела? Тогда, как предлагал Евгений, бросить все к черту и уехать на край света, хоть к папуасам, как господин Миклухо-Маклай, и жить там, не обременяя себя пустыми условностями. Что ж, ради своей великой любви Надя готова была ехать даже к папуасам, только бы рядом с ненаглядным Евгением!

Однажды Евгений, вернувшись домой, не обнаружил там возлюбленной. Он испугался не на шутку. Куда она могла пойти, если пойти ей абсолютно некуда? Надя пришла почти вслед за ним, и выражение ее лица заставило князя призадуматься.

– Ты гуляла, дорогая? – осторожно спросил Евгений.

– Нет, я посетила доктора, – потупившись, ответила она.

Лоб Верховского покрылся испариной. Он не мальчик и прекрасно понимал, зачем молодая женщина может пойти к доктору. Этого следовало ожидать, но так некстати! Впрочем, когда подобное случается кстати! Любишь кататься, люби и саночки возить!

Пауза затянулась, и Евгений почувствовал, что его реакция не может быть иной, кроме как восторженной.

– Наверное, ты хочешь меня порадовать, Надюшенька?! – стараясь придать своему лицу и голосу как можно больше радости, воскликнул князь.

– У нас ребеночек будет, Евгений! – прошептала Надя и покраснела.

– Слава Богу! Я рад, Наденька!

– Правда?

– Неужели ты могла усомниться?! Ведь это же мое дитя, наше дитя!

Он нежно привлек к себе голову возлюбленной и поцеловал ее в лоб.

– Доктор сказал, что пока ты можешь еще по-прежнему… по-прежнему быть со мною таким же страстным! – лукаво произнесла Надя.

– Ах ты, моя шалунья, – расхохотался Верховский и, подхватив молодую женщину на руки, понес ее в спальню.

Этой ночью, когда Надя заснула в его объятиях, Евгений не спал. Тревожные думы терзали его. Ребенок – это большая ответственность. Немыслимо, если единственное дитя князя Верховского войдет в жизнь незаконнорожденным, без имени отца, без права на титул, на принадлежность к старинному роду. А если попытаться уговорить Надю избавиться от ребенка, сейчас многие доктора за деньги оказывают подобные услуги? Но, вспомнив сияющие глаза возлюбленной, ее искреннюю радость, он устыдился и отбросил прочь эти замыслы. Почему, черт побери, он не может радоваться новости как всякий нормальный человек? Ведь это ребенок любимой женщины! Семейное счастье, покой, уют, тихая светлая гавань! Прошлое – страшный сон, кошмар! Ведь за все это время его порочные страсти не разу не дали о себе знать! Стало быть, он исцелился! Исцелился чистой Надиной любовью! А это дорогого стоит! Он сделает все, чтобы она и не родившееся еще дитя были счастливы! Ради них он преодолеет любые препятствия. И Лидия ему не страшна! Однако куда же она опять подевалась, негодная?