Текст книги "В погоне за солнцем"

– Мы даже не ставим это под сомнение, – Лазарева сверкает глазами в сторону Агаты, – и все-таки быть художником в современном мире… Далеко не все талантливые художники могут реализовать себя в профессии. Подобный выбор, если хотите знать – связан с огромным риском, тем более для девушки не имеющей… реальной опоры под ногами. Упорства у вас безусловно хватит, но дело ведь не только в этом. Можно потратить годы, и ничего не добиться. Нет никаких гарантий, что аудитория будет принимать ваше творчество так же восторженно, как мой сын. На современном небосклоне живописи лишь немногие творцы достигают значительных высот. Особенно это касается России, в которой почти не осталось известных художников. Взять хотя бы вашего преподавателя – всю жизнь занимался живописью, а заговорили о нем только после его смерти.

– Мам…

– А что я такого сказала?

– Мне нравится то, чем я занимаюсь, Вероника Аркадьевна, – Агата берет тон человека, способного за себя постоять. – Более того, живопись – моя страсть с самого детства. Я не вижу себя ни в какой другой профессии. Мне не нужна слава, не нужен успех, я занимаюсь живописью не поэтому. Просто я – художник и должна самовыражаться. Это единственный смысл моего существования, поэтому я не считаю, что чем-либо рискую, даже не имея, как вы сказали, реальной опоры под ногами.

– Если вы намерены удачно выйти замуж, тогда вы действительно ничем не рискуете, – сухо вставляет Сергей Афанасьевич. Все оборачиваются. Выражение лица хозяина дома по-прежнему не выдает никаких эмоций.

– Агатка, знаешь что нужно, чтобы картины заняли достойное место в истории живописи? – Дима спешит нарушить неловкую паузу. – Нужно хорошо кушать. Художнику нужны силы, а ты ничего не ешь! Даже к жаркому не притронулась, а мама ведь так старалась!

– У меня идея, – Лазарева поднимается. – Пойдемте-ка, организуем вместе десерт, детка. Может, это разбудит ваш аппетит?

– Конечно, – Агата торопливо поднимается, нечаянно задев вилку, которая со звоном падает на пол. – Ой… Простите.

– Да ну, пустяки, – Лазарева дружески обнимает Агату за плечи и ведет на кухню. – Заодно покажу вам дом.

Дима одобрительно провожает их взглядом, но, вопреки ожиданиям, его мать не собирается показывать дом Агате. Скрывшись из поля зрения Димы, хозяйка дома моментально меняется в лице. Ее глаза становятся еще более черными, губы плотно сжимаются, она тут же отстраняется от Агаты.

Агата понимает, что происходит. Лазарева сделала огромное одолжение, потакая прихоти сына, и знакомство с его так называемой девушкой, было организовано с единственной целью – доставить удовольствие избалованному ребенку, топнувшему ножкой, требуя удовлетворения нелепого каприза. И ничего, что его ножка давно сорок шестого размера.

Вероника Аркадьевна не считает Агату подходящей партией для своего единственного сына и уводит ее из-за стола вовсе не для того, чтобы познакомиться поближе или обменяться женскими секретами, а лишь для того, чтобы покончить с ней. Раз и навсегда.

«Может, это не так уж и плохо оказаться с ней с глазу на глаз? – Агата тоскливо оглядывается в направлении столовой, где остался Дима. – Можно будет откровенно поговорить без надзора ее мужа. Она – женщина, у нее есть сердце. Она должна понять!»

Агата готовит в уме целый монолог, желая объяснить, что для нее значит Дима, но не успевает и рта раскрыть.

– Ну, что ж, детка, давайте поговорим начистоту, – Вероника Аркадьевна заводит Агату на кухню.

– Давайте. Только позвольте…

– Нет уж! – интонация Лазаревой кардинально меняется. – Позвольте сначала мне, – она открывает стеклянную дверцу шкафчика и вынимает изящные, фарфоровые чашки. – Вы милая. Я вижу, вы отлично справляетесь с ролью вежливой, сдержанной, воспитанной девушки, но прекрасно понимаю, что вы представляете из себя на самом деле, – Лазарева ставит чашки на поднос. – «Казаться» и «быть» – не одно и то же, – невозмутимо продолжает Лазарева. – Кроме того, наслышана о проблемах в вашей семье: отец-алкоголик, мать не в своем уме, жизнь у вас – не сахар, да еще эта одержимость живописью… Конечно, я вам сочувствую, не дай Бог пережить все то, что пережили вы, – Лазарева стучит по столу. – Я могла бы долго ходить вокруг да около, но, раз уж дело дошло до того, что Димуля приводит вас в дом, думаю, мне следует сразу же объясниться с вами, дабы развеять иллюзии.

– Вероника Аркадьевна… я люблю Диму. Разве может быть что-то…

– Ну разумеется любите! – Лазарева приторно улыбается и наливает кипяток в чайник. – А как же вам его не любить? А материальные блага вас, естественно, интересуют постольку-поскольку. Я вполне допускаю, что случайное знакомство между молодыми людьми из разных социальных слоев может перерасти в некое чувство, но у вас с Димулей нет будущего. Да вы и сама – умная девочка, это прекрасно понимаете. Юность мимолетна, а жизнь длинная, сложная, – Лазарева принимается неторопливо нарезать пирог. – Жизнь необходимо тщательно, стратегически планировать, и это не просто слова, это жестокая необходимость. Людям с такими амбициями и претензиями как у вас, ох, как не просто живется…

«Как же она наслаждается собой, упивается своей властью! Именно в такие минуты жизнь этой женщины приобретает смысл. Но если она надеется, что я сейчас расплачусь…»

– Не думайте, что у меня есть какие-либо предрассудки по поводу разницы в социальном положении, – спокойно продолжает Лазарева. – Просто я прожила больше вас и лучше знаю, как устроен мир. Вы, конечно же, сию минуту не распрощаетесь с Димулей – это невозможно. Я не какой-нибудь лютый зверь, и прекрасно все понимаю, но совершенно бессмысленно затягивать и усложнять эту ситуацию. Уверяю вас. Напрасно время потратите, пытаясь его удержать, и себе причините лишнюю боль. Неужели вы сами не чувствуете, что ваши отношения с моим сыном даются ему с трудом?

– Ничего такого я не чувствую. Я знаю, что он любит меня…

Лазарева вручает Агате поднос, на котором аккуратно по четырем тарелкам разложен миндальный пирог:

– Мы поняли друг друга, детка?

– Вероника Аркадьевна, – Агата пытается сохранять хладнокровие, но всем телом ощущает тряску, – в моей семье действительно есть определенные сложности, но какое это имеет значение? Вы же видите что я за человек. Мне не нужны ваши деньги, мне нужен только ОН!

– Вы ЕГО не получите.

– За что вы так со мной? Что я вам сделала плохого?!

Лазарева бросает на Агату снисходительный взгляд и по-матерински приглаживает ее светлые, доходящие до середины спины, волосы. В этом прикосновении улавливается какая-то недоброжелательность, нечто оскорбительное: где уж тебе, бедной сиротке, сделать мне что-то плохое.

– Так вы услышали меня? – переспрашивает Лазарева, дав понять, что не намерена продолжать разговор.

– Да…

– Вот и замечательно, – Лазарева берет прежний гостеприимный тон и радушно смеется. – Пойдемте, попробуем ваш пирог!

Глава 4

– Ты не задумывалась, почему мы – люди так часто болеем?

Мы болеем постоянно, от рождения до смерти. Почему?

Ты бы поверила, что виной тому твое собственное подсознание? Голос, который время от времени нашептывает на ухо то, что ты не осмелилась бы рассказать даже самым близким. Голос, который управляет твоими тайными помыслами. Неосознанный, подавленный, отодвинутый в сторону повседневными заботами. Требуется мужество, чтобы принять его, ведь это голос хранителя твоего внутреннего мира – голос подсознания.

А что бы ты сказала, узнав, что подсознание тебе не принадлежит? Оно не имеет к тебе никакого отношения, являясь отдельным, инородным, живым существом. Существом со своими эмоциями, желаниями, целями. У этого существа есть название – АГРИД. Это агрид съедает твою внутреннюю жизненную энергию, или питается энергией твоих родственников и друзей.

Есть сильные агриды – энергетические вампиры, способные пробивать защитное поле своих жертв и забирать их жизненную силу, а есть слабые, и они, в конечном счете, губят сами себя.

Тут уж кому как повезет.

Зная об этом, сумеешь ты подчинить подсознание себе, или оно одержит верх над тобой?

Так говорила Сонора, когда впервые объясняла мне суть моих видений и рассказывала обо Всем. Впоследствии я много раз вспоминала именно этот, самый первый разговор, навсегда изменивший мою жизнь.

Существа, которые, как оказалось, живут среди нас, более того, живут в нас – людях – своих носителях, питаются нашей энергией… такое услышишь не каждый день.

Тогда же я приступила к изучению знаменитой книги Вершителя, которой Сонора и другие ясновидцы завладели вскоре после вторжения агридов на Землю.

Я закрываю глаза и зрительно вспоминаю каждую страницу. Каждую мелочь и деталь. Помню, какая погода стояла за окном, какая музыка звучала за стенкой, пока я впитывала каждое слово. Ведь от того, насколько внимательно я читала текст, зависела моя жизнь.

Помню, например, как из первой главы я узнала о том, что растения, так же как и люди, обладают сознанием, чувствами, и их жизненная энергия (разумеется, не в такой степени как человеческая, но все же) может служить источником питания для агридов. Но только человеческая энергия способствует долгожительству агридов, потому они и живут в нас…

В той же главе говорилось о том, что люди заблуждаются, называя «порчей» обычное, по сути, разрушение ОБЕРЕГА – специального защитного поля, которое есть у каждого агрида, и после разрушения которого, агрид становится доступнейшей жертвой для своих сородичей.

Приписка в конце главы гласила:

Хотите избежать укуса агрида?

А) Не показывайте другим своих эмоций.

Б) Не рассказывайте другим о своих мыслях и чувствах.

В) Не подпускайте никого близко.

Г) Никто и никогда не должен вас касаться. Никто и никогда…

Глава 5

Достав из кармана ключи, Агата начинает открывать дверь. Вдруг замирает и прислушивается: из-за дверей доносится пьяная ругань и звон разбиваемого стекла.

Мир и покой в ее доме – редкость…

Агата быстро заходит, пытаясь оценить обстановку: отец в комнате, как обычно пьяный в стельку.

– Мам?! – заглянув в спальню матери и не найдя ее там, Агата идет на кухню, нащупывает рукой выключатель. Желтая тусклая лампочка освещает неуютную обстановку, груду разбросанных пустых бутылок и женщину, которая курит, облокотившись на подоконник.

В школе, где мать Агаты когда-то преподавала русский язык и литературу, ее уважительно называли Анной Сергеевной. Сейчас зовут Аней, словно считается чем-то неестественным обращаться к продавцу по имени и отчеству.

Анна не оглядывается несмотря на то, что слышит, как вошла ее дочь.

«Мам, ты в порядке?» – Агата лишь представляет, как задает этот вопрос, глядя на острые плечи, на преждевременно поседевшие, редкие волосы матери… и не может спросить. Голос словно покидает ее.

– Не ходи здесь. Осколки… – Анна приоткрывает дрожащие губы. – Сейчас уберу.

– Не надо, я сама.

Агата приносит веник с совком, убирает осколки. Выходит из кухни, испытывая скользкое, ядовитое чувство – стыд: за себя, за маму, за отца; за долгие годы, превратившие троих людей в чужаков, живущих под одной крышей; за то, что в их семье не принято делиться новостями, собираться за общим столом, даже здороваться.

Бессилие и невозможность что-либо изменить, преодолеть внутренний барьер и просто сказать теплое слово близкому человеку, гонит Агату в ее комнату – в убежище, единственное место, где она может укрыться от всего мира.

Уткнувшись лицом в подушку, она чувствует как под веками скапливаются жгучие слезы. Ей не хватает одного маленького толчка, чтобы расплакаться. И тут она в мельчайших подробностях вспоминает лицо Лазаревой: «НЕУЖЕЛИ ВЫ САМИ НЕ ЧУВСТВУЕТЕ, ЧТО ВАШИ ОТНОШЕНИЯ С МОИМ СЫНОМ ДАЮТСЯ ЕМУ С ТРУДОМ?»

Агате приходится сжать руки в кулаки, чтобы не вскрикнуть. Она даже издает что-то вроде сдавленного рыка: «Проще всего сейчас расплакаться, как ребенку; рассказать Димке обо всем что случилось и поставить ему ультиматум. Именно этого его мать и добивается, чтобы Димка оказался в безвыходном положении, начал бы разрываться между ней и мной, затем, наконец, устал бы от всего и бросил меня! Но этому не бывать, Вероника Аркадьевна. Плохо вы меня знаете. Чего бы ни стоило и впредь быть с вами любезной, даже после такого унижения – я буду улыбаться вам. Потому что знаю, чего хочу. Я умею бороться так, как вам и не снилось!!!»

Мелодия мобильника прерывает воспаленные мысли Агаты. Ее руки разжимаются, на ладонях остаются глубокие вмятины от ногтей. Агата роется в сумочке и достает телефон:

– Алло?

– Я уже соскучился по тебе…

– А я по тебе…

– Всю дорогу молчала. Точно все хорошо?

– Конечно. Ты нормально доехал?

– Да. Только что говорил с мамой. Она сказала, ты ей очень понравилась.

Агата проглатывает колкость, которая начинает вертеться на языке:

– Она мне тоже. У тебя замечательные родители, Димка…

– Ты ей понравилась, я серьезно.

Агата тяжело вздыхает:

– Слушай, не надо меня утешать. Мне не три года. Я в курсе, что все матери недолюбливают избранниц своих сыновей.

– Может быть. Но я надеюсь, вы с мамой выше этих условностей? У вас ведь много общего, если разобраться. Просто мама не из тех людей, которые «открываются» сразу. Между прочим, так же, как и ты.

– А твой отец? Он был так неприветлив.

– Да он даже на меня не обращает внимание! – оправдывается Дима. – Отец бывает разговорчив только в вопросах бизнеса. Но в одном могу тебя заверить – он презирает слабых духом людей и наверняка уже проникся к тебе симпатией, просто ждет одобрения мамы, чтобы продемонстрировать свое истинное отношение. Весьма скоро вы подружитесь, и мы еще ни раз со смехом вспомним эти первые, поверхностные впечатления.

– Я думаю, подружимся мы с ними или нет, во многом зависит от тебя.

– Агатка…

– Что?

– Знаешь, как бы там ни было… Даже если родители будут против, я все равно выберу тебя. Понятно?

Губ Агаты невольно касается улыбка, а боль, терзавшая каждый нерв еще секунду назад, словно растворяется.

– Димка… – нежно начинает Агата, но тут в ее дверь тихонько стучат. – Слушай, ты извини… Давай завтра договорим. Хорошо?

– Конечно. Спокойной ночи, любимая. Целую тебя.

– Спокойной ночи.

Агата отключает мобильник и открывает дверь. Входит ее мать со следами слез на щеках.

«Если и есть в мире противоположность Вероники Аркадьевны Лазаревой, – думает Агата, – то это – моя мама. Женщина поломанная изнутри. С отпечатком застарелой боли на лице, словно она видела нечто такое жуткое, что отбило всякое желание жить. Чем бы мама ни занималась: на работе ли она, смотрит ли телевизор, или готовит обед – боль находится в ней непрерывно, будто застряла в складочке между ее бровей…»

– Наконец-то угомонился, – говорит Анна и устало садится на диван. Агата прислушивается: пьяные вопли отца стихли и сменились храпом.

– Надеюсь, до завтра проспится, – вздыхает Анна.

– А что завтра? – спрашивает Агата.

– Как это «что»? Годовщина смерти твоего брата. Ты забыла?

– Да, действительно. Вылетело из головы… – Агата садится рядом с матерью и включает телевизор.

– Мне твоя помощь понадобится, – говорит Анна. – Нужно будет заказать пироги в кондитерской, кое-что купить.

– Мам, у меня же завтра экзамен.

– Экзамен… А мне что прикажешь делать? Разорваться?

– Но я даже не знаю во сколько освобожусь. Я тоже не могу разорваться.

– Приглашенные подойдут к двум часам. Одной мне не успеть. Рассчитывала, что отец поможет, но… Никому нет дела до моего мальчика.

– А до меня кому-нибудь есть дело? – перещелкнув несколько каналов, Агата выключает телевизор и отбрасывает пульт. – Позвонила бы Нелли. Уверена, она с радостью тебе поможет. Почему ты ее избегаешь? Она постоянно о тебе спрашивает.

Анна ухмыляется:

– Спрашивает она… Благодетельница.

Агата устало прикрывает глаза и делает над собой усилие:

– Хорошо. Утром я зайду в кондитерскую, сделаю заказ, пироги доставят на дом. А после экзамена буду тебе помогать. Годится?

– Возьми деньги.

– Убери свой кошелек. Отец и так все из дома выносит, еле концы с концами сводишь. Есть у меня деньги.

– Ну, тогда спокойной ночи, – Анна поднимается и идет к двери.

– Спокойной ночи. И позвони Нелли.

– Нашла бы себе нормальную профессию, жила бы как все, – добавляет Анна в дверях, обернувшись через плечо. – Художница… Мне было бы смешно тратить время на такое.

– Конечно, ты ведь большой знаток того, как именно нужно тратить время.

Анна выходит, не ответив. Агата включает лампу, садится за мольберт и принимается бесцельно водить карандашом по ватману. Через несколько минут линии складываются в рисунок: роскошная гостиная, посреди которой находится кошка с изогнутой спиной, окруженная недоумевающими людьми. Агата работает над рисунком, даже не замечая, что давно плачет навзрыд.

Глава 6

«Голубой – страх. Зеленый – спокойствие. Фиолетовый – гнев».

– Оберег меня выдаст, все бестолку! – Вира отчаянно пытается изменить цвет полупрозрачной оболочки, которая окружает ее тело. Чтобы расцветка оболочки изменилась с небесно-голубой – выдающей страх Виры, на зеленый – цвет спокойствия, ей необходимо взять свои эмоции под контроль, перестать волноваться, но Вира впервые в жизни не в состоянии этого сделать. Услышав хлопок входной двери, Вира вздрагивает и замирает. В прихожей загорается свет, раздаются неторопливые, твердые шаги. Входит хозяин квартиры: высокий, сутулый мужчина с хмурым лицом. Ему можно дать около тридцати, но в его пепельных, почти стальных глазах, есть нечто неестественное, что добавляет ему лет двадцать, а то и тридцать сверху. Оболочка, окружающая тело мужчины, излучает мерное изумрудное сияние.

– Г-где ты был, Гектор? – Вира изо всех сил старается не дрожать.

Гектор молча проходит по комнате, даже не взглянув в сторону гостьи. Всем своим видом он дает понять, что недоволен.

– Сегодня у тебя поиски, забыл? – Вира задает второй вопрос, не получив ответа на первый. Мысленно она проклинает себя за то, что все это затеяла: «Теперь уже поздно… Придется все ему сказать».

– Ты что-то хотела? – спрашивает Гектор, стягивая часы с запястья. – Я ложусь.

– Будешь спать в одежде?

– Тебе-то что?..

– Надеюсь, ты не меня стесняешься?

Будто не услышав, Гектор поворачивается к Вире спиной, заводит метроном, ставит его на прикроватный столик, как есть – в куртке и джинсах, ложится на постель, подкладывая длинные пальцы под голову и медленно закрывает глаза.

– Что ты с собой делаешь? – Вира не отрывает взгляд от Гектора. – Зачем так себя изматываешь? Тебе ведь нужно… совсем другое.

– Позволь мне самому решать, что мне нужно, – басит Гектор в ответ, не открывая глаз. – Ты за этим пришла? Я ведь, кажется, просил тебя не приходить сюда, как к себе домой.

– Я беспокоилась.

– Не стоит.

– Завтра годовщина смерти Вадима. Второе июля. Ровно десять лет прошло. Мы с Сонорой собираемся навестить его родителей. Не хочешь составить компанию?

– Хочу. Составлю. Только будь добра, уйди. Ты меня отвлекаешь.

– Ну, Вадим был прежде всего твоим другом…

– Моим, моим…

– Не зря ведь ты так печешься о его сестре…

– Вира, что тебе нужно?

– Я все знаю!!! – Вира отчаянно вскрикивает. – Я была… – она начинает мямлить, – была на выпускном Агаты неделю назад… Я все видела, Гектор…

Тот медленно оборачивается, не столько для того, чтобы посмотреть в глаза Вире, сколько для того, чтобы увидеть цвет окружающей ее оболочки. «Цвет небесной синевы…»

– Ты о чем? – невозмутимо спрашивает Гектор.

– Агата убила своего учителя… того художника, Вильчука.

– Так-так… И ты видела нападение?

– Нет.

– Тогда почему ты решила, что это сделала Агата?

– Больше некому. Такое не мог сделать обычный человек, ты и сам знаешь, – Вира нервно оттягивает ворот блузки, словно чувствует удушье. – Скорее всего, агрид Агаты совершил нападение в момент сильного голода, – продолжает она. – Агрид полностью истощил Вильчука: у того даже оберег отсутствовал… Кроме того, предсмертное письмо Вильчука посвящено Агате. Скажи спасибо, что я успела вовремя забрать письмо, чтобы не посыпались ненужные вопросы, а вместе с ними не появились агенты Вершителя, – Вира выпаливает все на одном дыхании и выжидательно смотрит на Гектора. Тот нехотя приподнимается:

– Будь добра, раз уж ты здесь, завари мне чайку покрепче и… могу я взглянуть на письмо?

Вира рывком хватает свою сумочку, достает конверт, послушно протягивает его Гектору и буквально выбегает из комнаты. Глянув ей вслед, Гектор начинает читать.

Автор письма не был знаком ни с Гектором, ни с Вирой, более того, не видел их ни разу в жизни, при том, что этим двоим было известно о нем практически все.

В предсмертном письме Андрей Вильчук – художник и школьный учитель, ко всеобщему ужасу покончивший жизнь в день выпускного бала, рассказывал о том, что был без ума от своей ученицы – девушки с необычайным (по его словам) талантом к рисованию. Никто не знал об этой любви. Даже сама Агата едва ли подозревала об этом. Андрей тщательно хранил свой секрет, не сомневаясь – чувство к девушке, постигающей основы искусства в его мастерской, часами просиживающей за мольбертом, вызывавшей восхищение и занимавшей все его мысли, никогда не будет взаимным.

– Его убила не Агата, – заключает Гектор, с интересом дочитав письмо. Услышав из кухни голос Гектора, Вира замирает с чайником в руках:

– Что ты сказал?

– Любовь, Вира. Тайные страдания и собственный агрид сожрали Вильчука заживо… «Я решил, что буду любить молча, тайно, что об этом не узнает ни одна живая душа и, в первую очередь, не узнает сама Агата». Так здесь написано.

Вира злобно усмехается:

– Любовь… Как же! Ничего умнее не придумал? Агата – убийца! Признай уже, наконец, этот факт! – неожиданно Вира замечает, как окружающая ее тело оболочка меняет оттенок с небесно-голубого на агрессивно-фиолетовый. «Страх» удачно сменился «злостью».

– Эта проклятая девчонка нам еще покажет, – обрадовавшись запалу ярости, за которым можно спрятать свой страх, Вира продолжает в том же духе, – сожрет одного за другим. Вот увидишь. Бомба замедленного действия… Однажды она проявит себя в полную силу, и тогда вы вспомните мои слова: и ты, и Сонора. Слышишь?

Вира возвращается в комнату, останавливается в дверях, держа в руках чашку дымящегося чая. Она видит, что Гектор уже спит. Метроном не спеша отстукивает ровные удары, которые эхом разлетаются по комнате, а над постелью Гектора повисает светящийся, сферический объект.